Текст книги "Курочка Куд"

Николай Гарин-Михайловский
Курочка Куд

I

Курочка Куд была такая нарядная на своем птичьем дворе. На головке у нее был хохолок, а на ножках точно кружевные панталончики. Она знала, что она хорошенькая курочка, но ходила так, точно совсем ничего не знала. Петушки ухаживали за ней, а она говорила им:

– Вы мне так надоели: вы все такие скучные и пустые – только все рассказываете старые, скучные, давно известные сплетни.

И курочка Куд уходила от своих кавалеров, а старая курица – тетка Куд – строго спрашивала:

– Куд, куда?

– А вот куда, – отвечала Куд и весело начинала рыться в земляной ямке, – ха-ха-ха! ха-ха-ха!

– Куд, что ты делаешь? Ты вся испачкаешься!

– Ах, как скучно! – отвечала тогда Куд и начинала ходить такая важная и скучная, как будто она уже была совсем старушка, или приключилось с ней очень и очень большое горе.

II

Раз курочка Куд подошла к дверям курятника как раз тогда, когда двери его были открыты.

«Надо мне посмотреть, что там за птичьим двором делается», – подумала она.

И она важно – Куд всегда все важно делала – вышла из дверей птичьего двора на берег пруда.

Была весна. Солнышко весело светило, так хорошо пахло согретой зеленой травкой, уточки плавали по пруду.

«Как хорошо, – подумала Куд, – и я теперь не скоро возвращусь назад. Я буду гулять, посмотрю все, все, все…»

И она пошла прямо к тому месту, где росли камыши, и смело – Куд ведь никогда ничего не боялась – вошла туда.

Ах, в камышах было еще лучше: правда, немножко грязно, но тихо, а вверху сверкало такое нежное голубое небо.

– О, как хорошо, – прошептала весело курочка, и в то же время она услыхала, как кто-то как будто шепнул ей:

– Кур-Кур!

– Я не Кур, а Куд, – ответила Куд и быстро повернулась.

Перед ней стоял темно-коричневый петушок. Это был такой смешной, высокий, на тонких ножках петушок.

– Кур! – упрямо повторил петушок.

Тогда Куд рассердилась и сказала:

– Ты смешной, высокий, не похож на наших петушков и глупый невежа.

– Что такое невежа? – спросил петушок и так больно клюнул Куд в спинку, что та подпрыгнула и вскрикнула:

– Ах, что ты делаешь?!

– Однако ты совсем не умеешь прыгать, – сказал петушок, и он легко, быстро подпрыгнул выше камыша.

Куд была справедливая курочка. Она согласилась, что петушок прыгнул так, как никто на птичьем дворе У них не мог бы прыгнуть.

Она подумала и сказала:

– Я бы тоже хотела так прыгать.

– Пойдем в поле: я тебя скоро выучу.

– Пойдем, – согласилась Куд.

Петушок пошел вперед прямо по болоту, так легко, как будто он шел по твердому сухому месту, а Куд шла за ним и то и дело проваливалась.

Она вся выпачкалась и весело смеялась, думая, как рассердится тетка, когда увидит ее такой грязной.

Когда наконец пред ними открылось далекое поле, покрытое молодой зеленой травкой, петушок сказал:

– Ну, смотри.

И петушок так высоко подпрыгнул, что Куд вскрикнула от удовольствия.

– Ну, теперь я, – крикнула она и изо всех сил подпрыгнула.

Но прыжок вышел тяжелый, смешной, – она неловко упала на землю, но сделала вид, что нарочно так упала, – не хотела вставать, нарочно билась крыльями и весело хохотала сама над собой.

– Это потому, что ты совсем не распускаешь крыльев, когда прыгаешь. Вот смотри!

И петушок, слегка распустив крылья, присел и, как резиновый, отскочил от земли. По мере того как он летел, его крылья сами собой распускались все больше и больше и несли его, пока петушок опять плавно не опустился на землю.

