Текст книги "Германия. В круговороте фашистской свастики"

На одном из предвыборных митингов в начале марта Гитлер не только, по обыкновению, громил коммунизм, но также допустил резкий выпад по адресу Советского Союза: «лучше быть в Германии в тюрьме, – заявил он, – нежели там на свободе». Этот выпад, естественно, вызвал острые комментарии советской прессы и формальный протест советского полпреда в Берлине перед министром иностранных дел. Последний поспешил представить официальные любезные заверения, что, впрочем, не помешало прусской полиции и расистским штурмовикам провести в эти же дни ряд обысков в советских торгпредствах и отделениях Нефтесиндиката (о-во «Дероп») и совершить ряд насилий над советскими гражданами в Германии. В своей парламентской декларации 23 марта Гитлер, касаясь германо-советской проблемы, подчеркнул, что его правительство намерено придерживаться дружественной политики по отношению СССР – политики, выгодной для обоих государств; именно правительство национальной революции в состоянии вести такую позитивную политику. «Борьба с коммунизмом в Германии, – прибавил он, – есть наше внутреннее дело, и здесь мы не потерпим никакого вмешательства извне; но государственно-политических отношений с иностранными державами, с которыми нас связывают важные общие интересы, это никогда не будет затрагивать».

В начале мая было ратифицировано соглашение сторон о продлении берлинского договора, а также советско-германского арбитрационного пакта. Литвинов и германский посол в Москве фон Дирксен обменялись соответствующими документами. Оба эти акта, как известно, лежали в основе благожелательных – некоторые утверждали, даже «полусоюзных»– отношений между обоими государствами. Таким образом, гитлеровское правительство вынуждено пока фактически продолжать старый штреземановский курс германской внешней политики.

Установленная рапалльским трактатом 1922 года база мирных и даже дружественных германо-советских отношений обусловлена вескими объективными факторами, экономическими и политическими. Не так легко эти факторы изменить и эту базу разрушить. За десять лет между обеими странами успели наладиться тесные взаимные связи, разрыв которых болезненно отозвался бы не только на СССР, но и на Германии. Влиятельные слои германской буржуазии заинтересованы в деловом контакте с советским рынком. В руководящих кругах рейхсвера также немало сторонников германо-советского сближения. Характерно, что и среди национал-социалистических лидеров внешнеполитическая концепция Гитлера не встречает единодушного одобрения, чего и сам он не скрывает. Геббельс и Штрассер до последнего времени слыли решительными советофилами: Германии, утверждали они, по пути с молодым и смелым большевистским великодержавием, призванным доконать изолгавшиеся и распадающиеся демократии европейского Запада. Отто Штрассер отошел от партии в значительной мере из-за разногласий по русскому вопросу, и ныне в своем органе «Der schwarze Sender», перенесенном в Вену, ведет бойкий обстрел гитлеровской политики. Было бы, однако, ошибкой переоценивать значимость всех этих разногласий: они не удержат правительство Гитлера-Папена от попыток большой антисоветской игры, которой смысл и приз – раздел России.

Нельзя отрицать, что серьезные исторические тенденции диктуют объединение европейских государств, создание «Пан-Европы» с неизбежной политической направленностью, заостренностью против СССР. Но, с другой стороны, нельзя не видеть, что многочисленные разнообразные сложные препятствия противодействуют, на счастье Советского государства, этим тенденциям. И уже, во всяком случае, не ультрашовинистской, по-старому эгоцентрической, реакционно-милитаристской Германии Гитлера и Гугенберга под силу осуществить эту трудно осуществимую задачу. Скорее, напротив, такая Германия явится дополнительным препятствием на пути ее осуществления.

Разумеется, многое здесь, в этом огромном всемирно-историческом комплексе, будет зависеть также и от Советской России, ее государственной устойчивости и политической позиции, от путей дальнейшего развития русской революции.

СОЦИАЛЬНАЯ ПРОГРАММА. СОЦИАЛИЗМ

Переходим к социальной программе наци, второму ключу их к сердцам массы. Какое реальное содержание кроется под громкими и сенсационно звучащими пунктами программы о национализации трестов, уничтожении нетрудового дохода и долгового рабства, разделении прибылей и т. д.? Что представляет собой гитлеровский социализм?

