Текст книги "Агентурная кличка – Лунь (сборник)"

Глава вторая
Операция «Ланцуг»

В день рождения фюрера – 20 апреля – Лунь вывешивал флаги перед парадным входом в отель. Он чуть не свалился со стремянки, когда кто-то из прохожих окликнул его по старому, кенигсбергскому еще, имени:

– Привет, Уго!

Лунь едва удержался на верхней ступеньке: снизу улыбался Казик, брат Вейги! Свояк неплохо выглядел в сером летнем костюме и хорошо завязанном черном галстуке.

Обнялись, и первым делом Лунь попросил не называть его прежним именем. Казик сделал понимающее лицо, хотя, конечно же, ничего не понял.

– Идем ко мне, я тебе все объясню, и заодно отметим встречу! – увлек его Лунь в отель, в свою комнатенку с тыльной стороны бара.

Разлил по рюмкам кальвадос и нарезал сыр.

– Давай помянем сначала Вейгу! Да будет ей небесная жизнь!

Оба встали и осушили свои рюмки. Помолчали.

– Не уберег я твою сестру, прости…

– От войны нет оберега, – вздохнул Казимир. – Судьба мудра и беспощадна… Вейга говорила, что ты не любишь Гитлера, а ты развешиваешь ему флаги.

– Что поделать… Работа такая. Надо ж как-то деньги зарабатывать.

– Деньги можно зарабатывать, и не работая на Гитлера, – усмехнулся Казик.

– Научи, как!

– Научу. Ты лучше расскажи, как ты оказался в Берлине и почему сменил имя?

– Я дезертировал из вермахта. Пришлось сменить имя и фамилию, жить там, где меня никто не знает.

– Это серьезный поступок. Но я могу предложить тебе нечто более серьезное…

После третьей рюмки, Казик, справился насчет подслушивающей аппаратуры.

– Кому нужно подслушивать какого-то портье?

– Тогда слушай… Есть такая подпольная организация «Ланцуг» – «Цепочка». Она переправляет в Англию сбитых над Германией британских летчиков.

– Ты хочешь предложить это мне?

– А почему нет? За каждого спасенного летчика Черчилль выплачивает приличную сумму.

– А что платит Гитлер?

– Гитлер платит пулю в затылок. Но ведь ты же не трус?! Сколько я тебя знаю, на труса ты не похож!

– Спасибо за лестное мнение! Но только я сам сбитый летчик. И мне самому нужно убежище.

– Если хочешь, я переправлю тебя в Англию.

– Я бы этого не хотел, если бы надо мной не висел дамоклов меч. Ты сам знаешь, что полагается дезертиру в военное время.

– Догадываюсь… Человек, который не хочет воевать за Гитлера – наш человек. Подумай как следует, надо ли тебе это. В переброске тоже есть риск. И немалый… Но на войне, как на войне!

– Где ты остановился? Переночевать есть где?

– У приятеля. Все в порядке. Давай завтра здесь же и в это время. Если надумаешь, я скажу тебе что и как. Честь!

– Честь!

Он проводил Казика до остановки автобуса. В мозгу уже прокручивались варианты новых действий. Попасть в Англию было бы немыслимым счастьем, и Казика прислал не иначе как ангел-хранитель. Там, в Лондоне, это была бы совершенно иная жизнь – без мыслей о провале, аресте, суда, казни… Жизнь, пусть не у себя в России, но в союзном ей государстве. Лунь даже не стал расписывать себе, какая это могла бы быть сказочная жизнь в том же Лондоне или Манчестере или каком-нибудь там Плимуте. А еще лучше – поселиться в Шотландии… Но! Для начала надо добраться до британских берегов. Интересно, насколько это реально? Как это мыслят себе Казик и его друзья? Наверное, как-то мыслят, если у них уже есть цепочка и они реально переправляют по ней сбитых летчиков.

На следующий день он снова принимал Казика в своей служебной каморке.

– Я готов отправиться в Англию, – без обиняков ответил Лунь на вопросительный взгляд шурина.

Казик почему-то очень обрадовался его решению.