Куд весело бежала за ним и кричала:

– Ну, теперь я знаю как…

И она опять прыгала, и опять неловко падала, и опять смеялась.

– А ты можешь совсем летать? – спросила Куд.

– Могу и летать, – ответил петушок и легко полетел вперед, а Куд побежала за ним, догоняя его.

Петушок опустился далеко-далеко, а Куд все бежала и бежала.

Когда она догнала наконец петушка, усталая, задыхающаяся, тот спокойно уже клевал что-то на земле своим маленьким тоненьким клювом.

– Ох, как я устала! – воскликнула Куд, опускаясь возле петушка. Она увидела, что он что-то ест, и спросила:

– Что ты ешь?

– Кузнечика.

– Я не люблю кузнечиков.

– Не ешь.

– А я хочу есть, – сказала Куд.

– Чего же ты хочешь?

– Зерен хочу.

Петушок покачал головой.

– Зерна, – сказал он, – только еще осенью поспеют.

– А мы каждый день едим у нас зерна, – отвечала ему Куд.

– Во сне? – спросил ее петушок.

– Вовсе не во сне, а на нашем птичьем дворе.

И Куд оглянулась, чтобы показать петушку, где их птичий двор.

Но нигде не было больше видно их птичьего двора. И он, и пруд, и камыши – все исчезло. Она даже не знала, в какой стороне их двор.

Они бегали по степи и прямо, и вбок, и взад, и вперед. И сзади, и с боков, и везде виднелась все та же ровная, спокойная степь, и только впереди далеко-далеко, на самом конце, там, где как будто сходилась степь с небом, темнел лесок. И этого леска она никогда не видала.

– Где я? Где наш птичий двор?

Петушок посмотрел на нее с удивлением и сказал:

– Откуда я знаю, где твой какой-то птичий двор?

Тогда Куд вдруг так страшно стало, и она начала плакать и кричать:

– Я хочу на птичий двор! Отведи меня сейчас на птичий двор! Я хочу на птичий двор!

– А если ты будешь так кричать, я улечу от тебя! – рассердился на нее петушок.

Куд еще больше испугалась, но перестала кричать и только потихоньку плакала.

А петушок поймал нового кузнечика, клевал его, глотая по кусочкам, и говорил:

– Это очень глупо плакать! Я терпеть не могу, когда плачут! Кругом так хорошо: солнышко греет, травка зеленая, – зачем плакать?

Это все было верно, и Куд подумала: «Зачем плакать?»

Она перестала плакать, но на душе у ней было все-таки тревожно, и она, присев, так смотрела в глаза петушка, что тому стало вдруг жаль Куд, и он подошел к ней и ласково почистил об ее спинку свой клюв.

У себя на птичьем дворе Куд крикнула бы петушку, который захотел бы так чистить свой клюв об нее:

– Невежа!

Но теперь она и не подумала об этом, а только тихо, покорно проговорила:

– Я так хочу пить.

– Это не так легко достать воды здесь, – сказал петушок. – Постой, я подпрыгну: не увижу ли где?

И петушок высоко-высоко подпрыгнул и опять опустился на землю.

– Вон там, где лесок, – сказал он, – есть, кажется, вода.

– О, как далеко! Я никогда не дойду туда, – вздохнула Куд.

– Что за далеко? – ответил петушок, – не надо только думать, что далеко. Идем.

И он пошел, постоянно подпрыгивая, а усталая Куд, распустив крылышки, то и дело спотыкаясь, кое-как поплелась за ним.

Она уже ни о чем не думала: она устала и боялась только, как бы не отстать ей от петушка и не остаться совсем уж одной в этих незнакомых местах.

Когда они дошли до озера, Куд, присев к земле, бессильно прошептала:

– О, как я устала!

III

Там, у озера, и провели Куд и петушок весь день до вечера. Солнце садилось и последними лучами, как золотой пылью, осыпало озеро и далекую степь.

