Текст книги "Картинки о квартирных животных"

Картинки о квартирных животных
Никита Белугин

© Никита Белугин, 2024

ISBN 978-5-0062-8466-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вонючка, фарисей и переросток

Вот читаешь Новый завет и думаешь – фарисеи были давно и сейчас их нет. А потом присматриваешся и видишь: а критики кино не фарисеи? А филологи не фарисеи? Да даже либералы наши и те фарисеи. Словом, фарисеи вообще кругом. Критик кино, не создав ни одной картины, – а если и создав, то абсолютно бездарную, – рассуждает со взглядом вниз: вот де свет неправильно в том-то фильме выставлен, вот де в том-то фильме актёр главный плохо играет и так далее. Филолог, не написав ни одной книжки, – а если и написав, то абсолютно бездарную, – рассуждает: вот у этого писателя слог дрянной, вот этот писатель вообще малограмотный, а у того писателя пунктуация хромает.

Ну это собственно тема-то избитая, и на «фарисеях» не отыгрывается только ленивый, – из благородных людей, разумеется. Да только получается, что время так быстротечно, что одни и те же профессии меняют своё название, но саму не суть. И теперь современные фарисеи судят даже, так сказать, братьев по цеху, то есть таких же фарисеев, и говорят, повторяя слова Обличившего их человека: «Вот эти фарисеи, вот лжецы, ходили в красивых одеждах, а сами палец о палец не ударили чтобы сдвинуться с мёртвой точки и сделать что-то хорошее.» Конечно негоже поправлять Обличившего их человека, но очень охота: фарисей всё-таки не ленивец, и даже не белоручка, а просто бездарен, – а если копнуть поглубже, то не столько бездарен, сколько трусит развиваться, – и уж с этой позиции, питая величественные амбиции, начинает играть роль высокого настоящего человека, выдавая за развитие начитанность и образованность.

Понятно, что выше напечатанные слова скучные и неинтересные, и именно поэтому нужно привести притчу, – только не о «фарисеях», не о филологах с их коллегами кинокритиками, а об обычных людях. Впрочем, и филологи и кинокритики тоже обычные люди, только строят из себя необычных.

*

Есть у нас в местных лесах – на окраинах города и даже в центре – немало источников с водой, – «ключиков». В ключики люди ходят обычно воспитанные, в основном бабушки, но и других возрастов хватает. В городской жизни и бабушки случаются неприличные, а вот в ключики ходят только приличные. Ну что касается остальных возрастов, то и тут тоже самое – за ключевой водой в основном народ ходит приличный. Проявляется это и в доброжелательных беседах, стоя в очереди, проявляется это и в помощи, например набрать пятилитровочку плоховидящей бабушке или хромому дедушке, проявляется это и в уступке своего места в очереди, если у кого-то слишком небольшая тара для воды, и чтобы тот не ждал.

Кстати, раз уж речь зашла о ключиках, то надо сделать одно замечание. Есть ключики и возле проезжих дорог, и там народ совсем другой; тот народ останавливает свою машину на промасленной обочине, вытаскивает как можно больше бутылок из багажника, – при этом накапливается часто до целых ста литров в общем объёме; тот народ не спрашивает – «кто последний», а молча и с суровым лицом встаёт и ждёт, ни с кем не заводя беседы, и проявляется его дар речи только в том случае, если он приехал не один и этот его пассажир спятил до того, чтобы выйти из мягкого кресла и оставить свой смартфон, пойдя вместе с ним, с своим попутчиком (разумеется, чтобы помочь дотащить воду, а не просто так)…

Но это к слову, – в тех ключиках люди неинтересные и ничего интересного там никогда не происходит.

