Текст книги "Дмитрий Донской"

Глава 10
«Литовщина»

Идут из отдаленной страны,

от края неба, Господь и орудия гнева Его,

чтобы сокрушить всю землю.

Ис. 13, 5

Свой первый практический урок полководческого искусства Дмитрий получил по нормам того времени довольно поздно – в возрасте 18 лет. Но преподал ему этот урок незаурядный учитель – один из лучших полководцев XIV столетия, великий князь Литовский Ольгерд…

ВОЙНА КАК ПОТРЕБНОСТЬ

Неизвестный московский книжник времен Дмитрия Донского в своей летописи хвалил Ивана Калиту за то, что тот, взойдя на великое княжение Владимирское в 1328 году, обеспечил Руси «великую тишину». Такой же похвалы удостоился и его сын Иван Красный. Согласно Степенной книге царского родословия, «в дни же благочестивыя его дръжавы бысть тишина велиа в Русьстеи земли, яко же и при отци его» (68, 6). Общий срок этой «великой тишины» – с 1328-го по 1368 год – поразил летописца своей многозначительностью. Число 40 в христианской символике «связано с молитвой, надеждой, очищением и, соответственно, используется как символ приуготовления к новой жизни» (173, 32).

Спустя ровно 40 лет – в 1368 году – эта «великая тишина» на Руси была прервана тяжким бедствием – нашествием литовцев…

По мнению летописца, продолжавшееся более пяти лет противостояние Москвы с суздальскими князьями (1360–1365) не нарушало «великой тишины». И это мнение соответствует действительности: противостояние было на удивление бескровным. Московские полки наступали, делали угрожающие движения – и суздальцы спешили принять поставленные условия. Татары в эту войну не вмешивались. Задача уничтожения боевых сил противника и разорения его владений явно не ставилась. Дальновидный митрополит Алексей понимал, что наиболее вероятным и желательным исходом этой войны будет мир и союз двух княжеских домов. А потому не хотел унижать и озлоблять будущего союзника.

Заметим, что княжеские войны той поры вообще были достаточно «мягкими». В них было много от военной игры или церемониальной охоты. Они прогоняли скуку повседневности и служили хорошей школой военного искусства для молодежи. Никто не жаждал крови неприятеля. Выяснив реальное соотношение сил, стороны спешили остановить войска и начать переговоры. В этом отношении знаменательно, что «за период с 1240 г. по 1377 г. ни один князь северо-восточных русских княжеств не погибал на поле битвы. Исключения приходились только на сражения с Батыем в 1237–1239 гг. и битву на р. Пьяне с Мамаем в 1377 г.» (207, 65).

Эту «игровую» природу княжеских войн отметил еще Пушкин в своем письме Чаадаеву: «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы – разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов?» (273, 486)

Конечно, случались прискорбные исключения. К ним относятся войны с участием татар и литовцев, а также карательные экспедиции. Эти последние имели целью примерно наказать жителей городов или волостей за «измену». Отсюда и особая жестокость, которой они отличались.

В. П. Верещагин. Епископ Кирилл находит

обезглавленное тело великого князя Юрия на поле сражения на реке Сить. 1896

Примером такого рода может служить поразившая даже бесстрастного летописца расправа коалиции князей во главе с великим князем Смоленским Святославом Ивановичем (союзником Москвы) с населением соседних литовских волостей весной 1387 года. Эти волости прежде входили в состав смоленских земель.