Прежде всего, конечно, это понятие полемическое: оно направлено против «марксизма», против коммунистов и социал-демократов. Нужно вырвать притягательное знамя социализма из рук интернационалистов. Нужно представить дело так, что в 1918 году социал-демократы, «ноябрьские преступники», предали не только родину, но и социализм, пав на колени перед мировой биржей, международным капитализмом. Настоящие социалисты этого не сделали бы; они стали бы защищать социализм до последней капли крови.

«12 лет, – гремит на митинге Геббельс, – интернациональная социал-демократия ведет политику национального унижения Германии, обманывая рабочих миражами пацифизма и демократии и ополчаясь на всякого, кто поднимает голос против этой политики дани. Довольно! Мы, рабочие, проиграли и войну, и социализм. Вильсоновские 14 пунктов социал-демократы выдавали за социализм. Вдень 9 ноября 1918 года, когда у нас провозглашалась „социалистическая республика“, Германия оказалась под пятою капиталистической Европы. И хотя Шейдеман кричал, что отсохнет рука, подписывающая такой мир, – он все-таки был подписан».

Нельзя отказать этим ударным нападкам в известной полемической меткости. Перманентное «благоразумие» немецкой социал-демократии действительно являло собой удобную мишень для насмешек и обличений со стороны ее политических противников. Тактика непрерывных и далеко идущих компромиссов отняла у социал-демократических лидеров не только волевую решимость и способность к революционному риску, но даже и чутье своей собственной наследственной идеологии; получалось впечатление, что она ложится на их души чуждым балластом. Напрягая все усилия для спасения буржуазно-демократического строя, они продолжали именовать себя социалистами. До мозга костей проникшись психологией легальности по адресу буржуазного государства, они в то же время не отрекались открыто от революционного принципа. Вдобавок среди них не оказалось политиков крупного масштаба, которые сумели бы даже и тусклую тактику подать под острым, интригующим массы соусом. Нетрудно было обвинить их в измене социализму и революции. Коммунисты, как известно, сделали это обвинение центром своей борьбы с ними. На этот же путь, только справа, вступила и партия Гитлера.

Национал-социалисты спасают не только Германию, но и социализм, подхватывая и высоко вознося его падающее знамя. «В тот час, – продолжает Геббельс, – когда марксизм совершил свое всемирно-историческое предательство социализма, возник национал-социализм. Наша партия дала новую цель и новый смысл социализму, принесла с собою и политическую страсть, и политическую логику. Национал-социалистическое движение спасло у немецкого рабочего веру в социализм. Мы сорвали маску с марксизма и обнаружили его капиталистическую харю. Мы доказали рабочим, что так называемая „рабочая“ партия не имеет права так называться: она втоптала в грязь все права народа и все права рабочих… Мы дали социализму практическую политическую цель, дорогую для всей нации. Покуда на немецком народе тяготеет проклятие военной вины и он должен платить миллиарды мировому капиталу, не может быть и речи об осуществлении социализма. Социализм возможен лишь у свободного народа. Мы же бьемся в тенетах мировой биржи».

Если немецкие социал-демократы предали идею социализма на поругание мировому капиталу, то немецкие коммунисты, послушные рабы московитов, используют ее в интересах всемирного еврейства, что по сути дела одно и то же. И те и другие в конце концов служат единому демону разложения, распада, гибели. И те и другие – злейшие враги не только национальной Германии, но и подлинного социализма. Красный интернационал отнюдь не есть нечто отличное от золотого, желтого.

В особую заслугу своему движению гитлеровцы вменяют сочетание, синтез начал социализма и национализма. Сам Гитлер, по строю своих мыслей отстоящий от социалистической идеи значительно дальше многих своих последователей, с своей стороны подчеркивает этот синтез. «Германия, – по его словам, – переживает кризис не власти, а миросозерцания. В нем противостоят друг другу буржуазно-национальный и марксистски-интернациональный лагери. К спасению от этого кризиса ведет третий путь, указанный нами: путь синтеза национализма с социализмом». О том же говорит и Геббельс: «Мы не национальные социалисты и не социалистические националисты; мы национал-социалисты. Это означает, что национализм и социализм у нас стали чем-то единым и нераздельным; один из них мы не можем мыслить без другого. Мы подпираем национализм социализмом, и социализм мы начиняем национализмом».