Хоть и было сказано, что люди в лесные ключики ходят в девяносто девяти процентах приличные, но ходят и неприличные… Вернее как, люди-то наверно и все до единого в душах неприличные, но блюдут приличия и правильно делают; а есть которые приличные в душе, но не блюдут приличия… Так в один из ключиков ходит «вонючка», – его так прозвали местные. И никто не знал где он живёт; от него всегда пахло так, будто он не моется месяцами, и это наверно было правдой. Вонь от него стояла метра за два, не менее. И то удивительно, что в округе того ключика были всё сплошь квартирные дома и не было ни одного частного дома без удобств. Бомжом он тоже не был, да бомжи и не ходят в ключики, – разве если только попить и никогда чтобы набрать. Ходил вонючка в ключик регулярно, может быть раз в два даже дня. Внешности он был тоже неопрятной: небритый – с рыжей отросшей щетиной, – пухлый – с пузом и округлыми щеками, – ну и одет он был в какие-то десятилетней давности вещи, и тоже нестиранные. С ним никто никогда не заговаривал уже из одной брезгливости, а замечания по поводу его мерзкого запаха никто не делал из приличия и жалости как к юродивому.

Ходил в ключик и другой «юродивый», только юродивый другого плана. Это был человек, мужчина лет к сорока, одетый во всё стройное и чёрное, и полуспортивное. Человек этот видимо с детства мечтал попасть в мир преступный, поэтому с детства всеми способами пытался подражать его представителям, дабы хотя бы внешне вжиться в этот мир. Человек он был, можно сказать, даже добрый, но только на почве той своей мечты о мафии с ума сошёл так сильно, что как бы добился даже вожделенного… Он приходил всегда с своей маленькой дорогостоящей собачкой, одетой в розовый комбинезон, если это была зима, а разговаривал с ней исключительно матом. Например:

– ***** ты это нюхаешь? ****** тебе не надо это! Иди **** вон там гуляй.

И всё это он произносил даже без злобы, хотя и басовитым голосом, но все, или почти все вокруг всегда настораживались и побаивались его, – то есть из тех, кто его не знал. А те кто знал, те думали о нём как «о стукнувшемся» человеке, и безобидном человеке.

Ходил на ключик ещё и третий юродивый – человек уважаемый, служащий в церкви. О служении его в церкви свидетельствовала особая чёрная шапка, которую он видимо с гордостью носил вместе с светской одеждой, с пуховой курткой, если это была зима. Приходил он на ключик со своей старенькой матерью, держа её под руку, и которую в буквальном смысле дотаскивал до ключика, так как она не могла ходить с той скоростью, с которой шёл он. Скорей всего он исполнял какой-то библейский завет, «не предавая» свою мать и неся её «как крест».

Ну и конечно все три этих «урода» пришли как-то раз в один и тот же час. Народу было кроме них ещё человек пять, погода стояла солнечная и настроение в толпе было тоже неплохим.

– Соседи ***** отключили мне электричество! – с ненавистью повествовал недавний случай мужчина в чёрном. – ***** (такие-то растакие-то), что б они сдохли! Я бухой уснул и музыку оставил, а они выключили счётчик в подъезде. У меня в аквариуме рыбы все сдохли, в холодильнике всё растаяло. **** *****!

Рассказывал он это одной, уже знавшей его, полной бабушке, которая умела не обращать внимания на его грубость и его позор. В это время пришёл священник с своей матушкой и спросил: «Кто последний?»

– Я! – ответил вонючка, и ответил таким неожиданным голосом – тонким и чувствительным, благородным голосом, – голосом, если угодно, девственника. В одном этом слове «я» слышалась такая душевная гармония, такой чистый внутренний мир, что вряд ли кто мог бы ожидать от этого неряхи эту чистоту.

Священник ничего не ответил. Дебошир (мужчина в чёрном) продолжал материться, рассказывая новую дичь. Вонючка, ответив на вопрос, погрузился как обычно в себя, смотря в точку суровыми узкими глазами с рыжими ресницами.

Ключик был слабый и вода текла медленно, поэтому очередь двигалась так же медленно. Вскоре подошла очередь дебошира и он, отхаркнув гноем на пол, стал набирать одну из двух принесённых огромных канистр; к слову, канистры он брал большие не из жадности, как машинисты на дорожных ключиках, а брал он их, как это ни смешно, из мужеской бравады, – хотя он роста среднего, и сложения не очень-то крепкого, но видимо ощущал в себе силу немереную, так что всегда с самым суровым лицом дотаскивал эту тяжесть, весом килограмм тридцать, до своей квартиры, проделывая путь с полкилометра, а занося канистры в дом и ставя их в прихожей, капал потом на пол, который стекал с его маленького лба.