«Того же лета князь великы Святослав Иванович Смоленский с братаничем (племянником. – Н. Б.) своим со князем Иваном Васильевичем и з детми своими Святославичи, з Глебом и с Юрием, со многыми силами собрався, поиде ратью ко Мстиславлю граду, егоже отнята у него Литва, он же хотяше его к себе взяти. И много зла, идуще, учиниша земле Литовьской, воюя землю Литовьскую. Иных литовьскых мужей смолняне, изымавше, мучаху различными муками и убиваху; а иных мужей и жен и младенцов, во избах запирающе, зажигаху. А других, стену разведъ храмины от высоты и до земли, межь бревен рукы въкладываху, ото угла до угла стисняху человеки; и пониже тех других повешев, межи бревен руки въкладаше, стисняху такоже от угла до угла; и тако висяху человецы; такоже тем образом и до верху по всем четырем стенам сотворяху; и тако по многым храминам сотвориша и зажигающе огнем во мнозе ярости. А младенци на копие возстыкаху, а другых, лысты (голени. – Н. Б.) процепивше, вешаху на жердех, аки полти (половина мясной туши. – Н. Б.), стремглав; нечеловечьне без милости мучаху» (42, 91).

Всякая более или менее длительная война должна была написать на знамени свою цель. Эти цели распадались на официальные и неофициальные. К первым относятся «восстановление исторической справедливости», «распространение истинной веры», «помощь друзьям и единоверцам» и прочие словесные погремушки для простаков.

Неофициальной (хотя и понятной любому мало-мальски сообразительному человеку) целью всех больших войн была и остается борьба за передел мира. Масштабы этого подлежащего переделу мира могут различаться. Но суть остается та же. Имя ей – алчность. Ради увеличения своих владений (нередко пустякового) вели бесконечные, наследственные войны друг с другом и русские князья.

Задача овладения той или иной территорией была далеко не единственной (а иногда и не главной) неофициальной целью княжеских войн. Война укрепляет легитимность верховной власти и (в случае успеха) примиряет население с ее пороками. Война (в случае успеха) освобождает государя от расходов по содержанию войска, перекладывая их на плечи побежденных. Наконец, война позволяет государю занять делом и выслать подальше от столицы вечно недовольный, склонный к заговорам и мятежам правящий класс. Одним из результатов войны является своего рода «кровопускание» аристократии – гибель в бою наиболее энергичных ее представителей. Образовавшиеся при этом выморочные имения обычно переходят в руки государя…

Итак, до 18 лет Дмитрий Донской мог видеть только войну-игру. Московско-суздальская война сильно напоминала судебный поединок – «поле», участники которого сражаются тупым оружием до первой крови.

Осенью 1368 года он впервые увидел другую войну: нашествие сильного и беспощадного врага, уничтожающего все на своем пути. Этот враг говорил на невнятном языке и молился неведомым богам. И хотя литовцы исчезли так же стремительно, как и появились, прежде боявшаяся одних лишь татар Москва теперь почувствовала себя между молотом и наковальней.

ТЕНИ ЛИТОВСКИХ БОЛОТ

Война с Литвой 1368–1372 годов, в ходе которой Дмитрий Донской получил боевое крещение, первый личный опыт в качестве воина и полководца, может быть правильно понята только в контексте отношений русских земель с их северо-западным и западным соседом – Великим княжеством Литовским. История этих отношений прослеживается не ранее чем с середины XIII века.

Наши знания о начале исторического пути Литвы носят случайный характер: русских летописцев мало интересовали события в этом регионе, а сами литовцы до принятия христианства по католическому обряду в 1387 году не имели письменности, а стало быть, и возможности для письменной фиксации исторических событий.

Территория этнической Литвы (примерно в границах современного Литовского государства) в XIII веке представляла собой своего рода анклав родо-племенных отношений, окруженный сильными государствами и государственными образованиями – Польшей, Русью, Золотой Ордой и Тевтонским орденом с его Ливонским ответвлением. Сильная внешняя опасность ускорила объединение литовских племен. Однако внутренние предпосылки для создания государства – имущественное расслоение, наличие потомственной знати, развитые отношения собственности и т. д. – были еще весьма слабы. Страна делилась на самостоятельные области, во главе которых стояли племенные князья. Все это напоминало Киевскую Русь времен Рюрика и Олега.