– Значит, так! Доберешься до Парижа, а там пойдешь по адресу, который я тебе сейчас дам. Это мой товарищ по полку. Мы с ним воевали под Торунем. Дальше будешь действовать по его указаниям. Я напишу ему записку.

Казик набросал на листке из блокнота несколько строк: «Яцек, прими моего шурина и помоги ему, как мне. Он сам тебе скажет. Казик».

– Адрес не записывай. Запомни так: Париж, Рю Данюб, дом шесть и квартира тоже шесть. Ну, давай, успеха тебе, друже! После войны заезжай в гости. Я живу там же, в Седельце, где ты был.

– Как мама?

– Мамы больше нет. Как узнала про Вейгу, так и не пережила…

– Прости! Давай их помянем…

* * *

Утром Лунь надел свой майорский мундир и сообщил хозяйке отеля, что его снова призывают на службу. Он получил расчет за последние три недели. Этого с избытком хватало и на билет до Парижа, и на первые дорожные расходы.

Мария очень расстроилась, узнав о предстоящей разлуке. Она даже слегка всплакнула, но потом взяла себя в руки и приготовила прощальный обед: луковый суп, тушеная капуста со шпиком и компот из ревеня.

– Не переживай, я еду не на Восточный фронт, а во Францию, – утешал ее Лунь. – Возможно, какое-то время долго не будет писем. Но это бывает, когда начинаешь службу в новых краях.

Она проводила его до вагона. И даже пыталась сама нести его чемодан, чтобы не перегружать позвоночник. Но чемодан был нетяжел: белье, гражданский костюм да мужской несессер.

Вагоны оказались старыми – постройки двадцатых годов с кругловатыми каретными боками. Сиденья деревянные. Лунь с грустью вспомнил российские вагоны, в которых можно было вытянуться на спальных полках. Здесь же предстояло сидеть всю ночь, и он всерьез опасался за свою перебитую спину – наверняка потом будет ныть.

Пассажиров было много – в основном военный люд, слегка разбавленный какими-то коммерсантами, смутными личностями, редкими женщинами в неброских дорожных нарядах. Лунь пристроился в углу и после проверки билетов и документов попытался уснуть. Вагон был вторым от паровоза, и едкий угольный дым проникал сквозь щели в окнах так, что порой становилось трудно дышать. Рядом заливисто храпел какой-то тип в мятом макинтоше. Нечего было и думать, чтобы забыться хотя бы на часок.

Поезда теперь чаще ходили ночью, чем днем, избегая ударов с воздуха. До границы с Францией пути были чиненные-перечиненные после британских бомбежек, поэтому трясло и швырял нещадно, и только после Форбаха стало потише, но отдохнуть так и не удалось.

В Париж на Восточный вокзал поезд прибыл поздним утром. Невыспавшийся, с невыносимо ноющей спиной Лунь с трудом выбрался из вагона и вышел на привокзальную площадь. Надо было где-то переодеться в гражданскую одежду. Лунь решил снять номер дешевой гостиницы, отдохнуть с дороги, сделать массаж спины, а потом уже разыскивать Яцека на его Рю Данюб. К тому же хотелось хоть немного посмотреть легендарный город.

– Такси, месье?

Парень в клетчатом пиджаке обвел рукой стоянку, где поджидали клиентов кучеры фаэтонов, водители жутковатого вида авто, с баллонами на крышах и газогенераторными коробами вместо багажников, а также велорикши. Весь бензин Парижа шел на нужды вермахта, так что для горожан оставались лишь «лошадиные силы», машины на дровяном топливе да педали велосипедов. Лунь выбрал велорикшу как самый дешевый вид транспорта. Его ровесник – в красном вязаном жилете и таком же берете с помпоном – охотно распахнул дверцу двухместной повозки, сделанной из дубовой фанеры и алюминиевых уголков.

Лунь достал немецко-французский разговорник и попросил отвезти его в ближайшую не очень дорогую гостиницу.

Развернув план Парижа, рикша показал седоку улицу, на которую он предлагает его отвезти:

– Отель «Титания»!

Лунь кивнул: поехали!