Когда он харкнул на пол, то в священнике вспыхнул гнев уже от одного мерзкого звука, но он не видел, кто это сделал и пока что сдержался от скандала. Плюс, благоразумная мысль утешила его: мало ли с каким воспитанием бывают люди, и может быть для этого харкающего нет в этом ничего особенного, и вовсе он не специально испытывает терпение добрых людей.

Дебошир, поддерживая канистру, иногда бурчал что-то сам с бой – очевидно нецензурное. А в это время взгляд священника нашёл новый раздражитель – это была собачка дебошира, которая бегала где хотела, так как была без поводка. Священник не выдержал:

– Кто привёл собаку с собой? – обратился он ко всей толпе.

Дебошир не сразу ответил, а сперва обмерил глазами вопросившего, а уж после, самым выскомерно-ленивым тоном одарил словом:

– А чё ты хочешь?

Приди священник без своей мамы, то он может быть был бы посмиренней, как и заповедано, к слову, церковью. Но так как он всегда ходил с мамой и сама цель была не вода, а прогулка, то и вышло по его представлениям, что он как бы должен вести себя достойно, как защитник, как борец на фоне этой «святыни». Нужно кстати сказать слово и о самой этой доживающей женщине: с виду казалось, что она вообще не понимает где она и кто её привёл сюда, – до того она была старой и слабоумной.

– А ничё! – ответил на вызов священник. – Кто с собаками-то ходит в ключик? Здесь люди воду на питьё берут!

Все «зрители», пришедшие до священника и уже маленько познакомившиеся с дебоширом, ожидали самой дерзкой реакции с его стороны, – и самой безобразной реакции, – так что заранее начали морщиться в душах. Но он, как ни странно, ответил вместо какого-нибудь оскорбления обычным фактом, и причём чуть ли ни кротким голосом:

– Так я один что ли беру собаку? Ты может быть первый раз здесь и не видел, что полным-полно сюда ходит собаководов со своими питомцами.

Тезис дебошира конечно был весомым, но он не знал, что священник уже не первый раз ругается по поводу собачек…

– Нет, не первый раз прихожу сюда. – ответствовал священник. – И всем таким как ты поясняю, что негоже с собакой к ключу ходить.

– Как это «негоже»? – передразнил необразованный дебошир своего оппонента, – он не знал, что священник, напротив, в свою очередь излишне начитанный и иногда плохо умеет разговаривать обычным языком.

– А вот так «как»! – передразнил и священник. – Что скажу тебе – слушай: больше не приходи сюда собаку свою выгуливать!

Если бы дебошир задумался почему его «судья» с такой длинной бородой, или если бы была зима и священник в дополнение к бороде надел ещё и свою любимую шапку, то может быть дебошир, признав в этом человеке «попа», не стал бы воспринимать его даже как мужчину, то есть как человека представляющего опасность. А так, дебошир нашёл делом чести ввязаться с ним в драку…

– Это ты мне указываешь что ли? – как бы на цыпочках, как чёрт на копытах, быстро подошёл человек в чёрном к священнику, бросив свою недобранную канистру, а подойдя, толкнул священника в плечо.

Завязалась борьба: священник обвил дебошира за шею и повалил наземь. Священник, хотя и вёл здоровый образ жизни и по идее должен бы быть поздоровее хулигана-переростка, напавшего не него, но так как был постник, то и сил у него было примерно столько же, сколько у этого пьянчужки курильщика. Бабы на ключике заохали-заахали, одни сетовали на то, что очередь стоит, а вода льётся мимо, так как хозяин канистр занят дракой, другим действительно стало страшно за происходящие, и что «мужчины поубивают друг друга».

Вонючка стоял отчуждённо, хотя и смотрел в сторону борцов – как дебошир пытается высвободиться и ударить священника по физиономии, и как священник блокирует его удары. Он был третий из всех присутствовавших людей мужского пола, а все остальные были женщины. Женщины были по большей части трусливые и лезть разнимать боялись; искоса они посматривали на вонючку, но не решались его просить, что бы он разнял бойцов, так как видели, что он не от мира сего. Вонючка был не такой дурак, как все о нём думали, и понимал прекрасно в своём замкнутом уме – и как они о нём думают, эти бабы, и какая вонь от него исходит. И именно от стыда за свою вонь он сам не решался лезть «в качестве миротворца» в это сплетение двух тел на полу.