Сохранению патриархальных отношений способствовал географический фактор. Литовские земли не имели богатых природных ресурсов и были отделены от моря владениями Тевтонского ордена, обосновавшегося в этих краях с начала XIII столетия. В ландшафте страны преобладали леса и болота. Литовцы занимались земледелием и промыслами, жили в маленьких деревнях, далеко отстоявших одна от другой. Сохраняя приверженность языческой религии, литовцы оставались едва ли не единственным народом Европы, не принявшим христианства в качестве официальной государственной религии. Это затрудняло общение с соседними странами, превращало литовцев в изгоев европейского сообщества.

Внутреннее политическое устройство Литвы было весьма неустойчивым и хрупким. Сильнейший из племенных князей являлся носителем верховной власти. (Русские летописи называли его великим князем Литовским, а западные источники – королем Литвы.) Он разделял эту власть с самым влиятельным из своих сородичей («субмонархом»), который и наследовал трон по его кончине. Влияние на политику великого князя этого «второго лица в государстве», а также местной знати и членов правящего рода было очень велико.

Сознавая необходимость укрепления государственных структур и вхождения в семью христианских народов, литовская правящая элита по-разному понимала конкретные способы решения этих задач. Уже при дворе великого князя Миндовга (ок. 1240–1263) существовали «католическая» и «православная» партии, отстаивавшие соответствующие религиозно-политические приоритеты. Кроме этого имелась и, так сказать, «национально-консервативная» партия, не желавшая отказываться от веры отцов и дедов и принимать гнетущие нормы государственных отношений.

Коронация Миндовга. Гравюра из книги Леонарда Ходько «Полония». 1824

Сам Миндовг принял крещение по католическому обряду в 1251 году (140, 53). Однако это был скорее личный шаг, чем акт государственного значения. К тому же значительная часть литовских земель (Жемайтия) еще долго оставалась фактически независимой от власти великого князя Литовского. Жемайты категорически не желали принять христианство и потому служили постоянной мишенью для военных акций Тевтонского ордена, перебравшегося в Прибалтику после окончательного изгнания крестоносцев из Святой земли. Для походов на язычников жемайтов Орден периодически собирал под свои знамена цвет европейского рыцарства. И если в XII столетии юный французский или немецкий дворянин мечтал совершить подвиг и получить посвящение в рыцари в Палестине, то теперь ее место заняла языческая Литва.

Проблема «крещения Литвы» имела не только религиозный, но и политический аспект. В роли «крестителя Литвы» (с последующими материальными и духовными преференциями) желал выступить и собственно папский престол, и польский король, и рижский католический архиепископ. Тевтонский орден и его Ливонское ответвление (Ливонский орден) также претендовали на эту роль. Однако тевтоны понимали, что исчезновение языческой Литвы лишает Орден «образа врага», а стало быть, и смысла своего существования. Отсюда – двойственное, противоречивое отношение Ордена к идее единовременного и добровольного «крещения Литвы».

Отсутствие в Литве времен Миндовга устойчивой традиции передачи по наследству верховной власти вело к заговорам, мятежам и дворцовым переворотам. Как и на Руси, обычный сюжет политической драмы заключался в соперничестве дяди и племянника. Племянник Миндовга Товтивил, пользуясь поддержкой как внутренних, так и внешних врагов великого князя, начал с дядей длительную усобицу. Чувствуя слабость своей власти, Миндовг решил укрепить ее путем принятия королевского венца. Посланцы папы Иннокентия IV совершили этот акт 6 июля 1253 года (140, 55).