И они покатили с неплохой скоростью. Забыв про боль в спине, Лунь жадно вглядывался в парижские улицы. Так вот он какой, этот воспетый поэтами, романистами, художниками всех времен и народов город! После серо-сумрачного Берлина, к тому же изрядно тронутого бомбардировками, Париж являл вид почти безмятежного мирного города. Мадмуазели с цветными косынками на шее и новомодных темных очках в белых оправах притягивали взгляд то там, то тут. По тротуарам сновали хорошо одетые месье. Сияли ничем не прикрытые витрины магазинов, и за тротуарными столиками любители кофе с круассанами читали газеты или вели неспешные разговоры. Лишь кое-где по фасадам бросались в глаза красные флаги нацистов с черными свастиками да время от времени мелькали в толпе серо-зеленые мундиры оккупантов, которые тоже наслаждались мирной жизнью глубокого тыла.

Рикша остановился у парадного входа отеля «Титания» – шестиэтажного здания с мансардными окнами под крутоверхой крышей. Ободранные двери и давно некрашеные стены говорили о том, что в этом убогом пристанище с гостей особых денег не дерут. Пожилой портье – коллега как никак – вымученно улыбнулся и осведомился на плохом немецком, в каком номере и на какой срок желает поселиться господин офицер.

– До завтра! – поморщился Лунь от острого приступа боли в спине. – И пригласите ко мне массажиста.

– Может быть, массажистку? – с двусмысленной улыбочкой предложил портье.

– Без разницы! – отмахнулся Лунь.

Тесная одноместная кабинка лифта, куда он едва втиснулся со своим чемоданом, доставила его на шестой этаж. Именно там были самые дешевые номера. Деньги надо было экономить – неизвестно, сколько придется проторчать в Париже, и куда еще потом придется брать билеты.

В тесном грязноватом номере с великолепным видом на вытянутые купола Се Крекёра, собора, построенного в память солдат, погибших в Первую мировую, Лунь переоделся в гражданскую одежду, но сделал это так неловко, что взвыл от острого приступа боли в растревоженной спине. Он скинул покрывало на пол и улегся на жестком. Попытался сделать «змейку», как учил его врач, но лучше не стало.

«Боже праведный, как же мне теперь искать эту улицу Данюб?! Я же и до порога не дойду!» Он кусал губы и взывал ко всем святым целителям. В глазах стояли слезы… И в этот момент в дверь постучали.

– Войдите!

Вошла миловидная русая девушка в белом передничке с кожаным саквояжиком.

– Я пришла делать массаж, месье. Вам очень плохо?

– Мамочка родная! – простонал Лунь по-русски, корчась от боли.

– Вы русский? – на русском же языке спросила девушка.

– Да, родился в России… – прохрипел он, понимая, что имеет дело с русской эмигранткой.

– Я тоже родилась в России, – обрадовалась массажистка. – В Севастополе. Сейчас я вам помогу. Потерпите немного!

Она извлекла из саквояжа шприц-тюбик и воткнула иглу пониже поясницы. Через минуту-другую боль стала стихать.

– Что вы мне вкололи?

– Это морфин. Когда я была санитаркой во французской армии, нам выдавали это средство, чтобы избавлять раненых от боли. Но с ним надо осторожнее – можно быстро подсесть на иглу.

Лунь медленно перебрался с пола на кровать, и массажистка растерла ему поясницу, мягко и плавно растянула перебитые позвонки.

– Как вас зовут?

– Дарья.

– Даша Севастопольская.

– Считайте, что так. Из Севастополя меня увезли младенцем. Города я, конечно, не помню… Но очень люблю Россию. Папа был морским офицером. Мы долгое время жили в Бизерте, а после его смерти перебрались сначала в Марсель, а потом в Париж.

– У вас есть жених?

– Есть. Он здесь в баре работает.

– Не забудьте пригласить меня на свадьбу.

– Обязательно! Этьен хоть и француз, но тоже любит Россию.

– Ну, Россию в вашем облике трудно не полюбить.

– Спасибо! – рассмеялась Даша. – Он мне тоже так говорит: «Ты – мадемуазель Россия». Не больно?

– Спасибо! Все куда-то ушло… У вас волшебные пальцы.

