Текст книги "Задушевный разговор"

Скорый поезд

Громко стучали колёса пассажирского поезда. Не совпадая с их тактом, бешено колотилось сердечко Риты. Она умилённо смотрела на спящего сына. Ритина мать на верхней полке беспокойно ворочалась, пытаясь заснуть. События прошлой недели вывернули жизнь наизнанку. Они возвращались домой.

…Рита задумалась: почему папа её сына так поступил? Перед глазами открылась дверь в длинный коридор прошлого, и женщина понеслась по тоннелю памяти, опять очутилась в деревне. Она только-только приехала на весенние каникулы к тёте Марусе, сестре мамы. Вечером вместе с двоюродной сестрой, возвращаясь с танцев, Рита увидела его. Согнувшись знаком вопроса, парень прямо на дороге разбирал мотоцикл. Девочки хотели обойти стороной ремонтника, но он, напугав их, резко выпрямился:

– Соседка, может, познакомишь нас?

Смышлёные бирюзовые глаза встретились с растерянными чёрными горошинами Риты. Он протянул ей запачканную руку:

– Эдуард. Можно просто: Эд.

…Юноша и девушка словно попали в магнитное поле. Эдуард скромно ухаживал за своей избранницей. Казалось, что сама Любовь, захватив в свои объятия, усадила их на пушистое облако счастья.

Осенью Эдуарда призвали в армию. Созванивались редко, поэтому писали письма. Угольком одиночества царапала девушка по бумаге, описывая щемящую тоску. Последние дни тянулись, как долгая северная ночь. Но она дождалась! Эдуард приехал в первых числах декабря. Счастливая пара не расставались ни на минуточку. Он возмужал. Короткий ёршик белёного льна на голове добавлял юноше шарма. В бирюзовых глазах появились искорки, какие-то еле уловимые чертовщинки. Греческий нос, узкие губы… Девушка уступала избраннику. Она как дюймовочка – хрупкая тростиночка, симпатичная, невысокая и бледная – в чём только душа держалась? Но счастливая! В тёмных глазах сверкали салюты радости: ей казалось, что Бог, наконец, и на неё внимание обратил. Она ликовала:

– Сквозь открытое оконце в душу заглянуло солнце. Заглянуло и осталось, с милым чтоб не расставалась.

Молодые попробовали жить в городе. Промыкавшись три месяца по разным съёмным квартирам, решили жить в деревне. К тому времени молодая чета уже ждала пополнение. Лето выдалось на удивление жарким. Смена климата и беременность давали о себе знать: будущая мама плохо себя чувствовала, часто теряла сознание. Свадьбу запланировали на июль. К этому времени решили отремонтировать ветхий дом бабушки Эдуарда, в котором давно никто не жил. Рита радовалась, как маленький ребёнок: ей хотелось скорей навести свой порядок. Дом был просторный. В середине его белой медведицей стояла русская печь. Перегородка отделяла кухню от комнаты. Одно огорчало: жених постоянно пропадал на работе. Он устроился в совхоз шофёром.

На помощь приехала мама Риты, которая быстро организовала ремонтную бригаду. Деревня для неё – дом родной: здесь родилась и выросла. Ей помогали и одноклассники, и родственники, и даже директор совхоза свою помощь предложил, от чего, конечно же, никто не отказался. Сама же, как богатая купчиха, позаботилась о приданом. Съездила в город, купила не только продукты на свадьбу, но и обстановку: стенку, кухонный гарнитур, стиральную машинку. Как-то раз она вскользь обмолвилась: если что-то в жизни пойдёт не так, то она и дочь, и мебель заберёт к себе на север. Тогда никто не мог даже предположить, что слова окажутся пророческими.

– Дал Бог счастья на минутку, не сумела удержать, – шевелила губами молодая мама.