Гибель Миндовга стала следствием семейной драмы, за которой, впрочем, можно видеть искусную политическую интригу. После кончины своей второй жены Марты в 1262 году Миндовг взял в жены ее младшую сестру, которая к этому времени уже была замужем за Довмонтом, одним из литовских князей. Оскорбленный Довмонт принялся искать случая отомстить Миндовгу. Осенью 1263 года он подстерег и убил великого князя и двух его сыновей – Руклиса и Рупейкиса. Таким образом, династическая линия Миндовга прервалась. Единственный оставшийся в живых сын Миндовга Войшелк еще при жизни отца принял монашеский постриг. В борьбу за власть вступили племянники Миндовга – Товтивил и Тройнат. Вскоре Товтивил был убит, а великим князем провозглашен Тройнат. Но и он через полгода был убит сторонниками Войшелка, временно покинувшего монастырь и желавшего отомстить убийцам отца.

За каждым из соискателей трона стояли определенные политические силы как внутри страны, так и за рубежом. Войшелк призвал на помощь галицкого князя Шварна (сына Даниила Галицкого), женатого на дочери Миндовга. С помощью галицких войск Войшелк разгромил своих врагов и утвердился на троне. Три года спустя он, исполняя обет, отказался от власти и удалился в монастырь, оставив своим преемником Шварна. Однако русский князь недолго сидел на литовском троне. В 1269 году Тройден (племянник Миндовга) изгнал Шварна и сам взошел на трон. Его правление продолжалось до конца 1281-го или начала 1282 года.

События 80-х годов XIII века в Литве очень слабо освещены источниками. Однако очевидно, что в жестокой борьбе претендентов происходит смена династии. «С конца восьмидесятых годов XIII в. письменные источники выделяют правящую династию, в историографии именуемую Гедиминовичами. Первым князем, к ней несомненно принадлежавшим, был Бутигейд, упоминаемый по имени с 1289 г.» (140, 73). Вопрос о наличии или отсутствии родственных связей между домом Миндовга и Гедиминовичами является дискуссионным (140, 74).

«После смерти Бутигейда (около 1291 г.) его сменил субмонарх Бутвид. Преемником Бутвида (около 1295 г.) стал его сын Витень» (140, 78). Долгое правление Витеня отмечено началом литовской экспансии во владения измельчавших западнорусских князей. Кроме всего прочего, для литовцев это был и вопрос выживания: Литва нуждалась в русских воинах для борьбы с усиливавшимся натиском Тевтонского ордена.

Смерть Витеня открыла дорогу к верховной власти его брату Гедимину (1316–1341). Это был выдающийся правитель и полководец. Современная литовская историография называет его «создателем Литовской державы» (140, 121). В правление Гедимина широко развернулась литовская экспансия на территории современной Белоруссии и Правобережной Украины. Она носила преимущественно мирный характер и не затрагивала жизненных интересов основной массы населения. На смену князьям Рюриковичам в крупных областях и в ключевых стратегических точках приходили наместники великого князя Литовского – сыновья Гедимина. Но нередко местные Рюриковичи сохраняли власть, признав Гедимина своим сюзереном. В конфессиональной сфере язычники литовцы (как и язычники татаро-монголы) проявляли широкую веротерпимость. В Литве официально действовали и православные, и католические иерархи, строились храмы и монастыри обеих конфессий. Сам Гедимин, оставаясь язычником, нередко заявлял о своем намерении принять христианство по католическому обряду. Однако это была лишь тактическая уловка, позволявшая великому князю решать конкретные дипломатические задачи. При этом Гедимин не препятствовал своим детям принимать ту или иную веру в соответствии с их склонностями и политической целесообразностью.

РУССКАЯ ЛИТВА И ЛИТОВСКАЯ РУСЬ

Во времена Гедимина литовские владения сомкнулись на юге с территорией Золотой Орды. Однако Гедимин всячески избегал большой войны с татарами. С этой целью он допускал ситуацию двойного подчинения пограничных территорий (347, 500). Известно, что, завладев Киевом в 1323 году, он не стал изгонять из города находившегося там татарского баскака.

