Текст книги "Смерть в прямом эфире"

Гуров говорил четко, сжато. Свою беседу с буфетчицей уложил в три фразы, встречу с Кулагиным тоже в три, нападение в пять.

– Потом жалуешься, орденов мало дают. – Орлов выдохнул, словно слушал, сидя под водой, огладил редкие волосы и спросил: – Ты зачем к Попову полез?

О своем визите к вице-премьеру Гуров умолчал, на замечание начальника удивления не высказал и, не смущаясь, ответил:

– Мне однажды Мария, она, как известно, актриса, рассказала, мол, познакомились с неким вице, у него губы липкие, и хочет он непременно стоять за колонной и оттуда руководить. У нее выражение такое…

– Я понимаю, – перебил Орлов. – Не стыдно?

– Нисколечко, – Гуров закурил новую сигарету. – Если не будем защищать тебя мы, то кто?

– А если ты будешь по Кремлю бегать и из стволов палить, я тоже об этом не узнаю? Опустим. Что ты о чиновнике скажешь?

– Замазан.

– А ведь такого быть не должно. Ты что же, предполагаешь, и вся мистерия-буф с поимкой тебя и стрельбой тоже с того ковра? – насмешливо спросил Орлов.

– Не успел просчитать.

– А тут и считать нечего. У сановного чиновника не может существовать такой короткой связи с мелким криминалом. Тебя зацепили на телевидении.

– Но меня видели в коридоре, могли видеть выходящим из приемной. А глупый друг опаснее врага.

– Присказками объясняешься, своих мыслей не хватает. В тех коридорах много дерьма плавает, однако к отделению милиции они отношения не имеют. Ты учти, гений, когда информация снизу доверху пройдет и назад двинется, на твоем пути может оказаться человек с ружьем. – Лицо Орлова перекосило, словно он откусил от целого лимона.

– Петр Николаевич, если в твоих оперов стрелять перестанут, их следует в вахтеры переводить, – встрял Станислав, уставший молчать и изображать лишь зрителя.

Генерал повернулся к нему, потер шишковатый лоб, наконец вымолвил:

– Думается, Станислав, некачественно мы тебя используем. Одно оправдание, что семейный. Но ты не переживай, я тебя засуну, мало не покажется. – Орлов оценивающе взглянул на Крячко. – Гуров на повышение идти не желает, так я тебя над ним начальником поставлю. А пока набросайте мне план мероприятий, которые вы собираетесь провести в свете происшедших событий.

Чиновник, стоявший на несколько ступенек ниже вице-премьера, ничего не ведая, дал команду Греку надавить на мента Гурова и вышвырнуть его с телевидения. Грек, опытный профессионал, хотел сказать, что полковник не тот человек, на которого можно надавить, а вышвыривают из помещения поломанную мебель, а не полковников-важняков. Но, поскольку не видел смысла спорить с начальством, молча кивнул и отправился выполнять. Он встретился с агентом, восстановил через него связь с одной группировкой, выяснил, что за тысячу зеленых ребята готовы поломать ребра кому угодно и прострелить ногу самому черту лысому. Но так как Грек знал, что фанфаронства и хвастовства у мелких авторитетов в несколько раз больше, чем ума и профессионализма, созвонился с коррумпированным ментом и попросил его подстраховать тех. После чего Грек вставил «жучок» в телефонный аппарат Кулагина и, как бы между прочим, обмолвился при нем, что знаменитый Гуров по убийству Голуба носом землю роет, а в деле наверняка участвовал Юрка Авилов с Белорусской. Но раз менты желают поднять дело самолично, то незачем им и помогать, пусть пашут.

Через пять минут Грек уже слушал разговор Кулагина с Гуровым, а через некоторое время два «быка» ушли следом за контрразведчиком. Мент с его группой тоже были предупреждены. Грек на секунду потерял чутье, в результате чего вскоре получил известные результаты.

Утром следующего дня Грек явился к чиновнику, отнюдь не собираясь докладывать о проваленной операции, когда среди ясного, казалось бы, неба грянул гром.

Грек поджидал шефа в маленькой приемной, болтая с секретаршей, когда распахнулась дверь и хозяин вошел словно бы пьяный и совершенно без лица. Он прошел к себе, дверь оставил открытой, из чего Грек сделал вывод, что его вроде бы приглашают, и вошел следом.