Но косые взгляды баб всё-таки взяли верх и он, даже без их подсказок, сам нашёл нужным вмешаться.

– Прекратите! Да что вы творите! – стал он урезонивать своим чистым голосом забияк, и стал разнимать их.

Оба дерущихся уже довольно запыхались, но обоюдная ненависть в обоих была сильнее усталости, так что если бы они даже совсем выдохлись, то наверно взяли бы перерыв, а затем снова сцепились. Но вонь юродивого сделала своё дело! Оба бойца, жадно глотая воздух, вдруг глотнули и нечто похожее не навоз, только в газообразном состоянии. А дальше произошло нечто низменное с обеих вражеских сторон – они в один голос вдруг произнесли полностью идентичную фразу: «Обделался что ли?» – произнося которую, каждый испытывал удовольствие, что унизил оппонента. И им обоюдно стало стыдно уже за это созвучие, а когда они увидели кто их разнимает, то тут же всё поняли и стыд в их души влился уже другого свойства – стыд за третее лицо, неприятный стыд.

Оба они встали и стали отряхиваться; дебошир излагал всевозможные матершиные обороты, а священник сдерживал себя всеми разумными силами чтобы не выругаться и «не уподобиться грешному». Юродивый, разнявший их, понял всё по их лицам, – их смущение его запаху, – и решил не ждать больше очереди, а прийти в другой день; он развернулся и, сурово глядя на дорогу, отправился к себе домой.

*

PS. Смысл притчи конечно не принято пояснять, но всё-таки, раз уж было в начале заявлено, что это не рассказа, а именно притча, то не грех и пояснить. А смысл избитый: «встречают по одёжке, провожают по уму» говорят, да только многие, встретив кого-то по одёжке, так и не провожают его из своего сердца по достоинству ума.

Нина Борисовна – почти Маугли

Нина Борисовна до своих шестидесяти лет прожила на окраине города, в своём деревяном доме. И вот, волею судьбы, под старость лет переехала в центр, жить в однокомнатной квартире. Мужа у ней лет пятнадцать как не было, а дети разъехались, устроив свои жизни, – один из детей жил в том же городе, а второе чадо и вовсе переехало в другой город.

В своей сельской местности её, как говорится, знала каждая собака, и она была неодинока, и даже не представляла что такое одиночество. Да и жизнь в частном доме куда более свободная, – хотя обитателям каменных городских домов и кажется на их обывательский взгляд, что жизнь «в деревне» скука скучная, – на самом же деле жизнь «в деревне» это жизнь большой семьи, и хоть деревню критикуют за сплетни, но ведь это всего-навсего забота друг о друге, и нередко, а скорее часто, если например кто из соседей умирает, то другие соседи идут к нему на похороны. Скажите, есть ли такие порядки в городской жизни? Нет, нету. В городской жизни, как известно, всем на всех наплевать и все довольны своим одиночеством.

Так и оказалась Нина Борисовна как Маугли попавший в цивилизацию – вернувшийся к людям. Много её неприятно удивляло и в первые дни, и удивляло до самой смерти, – множество самых обычных мелочей, но неприятных мелочей, кои описывать нет смысла, так как городские читатели не поймут «что в них такого», а сельские читатели не поймут, «не попробовав»; ну а те кто понимают, о чём идёт речь, тем и пояснять не надо, они и сами опишут тысячу заметок на этот счёт.

Нина Борисовна, впрочем, быстро завела себе приятельниц в своём подъезде, а позже и во всём доме, здороваясь с кем ни попадя, и рассказывая им обо всём, что знает. Соседки её полюбили, но за глаза, разумеется, повесили на Нину Борисовну ярлык «деревенщины», – но сделали они так не со зла, а просто, чтобы, описывая кому-то новую свою соседку, отрекомендовать её характер – характер простой и добрый, «деревенский».

