Текст книги "На вахте и на гауптвахте. Русский матрос от Петра Великого до Николая Второго"

Как вы, наверное, догадываетесь, средства были отпущены немедленно.

Глава 4
Баковый вестник и баковая аристократия

Бак на корабле – часть верхней палубы от форштевня до первой мачты (фок-мачты). Здесь размещаются устройства для работы с якорями. В старину баковые матросы играли роль впередсмотрящих, предотвращая темное время суток и в условиях плохой видимости столкновения с другими судами. Кроме того, они сигнализировали о появлении берега либо иной опасности.

Для рядовых матросов бак играл роль своеобразного клуба – здесь, у бочки с водой, стоял постоянно горевший фитиль, около которого нижние чины могли курить. Расположение места для курения именно на баке корабля имело достаточно веские причины, для объяснения которых следует вспомнить историю деревянных парусных флотов.

Как известно, на деревянных кораблях прошлого одним из главных (если не самым главным) врагов был огонь. Именно поэтому курильщиков и «загоняли» на бак, где постоянно находились бодрствующие часовые, готовые в любой момент погасить возникшее пламя. Кроме того, неподалеку находилась фок-мачта, около которой постоянно должен был находиться либо офицер, либо унтер-офицер, присматривавший за порядком.

Для офицеров, само собой, правила были куда менее жесткими.

Никак не регламентировалось курение в каютах, однако в кают-компании «смолить» можно было только с разрешения ее главы – старшего офицера. Что же касается верхней палубы, то здесь предпочтителен был все тот же бак, хотя курение в других местах (кроме шканцев) не особенно возбранялось. Исключение составляли торжественные случаи да часы, когда корабль грузил боезапас.

Исключением были шканцы. Здесь позволить портить себе легкие мог либо командир, либо адмирал.

Что же и как курили во флоте?

Матросы в основном курили небольшие трубочки – выточенные из дерева, либо металлические, медные с крышечкой. Чашечки трубок были маленькими – времени на перекур у нижних чинов всегда было очень мало. В качестве курева использовалась махорка, которую дешево покупали в родном порту у знакомых продавцов, подмешивавших в «самосад» различные добавки.

Кстати, долгое время курение хорошего привозного «зелья» было удовольствием не самым дешевым. Так, в 1848 году фунт английского табака продавался в столице за 40 копеек.

На баке также функционировало такое своеобразное соседство массовой информации, как «баковый вестник». Это был прямой аналог «беспроволочного солдатского телеграфа», а также неформальный «клуб по интересам».

Матросы, собиравшиеся в свободное время на баке, чаще всего обменивались новостями внутрикорабельной жизни. Обсуждались действия офицеров и унтер-офицеров, сравнивались современность и былые походы под флагами известных адмиралов.

Когда новости заканчивались, начиналась традиционная морская «травля». Люди делились опытом выпивок на берегу, подначивали друг друга на бахвальство, рассказывали всякого рода небылицы.

Долгими ночными вахтами матросы обычно рассказывали друг другу сказки. Обычные сказки, которые издавна рассказывали и рассказывают в России детям на ночь родители и бабушки с дедушками. Только на кораблях, находившихся зачастую очень и очень далеко от родных мест, эти народные фольклорные произведения играли роль дополнительного и очень сильного средства психологической релаксации, помогавшей людям переносить все тяготы морской службы.

Значительна была роль «бакового вестника» в воспитании молодого матроса. Стоя у фитиля рядом со старослужащими, новички впитывали огромное количество информации, касающейся выживания на корабле. Более того, опытные и много чего повидавшие на своем веку матросы по итогам обсуждения насущных проблем корабля могли кого-то взять под охрану от излишне ретивых унтер-офицеров или даже боцманов, а кого-то – наставить на путь истинный в случае лености, бросавшей тень на других моряков.