Если бы Греку кто сказал, мол, чиновник пьющий, то Грек заявил бы уверенно, что это навет. Но он увидел своими глазами, как чиновник, робко пригубливавший шампанское на фуршете, стоит у шкафа в своем кабинете и, неверной рукой держась за открытую дверцу, пьет из горлышка коньяк.

Грек философски вздохнул, хотел тихо выйти; ясно, что с этим человечком кончено. Тут человечек оторвался от горлышка, глянул на Грека и завизжал:

– Уволю, мерзавец! Сгною!

Грек не подчинялся обезумевшему от страха человечку, служил в другом ведомстве. Он подошел, отобрал бутылку, сделал добрый глоток и сказал:

– Вернее отправить в подвалы Лубянки, я еще на пороге во всем признаюсь.

Чиновник тряхнул головой, взглянул на Грека, словно и не пил, уселся в свое кресло за столом, указал на кресло гостю. Когда тот сел, совершенно трезвым голосом спросил:

– Что это за вчерашнее дурацкое покушение на Гурова со стрельбой?

– Это не наша работа, – Грек привычно уставился на кончики ботинок. – Я о происшедшем понятия не имею.

– И я вам верю, – усмехнулся чиновник.

– Мне, признаться, наплевать, верите вы мне или нет, – сдержанно ответил Грек, взгляд не поднял. – И тот факт, что ваш шеф намылил вам шею, меня не касается.

Чиновник поправил отпавшую челюсть рукой, взглянул на Грека, увидел полковника ФСБ, наконец понял расстановку сил.

– Меня вызвал не шеф, я был у самого Валентина Николаевича.

Грек равнодушно пожал плечами.

– У вас своя команда, у меня – своя.

– А если Гуров разыщет убийцу и выйдет на вас? – Чиновника уже бесила не брошенная ему Поповым фраза «работать не умеете», а каменное равнодушие, даже презрение, исходящее от этого, казалось бы, маленького человека.

– Он не способен никуда выйти, кроме как на пенсию, – ответил Грек и позволил себе усмехнуться.

– Да? А знаете ли вы, что Гуров вчера был у Попова и они говорили минут пятнадцать?

Грек задумчиво потер указательным пальцем переносицу. Однажды он видел подобный жест у Андропова, почему-то испугался, и сам повторял его только в моменты крайней задумчивости. Попова перевербовали? Исключено. Делом бы занимался не Гуров. В любом случае вербовщик не являлся бы в кабинет вице-премьера, где свое присутствие объяснить не мог. Говорят, он неуправляем. Гуровым следует заняться серьезно. Зачем все-таки мент заходил к вице-премьеру? Нехорошо.

– Его следует убрать! – решительно произнес чиновник.

– Уважаемый, убирают хлам, а сильных противников ликвидируют. Простите, это мнение лично ваше или Валентина Николаевича? – Грек взглянул чиновнику в глаза.

– А зачем нам ждать, пока… – чиновник посмотрел на потолок, – они сами распорядятся?

Греку хотелось сказать, что сами никогда подобных распоряжений не дают, но он привычно промолчал. Он был согласен: при создавшейся ситуации Гурова желательно ликвидировать, если нельзя отстранить. Для этого не требуется указаний сверху, достаточно его, Грека, распоряжения, но существуют трудности. Гуров не просто полковник, его не засунешь под грузовик или автобус. Для ликвидации Гурова нужен настоящий киллер. А они не грибы, на поляне не растут. Допустим, у Грека подходящий человек имеется, но в штучном варианте, а полковник не та фигура, на которую расходуется последний патрон. Второе, заказное убийство Гурова поднимет на ноги всю ментовку. Да, многие его не любят, но это ничего не значит. Если заказывают элитного полковника, то неспроста, что-то готовится. И без того скверные отношения ФСБ и МВД ухудшатся. Сыщик не телезвезда, портрета в траурной рамке, телешоу не будет, но многие люди с оружием в руках приготовятся. И Грек прекрасно понимал, что в его полку офицеров отнюдь не прибавится.

Нет, Гурова трогать нельзя. Кого угодно можно, а Гурова нельзя. Министра, банкира, председателя крупной компании, если сумеешь, убей – и без последствий. По каждому случаю придумают десяток версий. А у Гурова только одна: сыщик шел по следу и допек, к самому горлу подобрался.

