Текст книги "Американские боги"

Он снял с плеча сумку.

– Такую ведь можно и не сдавать, правда?

– Да, конечно, – сказала она. – У вас есть какое-нибудь удостоверение личности?

Тень показал ей права.

Аэропорт был не бог весть какой большой, но людей по залу бродило удивительно много. Он стоял и смотрел, как беспечно люди оставляют на полу чемоданы, засовывают бумажники в задние карманы брюк, вешают сумки – не глядя – на спинки кресел. И тут до него дошло, что он уже не в тюрьме.

До начала посадки еще полчаса. Тень купил треугольничек пиццы и обжегся о расплавленный сыр. Потом взял сдачу и пошел к телефонам-автоматам. Позвонил Робби, на «Силовую станцию», но на том конце провода был только автоответчик.

– Привет, Робби, – сказал Тень. – Мне тут сказали, что Лора умерла. И выпустили пораньше. Еду домой.

А поскольку людям вообще свойственно ошибаться, и он сам был тому свидетель, он набрал свой домашний номер и послушал голос Лоры.

– Привет, – сказала она, – меня сейчас нет дома и к телефону я подойти не могу. Оставьте сообщение, я вам перезвоню. И – доброго вам дня.

Тень так и не смог выдавить из себя ни слова.

Он сидел в пластмассовом кресле возле выхода на посадку и сжимал сумку так крепко, что у него заболела рука.

Он вспоминал о том, как впервые увидел Лору. Он даже не знал тогда, как ее зовут. Она была подружкой Одри Бертон. Тень с Робби сидел в кабинке в «Чи-Чи», и тут вошла Одри, а сразу за ней – Лора, и Тень поймал себя на том, что внимательно на нее смотрит. У нее были длинные каштановые волосы, а глаза столь пронзительно голубые, что ему поначалу показалось, что она носит цветные контактные линзы. Она заказала клубничный дайкири, заставила Тень попробовать коктейль и покатилась со смеху, когда он и впрямь отпил глоток из ее бокала.

Лоре нравилось, когда другие люди пробуют то, что пробует она.

В тот вечер он поцеловал ее на прощанье; от нее пахло клубничным дайкири, и с тех пор ему больше никого не хотелось целовать – только ее.

Какая-то женщина объявила посадку на его рейс, и первыми вызвали пассажиров, чьи места были в том же ряду, что и у него. Его посадили в самом хвосте, рядом оказалось пустое кресло. По борту самолета непрерывно барабанил дождь: он представил, как на небе сидят сейчас маленькие дети и швыряют вниз сухой горох, горсть за горстью.

Он заснул, едва самолет оторвался от земли.

И оказался в каком-то темном месте, и на него пялилось непонятное существо с бизоньей головой, огромной и косматой. Тело у него было человечье, мужское, обильно умащенное жиром.

– Грядут перемены, – сказал, не двигая губами, бизон. – И придется принимать решения.

На влажных стенах пещеры плясали отблески пламени.

– Где я? – спросил Тень.

– В земле и под землей, – сказал человек-бизон. – Там, где забытые ждут своего часа.

Глаза у него были – два жидких мраморных камня, а голос – как гром, который поднимается из преисподней. Пахло от человека-бизона мокрой коровой.

– Уверуй, – сказал гром. – Если тебе суждено выжить, ты должен уверовать.

– Уверовать во что? – переспросил Тень. – Во что я должен поверить?

Он посмотрел на Тень, этот человек-бизон, и встал вдруг, и выпрямился во весь свой гигантский рост, и в глазах у него загорелся огонь. Он открыл свою бизонью пасть с засохшими по краям клочьями пены, и пасть была красной от пышущего изнутри подземного пламени.

– Во все! – взревел человек-бизон.

Мир покачнулся и завертелся колесом; Тень снова оказался на борту самолета, но ощущение, что мир висит наискосок, никуда не делось. В передней части самолета вскрикнула женщина – без особой паники в голосе, будто на пробу.

Вокруг самолета ослепительными вспышками взрывались молнии. По громкой связи прорезался голос капитана: экипаж постарается набрать высоту, чтобы уйти от грозы.

Самолет трясло и бросало, и Тени пришла в голову ленивая и спокойная мысль о том, что вот сейчас, может быть, он и умрет. Есть такая возможность, подумал он, – хотя нет, вряд ли. Он выглянул в иллюминатор и стал смотреть, как молнии расчерчивают горизонт.