Стремительное расширение литовских владений на юг и восток привело к такому положению, при котором «коренные земли Литвы (Аукштайтия и Жемайтия) составляли лишь около 1/10 в сравнении с попавшими под ее власть восточно-славянскими землями Белоруссии, Украины, Великороссии» (255, 27). Эта этническая ситуация заставила Гедимина и его наследников придать своему государству двуликий, русско-литовский характер.

Для восточнославянского населения установление верховной власти литовской династии имело как плюсы, так и минусы. Оно получало относительную безопасность от набегов татар. В 1362 году усилиями Ольгерда Правобережная Украина была полностью избавлена от всех форм зависимости от Орды (347, 502). В городах расцветали самоуправление и европейские нормы общежития.

Однако со временем все более четко стали видны и негативные последствия литовского подданства для восточных славян. Окончательный выбор веры в пользу католичества, совершенный литовским князем Ягайло в 1387 году, поставил православных в ущемленное положение. Их религиозные и политические симпатии оказались на стороне главного врага Литвы – Московского государства. В эпоху Ивана III Москва предъявила Вильно счет за все похищенные земли. В течение трех веков Литва вынуждена была мучительно отдавать России то, что когда-то у нее отняла.

Опыт истории свидетельствует о том, что только национальные государства отличались долговечностью и составляли политический каркас европейского сообщества. Дуалистический характер Великого княжества Литовского предопределил его историческую судьбу. Русский якорь удерживал готовый устремиться к польским берегам литовский корабль…

ЛИТВУ ВЫЗЫВАЛИ?

Московские злоключения – арест и заточение вопреки гарантиям безопасности – многому научили Михаила Тверского. Его простодушие и вера в справедливость улетучились без следа. Он понял, что «правда» там, где «сила»; что в одиночку противостоять объединенным силам Московского и Суздальско-Нижегородского княжеств, великого княжения Владимирского, Кашинского удельного княжества, а также поддерживавшей эту коалицию кафедры митрополита Киевского и всея Руси – он не в состоянии. Семь лет спустя, в 1375 году, имея гораздо более сильные позиции, Михаил попробует это сделать, но будет смят и раздавлен явным превосходством московской коалиции.

В такой ситуации Михаил видел перед собой только два пути. Первый – отказаться от притязаний на великое княжение Тверское, поклониться как «старшему брату» московскому ставленнику Михаилу Васильевичу Кашинскому и униженно просить москвичей оставить ему его собственный Микулинский удел; второй – искать покровителей в Орде или Литве, привести на русские земли чужеземцев и этим спасти свою власть, но заслужить ненависть народа.

И на том, и на другом пути Михаила Тверского ожидала горькая чаша унижения. Но пирамида власти устроена так, что достичь ее вершины могут только два существа – орел и червяк. Унижение – обычная плата за власть. Пройдя суровую школу Орды, русские князья научились править, стоя на коленях.

Михаил избрал второй путь…

Не вынося никаких обвинительных или оправдательных вердиктов, заметим, что в ту эпоху приглашение чужеземцев для участия во внутренних войнах было самым обычным делом. Византийские императоры XIV столетия приглашали турок для войны с болгарами и сербами. В качестве оплаты им молчаливо разрешалось грабить и жечь все на своем пути. Русские князья еще до прихода татар нередко звали половцев для участия в своих усобицах. В ордынский период русские князья неоднократно пытались привлечь татарские отряды не только для походов на соседние страны, но и для участия в домашних усобицах. По некоторым сведениям, этим грешил даже святой Александр Невский…

Национально-государственное деление в ту пору еще не вполне отделилось от племенного. Французы осознали себя французами – то есть некой принципиальной противоположностью англичанам – только к концу Столетней войны. Рассеянные по множеству мелких государств и государственных образований, немцы и итальянцы были еще дальше от такого рода представлений. Конфессиональные различия повсюду осознавались гораздо отчетливее, чем национальные…

Итак, оскорбленный и униженный московским пленом Михаил Тверской осенью 1368 года решил искать помощи за пределами Руси.