– Вы чего молчите? – спросил чиновник.

– Перечисляю причины, по которым нельзя ликвидировать Гурова, – равнодушно ответил Грек.

– И много насчитали?

– Порядочно.

– Поделитесь?

Грек осмотрел чиновника с ног до головы, будто оплевал, и вновь уставился на носки своих ботинок.

– А если Валентин Николаевич поинтересуется, что делается…

– У вас не поинтересуется, – неожиданно перебил Грек.

Встал, молча вышел из кабинета, зашел в отведенную для него комнатушку, упал на стул, подвинул аппарат, набрал номер. Когда ответили, сказал:

– Здравствуй. Слушай, убери ты меня отсюда, сил больше нет.

– Да успокойся, его уже сняли, – ответил абонент. – А чего это ты вчера наворочал?

– Я лично ликер пил и в преферанс играл, – сказал Грек. – А если кто чего не так сделал, так всего не предусмотришь.

– Дружище, ты срываться стал.

– Естественно, я же в психбольнице работаю. А что прикажешь с больным делать? Он вчера чуть не к главврачу отправился права качать, – Грек говорил спокойнее, даже улыбнулся.

– Ну, примени к нему терапию. Тот же аспирин еще никому не повредил.

– Хорошо. Но моего точно?..

– Точнее некуда. А ты держись. Сам знаешь, медицина штука хитрая. Неисчислимое количество жизненно важных органов у человека. Но если у него пульса нет, то это не человек, а труп. У тебя простая задача – держать руку на пульсе.

Комплекс неполноценности у него появился в момент понимания, что означает его имя. А звали его просто и по-русски – Сидор, а полностью – Сидор Иванович Авилов. Ну ничего особенного, и пока в детстве его кликали Сида, Сеня или Саня, он и внимания не обращал, но когда в первом классе его прилюдно назвали полным именем и по классу прошел смешок, он сжался и вернулся домой зареванный.

– Маманя, что же вы мне и имя приличное сотворить не могли? Хорошо, училка у меня душевная, поняла, что мне не по нраву, и зовет Саней. Так ее уж поправляют, мол, ошиблись, Нина Александровна, его Сидором зовут. Ну, она тетка правильная, хоть и прихрамывает, да с характером, хлопнула ладонью по столу и говорит:

– Анатолий, как у тебя усы появятся, ты меня поправляй, а пока иди к доске.

Отбила его классная, мальчишки забыли про «Сидора», звали нормально – Саней. Он проникся к ней детской любовью, которую сохранил до окончания школы. Но в классе седьмом-восьмом, когда начали поглядывать на девчонок, писать записочки и обжиматься по углам, когда ребята стали определяться, кто в отличники, кто в спорт, а другой в школе решил устанавливать зону, оброки, налоги или просто дать однокласснику в глаз, парень промолчит, так как «спина» у драчуна здоровая, началось расслоение класса на группировки, пары, а то и одиночки.

Сидор имел имя смешное, а ум смышленый. В ученье ему усидчивости не хватало, а матери хватало фабрики и еще троих, он был среди мелочи старшой, еще две сестры и брат.

Несколько парней двинули на окружную, они в Москве рядом с железкой жили, не поймешь, город или деревня. Пройдут годы, здесь поднимутся самые элитные дома столицы. Нет, на Садовом люди будут продолжать жить и задыхаться, но каждый кузнец своего счастья.

Вот закончился седьмой, несколько человек в техникум ушли, но Сид, так он решил себя называть, батю и рабочий люд видел, и такая дорога ему не нравилась. Харкота с мокротой и чернью, пьянка после гудка, а в субботу и воскресенье – под гармошку и до отвала. В общем, техникум отпал. Но Сид Авилов понимал, лошадей погонять рано. Еще три года в школе, и в ней определиться надо. Шахматы и скрипки отпали, большинство корешей летом мотанули из города, и парень зашел на пыльный стадион. Тут ему «повезло», понравилась красотка старше возрастом, и он часами смотрел, как она бегает, и не подходил. Он здесь ни ростом, ни мастью не проходил и понимал это. Он с раннего детства довольно точно, реально оценивал свои возможности. Девчонке лет восемнадцать, фигура – обалдеть можно, но после тренировки за ней заезжают парни, она переодевается и уезжает принцессой. У него были сатиновые штаны, кеды на босу ногу, футболка, которую он звал мустанг, в какой-то книжке вычитал.