Потом он опять задремал, и ему приснилось, что он снова в тюрьме, и в очереди к обеденной раздатке Ловкий шепчет ему на ухо, будто кто-то с кем-то заключил пари на его жизнь, но кто это сделал и по какой причине, Тень никак не мог понять; когда он проснулся, самолет уже заходил на посадку.

Еще не успев вполне прийти в себя, щурясь на яркий свет, он вышел из самолета.

Все аэропорты, подумал он, похожи один на другой. Неважно, где ты – ты в аэропорту: стены и переходы, выходы на посадку и комнаты отдыха, киоски с газетами и лампы дневного света везде такие же. Один аэропорт есть точная копия любого другого аэропорта. Проблема только в том, что летел он совсем не сюда. Этот аэропорт был слишком большой, здесь было слишком много посадочных площадок, и людей вокруг тоже слишком много.

– Простите, мэм…

Женщина подняла на него глаза, оторвавшись от клавиатуры компьютера.

– Да?

– Что это за аэропорт?

Она удивленно подняла бровь, видимо, пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно, а потом ответила:

– Сент-Луис.

– А мне казалось, мой самолет летел в Игл-Пойнт.

– Да, летел. Его перенаправили сюда из-за грозы. Вам что, не объявили об этом на борту?

– Может, и объявили. Я спал.

– Поговорите вон с тем человеком, в пальто.

Ростом человек оказался почти вровень с Тенью. Вид у него был как у отца семейства из какого-нибудь сериала семидесятых годов: он вбил что-то себе в компьютер и велел Тени срочно бежать – бегом! – к выходу на посадку в самом дальнем конце терминала.

Тень рванул через зал, но когда добежал до нужной двери, ее уже успели закрыть. Он стоял и смотрел сквозь стекло, как его самолет выруливает на взлетную полосу.

Женщина в отделе помощи пассажирам (невысокая, русоволосая, с бородавкой на одной ноздре) пошушукалась с еще одной женщиной, куда-то позвонила («Нет-нет, не получится. Они его только что отменили!»), а потом распечатала для Тени еще один посадочный талон.

– Надеюсь, хоть этот сработает, – сказала она. – Мы сейчас позвоним на посадку и скажем, чтобы они вас дождались.

Тень почувствовал себя горошиной, которую гоняют по столу между трех стаканчиков, или картой, которую затасовали в колоду. Он опять помчался через весь аэропорт, чтобы в итоге прибежать чуть ли не в то же самое место, откуда стартовал.

Маленький человечек за посадочной стойкой заглянул в его талон.

– Вас-то мы и ждали, – утвердительно кивнул он, оторвав от талона корешок с номером места, на котором Тени предстояло лететь дальше, – 17D. Тень быстрым шагом двинулся вперед, и у него за спиной закрыли дверь.

Он прошел через салон первого класса, в котором было всего четыре кресла, и три из них заняты. Сидевший рядом с пустым креслом бородач в светлом костюме поднял голову, когда Тень проходил мимо, ухмыльнулся и постучал пальцем по стеклышку часов: опаздываем, молодой человек.

Да, да, конечно, я тебя задерживаю, подумал Тень. Пусть это будет самой большой из всех твоих неприятностей.

Он пошел дальше: самолет, судя по всему, был заполнен почти до отказа. Собственно, дошло вдруг до Тени, не почти, а точно до отказа, и на месте 17D сидела какая-то средних лет женщина. Тень показал ей корешок посадочного талона, она показала ему свой: места были двойные.

– Вы не могли бы занять свое место? – попросила его стюардесса.

– Нет, – ответил он. – Боюсь, не мог бы.

Она поцокала языком, сличила корешки, повела его обратно по проходу и указала рукой на пустующее кресло в первом классе.

– Такое впечатление, что у вас сегодня счастливый день, – сказала она. – Принести вам чего-нибудь выпить? Осталось несколько минут до взлета. И сдается мне, после такой беготни вам это не повредит.

– Тогда принесите, пожалуйста, пива, – сказал Тень. – Любого, какое найдется.

Стюардесса ушла.

Бородач в светлом костюме, который сидел в соседнем кресле, снова постучал ногтем по стеклышку наручных часов. Это были «Ролекс», черные.