Над озером поднимался легкий туман и горел над ним, точно прозрачное цветное покрывало. Молодые деревья будто выше подняли свои вершинки и смотрели в далекое, огнем заката охваченное небо. Где-то уж затягивал свою вечернюю песенку сверчок; звонко в степи кричала дикая утка; в кустах около озера, запевал соловушка.

Куд сидела около петушка, и ей все так нравилось, и она говорила, счастливая:

– Ах, как хорошо! Как хорошо! Как я счастлива, что ты показал мне все это. Так я никогда бы ничего и не видела. Мне кажется и теперь, что я вижу это только во сне… и знаешь, мне кажется, что все это ты создал…

Петушок на это ответил:

– Ну, хорошо, – создал, положим, это не я, а подумать о ночлеге надо. Как-нибудь переночуем, а завтра опять дальше.

– Куда ж еще дальше? – огорчилась Куд, потому что и сегодня она очень устала.

Петушок не знал и сам, куда дальше, но решительно отвечал:

– Всегда дальше, Куд.

Но Куд не хотелось идти дальше. И так как она всегда привыкла все делать по-своему, то и теперь, осторожно клюнув что-то на земле, она спросила:

– Ты никогда не жил на одном месте?

– Никогда.

– Разве ты не любишь смотреть, как садится здесь солнце и как на этом самом месте, где теперь так хорошо нам, оно и завтра сядет?

– Оно везде, где мы ни будем, сядет и, может быть, еще лучше, чем здесь.

Куд не понравился ответ петушка, и, вздохнув, она обиженно сказала:

– Теперь я помню: тетка говорила мне про вас, вольных кур: вы всегда ищете чего-нибудь нового… А мы, домашние куры, мы очень не любим перемены и всегда говорим: «От добра добра не ищут».

– Зачем же ты ушла тогда со мной?

– Я заблудилась, – сухо ответила Куд.

– Так что, если бы ты нашла дорогу, ты возвратилась бы назад? – спросил петушок.

– Не знаю, – уклончиво ответила Куд.

– Ну, так я дорогу знаю и завтра отведу тебя назад, в то место, откуда взял.

– А-а! – вскрикнула Куд, – я знала, знала, что ты злой…

И она заплакала.

– Почему я злой? Ну, не хочешь идти назад, оставайся, но зачем же ты плачешь и что это за манера постоянно плакать?

– Я не буду плакать, – отвечала покорно Куд.

И Куд подняла на петушка свои заплаканные глазки, – она была такая хорошенькая в своем хохолке, точно в ночном чепчике.

– У нас совсем нет таких, как ты, – сказал петушок, смотря на нее, – и я рад, что встретил тебя…

– И я рада, – тихо вздохнула Куд.

– Ты не хочешь назад?

– Нет, – еще тише прошептала Куд.

– Ну, так слушай, Куд, – я что думаю, то и говорю: хочешь быть моей женой?

Куд опустила голову и без колебания сказала:

– Хочу.

Но потом она вдруг испугалась.

– Что я сказала! Что я сказала?!

– Ты хорошо сказала, – успокоил ее петушок, – прямо, начистоту – так, как говорят всегда у нас.

И он весело захлопал крыльями и закричал, как следовало по его законам:

– Кукуреку! Слушайте вы все, кто здесь слышать может, вот я беру себе в жены Куд. Отныне Куд моя жена и притом самая хорошенькая жена, какая только была когда-нибудь на свете!

Это слышали кузнечик, соловушка, толстая жаба, которая в это время выползла из озера, и две цапли – муж и жена, поселившиеся тут же в кустах, около озера, и теперь совершавшие свою обычную вечернюю прогулку вдоль опушки леса.

Цапли были очень счастливые муж и жена, ученые, с длинными носами.

Цапля-муж, услышав вызов петушка, поджал под себя свою высокую ногу и насторожился, а жена в это время смотрела на мужа. Потом он сказал:

– Немного самонадеянный молодой человек, но в основании истинное чувство, которое при достаточном освещении развитого ума может дать самые благотворные последствия.