Социалистический мотив звучит с подчеркнутой настойчивостью у тех, кто пришел к фашизму слева; это и понятно. Так, например, Штрассер любит особенно горячо и часто доказывать серьезность социалистической установки у наци. «Национал-социалисты, – заявляет он, – являются социалистами, подлинными немецкими социалистами! Мы отвергаем опошление этого понятия, смягчение этого термина, превращение „социалистического“ в „социальное“, в этот плачевный плащ, прикрывающий ставшей очевидной наготу капиталистической хозяйственной системы… Нет, мы социалисты, и не боимся принять на себя весь одиум этого имени, так безобразно искаженного марксизмом».

Но если марксизм столь жестоко скомпрометировал идею социализма, то какое содержание вкладывают в нее новые ее адепты?

Не так-то легко ответить на этот вопрос. Расистские ораторы и журналисты предпочитают больше превозносить свой социализм, чем определять его сущность. Если марксистская мысль, худо ли, хорошо ли, создала серьезную, разработанную, имеющую традиции школу, научную концепцию социализма, то вожди немецкого фашизма пока что могут ей противопоставить больше декламацию политических митингов, серию намеков и обрывки схем, нежели солидную, целостную теорию, в которой концы сведены с началами.

Но все же некоторые общие очертания гитлеровского «социализма» могут быть установлены и сейчас, как может быть уловлена и его социально-политическая природа. Не без основания идейным источником социалистических вдохновений расизма многие считают Освальда Шпенглера, его известный памфлет «Пруссачество и социализм». Шпенглер проводил там знак равенства между исконно прусской идеей государственности – и социализмом: «в этом смысле, – писал он, – первым сознательным социалистом был не Маркс, а Фридрих Вильгельм I». Социализм отождествляется также и с империализмом, будучи «обезбоженным фаустовским жизнечувствием, политическим, социальным, хозяйственным инстинктом реалистически настроенных народов нашей цивилизации», но уже не нашей культуры, угасшей к XIX веку. Социализм, далее, – это германское «сверхличное единство», противополагаемое индивидуализму англичан: прусская армия, прусское чиновничество, бебелевские рабочие – вот социалистический стиль! Формулой такого социализма могут служить знаменитые слова Фридриха Великого: «я первый слуга своего отечества». Такой социализм глубоко идеалистичен, он есть система долга, категорического императива, связь приказа и послушания. Если капитализм можно обозначить как общественный порядок, покоящийся на богатстве, то социализм – это общественный порядок, основанный на авторитете, диктатуре организации, принципе служения государству. Маркс, утверждает Шпенглер, совсем не понял, что такое истинный социализм; и как социолог, и как философ он был всецело во власти английских идей, английского стиля, в плену капиталистических категорий. Он проглядел государство, увлекся концепцией частного классового эгоизма, воспринял всю мировую историю по-английски, т. е. материалистически. Он фальсифицировал, исказил подлинную немецкую идею социализма.

Несомненно, эти боевые, ударные, хотя и построенные на подмене понятий, мысли Шпенглера оказали большое влияние на идеологов национал-социализма. Для Гитлера они были сущей находкой. Представлялась удобнейшая возможность похитить у врагов популярный лозунг, объявить его своим, в то же время его обезвреживая, лишая его ядовитого жала: социализм – это Фридрих Великий, а вовсе не диктатура пролетариата!

«Социализм это офицерский корпус, – заявляет Штрассер вполне в духе Шпенглера. – Социализм – это Кельнский собор. Социализм – это стены старой имперской столицы».