На баке существовала и своя «баковая аристократия», в парусную эпоху состоявшая из боцманов и унтер-офицеров-специалистов. К ним же примыкал баталер, содержатели[56]56
  Завхозы по шкиперской, артиллерийской, штурманской и иной части.


[Закрыть], писари и фельдшеры, а также подшкипер[57]57
  Подшкипер – унтер-офицер, помощник шкипера – лица, отвечавшего за хранение и сохранность запасного рангоута, такелажа и другого корабельного имущества.


[Закрыть] и артиллерийский вахтер[58]58
  Вахтер – нижний чин интендантского ведомства либо другого ведомства, на котором лежала обязанность сохранения в целости и порядке припасов и вещей.


[Закрыть].

Вся группа обычно держалась особняком, без нужды не контактируя с простыми матросами. Те, впрочем, «аристократов» также недолюбливали, как людей, чурающихся настоящего труда и лишь «отращивающих брюхо».

В начале ХХ века число представителей «баковой аристократии» серьезно расширилось за счет так называемых кондукторов (ударение в этом слове по флотской традиции делалось на последний слог). К железной дороге эти люди, естественно, отношения не имели и представляли собой высококвалифицированных специалистов, верхушку унтер-офицерского сословия.

Первоначально кондукторами в России именовали старших воспитанников либо выпускников училищ Морского ведомства, готовивших штурманов, артиллеристов, инженеров-механиков и судостроителей. Иначе говоря, речь шла о «чине», соответствующем гардемаринскому. После прохождения практики молодые люди получали чины прапорщика соответствующего корпуса (Корпуса инженеров-механиков флота, Корпуса флотских штурманов, Корпуса инженеров-механиков флота и Корпуса корабельных инженеров).

С 1903 года чин кондуктора стали присваивать сверхсрочным унтер-офицерам флота, превращая их в подобие «полуофицеров». В сухопутных войсках чину кондуктора соответствовал чин подпрапорщика (чаще всего присваивался в военное время отличившимся унтер-офицерам).

Количество кондукторов на корабле могло превышать два десятка.

Например, на линейном корабле «Император Павел Первый», вступившем в строй в 1912 году, их было по боевому расписанию 24 человека. В это число, естественно, входил старший боцман линкора (ему обычно полагалась на корабле и отдельная каюта). Старшему артиллерийскому офицеру «Павла» подчинялись четыре артиллерийских кондуктора и сигнально-дальномерный кондуктор. За электротехнику отвечали кондуктор-гальванер и два электрика. Кроме того, кондукторское звание носили рулевой и сигнальный сверхсрочники, а также баталер и старший фельдшер.

Под броневой палубой находились посты еще восьми кондукторов – четырех машинных сверхсрочников, двух – кочегарных, а также трюмного и минно-машинного специалистов.

Отметим, что ряд кондукторов занимали должности, на которых в начале эпохи пара и брони состояли либо офицеры по Адмиралтейству, либо так называемые «чиновники» (приравненные к офицерам носители «классных чинов»). Это был шкипер, минно-артиллерийский содержатель и машинный содержатель.

Уже к концу XIX века у кондукторов было немало прав и привилегий.

Так, в соответствии с «Правилами о порядке зачисления нижних чинов на службу кондукторскими званиями и условиями прохождения службы в этих званиях», утвержденными приказом по флоту и Морскому ведомству пятого августа 1895 года, чинам кондукторского звания представлялось право получения пособия на воспитание детей – от десятилетнего до 14-летнего возраста в размере 30 рублей, а в возрасте от 14 лет до 17 лет – в размере 60 рублей.

На кораблях кондукторам полагались отдельные каюты, при отсутствии которых – «отдельные помещения от прочих нижних чинов». Отдельным был и стол – вместе со старшими боцманами и другими кондукторами. Увольнения на берег также не зависели от времени увольнения других нижних чинов. Кондукторы также имели право на 28-дневный отпуск с сохранением содержания «в ненавигационое время» ежегодно, либо отпуск сроком до двух месяцев один раз в два года. Не запрещалось также вступать в брак, на который, впрочем, требовалось разрешение начальства.