Стадион решили привести в порядок, может, праздник ожидался, и дворник свистнул пацана, дал подержать шланг, полить газон. Через три дня он уже работал, грабли, лопата, тот же шланг, и вперед. Сколько ему заплатят, он даже не говорил, потому что не знал цену деньгам или по другой причине, неизвестно.

Он приходил на стадион на рассвете и уходил в сумерки. Футбол, баскетбол, волейбол, ему было едино, но если ладони от мяча в мозолях, то и медведь научится, а рядом занимались разрядники, и он за ними подглядывал, учился. Никакими способностями он не обладал, был нормальный, здоровый подросток. В яме для прыжков валялась гиря, он ее кое-как отшкурил, сначала просто таскал, потом стал поднимать один раз, а через месяц два раза, время незаметно летит, хотя летом день и длинный.

Как-то раз около семи утра Авилов поливал поляну. День обещал быть жарким, и парень был в трусиках, его окликнули:

– Авилов, закончишь, зайди ко мне.

Он только глянул, как дверь уже хлопнула, но Сид успел заметить смешную шляпку лим-по-по, какую на стадионе носил лишь директор. Вызов к Самому ничего хорошего не сулил, и Сид поднял шланг, устроил себе душ. Парень не видел себя со стороны, не мог оценить, как пропорционально сложен, как переливаются мышцы под мокрой загорелой кожей. Оттого, что он не занимался одним видом, а гонял во все, за что можно было получить талончики на обед, и таскал свою затертую ладонями гирю, копал и полол, и целый день проводил на воздухе, а ел все, что можно было разжевать и проглотить, тело было у него пропорционально, гибко, понятия не имело, что такое жир.

Через некоторое время, надев на себя балахонистые футболку и штаны, он стукнул в дверь директорского кабинета и вошел. Здесь почему-то оказались несколько тренеров, говоривших о своем и не обративших на появление парня никакого внимания.

Директор, которого все звали Аверьянович, постучал стаканом по графину и гулко сказал:

– Взгляните, профессора! Вам все школа олимпийского резерва требуется. Так люди за золотом на километры под землю лезут, а у своих ног золотые слитки не видят. Сними с себя тряпки, парень, пусть люди глянут, как должен быть сложен олимпиец.

Авилов чувствовал, что смотрят на него не только без симпатии, скорее враждебно.

– А чего я заголяться буду, я талончик на обед получу? – зло спросил Авилов.

– По жопе ты точно получишь, – ответил под дружный смех присутствующих тренер по тяжелой атлетике.

– Не обращай внимания, Сид! – сказал директор. – Человек железку на голову уронил, злой стал. Талончик ты получишь, сними, пожалуйста, штаны и футболку.

Сухой с близкого расстояния Авилов смотрелся не так эффектно. Но в кабинете находились профессионалы, они мгновенно оценили и пропорции, и длину мышц, и отсутствие жира.

– Для меня рост не годится, – тренер по баскетболу поморщился и вышел.

Посыпались вопросы: сколько лет, чем занимаешься, пьешь, куришь?..

– Хороший парень, взять его надо бы, а таких пацанов у меня двенадцать на дюжину.

– Я вам скажу так, – директор шлепнул своей шляпой по столу. – Вы старые облезлые макаки. Одевайся, парень, быть тебе олимпийцем! Это я тебе говорю. Талончики возьми, – он дал не на один обед, а на весь день. – Завтра приходи, а то газон высохнет.

Но от сегодня до завтра произошло много событий. Выйдя из павильона, Авилов столкнулся с девушкой на костылях и узнал в ней красавицу, которую впервые увидел здесь весной в окружении роскошно разодетых парней. Девушка неловко поставила костыль, он заскользил, и она бы упала, но «принц» оказался рядом, подхватил ее на руки, отнес на скамейку.

– Какие руки! Вы штангист? – спросила она.

– Я дворник.

– Слава Богу, терпеть не могу спортсменов. Позолоченные идолы, на солнце сверкают, пальцем ковырнешь – труха сыплется.

– А меня Сид зовут, – он почему-то покраснел.

– А я Ника, – ответила она. – По паспорту я Вера. Мне не понравилось, стала звать себя Вероника. Друзья зовут Ника.

– С ногой-то серьезно?