Лунь расплатился, не жалея рейхсмарок, расцеловал девушке обе руки, пахнущие ментолом, и, едва закрылась дверь, уснул мертвецким сном, сраженный пережитой болью, ночным недосыпом и морфином. Проспал он весь день и всю ночь. Утром долго не мог понять, где он находится и что с ним. И только выглянув в окно и увидев парижские крыши, купола Се Крекёр, поздравил себя с тем, что он в Париже.

Быстро побрившись, Лунь спустился в бар перекусить. Молодой француз с большими залысинами в чернявых волосах сварил ему кофе и подал горячий круассан. Для столь непрезентабельного отеля это был превосходный завтрак.

«Не красавец, – оценил Лунь бармена, – и животик уже намечается. И вот такому счастливцу достанется Даша, нарожает ему таких же невзрачных детей. И все они, сколько их там будет, пойдут в убыль России, в ее скрытые потери, которых и без того сегодня через край… Ну, хорошо хоть не немец!» – утешил себя Лунь и отправился на поиски Рю Данюб. После долгого изучения схемы Парижа при входе в метро он все же нашел эту улицу почти на самой окраине города. Хорошо, что она находилась недалеко от станции подземки.

Дом, где должна в очередной раз решиться его судьба, был плотно населен самым разношерстным людом, которому, по счастью, не было никакого дела до еще одного незнакомца. Большей частью здесь жили армяне, и потому во дворе слышались печальные звуки дудука. Смуглый старик играл смуглым детям родные напевы.

Яцек жил на втором этаже весьма запущенного доходного дома. Он оказался высоким худым типом неопределенного возраста с длинными волосами и рыжеватой бородкой – похожий то ли на ресторанного скрипача, то ли на бедствующего художника. На самом деле он занимался починкой бытовой электротехники и, судя по рассказам Казика, был неплохим инженером-электриком. Яцек встретил незнакомца настороженно, но записка друга сразу же изменила тон встречи. Накормив гостя макаронами с пармезаном, Яцек обрисовал ситуацию с переброской в Англию. Придется еще пару дней подождать в Париже, пока в Нант не прибудут сбитые летчики. Именно с ними Лунь и будет переправлен через Ла-Манш.

– Значит, мне придется ехать в Нант?

– Да, там найдешь семейство Анастазиса, грека, который держит связь с рыбаками-бретонцами. Будешь следовать его указаниям. А пока можешь пожить у меня. Места хватит. Ты тоже летчик?

– Нет, – усмехнулся Лунь. – Намного хуже… Могу помочь тебе по хозяйству. Ты женат?

– Пока нет. Приходит ко мне одна женщина. Но она замужем.

– Бывает! Порядочная девушка никогда не изменяет своему жениху до свадьбы… Шутка. Давай картошку почищу. Драники сделаю.

– О, – расплылся в улыбке Яцек. – Драники! Любимая еда в детстве! Сто лет не пробовал.

Под драники нашлась и бутылочка «божале». И как раз к трапезе заглянула подруга Яцека – Аннета, худощавая брюнетка с не очень красивым, но очень живым лицом, на котором в одну секунду сменялось множество выражений. Она никак не ожидала увидеть у Яцека гостя, но поскольку гость был в кухонном переднике да еще вносил в комнату блюдо с поджаристыми драниками, то она радостно смирилась с его присутствием. Яцек достал третий бокал и все весело чокнулись. Общего разговора никак не получалась. Аннета, кроме французского, не знала никаких других языков. Лунь с трудом выяснил, кто она по профессии.

Аннета взяла поднос с бокалами и, грациозно покачивая бедрами, прошла по комнате.

– Официантка! Гарсон! – угадал Лунь и все засмеялись.

– Потанцуем! – предложил Яцек. – У меня есть хороший английский джаз.

Он завел патефон и поставил пластинку. Но едва раздались первые слова английской песенки, как Аннета потемнела лицом, вскочила, схватила пластинку и хлопнула ее об пол.

– Ненавижу англичан и их музыку! – закричала она. Это Лунь понял и без перевода. Яцек сконфуженно развел руками и поставил французские мелодии. Но танцевальное настроение было сорвано.