Кондуктор имел право жить в казенном помещении на правах фельдфебеля, а также жить на вольнонаемной квартире. При этом женатым кондукторам не полагалось ни казённых помещений, ни возмещения расходов на съемную жилую площадь, включая «освещение и отопление деньгами и натурой». Правда, семьи кондукторов – жены и дети в возрасте от пяти до 14 лет – имели право бесплатно пользоваться услугами флотских медицинских учреждений. В случае переезда к новому месту службы семейство и багаж перевозились по пониженному тарифу.

Одной из главных привилегий «баковой аристократии было право первоочередного получения винной порции – “чарки”».

«Как только “соловьи” пропели, на шканцы высыпает из жилой палубы толпа матросов, и баталер передает чарку старшему боцману. Тот зачерпывает ею до верху из ендовы и, выпив, передает по старшинству второму себе по чину. Таким образом, сначала “кушает” начальство, господа боцманы и прочие боцманского ранга люди, а затем уже приходит очередь матросов…» – писал известный военный публицист и писатель Всеволод Крестовский (1840–1895).

Стоит упомянуть о другом продукте, без которого русский человек жил с большим трудом. И речь у нас пойдет не о водке, а о чае.

Иностранцев удивляла способность русских матросов пить чай в гомерических количествах, причем не только в умеренном климате, но и в тропиках. А первую кружку команда парусных судов выпивала уже вскоре после пяти часов утра, перед приборкой корабля. Для этого матросским кокам надо было глубокой ночью (часов около трех ночи или утра – как кому больше нравится) проснуться и поставить на огонь камбуза огромный котел для кипятка.

Чай пили до изнеможения, причем огромное количество воды в желудке не только согревало, но и позволяло «дотянуть» до обеда, который надо было ждать до полудня. А завтрак был довольно скудным. Чаще всего «в меню» была жидкая «кашица» с луком, либо так называемая «размазня» (жидкая каша, само собой – на воде). Кашу было принято заедать размоченными в воде или в каше же черными сухарями. На всякий случай перед употреблением матросы стучали сухарем по палубе – таким образом можно было выбить заведшихся червяков.

Отметим, что выпуском сухарей занимались специальные сухарные фабрики, причем первая начала давать продукцию в 1712 году и находилась в Главном Адмиралтействе в Санкт-Петербурге. Кстати, здание одной из сухарных фабрик Кронштадта в 1795–1797 годах строил сам Василий Баженов.

Не отставали в вопросе чаепития от матросов и офицеры. Многие из них предпочитали заваривать напиток сами, не доверяя вестовым. Более того, в мемуарах есть немало свидетельств того, что русские моряки даже в плаваниях на Восток брали с собой изрядный запас чая из России, поскольку местные чаи их не устраивали как по качеству, так и по вкусовой гамме.

Вот как относился к чаю старший офицер корвета «Коршун», за которым скрывается корабль юности Константина Станюковича – корвет «Калевала»:

«Андрей Николаевич был большой любитель чая и пил собственный, большой запас которого был взят им из Петербурга. Он сам заваривал и как-то особенно настаивал чай и любил угащивать им.

– Ну что, каков чаек-то? – спрашивал он, когда Ашанин отпил несколько глотков.

– Ничего себе…

– Ничего себе! – с укором заметил Андрей Николаевич. – Это, батюшка, нектар, а не чай… Вы, значит, – извините, батенька, толку не знаете в чае.

– Признаться – мало, Андрей Николаевич.

– То-то и видно… А вы внюхайтесь… Аромат-то каков…»

Любопытная деталь – 17 июня 1860 года в недрах Морского ведомства появился весьма оригинальный документ, поставивший на обсуждение тему снабжения кораблей самоварами. Инициатором его был Кораблестроительный департамент, в круг обязанностей которого входила также комплектация кораблей различного рода оборудованием.