Первой мыслью Михаила Тверского было, конечно, пожаловаться на московский произвол «вольному царю» – татарскому хану. При других обстоятельствах этот классический ход вполне мог оказаться удачным.

Принято думать, что в Орде все покупалось и продавалось, что распределение княжеств между князьями напоминало своего рода аукцион, что ханы, опасаясь мятежа, только и думали о том, как поссорить между собой русских князей. Такова устоявшаяся и удобная для историков мифологема. Она позволяет легко и просто объяснить любое действие ханской власти. Но ни один аутентичный источник не представляет делопроизводство ханского двора в виде хоровода взяточников. В жизни все было сложнее. Были, конечно, и взяточники. Но были и вековые традиции кочевников – «степной закон». Знаменитый проповедник второй половины XIII столетия Серапион Владимирский советовал русским поучиться честности у татар. Их повседневное правосудие было просто и неподкупно. В степном быту судьей по любому вопросу выступал первый встреченный на дороге человек. Выслушав дело, он выносил свой вердикт и шел дальше. Этот вердикт подлежал немедленному и беспрекословному исполнению. Ни о каких взятках при такой процедуре и речи быть не могло.

Словом, обращение к ханскому суду давало Михаилу Тверскому некоторую надежду на справедливость. Но, к несчастью для тверского князя, Орда в это время напоминала разворошенный медведем муравейник. Вот как представляет сложившуюся там ситуацию современный исследователь:

«Вскоре после занятия столицы, в том же 1367 г., Мамаю и Абдаллаху пришлось вступить в борьбу с еще одним сильным противником – Хаджи-Черкесом, независимым правителем Хаджи-Тархана (Астрахани. – Н. Б.), осмеливавшимся даже чеканить собственную монету. Воспользовавшись тем, что хан (Абдаллах. – Н. Б.) и его бекляри-бек (Мамай. – Н. Б.) находятся в Сарае, Хаджи-Черкес вознамерился подорвать основу их могущества: он отыскал в Крыму некоего Тимур-бека, потомка Туга-Тимура, и провозгласил его ханом под именем Улджай-Тимура. Вместе со своим ставленником Хаджи-Черкес двинулся из Крыма на Сарай.

По всей видимости, Мамай, обеспокоенный мятежом в сердце своих владений, в Крыму, поспешил туда, чтобы подавить волнения. Абдаллах, оставшийся без бекляри-бека и его войск, был вынужден уступить столицу Улджай-Тимуру. Однако новый хан недолго продержался на троне: в 1368 г. его выбил оттуда Хасан Шибанид, племянник Мир-Пулада. Надо полагать, ему это удалось из-за того, что Хаджи-Черкеса в столице не было: не исключено, что Мамай, решив отомстить правителю Хаджи-Тархана, напал на его владения, и Хаджи-Черкесу пришлось отправиться на их защиту, бросив своего ставленника на произвол судьбы.

Но и Хасан-хану не пришлось слишком долго наслаждаться властвованием в столице: уже в 1369 г. он был изгнан оттуда сторонниками Мамая и, вероятно, погиб. В результате сложилась парадоксальная ситуация: в 1369–1371 гг. на столичном троне не было хана! Очевидно, ни один из претендентов не рисковал занять Сарай, прекрасно понимая, что за такую попытку он вполне может расплатиться собственной жизнью» (264, 129).

Обстановка в Орде отнюдь не сулила Михаилу Тверскому скорого и правого суда. Кроме того, он хорошо знал, что у московских правителей есть давние связи с Мамаем. Ему же оставалось только одно: обратиться за поддержкой не в Орду, а на запад, в Литву.