– Опаздываем, – сказал бородач и расплылся в широченной ухмылке. Дружеским этот оскал назвать было никак нельзя.

– Простите?

– Я говорю – опаздываем!

Стюардесса сунула Тени в руку стакан с пивом.

Псих какой-то, подумал было Тень, но потом решил, что скорее всего бородач имеет в виду, что целый самолет был вынужден ждать одного-единственного опоздавшего пассажира.

– Простите, если я вас задержал, – вежливо сказал он. – Вы очень спешите?

Самолет попятился от стенки терминала. Вернулась стюардесса и забрала у Тени стакан. Бородач осклабился ей и сказал:

– Не беспокойтесь, я его из рук не выпущу, – и она не стала отбирать у него стакан с «Джек Дэниелз», хотя и попыталась что-то объяснить насчет правил поведения на борту – впрочем, у нее это вышло не слишком убедительно. («Послушай, дорогуша, я сам буду судить, что мне можно, а чего нельзя».)

– Время и впрямь пищит, – сказал бородач. – Но дело не в этом. Я просто беспокоился, вдруг ты и на этот самолет опоздаешь.

– Очень любезно с вашей стороны.

Самолет вырулил на взлетную полосу и остановился, нетерпеливо гудя моторами.

– Хрена лысого любезно, – сказал человек в светло-сером костюме. – У меня для тебя есть работа, Тень.

Рев моторов. Маленький самолет рванул вперед, вдавив Тень в спинку сиденья. И как-то вдруг они оказались уже в воздухе, и огни аэропорта скользнули назад и вниз. Тень посмотрел на сидящего рядом с ним человека.

Волосы седые, с рыжеватым отливом; борода – скорее двухнедельная щетина – рыжая с проседью. Лицо морщинистое, квадратное, глаза блекло-серые. Дорогой, по крайней мере на вид, костюм цвета растаявшего ванильного мороженого. Темно-серый шелковый галстук, на булавке – серебряное дерево: ствол, ветви, мощные длинные корни.

Стаканчик с виски он держал в руке, и за время взлета не расплескал ни капли.

– Не хочешь поинтересоваться, что за работа? – спросил он.

– Откуда вы знаете, кто я такой?

Бородач усмехнулся.

– Узнать, как человека зовут, проще всего на свете. Память, умение мыслить логически, чуть-чуть удачи – всего понемножку. Ну, про работу-то будешь спрашивать?

– Нет, – ответил Тень. Стюардесса принесла ему еще пива, и он сделал первый глоток.

– А что так?

– Я лечу домой. Работа у меня там будет. И никакой другой работы мне не надо.

Улыбка на морщинистом лице собеседника ничуть не изменилась, по крайней мере внешне, но теперь Тени стало казаться, что их беседа бородача забавляет.

– Никакая работа тебя дома не ждет, – сказал он. – Там вообще никто и ничто тебя не ждет. А я между тем предлагаю тебе вполне законный способ заработка – за хорошие деньги, не слишком опасный, плюс масса дополнительных возможностей. Твою мать, я даже пенсию тебе готов назначить – если ты, конечно, до нее доживешь. Неплохо звучит, тебе не кажется?

Тень сказал:

– А имя написано у меня на сумке, сбоку. Там вы его, наверное, и прочитали.

Бородач промолчал.

– Кем бы вы ни были, – продолжил Тень, – знать о том, что я полечу именно на этом самолете, вы не могли никак. Я и сам понятия не имел, что окажусь здесь, и если бы мой самолет не завернули на Сент-Луис, ни за что бы здесь не оказался. Сдается мне, любите вы людям голову морочить. А может, маракуете что-нибудь. Так что, наверное, будет спокойнее, если мы просто прекратим сейчас этот разговор, и все.

Бородач пожал плечами.

Тень вынул из кармашка глянцевый журнал авиакомпании. Самолетик швыряло по небу во всех мыслимых направлениях, и сосредоточиться было трудно. Слова плыли сквозь его мозг, как мыльные пузыри – читаешь, и вроде вот оно, тут как тут, а секунду спустя как будто и не было его.

Бородач тихо сидел рядом и потягивал свой «Джек Дэниелз». С закрытыми глазами.