Самовары предлагалось рассчитывать исходя из численности экипажа – 2,5 ведра (30,8 литра) на каждые сто человек, «так как, по мнению Медицинского управления, большее число кипятку доставит чай не надлежащей крепости». Окончательное решение по количеству самоваров принимал командир.

Одновременно с самоварами необходимо было отпускать по одной жестяной чайной кружке[59]59
  Не путать с кружкой как мерой объема в дореволюционной России, равной 1,23 литра.


[Закрыть] (объем кружки определялся равным 2,5 чаркам – около 310 миллилитров) на каждого нижнего чина. Срок службы кружки определялся в один год, по истечении которого ее было необходимо отремонтировать за шесть копеек.

Затем за документ взялся Адмиралтейств-Совет. Для небольших кораблей предложено было ввести чайники, а не самовары, а кружки делать из дерева (по причине дорогостоящего ежегодного ремонта металлической посуды). Окончательное решение было отложено до обобщения опыта командиров кораблей…

Девятого августа 1901 года приказом временно-управляющего Морским министерством был утвержден артельный «чайник красной меди для раздачи чая команде» (предыдущий вариант чайника продержался лишь с 1897 года).

Чайник необходимо было изготовлять из красной меди, луженым изнутри. Сосуд был «грушевидной формы, с длинным изогнутым носком и откидною крышкою, с шарниром из латуни». Вместимость его составляла 19 чарок (2,34 литра).

Особое негодование у ценителей русского чая вызывали иностранные методы заварки, особенно английский.

Как известно, в Англии также существует культ чая. Но метод его приготовления несколько отличается от российского.

Начало процесса ничем не отличается. Для начала нагревают сухой чайник, в который засыпают чай (чайная ложка на чашку воды плюс чайная ложка на чайник). Тотчас же заливают кипятком и настаивают 5 минут.

Далее начинаются отличия. Пока чай настаивается, в сильно разогретые чашки добавляют по две-три столовые ложки согретого (но не кипяченого) молока. Как утверждают настоящие англофилы, доливание молока непосредственно в чай портит аромат и вкус напитка, потому подобная ошибка рассматривается как невежество.

28 июля 1884 года Морское ведомство в очередной раз регламентировало способ приготовления другого «национального» русского напитка – кваса. Примечательно, что в этот день на моряков было распространено постановление Военного министерства, изданное еще 30 августа 1873 года.

На 80 ведер кваса бралось четыре четверика (около 105 литров) «ячного солода», четыре пуда 10 фунтов (70,14 кг) ржаного солода, один пуд 20 фунтов (25,5 кг) ржаной муки, пять фунтов мяты (около 2,3 кг), три четверти кружки (0,92 литра) дрожжей и два фунта (0,91 кг) пшеничной муки.

В кадку засыпались оба вида солода и ржаная мука, после чего содержимое кадки заваривали кипятком, перемешивая до тех пор, пока оно не «засолодеет». Полученный полуфабрикат клали в чугуны и ставили в истопленную печь на сутки, а затем перекладывали в чан, в который сразу же наливали 85 ведер (1045,5 литра) кипятку.

Спустя два-три часа жидкость спускали в другой чан, а для закваски добавляли дрожжи, предварительно заправленные пшеничной мукой. Затем ждали еще около трех часов, пока поднимутся дрожжи, переливали квас в бочки, добавляли в них мяту и передавали на раздачу.

Но вернемся к баковым «аристократам».

Дружба с ее представителями была для матроса более чем выгодной. «Аристократы» ведали многими бытовыми вопросами, а также состояли при таких важных фигурах внутрикорабельной жизни, как старший офицер, ревизор[60]60
  Отвечал за вопросы финансового хозяйственного обеспечения корабля.


[Закрыть] и ротный командир. Например, ротные фельдфебели вели канцелярию подразделения корабля (на роты делился экипаж), и от них напрямую зависела выдача обмундирования нового срока и теплых вещей. Кроме того, именно фельдфебель вел дисциплинарный журнал.