У Нины Борисовны появилась даже подружка – умная интеллигентная женщина, с холодным лицом, по которому видна была её образованность и жизненный успех. Словом, женщина эта была полною противоположностью Нине Борисовне, как противоположен лёд огню. Женщине этой Нина Борисовна тоже понравилась – с ней всегда было так тепло беседовать о всяких пустяках, – не смотря на её простоту, которая несколько вызывала насмешку. Нина же Борисовна ценила в этой женщине ум, хотя и с первого взгляда заметила мёртвое её лицо и ледяные глаза. Но что же – и в прежнем месте жительства Нины Борисовны были разные люди, но со всеми нужно было уживаться и дружить, не давая воли никаким отрицательным впечатлениям.

Если бы Нина Борисовна вела статистику их разговоров с этой соседкой, – которые случались, впрочем довольно редко, может раз в месяц средним числом, – то она бы вывела, что за несколько лет общения ни один разговор их не обходился со стороны этой соседки без подъёма темы о деньгах. В свою очередь, если бы соседка вела статистику разговоров, то заметила бы, что не было ни одного разговора, чтобы Нина Борисовна не пожаловалась на то или иное в округе – то на грязь и мусор, то на пьяниц и вульгарных девок. Соседка же Нины Борисовны всегда подчёркивала какую-то несправедливость в финансовых своих разговорах – то она жаловалась, что цены высокие, то осуждала людей, которые имеют средства значительно большие, чем она и её семья, – хотя она и её семья, можно сказать, трещали по швам от достатка – на том уровне, на котором они развились.

Однажды Нина Борисовна разговорилась с одной девушкой, – девушка выгуливала красивую толстую собаку. Нина Борисовна удивилась ожирению пса, но, исходя из человеческих приличий, не стала замечать это его хозяйке, а вместо этого восхитилась его достоинствами, сказав: «Боже, какой красивый пёс», «Спасибо.» – ответила польщённая девушка. К слову, сама девушка была из ряда вон некрасивой – с большим мужским носом, с маленькими глазами и с пятнистой кожей на лице; одета девушка была во всё новое и – не то чтобы модное, не то чтобы красивое, – но во всё новое, будто только что из магазина… Врядли она считала саму себя некрасивой, да и своего пса наверно тоже не считала жирным. Девушка начала рассказывать как завтра поведёт «Ричи» (очевидно переведённое английское слово, означающее «богач») на груминг.

– Куда? – удивилась Нина Борисовна.

– На груминг.

– Это как?

– Ну там его помоют, причешут, когти постригут.

– А-а-а… – задумалась Нина Борисовна. – А почему дома нельзя помыть и, как Вы говорите, когти постричь? (Нина Борисовна сперва восприняла тему когтей как фигуральную, а не буквальную.)

– Ну там профессионалы… – не зная что ответить на простой вопрос, глупо ответила нарядная девушка. А немного сообразив, добавила: Есть же специалисты… Мы вот его, например, кастрировать водили тоже к специалистам, – не самим же кастрировать?! Хи-хи!

Нина Борисовна будто ударилась лбом. Она слышала, живя у себя «в деревне», что городские люди кастрируют котов, и то, это было ей дико, но чтобы кастрировали собак, для Нины Борисовны это был шок.

– А зачем же кастрировать пса? – задала вопрос Нина Борисовна.

На это девочка совсем уже не сумела ответить и промямлила:

– Ну… Чтобы он… Ну… не пахло…

– Псиной что ли пахнет?

– Ну да…

– А теперь не пахнет?

– Нет. – соврала девица.

Они расстались. Девица посчитала «бабку» противной и странной, а Нина Борисовна была в ступоре от новой информации.

Со своей подружкой-соседкой, – к слову, ровесницей Нины Борисовны, – они конечно болтали не только о финансах и о грязи. И встретившись как-то раз с этой подружкой, Нина Борисовна вспомнила и описала так задевший её случай и факт кастрации собак. Она рассказала об этом как единомышленнице, думая, что факт этот единичный, и думая, что такие зверства над собаками вовсе не в какой не в моде.

– Да у меня за мою жизнь и котов было – не пересчитать, – и кошки котят носили постоянно – и ничего, как-то всё всегда хорошо было: котят раздавали, коты по суткам пропадали и возвращались, и никаких неудобств. – сетовала Нина Борисовна.

– Ну так конечно, ты в своём доме. – ядовито начала оправдывать издевательства над зверями хладнокровная подружка. Но Нина Борисовна перебила с благим стремление – не дать разгореться неприязни:

– Ну конечно, конечно, я согласна. Но ведь пёс и не коша́к, – псы не воют, когда хотят сношений, как орут коты, да и не метят.