Тень прочел от начала до конца список музыкальных каналов, доступных для пассажиров во время трансатлантических перелетов, потом принялся разглядывать карту мира, расчерченную красными линиями – направлениями, по которым летали самолеты компании. Потом журнал кончился, и Тень нехотя закрыл его и сунул в кармашек на спинке впереди стоящего кресла.

Бородач тут же открыл глаза. Тень отметил для себя, что с глазами у соседа тоже что-то было не так. Оба серые, но один вроде как темнее другого. Бородач посмотрел на Тень.

– Да, кстати, – проговорил он. – Очень расстроился, когда мне сказали насчет твоей жены. Такая потеря.

Тень едва сдержался, чтобы его не ударить. И вместо этого набрал полную грудь воздуха. («Вот че я тебе и кричу-то, не связывайся ты с этими сучками в аэропорту, – включился у него в голове голос Джонни Ларча, – а то загремишь с их помощью обратно на шконку, и бзднуть не успеешь».)

– Я тоже очень расстроился, – сказал Тень.

Бородач покачал головой:

– Жаль, конечно, что вышло именно так, а не иначе, – вздохнул он.

– Она погибла в автомобильной катастрофе, – сказал Тень. – Случаются и другие истории, куда хуже.

Сосед опять покачал головой, очень медленно. На секунду Тени показалось, будто рядом с ним на самом деле вообще никого нет; салон самолета вдруг стал виден отчетливее прежнего, а сосед как будто подернулся какой-то зыбкой рябью.

– Тень, – снова заговорил бородач. – Шутки в сторону, Тень. Никаких фокусов. Получать у меня ты будешь столько, сколько никто другой не станет тебе платить. Ты только что отсидел. Навряд ли народ выстроится в очередь и будет пихаться локтями, чтобы поиметь возможность предложить тебе работу.

– Послушайте, вы, кем бы вы там, блядь, ни были, – сказал Тень, понизив голос ровно настолько, чтобы сосед мог расслышать его сквозь гул моторов, – нет таких денег на свете, за которые я стал бы на вас работать.

Ухмылка стала шире. Тень вспомнил, что видел примерно такую же в одной передаче по Пи-би-эс[3]3
  Public Broadcasting Service, государственная служба телевещания США.


[Закрыть], про шимпанзе. Там рассказывали, что нам только кажется, будто человекообразные обезьяны – в том числе шимпанзе – улыбаются, на самом деле они просто показывают зубы, либо от ненависти, либо от ярости, либо от страха. Короче, улыбка у обезьяны – знак угрозы.

– Давай, устраивайся ко мне. Риск некоторый, конечно, есть, но если останешься в живых, получишь все, что душе будет угодно. И выберут тебя следующим королем Америки. Ну вот и прикинь, – сказал бородач, – кто еще станет тебе платить такие бабки? А?

– Кто вы такой?

– Ах, да. Информационная эра! Барышня, не могли бы вы налить мне еще стаканчик «Джек Дэниелз»? Льда поменьше… Хотя конечно, разве были на земле другие эры? Информация и знания: две валюты, которые никогда не выходили из моды.

– Я задал вам вопрос – кто вы такой?

– Так-так, дай-ка подумать. Если учесть, что день сегодня определенно мой – то почему бы тебе не называть меня просто Среда. Мистер Среда. Хотя, если приглядеться к погоде, можно подумать, что нынче самый настоящий Торов четверг, как тебе кажется?

– Как вас зовут – по-настоящему?

– Если будешь на меня работать, достаточно хорошо и достаточно долго, – сказал человек в светлом костюме, – глядишь, со временем я даже это тебе скажу. Такие дела. Перед тобой потенциальный работодатель. Подумай над этим хорошенько. Никто же не заставляет тебя соглашаться прямо на месте, пока ты еще не разобрался, не предлагают ли тебе часом прыгнуть в бочку с пираньями или в яму с медведями. Время у тебя есть. – Он закрыл глаза и откинулся на спинку кресла.

– Мне так не кажется, – сказал Тень. – Вы мне не нравитесь. Я не хочу на вас работать.

– Вот я и говорю, – не открывая глаз, проговорил бородач, – не спеши с выводами. Время у тебя есть.