В начале ХХ века «баковая аристократия» пополнилась телеграфистами (радистами). А так как во внутрисудовых работах они участия не принимали, крутя какие-то там странные ручки и подавая начальству непонятные бумажки (тем более что вход в радиорубки непосвященным был строжайше запрещен), то они также моментально заслуживали характеристики «лодырей» и «белоручек».

Очень часто к «избранным» примыкал и офицерский кок, у которого при удаче можно было поживиться остатками с офицерского стола. Впрочем, это было более характерно для больших кораблей.

Глава 5
Матрос в отставке

Что же представлял собой матрос в отставке? Сразу оговоримся, что мы будем говорить о тех бессемейных матросах, кто служил в дореформенной России десятками лет либо оставался на сверхсрочной службе, так и не сумев создать своего домашнего очага.

Выходя в отставку, такой матрос превращался в «инвалида». Происходило это не потому, что злобный царский режим калечил своих защитников, а из-за старого значения этого слова. Вот, например, что написано на сей счет в словаре Владимира Даля: «отслуживший, заслуженный воин, неспособный к службе за увечьем, ранами, дряхлостью».

Стоит сказать, что 18 марта 1864 года все неспособные к дальнейшей службе нижние чины Морского ведомства были разделены на три «статьи» (разряда).

К первому относились те, кто не мог служить в строю в Гвардейском экипаже либо любом другом флотском экипаже, однако были способны к нестроевой экипажной службе (в каждом экипаже были нестроевые роты), либо к службе в портовых экипажах, либо в портовых ротах. Их следовало назначать только на работы, которые им были по силам. Во вторую статью включались те, кто по «расстроенному здоровью» нуждались в увольнении от служебных обязанностей в отпуск на срок от одного до трех лет. Наконец, нижние чины третьей статьи должны были обладать неизлечимыми болезнями либо увечьями и подлежали увольнению от службы досрочно. Отметим, что штрафованные нижние чины причислялись к разрядам на общих основаниях.

Неспособных второй статьи следовало увольнять в отпуск на попечение родственников либо на казенное содержание (в том случае, если они не могли содержать себя сами). Они не имели права проживать в местах с вредным климатом, а также… в Санкт-Петербурге, Москве и Варшаве. Интересно, что отпуск таковых нижних чинов должен был заканчиваться не иначе как весной или летом.

Уволенные по третьей статье могли проживать как на средства родственников, так и в богадельнях, а также получали право устроиться с причислением к «командам внутренней стражи».

Понятие «матрос в отставке» было характерно для периода до начала военных реформ третьей четверти XIX века. Нижних чинов увольняли либо в бессрочный отпуск (теоретически их оттуда могли вернуть на службу), либо, как тогда говорили, в «чистую отставку».

Отставной матрос, как и отставной солдат, не имел права побираться, должен был брить бороду и вообще иметь достойный вид. С нищенством отставных нижних чинов старались бороться, поскольку считалось, что просящие подаяние ветераны позорят русский военный мундир. Впрочем, это было характерно и для других европейских держав.

В принципе ловкий отставник мог даже немного сэкономить на необходимости поддерживать себя «в уставном виде». Вот, например, как описывает один из вариантов получения бесплатных услуг бытописатель старой Москвы Владимир Гиляровский (1853–1935):

«По утрам, когда нет клиентов, мальчишки обучались этому[61]61
  Парикмахерскому.


[Закрыть] ремеслу на отставных солдатах, которых брили даром. Изрежет неумелый мальчуган несчастного, а тот сидит и терпит, потому что в билете у него написано: “бороду брить, волосы стричь, по миру не ходить”. Через неделю опять солдат просит побрить!

– Ну, недорезанный, садись! – приглашает его на тумбу московский Фигаро».