Тверские князья еще в первой четверти XIV столетия искали дружбы с великим князем Литовским Гедимином – отцом Ольгерда и Кейстута. Однако в условиях могущества Орды и ее постоянного надзора за русскими делами такая политика была крайне опасной. Именно тайные связи с Литвой были одним из обвинений против Михаила Ярославича Тверского (а позднее и его сына Александра) на ханском суде. Оба князя поплатились головой за свою самостоятельность в этом вопросе.

Но то были «дела давно минувших дней». Теперь Орда была уже не та. И потому Михаил Тверской повел себя так, как никогда не осмелились бы его отец и дед. Он не только открыто попросил помощи у Ольгерда, «зовучи его ити ратию к Москве», но и столь же открыто принял эту помощь (43, 88).

В Москве, кажется, не ожидали от Михаила такой дерзости. И дело было не только в оглядке на Орду. Ольгерд был язычником, «огнепоклонником», и сотрудничество с ним в войне против христиан было тяжким грехом для православного князя. В католической церкви виновного в таком грехе государя ожидал папский интердикт – отлучение от церкви. И хотя русская церковь по необходимости сотрудничала с «погаными» степняками, но дружба с «поганой» Литвой могла стоить виновному отлучения от церкви. Митрополит Алексей уже вполне овладел этим грозным оружием.

Не ожидали в Москве и положительного ответа на жалобу Михаила Тверского со стороны Ольгерда. Литовский князь в эти годы был занят войной с соседними государствами и в первую очередь – отражением усилившегося натиска Тевтонского ордена. Вот краткий конспект этой войны, составленный современным литовским историком:

«Как и ранее, силовое давление Ордена шло волнами: в 1366 г. для разграбления областей Паштувы, Арегалы, Велюоны и Раудоне потребовалось лишь два похода, причем весьма скромного масштаба. Зато в 1367 г. крестоносцы Пруссии разрушили восстановленный Новый Каунасский замок, дошли до Павандяняй и Варлувы (за Каунасом), в 1368 г. – взяли замок Стрева. Событиями на Волыни можно объяснить малую боевую активность Кейстута в 1366–1368 гг. Ливонский орден в эту пору опустошал Северную Литву (преимущественно землю Упите): в 1365 г. – трижды, в 1367 г. – дважды, в 1368 г. – дважды. Винрих Книпроде (магистр Ордена. – Н. Б.) осенью 1367 г. разрушил Велюону, а летом 1368 г. в том же районе построил замок Мариенбург. Литовцы отквитались в 1365 г. разрушением замков Ангербург, Скальвяй, Рагайне и Каустричяй. Перевес был явно на стороне крестоносцев, они начали утверждаться близ Немана.

Ухудшилось положение Литвы и на Волыни…» (140, 139).

Казалось бы, в этой ситуации Ольгерду и его соправителю Кейстуту было вовсе не до Москвы. Но расчеты московских политиков оказались неверными. Отложив на время множество других забот, литовский великий князь осенью 1368 года совершил поход на Москву.

ПОЛЕТ СТРЕЛЫ

Прежде чем рассказывать о подробностях «первой Литовщины» (как называют эту войну русские летописи), необходимо привести яркую характеристику, которую дает Ольгерду московский летописец начала XV столетия. Она содержится в летописи под 6885 (1377) годом и представляет своего рода некролог великому князю Литовскому. Полагают, что к этому тексту приложил руку митрополит Киприан – сторонник русско-литовского союза, многим обязанный Ольгерду. Как православный иерарх, он не мог обойтись без обличительных эпитетов в адрес князя-язычника. Но сквозь формальные проклятия сквозит восхищение незаурядными личными качествами Ольгерда.

Митрополит Киприан. Икона XVII в.