Его жена удовлетворенно кивнула своей длинной головой. Она только снисходительно прибавила, проглатывая мимоходом маленькую ящерицу:

– А как тебе понравилось это милое убеждение в том, что жена его первая красавица?

– Милая моя, если миру чего недостает, то это, конечно, беспристрастия. И это понятно: каждый в своем теле сидит, как в ящике, и кричит из него только то, что видно только ему. И петух поэтому будет всегда воспевать свою жену, заяц свою, и так далее.

Чуткое ухо жены, не перестававшей слушать мужа и в то же время прислушивавшейся ко всякому подозрительному шороху, уловило какой-то треок, и, обернувшись, она спросила мужа:

– Ну, а как ты думаешь вон о том звере на двух ногах, в зеленой куртке и с ружьем в руках, который, кажется, к тому же как раз нас имеет в виду?

– О, это самый ужасный и неразвитый вид животного из всех созданных на этом свете, это – человек. Мы все из нужды уничтожаем других и никогда друг друга, тогда как этот зверь зачастую ради одного удовольствия убивает и других и, что всего ужаснее, друг друга. Летим, и надо предупредить всех о приближении чудовища.

И, взмахнув крыльями, цапли поднялись в воздух и, проносясь над озером, говорили своими нежными, мягкими голосами:

– Ты, петушок, и ты, Куд, и все вы, кто услышит нас, – берегитесь: идет человек с ружьем.

Не услышала только беленькая чайка. Она с мужем уже несколько дней искала себе место, где бы свить им гнездо. Увидев вдруг озеро, она, радостная, крикнула мужу:

– Смотри, какое розовое, прозрачное озеро! Летим скорей туда, там совьешь ты мне гнездо, в нем положу я свое яичко, буду сидеть в гнезде, а ты, мой милый, ты всегда будешь со мной. О, сколько счастья, сколько счастья! – так кричала она и кружилась над озером, и звала отставшего мужа, и, не дождавшись, косым взмахом, стрелой, счастливая, бросилась книзу.

Но не долетела бедная маленькая чайка до озера: взвился дымок, прогремел выстрел, и упала она, простреленная, мертвая, к ногам охотника. Яйцо ее, будущая маленькая чайка, упало с ней и разбилось.

Лежит мертвая чайка на земле, а над ней в небе вьется и так больно-больно кричит оставшаяся живая.

Поднял охотник мертвую, посмотрел, куда попал ей заряд, и подумал: «Да, я хорошо стреляю, да что с этой чайкой делать? Не едят ее».

И он бросил далеко от себя убитую чайку; зацепилась она за сухое деревцо, так и повисла на нем.

А чайка живая все металась, то тревожно бросаясь к убитой подруге, то вверх, то к охотнику, и в отчаянии точно кричала ему:

– Злой, злой, убей и меня теперь! Я не хочу жить без нее.

Поздно вечером прилетели цапли домой.

Тихо на озере. Высоко в небе светит яркая луна. Висит белая чайка на дереве, и отражаются в неподвижной воде озера и дерево, и мертвая чайка, и далекое небо.

Где-то близко-близко так жалобно плачет и стонет другая, живая чайка, и несутся в степь ее стоны.

Спят цапли стоя, спят и точно слушают и смотрят в ту сторону, где висит маленькая убитая чайка на дереве.

– Ку-ку-ре-ку-у-у! Полночь, господа, на дворе! – уже поет тоненький голосок петушка. Куд жмется теснее к нему, – снится ей мертвая чайка, и шепчет она:

– О, как все это ужасно, – смерть, смерть и конец всему, и никогда-никогда никто не возвратит бедную чайку больше к жизни!..