Наиболее удачным вариантом для отставника из нижних чинов было устроиться в портовом городе, заведя некое дело, чаще всего – торговое. Очень часто на первое обзаведение шла «заслуга» (так назывались деньги, сэкономленные при отказе от водки, масла и других товаров в дальнем походе). Так, в начале ХХ века за каждую не выпитую чарку матрос получал 8 копеек.

Альтернативой было устроиться швейцаром либо какой-либо другой прислугой в офицерское Морское собрание, либо в семью моряка – отставные матросы пользовались большой популярностью из-за своей честности, а также высокой выносливости.

Значительная часть стариков занималась частным извозом на небольших лодочках яликах (их так и звали – яличниками). Бум извоза переживал Севастополь – в силу своего расположения на берегах нескольких бухт, не имеющих и поныне ни одного моста.

В 1888 году Городская дума Севастополя утвердила тарифы на услуги яличников. Переезд через бухту в «общем» ялике обходился в три копейки. Наем ялика от Городской пристани на Северную сторону или к кораблям на рейде стоил 30 копеек, а в Инкерман – уже 75 копеек. В ночное время такса удваивалась.

По данным на 1914 год, яличный извоз в главной базе Черноморского флота был делом весьма востребованным. Стоимость поездки от Городской пристани на Северную сторону для группы не более чем из пяти человек составляла 20 копеек, от шести до десяти человек – 30 копеек.

За поездку на Корабельную сторону (до Павловского мыса) платили десять копеек, а в конец бухты – 40 копеек на группу менее чем из пяти человек. Если же клиента нужно было сначала отвезти, затем подождать, а потом еще и отвезти обратно (при сроке «простоя» не более одного часа), то тариф вырастал до 60 копеек.

От всех пристаней до стоявших на рейде боевых кораблей группу не более чем из пяти человек везли за 25 копеек, а туда и обратно с «простоем» одного часа – уже за 60 копеек.

Ялик можно было нанять и «по часам». Группа не более чем в пять человек за час платила 30 копеек (из расчёта не менее чем двухчасового заказа), а группа не более чем из десяти человек – 50 копеек. За целый день с одним гребцом платили два рубля, с двумя гребцами – три рубля, а при плавании под парусом – «по соглашению».

Стоит сказать, что севастопольские яличники продержались до времен после Великой Отечественной войны, а в годы Российской империи успешно выдерживали конкуренцию даже с небольшими судорожными компаниями.

Так, в 1896 году попытку разработать «золотое дно» извоза в Севастопольских бухтах предпринял статский советник Рафаэль фон Гартман, заключивший с городом договор концессии на организацию электрического трамвая и парового сообщения по бухтам. Примечательно, что непосредственно водным транспортом должно было заниматься «Общество финляндского легкого пароходства», успешно работавшее в Санкт-Петербурге. Там же строились и паровые барказы, которые собирались в Артиллерийской бухте Севастополя.

Открытие сообщения с большой помпой состоялось пятого октября 1897 года, а к 1901 году «Общество финляндского легкого пароходства» владело в Севастополе уже шестью барказами и четырьмя пристанями. Казалось, бизнес идет прекрасно, но к 1904 году все права и имущество концессии были выкуплены городом. Одни говорили, что Гартман «прогорел», другие – что городу оказалось мало тех трех процентов отчислений, которые концессионеры должны были платить с выручки от перевозки пассажиров.

Так или иначе, но яличники продолжали возить и возить пассажиров по бухтам.

Некоторые «отставники» открывали небольшую торговлю. И лишь единицы могли рассчитывать на государственное обеспечение.

В Морском уставе Петра Великого есть отдельная статья, посвященная изувеченным в бою и «состарившимся в службе»:

«Ежели кто изувечен будет в бою, или иным случаем, во время службы своей, что он в корабельной службе негоден будет, того к магазеинам, в гарнизоны или штатскую службу употребить, повысив чином; а ежели так изувечен, что ни куды ни годен, то такого в гошпитали кормить до его смерти; а ежели в гошпитали быть не похочет, то награжден будет годовым жалованьем, и дать пашпорт.