Вместо экономической характеристики – поэтический образ, либо портрет душевной стихии, феноменология стиля. Отсюда и определения, яркие, бьющие на эффект, но односторонние и почти безбрежно формальные. В них можно усмотреть кокетничанье или эпатаж, если бы не чувствовался за ними сознательный политический расчет. Публично переодевая социализм в старопрусскую военную, а также и гражданскую чиновничью форму, лидеры наци стремились примирить с ним – а главное с собой! – социальные верхи: для последних такой «социализм» менее всего опасен.

Парализуя, так сказать, «извнутри» вредоносность социалистической пропаганды и социалистического движения, заклиная вещим словом встревоженный Ахеронт, они имели основание рассчитывать на реальную помощь сверху. И, как увидим, в этом они не обманулись.

Однако было бы ошибочно полагать, что этим шпенглеровским определением исчерпывается отношение гитлеровцев к социализму. Все-таки лозунги в какой-то мере обязывают. Как двуликий Янус, Гитлер, уличный агитатор и массовый вождь, помимо лица, авгурски улыбающегося верхам, имеет еще и другое, обращенное книзу. Не исключена возможность, что при двух лицах у него одно сердце; но это уже дело психологов и биографов.

Формулы Шпенглера для национал-социалистических политиков хороши, но не всегда достаточны. Их необходимо конкретизировать. В старой тяжбе лиц и классов против государства правда на стороне государства. Но какова же должна быть государственная политика нашей эпохи? Государство само – в гуще социальных влияний и групповых интересов: не отмахнуться от этого «марксистского» аргумента. Государство государству рознь. Неужели можно ограничиться указанием, что социализм – это только этатизм и ничего более?

«Великая антикапиталистическая устремленность нашего времени, – говорил Штрассер в рейхстаге, – доказывает, что мы стоим на грандиозном историческом повороте: дело идет о преодолении либерализма, о возникновении новой экономической идеи, о новом восприятии государства».

Государство, согласно этому новому его восприятию, становится активным, наступательным, принципиально всесильным. «Все в государстве, ничего вне и против государства», – гласит знаменитая формула Муссолини, звучащая, несомненно, в той же идеологической тональности. Государство перестает быть нейтралистским, агностическим – оно берет на себя право учить, вести, решать. Но столь широкие его дерзания могут быть оправданы лишь тогда, если оно служит общенародным интересам и целям. Оно обязано знать, куда идет, иметь свое «миросозерцание», сознавать свою «идею». Оно должно воплощать в себе благо народа, как органического целого. Вся политика, все хозяйство, вся культура должны стать народными, общенациональными и – пронизанными ведущей идеей.

Когда государство в интересах народа сочтет необходимым изменить формы хозяйственной жизни, оно вправе и обязано это сделать.

«Государство, – провозглашает Геббельс, – есть сумма всех народных хозяйственных и политических функций, сумма народной мощи. Оно воплощает в себе политический народ, и потому оно вправе определять жизненный закон общества. Оно – высший контрольный орган, и оно вправе вмешаться в хозяйственную жизнь, если форма хозяйства начнет угрожать свободе и чести народа. Оно вмешивается, когда хозяйство не вмещается в рамки общей политики; в противном случае оно его оставляет в покое».

Государство должно быть не классовым, а всенародным. Его задача – эмансипироваться, освободиться от оков индивидуалистического индустриального общества. Но этого нет в современной действительности. Нынешнее государство – классовое: капиталистическое. И национал-социалисты ополчаются против классового государства, призывают заменить его другим – тем, в котором править будет их партия.

Что же сделает она, придя к власти? Вмешается ли гитлеровское государство в хозяйственную жизнь или «оставит ее в покое»? И если вмешается, то как и зачем?

Нам известна партийная программа. Она достаточно радикальна, она демонстративно подчеркивает свою антикапиталистическую заостренность. Но беда в том, что о ней не знаешь: программа она или тактика?