– Брат Аннеты погиб при обстреле англичанами французской базы в Алжире, – пояснил Яцек. – И теперь она ненавидит англичан.

Лунь знал эту историю. В 1940-м, после капитуляции Франции большая часть ее флота собралась в алжирской гавани Мерс-эль-Кебир. Чтобы боевые корабли не достались при случае Германии, английский флот нанес мощный удар по стоянке французских линкоров и крейсеров. Многие корабли были выведены из строя, некоторые потоплены, при этом погибли сотни французских моряков. После этого инцидента маршал Петен на радость Гитлеру заявил, что отныне Франция находится в состоянии войны с Британией. Так бывшие союзники стали врагами.

Аннета третий год носила траур по брату-моряку. Лунь и Яцек слегка поспорили о правомерности английского нападения на французскую военно-морскую базу. Как и Аннета, Яцек считал, что британцы поступили подло по отношению к своей союзнице. Лунь лишь констатировал, что в политике не бывает моральных аспектов.

– Политики делают лишь то, что выгодно в данный момент. Есть только интересы государства. И Британия всегда выказывала, что постоянны у нее только интересы, а все друзья и союзники – постольку-поскольку.

Впрочем, углубляться в политику Лунь не стал, а деликатно оставил Яцека и Аннету вдвоем, сославшись на дела в городе.

Далеко он не пошел, а присел во дворе на скамейке поодаль от старика, игравшего детям на дудуке. Тот по-прежнему выводил свою нескончаемую песнь печали. Это был древний реквием по Великой Армении, столь созвучный ныне растерзанной Франции. А может быть, он играл отходную и по его, Луня, судьбе? Кто знает, может быть, завтра-послезавтра и он сложит свою голову на рискованном пути через Ла-Манш? Что там ждет его на тайной тропе сбитых летчиков?

Через два дня Яцек сказал ему, что пора отправляться в путь. Двое британских летчиков прибыли в небольшой нормандский городок Жарденвиль и ждут переправы на Остров. Он снабдил Луня адресом и запиской на французском языке.

– Это отдашь хозяину дома. Его зовут Гастон. Скажешь ему, что ты от Пюса. Он знает мою кличку. Пюс – по-французски «блоха».

Яцек проводил гостя до бывшей автобусной станции, где теперь поджидали седоков извозчики фаэтонов. В весьма потрепанный рыдван уселись друг против друга две пожилые француженки и Лунь с арабом-алжирцем, которому тоже зачем-то было нужно в Жарденвилль. Ехали долго и, слава богу, без полицейских проверок. И хотя документы у Луня были в порядке, все же душа была не на месте. Мало ли что взбредет в голову иному сверхбдительному ажану?

Средневековый городишко был выстроен в суровом нормандском духе без каменных украшательств, просто и четко: мэрия, храм, рынок, таверна, руины римской кордегардии… Расплатившись с извозчиком, флегматичным тучным малым в допотопном цилиндре, Лунь без особого труда отыскал нужный адрес. Очередной его спаситель жил в ветхом каменном домике под черепичной крышей и покосившимися деревянными жалюзи на окнах. На звонок в дверь вышел хмурый тощий мужчина в очках. Он молча прочитал протянутую записку, провел в дом, налил стакан красного вина и показал на лестницу, ведущую на чердак. Терпкий напиток прекрасно освежил после тряской и жаркой дороги. Гастон, видимо, принял его за британского летчика и, не зная английского языка, объяснялся большей частью жестами. Из комнаты выглянула девушка лет семнадцати, дочь Гастона, и о чем-то спросила гостя по-английски. Лунь скорее догадался, чем понял – ее интересовало его имя.

– Ник, – назвался первым попавшимся именем Лунь и поднялся по узкой деревянной лестнице. В чердачном сумраке обрисовались две фигуры – высокая и пониже. Летчики! Похоже, что они с большим интересом прислушивались к тому, что происходило внизу. Лунь поздоровался по-английски и протянул руку высокому:

– Ник!

– Дик! – представился тот в ответ.

– Майкл, – отозвался второй.