Самолет неловко ударился о посадочную полосу. Несколько пассажиров сошли. Тень выглянул из окна: маленький аэропорт посреди вселенской пустоты, до Игл-Пойнта еще два таких же. Тень перевел взгляд на человека в светлом костюме – как там его, мистер Среда? Вроде спит.

Повинуясь внезапному импульсу, Тень встал, схватил сумку, вышел из самолета, спустился по трапу на мокрый скользкий бетон и ровным шагом двинулся к огонькам аэровокзала. На лицо оседала легкая водяная взвесь.

Перед входом в аэровокзал он остановился, обернулся и оглядел посадочную площадку. Из самолета больше никто не вышел. Люди из наземной службы катили трап прочь, дверь уже задраили, и самолет начал движение. Тень вошел в аэровокзал и взял напрокат машину, которая на поверку – когда добрался до парковки – оказалась маленькой красной «Тойотой».

Карту ему дали с собой. Он развернул ее и разложил на пассажирском сиденье. До Игл-Пойнта оставалось что-то около 250 миль.

Гроза кончилась – если она вообще дошла до этих мест. Воздух был холодный и чистый. Мимо луны мягко неслись облака, и на долю секунды Тени показалось, что это не облака движутся, а она, луна.

Он ехал на север, полтора часа.

Дело шло к ночи. Ему захотелось есть, и когда до него дошло, насколько отчаянно ему хочется есть, он свернул на первом же перекрестке и въехал в городишко под названием Ноттаман (нас. 1301 чел.). Залив на «Амоковской» заправке полный бак, он спросил у замученной кассирши, где здесь можно перекусить.

– У Джека, бар «Крокодил», – ответила та. – Шоссе N, местное, ехать в западном направлении.

– Там что, правда крокодилы?

– Ну да. Джек говорит, для колорита. – Она нарисовала ему, как проехать, на обороте розово-голубого флаера с объявлением о благотворительном пикнике с жареными курами в пользу девочки, которой нужна пересадка почки. – У него там пара крокодилов, змея и еще офигительная такая тварь, типа, ящерица.

– Игуана, что ли?

– Ага, вот-вот.

Он проехал через весь город, потом через мост и еще пару миль, и притормозил у приземистого прямоугольного здания со светящейся рекламой пива «Пабст».

Парковка полупустая.

Внутри было не продохнуть от табачного дыма, а в музыкальном автомате играла «Гуляю по ночам»[4]4
  «Гуляю по ночам» (Walking after midnight, Алан Блок/Дон Хехт, 1957), одна из самых известных песен в исполнении Пэтси Клайн (1932–1963), популярнейшей американской певицы в стиле кантри. Именно с этой песней Клайн стала знаменитой в 1957 году. В 1963-м, в возрасте 30 лет, она погибла в авиакатастрофе: самолет попал в грозу. Лирическая героиня песни гуляет по ночам в надежде, что ее любимый, где бы он ни был, делает то же самое.


[Закрыть]. Тень огляделся: крокодилов видно не было. Лихо она меня развела, эта кассирша с заправки, подумал он.

– Что будем заказывать? – спросил у него бармен.

– Ваше фирменное пиво и гамбургер, с чем вы его обычно подаете. Картошки жареной.

– А может, мисочку чили для начала? Лучший чили на весь штат.

– Звучит неплохо, – сказал Тень. – А где у вас здесь туалет?

Бармен указал рукой на дверь, сразу за стойкой. Над дверью висело чучело головы аллигатора. Тень открыл дверь.

Туалет был чистый, свет яркий. Первым делом Тень огляделся: привычка. («Помни, Тень, когда стоишь и ссышь, отмахиваться тебе не с руки», – зашуршал у него в голове голос Ловкого, как всегда вполшепота и как всегда откуда-то из дальнего закута). Тот писсуар, что слева, понравился ему больше прочих. Он расстегнул молнию, пустил долгую, бесконечно долгую струю, и его охватило чувство облегчения. Прямо перед глазами у него оказалась пожелтевшая газетная вырезка с фотографией Джека в обнимку с двумя аллигаторами, и он стал читать.

В дверь никто не входил, но от того писсуара, что справа, до него вдруг донеслось вежливое покашливание.

Человек в светлом костюме оказался куда выше ростом, чем можно было подумать, когда он сидел в кресле, там, в самолете. Почти вровень с Тенью, а Тень был дылда еще та. Он стоял и смотрел прямо перед собой. Закончив и стряхнув последние капли, застегнул брюки.