– Хуже не бывает, разрыв ахилла. Врачи говорят, там еще чего-то, в общем, кранты, отпрыгалась. А где все эти роскошные парни? С цветами, машинами, шампанским? Веришь, Сид, мне сюда подъехать требуется, я пять человек обзвонила… Не жизнь, а падла!

– Не стоят они тебя!

– Ты, случаем, не комсомолец? – зло спросила она.

– Да вроде нет, – после некоторого раздумья ответил он. – А знаешь, как меня по-настоящему зовут? Сидор! Вот имечко родители прилепили, век не отмоешься.

– Не нравится – смени. Ты совершеннолетний? Сид, так вроде клички.

Он вновь покраснел.

– Это все лажа, придет время – сменишь. Куда я теперь денусь?

– Ночевать негде? – спросил он.

– Ночевать есть… Ты спортом занимаешься?

– Могу. Только они меня обидели, и я их послал. Один человеком оказался.

– Кто они? – спросила Вика. – И кто он?

– Тренеры эти по разным видам. Директор свой мужик.

– Я как раз из-за него на год без стипендии осталась! Ты хоть знаешь, что я чемпионка мира?

– А мне плевать, – и в доказательство он длинно сплюнул. – Я тебя как увидел, так и полюбил.

– До машины донеси, потом дальше любить будешь.

– Зря смеешься! А в жизни не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Ты вроде по делам шла?

– Передумала.

– Как скажешь, – он пожал мощными плечами, взял Вику на руки и понес к выходу.

А на следующий день было 1 сентября, и он с радостью пошел в школу, больно ребят хотелось посмотреть. Когда приблизился к своему классу, почувствовал некоторую неловкость, не понимая, в чем, собственно, дело. Когда пожал руку крайнему, понял, он смотрелся среди сверстников, как мужик среди пацанов.

Кто-то из девчонок пискнул:

– Девчонки, гляньте, это же Авилов.

Он схватил девушку за талию, поднял на уровень своего лица, скорчил рожу. Она казалась куклой в руках взрослого человека, отчаянно покраснев, прошептала:

– Поставь на землю, пожалуйста.

Он поставил девушку на ноги, оглянулся на притихший класс и увидел, что он выше всех на полголовы, главное же не в росте, он за лето возмужал и огрубел, с лица пропал персиковый налет, раздались плечи, стали широкими и мозолистыми ладони. Особенно он это ощущал, когда здоровался, ребята пытались его руку стиснуть, девушки протягивали пальчики опасливо.

– Ты где был-то? – спросил староста. – В колхозе, что ли, работал?

– Работал, – ответил Авилов, пожимая плечами.

Отношение в классе к нему резко изменилось. Ребята не подшучивали над его именем, а девчонки, с которыми он проучился столько лет, начали сторониться, одна чуть было не призналась в любви.

Восьмой класс пролетел незаметно. В начале лета у него произошла первая стычка с отцом. Тот, как обычно, напившись, начал ругаться с матерью. Сид миролюбиво сказал, мол, хватит собачиться.

– Замолчи, а то я тебе…

– Что ты мне? Ну, что? Хлеба не дашь? Да я уже подсобным в лавку устроился, заработаю. А мать не обижай, а не то я тебе морду набью.

Начался обычный разговор, как ты, выродок, с отцом разговариваешь! Батя сына толкнул, да по пьянке попал в лицо. Сид, хоть и занимался боксом любительски, но врезал отцу по животу так, что мужик скорчился на полу и пролежал несколько часов. Он собрал свои нехитрые пожитки и ушел из дома.

Улица узнала мгновенно. Вечером на чердаке, где он обосновался, устроили пьянку. Сам Авилов не пил, он вообще в рот не брал спиртного, что его спасло от КПЗ, так как попозже заявился участковый, они в те годы существовали и даже знали, что у них на участке творится.

Они с дядей Толей дошли до отделения, от начальства дежурил зам по паспортной работе, выпили чайку, потолковали. Авилов узнал, как имя сменить, майор обещал устроить на работу с общежитием. Самое смешное, что через два дня парень уже вкалывал в литейном цехе маленького заводика неподалеку. А через месяц его поставили в токарный учеником. А так как мастер был головастый, но запойный, то еще через месяц Авилов уже сам на станке вкалывал, не Бог весть, что умел, но по сравнению с пьющим народом очень даже неплохо выглядел.