– Вы тоже летчик? – спросил Дик.

– Нет. Я из интелледженс сервис, – ответил Лунь, надеясь, что это избавит его от нежелательных расспросов, и не ошибся.

– О! – уважительно протянули пилоты. – Садитесь, пожалуйста!

Лунь присел на какой-то ящик. Сноп пыльного света из антресольного окна выхватывал из сумрака два тюфяка, плетеный короб, на котором стояли фонарь «Летучая мышь» и недопитая бутылка вина. Лица обоих пилотов были небриты. Майкл плеснул в стакан вина и протянул его новому сотоварищу.

Лунь приподнял его, чокнулся с бутылкой и с удовольствием сделал большой глоток.

Снизу доносились нестройные звуки аккордеона. Кто-то учился играть полонез Огинского.

– Хотите есть?

Только тут Лунь ощутил, как проголодался за дальнюю дорогу.

– Спасибо, не откажусь!

Дик крикнул в чердачный люк что-то по-французски, из чего Лунь понял, что девушку, которая должна была принести еду, зовут Моника. Игра на аккордеоне оборвалась, и вскоре девушка принесла на чердак тарелку с жареной макрелью, листья салата, несколько отварных картофелин с кусочком козьего сыра. Еда показалась необыкновенно вкусной, а девушка столь же необыкновенно красивой. Летчики смотрели на него с большим интересом – ждали рассказов. Но разговор не клеился, Лунь знал слишком мало английских слов. Зато пришла сестра Моники – Лизетт, и завела с Диком, который неплохо изъяснялся по-французски, игривый разговор. А Майкл стал рассказывать Монике и Луню чисто английские анекдоты про находчивого слугу Бэрримора.

– Бэрримор! – комично подражал он голосу хозяина. – Мне срочно нужна ванна!

– Уже вылезаю, сэр!

Он рассказывал сначала для Луня по-английски, а потом Дик переводил анекдот смешливым француженкам.

– Бэрримор, что это хлюпает в моих ботинках?

– Овсянка, сэр!

– А что она там делает?

– Хлюпает, сэр!

Особенно долго и заливисто смеялась Моника.

– Бэрримор, какую масть лошадей вы предпочитаете?

– Видите ли, сэр, когда я сижу на серой лошади, мне хочется пересесть на вороную. А когда я еду на вороной, мне хочется пересесть на серую.

– А кто вам больше нравится: брюнетки или блондинки?

– Видите ли, сэр…

– Не надо, Бэрримор, я все понял!

Дик тоже припомнил анекдот про легендарного слугу:

– Бэрримор, любите ли вы свою жену?

– А чем же она хуже других женщин?

– Не уходите от ответа. Любите ли вы свою жену?

– Да кто же ее не любит, сэр?

– Я вас серьезно спрашиваю.

– Я вообще люблю женщин, сэр!

Моника и Лизетт были в восторге. Отец прикрикнул на них снизу: не очень-то там шумите! Дик, скорчив страшную мину, приложил один палец к губам, а другим погрозил девушкам, отчего обе прыснули и просто зашлись от смеха. Тогда наверх поднялся Гастон, он сказал дочерям что-то укоризненное и поставил на плетеный короб медный тазик, кувшин с горячей водой и бритвенный прибор. Дик пристроился перед зеркальцем, которое держала перед ним Лизетт, и осторожно коснулся бритвой заросшей щеки. Девушка же норовила пустить солнечный зайчик в глаз англичанина и радостно смеялась, когда он строил ей ужасные рожи. Со смехом пополам Дик все же соскоблил трехдневную щетину, и бритву взял Майкл. Все опять повторилось под неописуемое веселье сестер, потому что Майкл строил еще более уморительные гримасы. Лунь от бритья отказался, он благоразумно это сделал еще утром у Яцека. Тем временем Гастон притащил третий тюфяк и о чем-то долго говорил с Диком.

– Выходим завтра утром, – кратко пояснил тот суть беседы. – Надо хорошо выспаться.

Лунь с удовольствием растянулся на тюфяке – спина, перетруженная за день, давала себя знать, и он очень опасался очередного приступа боли. Летчики же безмятежно резались с сестрами в карты на поцелуи и поцелуйчики.