На митингах и в брошюрах, как и в своей программе, наци не щадят капитализма. Но, всматриваясь ближе в их высказывания, анализируя наиболее ответственные их заявления, приходишь к выводу, что их идеология, поскольку о ней можно серьезно говорить, развивается в том же направлении, по которому с гораздо большим блеском шел итальянский фашизм. Ее антикапитализм – относителен, условен. В сущности, она приближается к той идеологии промышленного «этатизма», конкретный облик которого достаточно ясно обрисовался уже к началу нашего века: сначала теоретически, а в послевоенную эпоху отчасти и практически. Государство – верховный контролер экономической жизни общества, государство – регулятор, государство – «огонь Весты». Для того чтобы реально стать им, оно вынуждено произвести внутреннюю реконструкцию: от старой формальной демократии к новой современной национальной диктатуре плебисцитного типа. Собственность – не священное право, а социальная функция. Труд – всеобщая обязанность. Свобода – в пределах, диктуемых благом целого и целям государства. Широкое социальное законодательство. Экономический парламент. «Связанное» хозяйство, возрастающая роль планового начала. И, наконец, расширение государственного сектора хозяйства, рост прямой предпринимательской деятельности государства: «холодная социализация».

Эта система рецептов, чрезвычайно распространенная в наше время и богатая вариантами, несомненно, уходит глубоко корнями в наличную экономическую и политическую действительность. О радикальной реконструкции экономических отношений не может не заботиться и современная демократия, пытающаяся совместить новое экономическое содержание с прежней политической формой: достаточно вспомнить, что веймарская конституция провозглашала, что «собственность обязывает», что «пользование ею должно быть в то же время служением общему благу» (статья 153). Сама жизнь вплотную ставит все эти проблемы «реорганизованного капитализма» и «государственно-частного хозяйства»: перерождение тканей децентрализованной буржуазной экономики неоспоримо. Нельзя также отрицать, что необычайное оживление мысли в этом направлении обусловлено в наши дни активностью боевой социалистической идеологии, угрозой революционно-социалистического рабочего движения. Именно в качестве предохранительного клапана, предотвращающего революционный взрыв, выступает идеология реформы, стремящаяся «сочетать старое с новым», укротить и упорядочить частнокапиталистическую стихию планомерным воздействием государства.

Социализму противостоит «государственный капитализм». Тем менее, казалось бы, оснований называть «социализмом» гибридную расистскую программу, противополагающую себя исторически сложившейся теории социализма. Но тут еще раз приходится констатировать, что секрет этой словесной натяжки, этой сознательной стилизации понятий нужно искать в потребностях политической тактики прежде всего; это фланговый марш в маневренной борьбе с врагом. Слова имеют свою судьбу; очевидно, престиж самого термина «социализм» ныне козырь в политической игре. Разумеется, этот козырь нажит не самодовлеющим звучанием термина, а содержанием, вложенным в него историей.

Свои «социалистические» устремления Гитлер и его штаб стремятся направить, главным образом, в русло немецкой национальной ненависти к «международному финансовому капиталу», борьба с которым, по слову самого вождя, есть «один из важнейших программных пунктов борьбы германской нации за ее хозяйственную независимость и свободу». Образ «интернациональной биржи» чрезвычайно удобен для массовой агитации национал-социализма: он воплощает собою одновременно и ненавистных версальских мучителей Германии, и «мировую чуму» травимого расизмом еврейства, и, если нужно, известную часть отечественной буржуазии, и, наконец, даже рабочих, зараженных ядом марксистского интернационализма; одна из работ Розенберга так и озаглавлена: «Международный финансовый капитал как руководитель рабочего движения всех стран».

Свою социально-экономическую программу Гитлер вслед за Федером пытается теоретически обосновать различием двух видов капитала: 1) капитал промышленный, также аграрный и 2) капитал банковский, также торговый. Первый объявляется положительным экономическим фактором, творческой силой; это капитал национальный, сросшийся с родной почвой. С ним – не война, а мир и союз. Что же касается второго, т. е. биржевого, финансового, спекулятивного капитала, то он выступает интернациональным паразитическим наростом на здоровом теле национального хозяйства. От него необходимо избавиться. Достигнуть этого можно коренной реорганизацией кредита – под знаком уничтожения «тирании процента». Национал-социалисты, придя к власти, создадут единый центральный банк с беспроцентными ссудами всем верным немцам для производительных целей. Они упразднят золотой стандарт и введут «национальную денежную единицу». Каким образом порвать связь между промышленным и финансовым капиталом, не разрушая в корне всей системы современного капиталистического хозяйства, – в этом основная проблема указанной хозяйственной проблемы, книжкою Гитлера не решаемая. Нечего также говорить, что в ней тщетно было бы искать и мало-мальски серьезного обоснования теории «беспроцентного кредита», вызвавшей оживленные критические выступления ряда германских экономистов.