Села луна, и спит темная степь. Спит озеро, воздух… Уснула и осиротевшая чайка: все плакала, плакала и так уснула на полустоне. Сладкий сон снится ей: снится, что жива ее подруга, и, счастливые, так торопятся они улететь в ту страну, где нет злых охотников. Туда улетят они, там будут жить счастливые, чтобы вечно любить друг друга.

Только еще посветлело в степи, только загорелась розовая полоска в том месте, где встает над землей солнышко, как проснулся петушок.

Он торопливо захлопал крыльями и закричал озабоченно:

– Кукуреку! Вставайте скорее все, потому что никто не смеет спать, когда хозяин наш, солнышко, уж хочет вставать.

– Какой беспокойный завелся у нас, однако, сосед, – сказала цапля мужу.

– Пусть каждый, – оказал ей муж, – исполняет свои обязанности. Петух – часы природы, и пусть он звонит…

– Да, но он звонит и в полночь и на рассвете…

– Что ж из этого? Полночь такое же время, как и рассвет… Пойдем лучше есть маленьких ящериц. Прежде всего немного пищи: никогда не забывай, дорогая, и помни, что одна маленькая ящерица может влить столько энергии в организм, создать такой полет фантазии, мысли…

– И чувства, – подсказала жена.

– Да, да, и чувства… О чем я говорил?

– Не знаю, милый, когда я слушаю тебя, я забываю все, – я забываю даже то, что ты говоришь…

– Ну, все равно, и главное здесь, конечно, чтобы быть всегда беспристрастными, а теперь идем.

И они, как все чинные, умные цапли, никогда не разлучаясь, зашагали в степь, как раз в то время, когда ящерицы и другие им подобные выбегают из своих норок.

А Куд в это время уговаривала петушка поселиться на озере.

Ей надо было нести яйца, надо было высиживать деток.

– Так природа устроила, милый мой, и что мы можем против этого сделать? Позволь мне: я сама устрою маленькое, хорошенькое гнездышко, – ты ничего не будешь знать, а я тебе в награду подарю много-много маленьких хорошеньких петушков и курочек.

– Ну, что ж делать? – сказал петушок: – Если ничего больше не остается, будем ждать маленьких хорошеньких петушков и курочек.

И, захлопав крыльями, он закричал:

– Кукуреку! Мы с Куд окончательно поселяемся на озере, и Куд подарит мне много хорошеньких петушков и курочек.

– Милый, зачем же об этом говорить всем?!

– Да, об этом можно было бы и подождать так кричать, – согласилась цапля-жена, услыхав в степи их разговор.

– Ну, бог с ними, – ответил муж, – и будем терпеливо ждать, что из всего этого выйдет.

А вышло вот что: Куд устроила себе гнездышко, нанесла в него яйца и в один прекрасный, веселый день села на них, сперва поудобнее оправившись. После этого она, довольная собой, сказала петушку:

– Милый мой, как я счастлива! Теперь я встану только окруженная нашими детками.

И с тех пор Куд постоянно сидела на яйцах.

И цапля села на яйца. Она была тоже очень счастлива, потому что после разрушения ее первого гнезда деревенскими детьми, в том месте, откуда они убежали на это озеро, она думала, что в этом году у нее не будет больше детей.

А скоро к Куд и цапле прибавилась еще одна соседка.

Это была утка.

Однажды эта утка прилетела на озеро сразу с тремя женихами.

И вот что все увидели: когда утка и ее три жениха опустились на воду, то утка отплыла в сторону, отвернулась, а женихи ее начали драться между собой. И они дрались до тех пор, пока один жених тут же умер от ран, а другой, чувствуя себя побежденным, улетел. Тогда тот, кто остался – коренастый, плотный селезень, – подплыл к своей невесте и, по законам своей породы, грубо крякнул над ее ухом:

– Жена!

Только тогда она подняла голову, чтобы посмотреть, кто ей достался и кому она теперь, как раба, должна покоряться и служить.

Селезень был всегда злой. Он только и говорил:

– Моя! Моя!