Наутро, наскоро выпив по чашке цикория вприкуску с козьим сыром и черствым хлебом, все вышли во дворик, где стояли приготовленные к неблизкому пути три велосипеда: два мужских и один дамский. Дамский достался Луню, и он приспособил на багажнике свой чемоданчик. На остальных, усадив сестер на рамы, поехали Дик с Майклом. Со стороны, должно быть, казалось, что кавалькада молодых людей отправилось на загородный пикник. Дорогу показывала Моника. Узенькое шоссе, обсаженное тополями, резво бежало под колеса. «Только бы не подвела спина!» – молил Фортуну Лунь. Но ноющая боль была пока терпимой.

Дорога вела на север, к морю. Вокруг расстилались плантации сахарной свеклы, спаржи, турнепса и чего-то еще неведомого Луню. Время от времени их обгоняли немецкие грузовики и редкие легковушки. Если в кузовах сидели солдаты, они радостно оживлялись при виде велосипедистов и отпускали непристойные шутки. Но в целом все было спокойно.

В полдень сделали большой привал. Моника открыла дорожную корзинку и подобно Красной Шапочке выложила на расстеленную салфетку бутерброды с уже надоевшим козьим сыром, яблоки и бутылку красного вина, которую Дик нечаянно опрокинул, оставив на салфетке большое пятно.

Майкл тут же припомнил анекдот про Бэрримора:

– Однажды гость опрокинул бокал вина на белую скатерть и Бэрримор обратился к хозяину: «Сэр, позволяют ли правила этикета назвать в этой ситуации сэра Дика неаккуратной свиньей?» Хозяин ответил: «Нет, Бэрримор, правила этикета не позволяют вам назвать сэра Дика “неаккуратной свиньей”». – «Тогда я не буду называть сэра Дика “неаккуратной свиньей”».

Сэр Дик дурашливо постучал сэра Майкла кулаком по шее и разлил остатки вина по алюминиевым стаканчикам.

– А где вы видели аккуратных свиней? – спросил Дик.

– Как где?! – воскликнула Моника. – А боши?! Самые аккуратные свиньи в мире.

Лизетт попросила Майкла рассказать еще один анекдот про Бэрримора.

– В Лондоне наводнение. Темза вышла из берегов и затапливает дома. Перепуганный Бэрримор вбегает в кабинет хозяина: «Наводнение! Вода уже поднимается на второй этаж!» Хозяин: «Стыдитесь, Бэрримор, вы же англичанин!» – «Понял, сэр!» Бэрримор выходит из кабинета и через минуту распахивает дверь, пропуская первые потоки воды: «Темза, сэр!»

– Я просто влюбилась в вашего Бэрримора! – захлопала в ладоши Лизетт.

– Ты просто влюбилась в нашего Майкла! – засмеялся Дик и тут же получил от Лизетты щелчок в лоб.

– Однако нам пора! – заметила Моника и сложила в корзинку остатки трапезы.

Через два часа они въехали в густой соснячок и свернули на лесную тропу, которая вывела их к роднику, бившему из-под большого серого камня. Здесь они сделали еще одну передышку, растянувшись на сухой хвое – многокилометровый пробег сказался даже на тренированных летчиках, тем более что им пришлось везти пассажирок. По всей вероятности, где-то неподалеку начиналась граница запретной зоны, в которую немцы включили все побережье «Атлантического вала». Ждали проводника, который должен был вывести летчиков к морю. Ждали долго, пока наконец не появился крепкий бретонец в брезентовой рыбацкой куртке и матросской шапочке. Видимо, он хорошо был знаком с Моникой и Лизеттой, поэтому без лишних слов принял у них «экскурсантов» и повел за собой по едва приметной тропе. Но прежде чем расстаться с девушками, состоялось трогательное прощание с объятиями и поцелуями. Дик оставил сестрам свой лондонский адрес и велел обязательно приехать к нему после войны. А пока война продолжалась…

Хоронясь от чужого глаза, бретонец-проводник и его провожатые быстро шли по лесной тропе. По свежему солоноватому ветру чувствовалась близость моря. А вскоре, выйдя на опушку, они услышали и его шум – шипящий рокот океанского прибоя. Совсем близкое уже море хорошо проглядывалось сквозь поредевшие стволы сосен.