И – осклабился, как лис, который подошел к забору из колючей проволоки и шамает застрявшее в шипах дерьмо.

– Ну что, Тень, – сказал мистер Среда, – времени на то, чтобы подумать, у тебя было вполне достаточно. Берешься за работу?

Где-то в Америке

Лос-Анджелес. 11:26 утра

В темно-красной комнате – стены цветом напоминают сырую печень – стоит высокая женщина, одетая как актриса из дурного фильма: шелковые шортики чуть не лопаются на ягодицах, грудь торчит вперед и вверх, утянутая завязанной узлом желтой блузкой. Черные волосы зачесаны вверх и заколоты на макушке. Рядом с ней коротышка в шикарных джинсах и оливкового цвета футболке. В правой руке у него бумажник и мобильный телефон, «Нокия» с красно-бело-синей панелькой.

В комнате – кровать, застланная атласным белым бельем и покрывалом цвета бычьей крови. В ногах – маленький деревянный столик, на столике маленькая каменная статуэтка женщины с огромными бедрами и канделябр.

Женщина протягивает мужчине маленькую красную свечку.

– На, – говорит она, – зажги.

– Я?

– Ты, – говорит она. – Если хочешь меня поиметь.

– Надо было просто дать тебе в рот прямо в машине, и все дела.

– Может, оно и так, – соглашается она. – Но разве ты меня не хочешь?

Ее рука скользит по телу вверх, от бедра к груди: как в рекламном ролике с раскруткой нового товара.

Торшер в углу затянут красным муслином, и свет тоже кажется красным.

Мужчина окидывает ее жадным взглядом, потом берет свечку и вставляет ее в канделябр.

– Зажигалка есть?

Она протягивает ему спичечный коробок. Он чиркает спичкой, поджигает фитиль: огонек дрожит, потом выравнивается, и от этого безликая статуэтка рядом с подсвечником как будто оживает: сплошь бедра и груди.

– Деньги положи у статуэтки.

– Полтинник.

– Ага, – говорит она. – Иди сюда, люби меня.

Он расстегивает джинсы и стягивает оливковую футболку. Смуглыми пальчиками она массирует его белые плечи; потом переворачивает его на спину и начинает ласкать руками, пальцами, языком.

Ему кажется, что лампа в углу погасла, и теперь свет исходит только от ярко разгоревшейся свечи.

– Как тебя зовут? – спрашивает он.

– Билкис[5]5
  Билкис – в арабской традиции имя царицы Савской. В средневековой европейской традиции этот персонаж смешивается также с Суламифью, возлюбленной царя Соломона, которой адресована «Песнь песней» (что и обыгрывается далее в тексте), и с Сивиллой.


[Закрыть], – она поднимает голову, – через «кью».

– Через что?

– Да бог с ним.

Дыхание у него становится прерывистым.

– Дай вставлю, – говорит он. – Давно пора тебе вставить.

– Да, милый, – отвечает она. – Конечно. Но пока ты будешь брать меня – можно попросить тебя об одной услуге?

– Слушай, ты, – в нем вдруг всплескивает раздражение, – это ведь я плачу тебе деньги, так, кажется?

Одним плавным движением она садится на него верхом и шепчет:

– Да, милый, конечно, я знаю, ты платишь мне деньги, но по тому, как дело складывается, это я должна тебе платить, мне так повезло…

Он поджимает губы: она должна понять, что все эти блядские штучки на него не действуют, с ним этот номер не пройдет; ведь кто она такая, если разобраться: уличная давалка, а он, можно сказать, без пяти минут продюсер, и вытянуть из него под настроение лишнюю десятку еще никому не удавалось, – но она не просит денег. А вместо этого шепчет:

– Милый, пока ты будешь брать меня, пока ты будешь насаживать меня на этот толстый твердый кол – пожалуйста, боготвори меня.

– Чего?

Она раскачивает бедрами, подаваясь то взад, то вперед: налитая головка его члена трется о влажные губы вульвы.

– Называй меня богиней, ладно? Молись мне, хорошо? Почти меня своим телом!

Он улыбается. И только-то? У каждого свои тараканы – особенно под конец рабочего дня.

– Ладно, – соглашается он.