Однако было бы ошибкою отрицать актуальность и предметность этих больших тем. Антагонизм промышленного и банковского капиталов, при всей их сращенности, – не праздная выдумка национал-социалистов, а подлинная и существенная черта нынешней стадии капиталистического хозяйства. В частности, в Германии, благодаря целому ряду сложившихся специфических условий, банки не пользуются столь прочной самостоятельностью и не занимают столь командующего положения, как в англосаксонских странах и во Франции. Обесценение марки дало возможность германской промышленности в значительной мере освободиться от облигационной и банковой задолженности. Послеинфляционный период принес с собой, с одной стороны, наступление на Германию иностранного, главным образом американского, финансового капитала, а с другой – усиление роли Рейхсбанка, в зависимость от которого попали и германские банки, и германская промышленность. Большинство частных германских банков ныне живет и работает в значительной мере благодаря субсидиям, ссудам и гарантиям Рейхсбанка, держащего их в своих руках путем сложной сети своеобразных связей. Параллельно наблюдаются любопытные тенденции поглощения отдельных банков тяжелопромышленными объединениями, также создание последними специальных «домашних банков», концернбанков, в свою очередь связанных с Рейхсбанком. Правда, сам Рейхсбанк является особым, самобытным, единственным в своем роде организмом, принципиально автономным, формально почти независимым от государства и связанным как по существу, так даже и организационно с отечественной, а затем и международной банкократией. Однако, с другой стороны, при всей своей формальной независимости по отношению к государству, он все же не может, конечно, не испытывать на себе давление государственной власти и не считаться с курсом государственной политики; не следует переоценивать его «принципиальной» самостоятельности. Многое зависит здесь от самого государства, от характера и облика государственной власти: одно дело нейтралистская буржуазная демократия и другое – идеократический авторитаризм. Вскоре после появления Гитлера у власти произошла смена директора Рейхсбанка, «финансового директора» Германии: д-р Лютер, ставленник банков и защитник «свободного хозяйства», уступил место Шахту, кандидату крупной промышленности и стороннику тесной связи Рейхсбанка с активным идеократическим государством. Если и раньше нельзя было говорить о гегемонии крупнейших банков по отношению к ведущим промышленным предприятиям Германии, то теперь, когда рейхсбанк становится прямым покровителем крупной промышленности, противопоставляющей себя спекулятивному банковскому капиталу, можно, схематизируя и стилизуя, выдвинуть тезис о намечающейся «победе промышленности над банками и государства над частнокапиталистической промышленностью». В самом деле, если учесть победу идеи «банковского этатизма» и если, кроме того, принять во внимание значительный рост этатизма промышленного, т. е. государственных предприятий в стране, – станет очевидно, что углубление процесса этатизации становится реальной исторической возможностью для Германии: это путь, ведущий к широкому регламентированию всей кредитной системы государством, государственному контролю над банками, а затем и к их поглощению Рейхсбанком, к государственному капитализму, фундаментальной реконструкции всего буржуазного хозяйства, в конечном счете, может быть, к тому, что на советском языке называется – «построением фундамента социалистической экономики». Нет надобности добавлять, что даже и при наличии соответствующей воли у государства, – на пути этом немало препятствий, из коих особенно серьезны те, что вытекают из международной природы современного финансового капитала и связанных с ним могущественных интересов.

Но тут истории предстоит вплотную испытать содержание национал-социалистической идеократии. На что она способна и какова ее подлинная сущность?

Ибо одно дело – слова и лозунги политических людей. Другое дело – их субъективные замыслы и умыслы. И третье дело – их объективная историческая роль, их действительное место в событиях эпохи, в расстановке борющихся и мирящихся, наступающих и отступающих социально-политических сил.