Что до петушка, то он предпочитал бегать по степи и только, соскучившись иногда, кричал издали:

– Кукуреку, Куд! Я люблю тебя!

Куд слышала его крик, но молчала. Что ж ей было делать? Не кричать же по-петушиному, – ни одна уважающая себя курица так кричать не станет.

Правда, ей немножко было грустно, что ее петушок такой непоседа, ей хотелось бы, чтобы он всегда около нее сидел. Но она покорялась, – она верила, что петушок все-таки любит ее больше всего на свете. И когда ей становилось особенно грустно, она думала о том времени, когда будут у нее детки и как обрадуется им петушок…

Наконец Куд стала матерью. Это случилось так неожиданно, так просто.

Когда петушок пришел, он уже застал и Куд и всех детей и не мог налюбоваться на Куд, какая она стала сразу серьезная, озабоченная.

Было из-за чего: целых восемь цыплят вывела Куд, и все они были такие маленькие, так жалобно пищали, так просили есть. Куд приходила в отчаяние и думала, что не переживет и умрет от жалости к ним.

Но скоро все обошлось и пошло своим чередом.

И цапля вывела к этому времени двоих, а утка целых тринадцать. А когда ей говорили, что тринадцать – нехорошее число, она кивала добродушно своим большим носом и, неся свой животик вперед, отвечала:

– Ну, ничего, все-таки тринадцать моих уточек лучше, чем двенадцать чужих.

То были хорошие дни.

И цапли, и ужи, и Куд с петушком – все с своими семьями проводили все время то в степи, то у озера. Когда мужья уходили, оставались жены и вели между собой интересные разговоры.

Цапля и утка много путешествовали, и Куд слушала их занимательные рассказы о том, что они видели.

Однажды Куд узнала, что, когда придет осень, и цапли, и утки, и даже ее муж улетят далеко-далеко, в ту страну, где нет зимы.

– А я как же, – испуганно спросила Куд, – я ведь не умею летать.

– О, бедная, – сказала цапля, – что ж ты будешь делать?

– Во всяком случае я отправлюсь с мужем, – с отчаянием сказала Куд.

– Я всегда говорила, что из всего этого ничего не выйдет, – крякнула утка.

Куд сказала:

– До осени еще далеко; я научусь и прыгать и летать, – буду каждый день летать теперь.

И с тех пор Куд не так думала о детях, как о том, чтобы научиться летать.

Но эта наука ей плохо давалась. Ее собственные дети давно уже, гоняясь за бабочками, летали также легко, как и отец их.

«Слава богу! – думала Куд, – хоть им я не передала своих тяжелых крыльев».

Но для нее самой это было плохое утешение.

Однажды опять пришел охотник на озеро и застал всех его обитателей врасплох.

Он убил трех курочек, двух уток и жену цапли.

Одна из курочек так похожа была на Куд, – ее так любила Куд и так жалела, что она почти так же плохо, как и сама Куд, летала.

Грустно в тот день было на озере. Солнце садилось, и так пусто было кругом.

Муж-цапля так и застыл, стоя на одной ноге, опустив свою голову: все кончилось для него, – ведь цапли только раз в жизни любят. Из-под полузакрытых желтых век смотрели его маленькие глаза так, точно вдруг увидел он насквозь и всю землю, и всех живущих на земле, и все дурное, что в каждом сидит.

Точно говорил он:

– Да, вы убили мою жену, отняли у меня всю радость жизни, но что я могу тут сделать? Я могу только понимать, что не надо так делать.

Около него собрались его дети, Куд и петушок со своими детьми и все утки.

Он долго молчал и, вздохнув, точно проснувшись вдруг от страшного сна, сказал им:

– Друзья мои, мы немного сами виноваты, что случилось с нами такое большое, непоправимое горе. Надо было давно принять меры: нам нельзя было жить в такой большой компании. Нас преследуют люди, нам трудно в одном и том же месте доставать пищу. Теперь, наученные опытом, не будем медлить: наши дети выросли, и для блага всех и своего пусть каждый стоит на своих ногах: уходите сами и отпустите всех и каждого в свою сторону.