Бывает, что одних благих стремлений избежать ссоры слишком недостаточно. А в данном случае это стремление Нины Борисовны, это добро её совместно с озвученной правдой, будто что-то задели живое в её оппонентке, что-то злое.

– И правильно делают, что кастрируют! – пока не прям уж заорав, но высоким голосом произнесла «хладнокровная». – Молодцы, что и на законодательном уровне кастрируют бездомных и стерилизуют; а лучше бы их и вовсе убивали, – кому они такие нужны? Раз они бездомные, значит они никому не нужны. А почему же их сохраняют тогда? В надежде, что кому-то понадобятся?

– Ну да, есть же приюты… – робко заметила Нина Борисовна, сама впрочем совершенно не владея информацией по поводу приютов, а только где-то слышала о них.

– Да я тебя умоляю! Нам бесплатно знакомый предлагал собачку – двадцать тысяч стоит – и мы отказались. А кому нужны эти дворняги?

Нина Борисовна хотела было открыть рот, чтобы вставить слово по поводу того, что собаки бывает теряются и что некоторые из них действительно кому-то нужны и тоже породистые. Но она не вставила слова, так как оробела пред образованной своей соседкой, думая, что она её уделает неизвестными ей новыми фактами. Да и соседку понесло в дебри откровения, так что она даже съехала с темы на почве какого-то странного гнева:

– Ещё бы бомжей стали стерилизовать, – алкашей там всяких, преступников тоже. Может и станут когда-нибудь, я даже уверенна, что станут. Да только не на нашем с тобой векУ. Хе-хе-хе. – неуместно засмеялась она высоким своим смехом.

Нина Борисовна молчала – и не потому, что боялась, а потому что удивилась. Дело в том, что у этой женщины, у этой подружки-соседки, с рождения повреждена радужка на одном из её глаз, и у её единственного сына тоже от рождения такой же повреждённый глаз, только с новыми особенностями, да и сам сын был парнем очень слаборазвитым физически и помимо глаза, за который, к слову, с детства получал пенсию, повзрослев, заболел ещё одним недугом – астмой. И в этой женщине, при всех очевидных собственных недостатках, живут такие почти фашистские мысли.

Нина Борисовна, расставшись с ней в тот день, сперва утешала себя, что может быть тётя ляпнула не то чего-то, и в душе она наверно совсем такая же как она, Нина Борисовна, – так же любит животных и людей. И конечно она не разорвала с ней связи после единственного этого высказаного мнения. Но хоть в дальнейшие их беседы, уже на другие темы, ничего такого же, радикально злого, та женщина не высказывала, Нина Борисовна стала к ней охладевать. А в дальнейшем охладела настолько, что разговаривать и вовсе с ней перестала и ограничивалась при встречах лишь приветствием.

*

Так Нина Борисовна и умерла в одиночестве. Новых городских подруг она не завела, получив прививку откровения от той, и после чего стала задумываться, что и все городские люди какие-то не такие. Нет, она не стала ненавидеть их – всех незнакомых жителей своей местности, – но дружить с ними она теперь опасалась. И получилось так, что и в одиночестве плохо, – ведь сын навещал её очень редко, тот что жил в городе, а второй ещё реже, – но дружить с людьми, – вроде такими же с виду как и ты, но только городскими, – ещё неприятней.

Говорят, были такие случаи, что настоящих, а не книжных, Маугли, находя в лесу, забирали к себе в город, надеясь научить их всему человеческому, но те вскоре умирали, – в одних случаях из-за какого-нибудь вируса, в других даже из-за непривычной еды… Нина Борисовна, конечно, умерла от старости, а не от философского «вируса хладнокровия», но умерла в одиночестве и чья-то тут вина всё-таки есть… Да, может быть конечно она сама тоже виновата, что слишком поздно переехала в город и не успела очерстветь до той степени, чтобы как все не замечать в жестокости никакого вреда. А она уже начала черстветь даже за свой прожитый десяток лет в этих условиях – стала более раздражительной и отстранённой от окружения.

Ps. Впрочем, надо сказать, что та её хладнокровная подружка была на её похоронах.