Успенский собор Московского Кремля

«В лето 6885 умре князь великии Олгерд Гедиминович Литовьскыи, зловерныи, безбожный, нечестивый, и седе по нем сын его меншии именем Ягайло на княжении на великом, обладаа всею землею Литовьскою. Сии Олгерд не един сын у своего отца беаше, но ини мнози прочий братиа его беаху сынове Гедиминови – Наримонт, Олгерд, Евнутеи, Кестутеи, Кориад, Люборт, Монтивит. Во всей же братии своей Олгерд превзыде властию и саном, понеже пива и меду не пиаше, ни вина, ни кваса кисла, и великоумьство и воздержание себе приобрете, крепку думу от сего и многъ промысл притяжав и таковым коварьством многы страны и земли повоева и многы грады и княжениа поимал за себе и удержа себе власть велику, тем и умножися княжение его, яко ни един же от братиа его створи, но ни отец его, ни дед его тако прослыл» (43, 117).

Современные литовские историки характеризуют Ольгерда как «монарха, достигшего наибольшего могущества из всех, когда-либо правивших на литовской земле» (140, 146).

Итак, тетива была спущена, и литовская стрела понеслась к цели.

Приводим выразительный и довольно подробный рассказ Рогожского летописца о «первой Литовщине».

«Тогда же тое осени (1368 года. – Н. Б.) князь Литовьскыи Олгерд Гедиминович събрав воя многы и подвижася в силе тяжце и поиде к Москве ратию на князя великаго Дмитрея Ивановича, а с ним брат его Кестутии и сын Кестутиев Витовт, тьгда бо еще младу сущу ему, и сынове Олгердови и вси князи Литовьстии и князь Тферьскыи Михаило и смоленьскаа сила. И ведяше я (их. – Н. Б.) в таю (тайно. – Н. Б.), обычаи бо бе Олгерду, егда куде поидяше на воину, тьгда никому же не ведущу воином его, камо хощеть ити ратию, ни иным опришним или внешним или иноземцем или гостем не дасть уведати на кого идеть, да не услышана будет дума его в ушию иноземцем, да не изыдет весть си в ту землю, в нюже рать ведяше. Тоже прилучися и тогда в то время князю великому того не ведущу и про то ему вести не было, оже Олгерд идеть на нь силою многою, яко подвел рать в таю, донде же приближися близь перерубежиа Литовьскаго. Егда же прииде ему весть, и тогда слышав князь великии Олгерда идуща и приближающася, повеле въскоре россылати грамоты по всем городом, и по всему княжению великому нача съвокупляти воя, но ничто же успеша, не поспела бо тогды никотораа рать из далних мест приити. Но елико воин обретошася тогда въ граде, сих отобрав князь великии и отьпусти в заставу противу Олгерда, еже есть сторожевыи плъкь, а воеводьство приказано Дмитрию Минину, а от князя от Володимера от Андреевича воевода Акинф Федорович, нарицаемыи Шуба, а с ними рать Московьскаа, Коломеньскаа, Дмитровьскаа. Олгерд же се входя в пределы области Московьскыя, начат преже всех воевоти порубежнаа места жещи, сечи, грабити, палити, пленити, и потом настрече уби князя Семена Дмитриевича Стародубьскаго, нарицаемаго Кропиву, в области зовомеи Хвольхле и по сем во Оболеньсте уби князя Костинтина Юрьевича Оболеньскаго и доиде рекы Тростны и ту изби сторожевыи плъкь князя великаго, заставу Московьскую, и князи и воеводы и бояры вся поби. Се же сдеяся тогды въ осенине в Филипово говение, месяца ноября в 21 день, на Введение святыя Богородица во вторник» (43, 88).

Этот текст вызывает много вопросов как общего, так и частного характера. Первый и главный вопрос – о достоверности летописного рассказа, своими истоками уходящего в московское летописание времен Дмитрия Донского.

По поводу приведенного выше текста Л. В. Черепнин заметил: «…то, что летописи говорят о неожиданности для московского великого князя прихода литовского войска в 1368 г., объясняется, вероятно, желанием оправдать нерасторопность русских войск и неумение подготовиться к встрече с неприятелем (а может быть, и недостаточность военных ресурсов)» (344, 563).