Тож разумеется и о старых».

Но не все было так просто – на начало ХХ века в России была всего одна «специализированная» государственная богадельня для нижних чинов Морского ведомства.

С конца XVIII века в Санкт-Петербурге на Каменном острове существовал созданный императрицей Екатериной Второй по предложению наследника престола, будущего императора Павла Первого, Инвалидный дом для увечных чинов флота.

Официально заведение именовалось «Каменно-Островским Инвалидным Корпусом». Он был рассчитан на 54 человека, причем первоначально принимал как офицеров, так и нижних чинов. В числе призреваемых должен был быть штаб-офицер «со званием главного командира и с обязанностью наблюдать за поведением инвалидов, и доносить рапортами о состоянии заведения», два обер-офицера и 50 нижних чинов. Отметим, что 19 ветеранов должны были относиться не к Морскому ведомству, а к иным государственным учреждениям, однако обязаны были иметь за спиной участие в морских сражениях и морских кампаниях.

Документ о создании богадельни датируется 19 января 1766 года. Деньги на содержание предлагалось вычитать из оклада, причитавшегося Павлу по чину Генерал-адмирала (главного начальника флота и Морского ведомства) – 5925 рублей 33,5 копеек в год. Отчет 1770 года среди болезней, которыми страдали инвалиды[62]62
  «За какими припадками от морской службы отставлены».


[Закрыть], отмечает такие как «дряхлость ногами», «шум в голове», «коренные зубы выпали и животом скорбен», «глазами худо видит», «выше пупа грыжа прогрызла», «моча не держится» и так далее.

Изначально инвалидов селили в помещениях Каменноостровского дворца самого Павла (тогда еще наследника престола). С ними могли жить также жены и дети.

Первое здание для Инвалидного дома было возведено в 1776–1778 годах, а в 1806 году его перестроили по проекту зодчего Адмиралтейства в Санкт-Петербурге Адриана Захарова (1761–1811). В 1978 году Инвалидный дом вновь кардинально переделали (вернее – полностью снесли и построили заново «по мотивам» старого), чтобы возвести к Олимпиаде 1980 года Школу высшего спортивного мастерства (Каменноостровский проспект, дом 68).

Первоначально Инвалидный дом представлял собой каменный барак длиной около 200 метров. По его продольной оси шел коридор, по сторонам которого располагались небольшие однооконные комнаты с каменными полами. Обстановка напоминала лазареты того времени.

Фасад здания был украшен Мальтийским крестом. Как известно, Павел Первый состоял великим магистром Мальтийского ордена (ордена Святого Иоанна Иерусалимского), рыцари которого во времена Крестовых походов не только воевали, но ухаживали за больными и ранеными. Одно из названий рыцарей ордена («госпитальеры») дало имя современным госпиталям. Здание постоянно перестраивалось и достраивалось, к нему прибавлялись новые «покои».

После смерти Павла Первого обитатели богадельни продолжали пользоваться щедростью императора, хотя ни Александр Первый, ни другие императоры уже никогда не являлись Генерал-адмиралами. Так, с 1802 года отопление дома взяла на себя Придворная контора, выделявшая на эти нужды 590 саженей дров (поленья общей длиной 1256,7 метра) ежегодно. На 1804 год численность семейств инвалидов достигла 120, при общей численности призреваемых 360. Еще 45 семейств жили вне дома.

В ходе перестройки здания в 1806 году была улучшена обитаемость – отхожие места перевели в другой корпус, в здании богадельни появились аптека и лазарет. На торцах возвели портики в дорическом стиле.

Между тем на 1807 год перенаселенность здания стала настолько очевидной, что Морскому министру пришлось принять решительные меры. Преимуществом стали пользоваться те очередники, «кто долговременною и беспорочною службою и бедным состоянием более других обращает на себя внимание». Вдовам офицеров было рекомендовано просить об определении во вдовьи дома. При родителях оставлялись лишь несовершеннолетние дети, а остальные – удалялись. Решено было также «исключить и высылать из Корпуса дурного поведения инвалидов, и таковые же семейства их».