На заводе, особенно в литейном, он еще поднатаскался железа, поздоровел и обгорел, никак не выглядел на свои шестнадцать с небольшим, смотрелся мужиком. Улица его уважала, хотя и непьющий, а толковый, и в домино, и в карты соображает, а про драку, слов нет, хулиганы его сторонились. Особо после того, как он одного залетного в больницу отправил, ребро сломал. Хотели ему привод оформить, но завод вступился, да и свидетели нашлись. Люди видели, как он чужака ударил только после того, как тот Авилову по уху заехал.

В девятом он уже на первой парте сидел, отличником не был, но учился прилично, почти без троек. Домой он заходил редко, отец спился, мать другого привела, который тоже употреблял, так что дружбы не получилось.

На заводе его ценили, оформили подсобным, являлся он после школы, порой задерживался, но никакого дела не гнушался.

Одному человеку, чтобы спиться, нужны годы, другой не пьет всю жизнь, опрокинул стакан – и алкоголик. До своего первого убийства Авилов был парнем мирным, а как убил, стал другим. И не то что он стремился убивать и на людей бросался, но он неожиданно понял, жизнь человека – штука хлипкая, поломать ее не вопрос, сон не портит.

Случилось это зимой. Футбольное поле, которое Авилов летом тщательно поливал, даже пропалывал, зимой превращалось в каток. По беговым дорожкам спортсмены наматывали свои километры, а футбольный газон за деньги отдавался «чайникам», среди которых порой появлялся и Авилов. Он неплохо стоял на канадках, но в основном проводил время с девицами, липнувшими к его атлетической фигуре.

Однажды в самый обычный вечер он уже переобулся, коньки у него привязывались друг к другу, ботинки сжимались, лезвия образовали некоторый ятаган. Авилов стоял у забора и уговаривал полногрудую хохотушку, которая в принципе была очень даже «за», но на глазах у подруг желала отыграть свою роль до конца. Он понимал правила игры, не злился, не торопился, чувствуя, что эта муха запуталась в его сетях окончательно. Неожиданно какой-то выпивший парень прохромал по глубокому снегу, попытался сбить Авилова с ног, сел, затем поднялся и с пафосом заявил:

– Слушай, Сталлоне, это место уже оплачено, – и указал на группу парней лет двадцати, которые курили у забора.

– Мальвина, это твой Пьеро? – спросил Авилов.

– Да первый раз его вижу! – пискнула девица.

Авилов повернулся к парню:

– У тебя со слухом нормально? Вали отсюда!

«Пьеро» не стал бы возникать, но «группа поддержки» цыкнула сигаретами и двинулась к «непонимающему» парню. Авилов отстранил девицу, сказал:

– Жди на остановке. – Повернулся к парням и отчетливо сказал: – Стойте! А кто хочет со мной потолковать, зайдем за завод, там места много, а милиции нету.

И они пошли. Это и спасло в дальнейшем Авилова от срока, десятки людей видели, как идет один подросток, а следом несколько парней. Они зашли за заводской корпус, Авилов повернулся, компания разом навалилась на него. Но снег был глубокий, парни провалились в него, мешали друг другу, он ударил ближайшего, коньки в руке неловко повернулись, удар пришелся не лезвием, а ботинком, кто-то подсек парню ноги, и он рухнул навзничь.

Следствие установило, парень умер мгновенно, сломав основание черепа об торчавшую из-под снега водопроводную трубу. Случился переполох, несколько парней сбежали, их, конечно, быстро установили, день они провели в милиции, но Авилов выглядел абсолютно невинным. Он был один против пятерых, никуда не бежал, сам пришел в отделение, следов от коньков на трупе не было.

Дело даже не возбудили, списали как несчастный случай. Но Авилов считал, что грохнул парня сам, так считала вся улица и участковый. Но он был на стороне рабочего парня, на которого накинулась компания подвыпивших папенькиных сынков. Молва об Авилове пошла соответствующая.

Не прошло и года, как ночью на него накинулись трое, ну об этом мы уже рассказывали. Тут вывернуться ему не удалось и, если бы не вмешательство полковника Гурова, у которого на парня были свои виды, Авилов бы схлопотал срок серьезный. Имя, как и собирался, он сменил и стал Юрием. Дальнейшее из жизни героя нам более или менее известно.