Она запускает руку себе между ног и вводит член.

– Хорошо тебе, а, богиня? – спрашивает он, и у него перехватывает дыхание.

– Поклоняйся мне, милый, – говорит ему Билкис, уличная шлюха.

– Да, – говорит он. – Я боготворю твои груди, и волосы твои, и пизду твою. Я поклоняюсь твоим бедрам, и глазам, и губам, алым, как вишни…

– Да… – мурлычет она и ударяет бедрами в такт.

– Я поклоняюсь соскам твоим, из коих течет млеко жизни. Поцелуй твой слаще меда, и прикосновение твое обжигает, как пламя, и я боготворю его. – Слова он произносит все ритмичнее, и они постепенно тоже попадают в такт слитному движению тел. – Дай мне страсть твою на восходе солнца, и на закате дай мне облегчение и благословение твое. Пусть иду я сквозь тьму без ущерба и страха, и пусть приду к тебе снова, чтобы спать с тобой рядом и любить тебя. Боготворю тебя всем, что только есть во мне, и в душе моей, всем тем, чем был я и в мечтах моих и в… – он осекается, окончательно задохнувшись. – Что ты делаешь? Какое удивительное чувство. Какое удивительное…

Он пытается посмотреть вниз, туда, где соединяются их тела, но ее указательный палец упирается ему в подбородок и откидывает голову назад, так что он видит только ее лицо и еще – потолок.

– Говори, милый, говори, – шепчет она. – Не останавливайся. Тебе хорошо?

– Я вообще никогда в жизни ничего подобного не испытывал! – тут же откликается он, и голос у него совершенно восторженный. – Глаза твои – звезды, горящие во – т-твою мать – во тверди небесной, губы твои – что волны, окатывающие песок, и я боготворю их… – Он уходит в нее все глубже и глубже: его продергивает электрическим спазмом, будто эрекция распространилась на всю нижнюю половину его тела, и та вздыбилась, налилась, исполнилась благодати.

– Одели меня даром твоим, – шепчет он, не ведая уже, что говорит, – истинным даром твоим, и сделай меня вечно… вечно… молю тебя… умоляю…

И тут наслаждение достигает пика и перерастает в оргазм, и душа его срывается в пропасть; все его тело, вся сущность изливаются до пустоты, до последней капли, пока он вонзается в нее все глубже и глубже…

С закрытыми глазами, содрогаясь всем телом, он повисает в этой роскошной пустоте; потом чувствует толчок, и ему начинает казаться, будто он висит уже головой вниз, хотя удовольствие не ослабевает.

Он открывает глаза.

С трудом обретая способность логично и связно мыслить, сперва он вспоминает о родах и пытается понять, без страха, с пронзительной посткоитальной ясностью, не спит ли он, не грезит ли наяву.

А видит он вот что.

Он ушел в нее уже по пояс, и пока он смотрит на нее, не веря своим глазам, она кладет ему обе руки на плечи и тихо толкает к себе.

И он скользит еще глубже.

– Что такое ты со мной делаешь? – спрашивает он, или ему только кажется, что он спрашивает у нее об этом вслух.

– Ты сам это делаешь, милый, – шепчет она.

Он чувствует, как плотно сомкнулись губы ее вульвы у него под мышками, и у лопаток на спине, как они сдавливают и обволакивают его. Он прикидывает, как это должно выглядеть со стороны – если бы кто-нибудь сейчас взглянул на них со стороны. Он удивлен: ему совершенно не страшно. И тут до него доходит.

– Я приношу тебе тело свое, – шепчет он, и она заталкивает его в себя. По лицу его влажно скользят губы, и свет перед глазами меркнет.

Она раскидывается на кровати, как большая кошка, – и зевает.

– Да, милый, – говорит она. – Все так.

«Нокия» разражается высокой электронной модуляцией на тему «Оды к радости». Она берет телефон, нажимает клавишу и подносит трубку к уху.

Живот у нее плоский, половые губы – маленькие и плотно сомкнутые. На лбу и на верхней губе выступили крохотные капельки пота.

– Да-а? – мурлычет она. А потом: – Нет, дорогуша, его здесь нет. Он ушел.

Она отключает телефон перед тем как навзничь упасть на кровать в темно-красной комнате, потом еще раз потягивается, закрывает глаза и засыпает.