Это была последняя ночь, которую проводили обитатели озера вместе. В последний раз прокричал на заре петушок, и его дети помогали ему:

– Ку-ку-ре-ку!

Только цапля-муж остался жить на озере.

– Я останусь здесь, – сказал он, – на озере, где умерла моя жена. Я буду каждый год прилетать сюда весной, буду ходить здесь один и вспоминать моего отнятого друга, пока смерть не сжалится и в свою очередь не возьмет меня. В этих воспоминаниях о смерти отныне вся цель моей жизни. Такой закон у нас. И если нельзя больше быть счастливым, можно и в страдании почерпать мужество.

Так болело сердце Куд, когда в последний раз провожала она улетавших от нее навсегда деток.

Улетели дети, утки, молодые цапли. Пора и ей с петушком отправляться в далекий, неведомый путь.

Вот в последний раз сверкнуло дорогое сердцу озеро, и цапля на нем, и то дерево, где все так и висела убитая чайка. Болтается там беленькая, качает ее ветер, и все еще точно зовет она свою подругу. Где подруга? Может, это она все кричит и стонет где-то в степи, может, другая, у которой тоже убили дружка…

Как давно все это было. Только всходила тогда травка, только начинал по зарям свои песни соловушка.

А теперь синие, темные тучи на небе, и так сердито налетает холодный ветер на деревья, точно говорит им: «Довольно вам было радоваться летом. Я сорву и брошу на землю ваш зеленый наряд, – таков закон природы, – за летом идет осень, и я делаю то, что велит мне великая мать-природа».

Так не хотелось лесу снимать с себя зеленое платье: он спорил, шумел, но падали листья один за другим, пока не упали все и желтым ковром не укрыли землю.

Стало опять ясно, – стих ветер. Но холодное солнце заглядывало в пустой уже лес.

Так далеко видно в лесу, и голые деревья так грустно и безмолвно смотрят в прозрачное синее небо.

И степь опустела.

Люди сняли и хлеб и траву и увезли все к себе.

Точно замерли и дремлют осиротелые степь и лес, летят далеко от них в теплые страны их летние гости.

Тяжело Куд поспевать за петушком.

Иногда падала она и говорила в отчаянии:

– Милый, брось меня, я останусь и умру.

– Нет, нет, – отвечал петушок, – время есть еще, – ни одной цапли не видно в небе.

Опять дует ветер и несет с собой холодные, темные тучи. Ранний снег выпал, и гонит его ветер и кучами ссыпает над лесом. Забивается снег под крылья Куд и петушка, голодные и холодные спешат они.

– Вот камыши, – кричит петушок, – там отдохнешь, там теплее, там, может, найдем мы и пищу.

О, как хорошо было бы поесть и согреться. Но ветер сильней, и так больно забивается и намерзает снег на перьях. О, какой сильный порыв! Что это? Где, где петушок, где небо, лес и свет дневной? Кажется Куд, что все еще бежит она и не может понять, что с ней такое? О, как помнит себя она нарядной беззаботной курочкой Куд на своем птичьем дворе; озеро встает перед ней, как живое, с ней петушок ее… Может быть, сон только был все это – и озеро и петушок… Как больно: неужели сон, и сейчас она проснется и опять на своем птичьем дворе; о, как ужасно! Но кто-то где-то там далеко-далеко говорит будто. То голос нежный цапли в небе: «Ты дорого заплатила за свое счастье: забитая снегом, ты замерзаешь теперь, бедная маленькая Куд… И ничем, ничем нельзя больше тебе помочь…»

«Смерть?! – думает Куд, – она пришла уже! Но голос этой цапли?.. Значит, все действительно было… было… там у озера».

Бедная маленькая Куд! Она уже больше ни о чем не думала: занесенная снегом, она лежала мертвая на холодной земле.