Тропа ушла в прибрежные скалы, крепко враставшие в белый песок. Пройдя еще с полкилометра, они наконец выбрались к рыбацкой ферме с длинным навесом для сушки сетей. На осушке торчала мачта вытащенного на песок парусного бота. Бретонец отвел гостей в сарай, где они с удовольствием устроились на ворохе старых сетей и рваных парусов. Общее томление нарастало: еще один бросок – через пролив – и вот он, спасительный берег Англии! Но именно этот бросок и был самым трудным на всем их пути. Немецкие гидросамолеты и моторные катера сновали вдоль всего северного побережья Франции, прочесывали местность и сухопутные патрули. Оставалось полагаться на ночную темень, счастливый случай да опыт британских моряков, которые уже не в первый раз выручали здесь своих летчиков.

Ближе к вечеру рыбак принес им нехитрый ужин – пару копченых рыбин, вареную брюкву и полкаравая хлеба. Все это исчезло в минуту. Ждали ночи, зарывшись в груду сетей и накрывшись парусами. С моря тянуло сырым холодком.

– Майкл, – попросил Лунь, – расскажите что-нибудь о Бэрриморе.

– О кей! – обрадовался Майкл, как будто ждал этой просьбы. – Однажды хозяин предложил своему приятелю: «Давай затащим в ванную дохлую лошадь. А потом я велю Бэрримору приготовить ванну. Он скажет: “Но там же дохлая лошадь!” А я отвечу: “Я знаю”». Так и сделали. «Бэрримор, приготовьте ванну!» – «Извольте, сэр, ванна готова!» – «Хм… Но там же дохлая лошадь!» – «Я знаю, сэр!»

– Это твой самый скучный анекдот про Бэрримора, – мрачно заметил Дик.

– Я знаю, сэр! – засмеялся Майкл.

Стемнело. Ближе к полуночи в сарай заглянул хозяин и позвал их наружу. Без лишних слов летчики и Лунь помогли рыбаку стащить бот на воду и, замочив ноги, впрыгнули в лодку. Бретонец отгреб подальше от берега. Сердце Луня колотилось как тогда, в Бресте, перед последним прорывом. «От Бреста до Бреста!» – усмехнулся он, вспомнив, что здесь, в Нормандии, есть тоже Брест, и тоже город-крепость. Только этот Брест в отличие от того, что на Буге, сдался немцам без боя.

Море покачивало. Бот переваливался с борта на борт, и рыбак не без труда поставил парус. Ветер впрягся в полотнище, как хороший битюг, и за кормой сразу же зажурчала, зашумела вода. Лунь сидел на самом носу и до боли в глазах вглядывался в ночную темень. Все маяки были погашены, дома на побережье были затемнены – ни огонька, ни проблеска. Весь мир был объят первозданной тьмой. «Кто и кого сможет найти в такой темени?» – подумал Лунь и тут же увидел силуэт дрейфующего катера. С катера их тоже заметили и, дав малый ход, подошли к боту. Это был торпедный катер и рядом с утлым баркасом смотрелся он весьма внушительно. Рыбак швырнул конец, и моряки его ловко подхватили, подтянув бот под самый борт. В четыре руки катерники приняли Дика, потом Майкла и наконец Луня с его неизменным чемоданчиком. Всех их тут же отправили в кубрик, и катер, взревев моторами, быстро набрал ход. Под подволоком кубрика светился синий плафончик. Летчики переговаривались с врачом, который поджидал их с термосом крепчайшего чая и сэндвичами. Лунь еще боялся поверить, что все уже позади, но кружка горячего чая, сдобренного хорошей толикой рома, и сэндвич с тунцом убедили его, что все будет хорошо.

В Ньюгэвэне, куда после двух часов бешеного лета по волнам прибыл катер, их встретила санитарная карета и тоже на полной скорости помчалась в сторону Лондона.