В 1840-х годах у некогда одноэтажного здания появились мансарды – там располагались жилые помещения служителей Инвалидного дома. Число призреваемых постепенно выросло до 200 человек (в их числе могли быть и семейные инвалиды).

В декабре 1870 года император Александр Второй утвердил «Устав о призрении инвалидов Морского ведомства», касавшийся Инвалидного дома.

Право на поступление в Инвалидный дом было закреплено за отставными нижними чинами, которые, в силу полученных на службе ранений и увечий, а также преклонных лет и расстроенного здоровья, были «лишены возможности снискивать себе средства к жизни собственными трудами». Это правило не распространялось на тех, кто получал пенсию в размере от ста рублей в год и выше, имевших неснятый штраф по суду, лишенные призрения за дурное поведение, а также «страдающие прилипчатыми болезнями и лишенные рассудка»[63]63
  Последняя категория инвалидов имела право пользоваться инвалидным довольствием, но вне Инвалидного дома.


[Закрыть].

Инвалидов принимали в число призреваемых на основании собственного заявления «на простой бумаге, с приложением паспорта просителя и указанием места его жительства». Морское ведомство, удостоверившись в хорошем поведении просителя и недостатке у него средств, направляло кандидата на врачебное освидетельствование. Судя по всему, ярко выраженная инвалидность (говоря уже современным языком) вовсе не была обязательной, исходя из следующей фразы:

«Свидетельство тех, кои не имеют ни ран, ни увечий, должно быть производимо особенно тщательно».

Пройдя все фильтры отбора, инвалид зачислялся в список кандидатов, причем преимущество имели раненые и увечные, а также слепые и паралитики, которые принимались на первые же имеющиеся вакансии.

Инвалиды делились на 2 разряда – «комплектных» и «причисленных». К первой категории относились бездетные нижние чины, которые проживали непосредственно в богадельне. Ко второй – имевшие детей и проживавшие либо на родине, либо «на вольных квартирах». «Комплектные» получали жалование в размере 12 рублей в год, а также 18 рублей «приварочных», провиант и обмундирование.

Из числа «комплектных» инвалидов три человека содержались за счет пенсии тогдашнего Генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича за орден Святого Георгия четвертой степени, а еще четверо – «на проценты с Лефортовского капитала».

Отнесенные к «причисленным» получали лишь денежное довольствие в размере 75 рублей в год. Кроме того, им причитались выплаты на детей в возрасте до 12 лет. В случае смены места жительства «причисленные» должны были известить начальство об этом.

Если «комплектный» инвалид получал пенсион в размере до 12 рублей в год, то эта сумма засчитывалась в счет жалования. Если же пенсия превышала 12 рублей в год, то жалования инвалиду не полагалось. Пенсия «причисленных» инвалидов оставалась в казне в том случае, если не превышала 30 рублей в год; излишек оставался на руках пенсионера. Отметим, что такое положение не распространялось на пенсии, назначенные по ранениям и увечьям – они выдавались полностью. Кроме того, инвалидам, не пользовавшимся инвалидным содержанием, могли выплачиваться пособия «из особого источника», размер которого, впрочем, не мог превышать годового содержания причисленного инвалида.

Заболевших пенсионеров Инвалидного дома лечили либо в местном лазарете, либо в госпиталях Морского и Военного ведомств.

При вступлении в брак «комплектный» инвалид сразу же превращался в «причисленного», однако имел право проживать с женой в богадельне. После смерти мужа вдова должна была покинуть Инвалидный дом в течение трех месяцев, получив единовременное пособие в размере 12 рублей. До самой смерти (либо выхода замуж вновь) вдова имела право на содержание в размере 36 рублей в год[64]64
  Вдовам, уже проживавшим в Инвалидном доме на момент утверждения данного положения, полагался лишь провиант.


[Закрыть].