В середине сентября появился малыш, похожий на папу, как его фотография. Оказалось, что в роддоме ребёнку занесли инфекцию стафилококка. Малыша срочно госпитализировали в область. В три недели мальчику под наркозом чистили кость левой ножки. Через неделю процедуру повторили, но наркоз ребёнок мог не перенести, поэтому обошлись без него. Душа у Риты сжалась в спичечную головку, она и сама становилась прозрачной тенью. Изнывая от безысходности, твердила, что должна всё выдержать. В октябре приехала с севера мама, которая, как маятник часов, моталась между деревней и больницей: то увозила грязные вещи, привозя взамен чистые, то оформляла документы. Однажды она заглянула к подруге, рассказала, что дочь угодила в капкан беды. Та, выслушав, посоветовала заказать сорокоусты о здравии в монастыри. Ритина мама так и поступила. И чудо свершилось: через три дня ответы анализов Виталика показали, что болезнь отступила. Рита не могла дождаться выписки. Ей хотелось, пока мама рядом, просто по-человечески выспаться. Жизнь налаживалась.

Удушающий ком в горле перекрыл дыхание, женщина невольно всхлипнула. Наклонилась к малышу, поправила одеяльце. Тяжёлые мысли грозовыми тучами нависли над головой. Судьба смеялась над её семейной жизнью. Вечером после возвращения из больницы Рита нашла какую-то непонятную иголку, воткнутую в стену на кухне, около вешалки. Она аккуратно взяла непрошеную гостью куском газеты, бросила в печь. Присела на приступок печи и стала ждать супруга. Хотелось узнать, кто был в гостях, пока она лежала в больнице. Эдуард, как всегда, задерживался на работе. Входная дверь крыльца предательски проскрипела, зашевелились ссохшиеся исшарканные половицы, послышались крадущиеся шаги в коридоре, потом открылась дверь в избу. Мужчина, увидев жену, неожиданно остолбенел.

– Где ты был? Зачем иголку в стену воткнул?

На вопросы жены он не стал оправдываться. Не хотел ничего рассказывать, сославшись на то, что она начала накручивать себе невесть что. Вспомнил, как тёща во время свадьбы нашла чужой нож на столе, а теперь ещё какие-то иголки мерещатся…

Когда тётя Риты позвонила директору совхоза и узнала, что Эдуард ни одной ночной смены не работал, были шокированы все. Прижатый к стене неопровержимыми фактами, Эдуард сознался. Оказалось, что он навещал «даму сердца». Когда начинало темнеть, чтобы тётя Риты не увидела его в окно, он с выключенными фарами тихонечко выезжал за околицу деревни. И лишь потом давил на газ, мчался в соседнюю деревню. Под утро возвращался, а через час уходил на работу. Рита вспомнила, что любовница была на свадьбе как родственница мужа.

– Подлый… – невольно произнесла измотанная горем женщина.

Мать Риты спустилась с полки, села рядом и тихо, чтобы не разбудить соседа по купе, проговорила:

– Доченька, слышу, что не спишь. Я вот что подумала. Знаешь, я отправляла записки в монастыри. Один из них находится в Муроме, там поклоняются святым покровителям семейного очага. Может, помощь святых оказала на твоего мужа такую силу?

– Может. Мам, теперь нам с тобой надо думать, как Виталика на ноги поставить. Как хорошо, что ты у меня есть! Ты ведь меня не бросишь? Правда? Мам, мне почему-то кажется, что вся моя семейная жизнь как этот скорый поезд. Осветило в темноте светом мощного прожектора, а я не зажмурилась, подумала, что это настоящая любовь. Но теперь поняла, что просто не на тот поезд села. С мужем я разведусь, ему «жрица любви» дороже, чем родной сын. Я им шлагбаумом на дороге становиться не б уд у.

Мать крепко обняла дочь. Колёса мелодично стучали: «до-мой, до-мой, до-мой, до-мой». Начиналась новая жизнь. От шепотка проснулся сосед, он слышал весь разговор, спустился вниз. Подтянутый, в военной морской форме, коренастый, черноглазый, курносый солдатик протянул руку:

– Давайте познакомимся! Роман.

– Мы не знакомимся в поездах, – строгим взглядом оценив собеседника, ответила за дочь Надежда Петровна.

– Не обижайтесь, – бархатным баритоном настаивал морячок. – Я слышал, что вы за помощью обращались к святым покровителям семейного очага.

– А вам какое дело до нас? – не унималась мать.

– Дорога дальняя, хочется рассказать, кому вы писали свои записки. Моя бабушка много рассказывала о них. Святой князь Пётр и святая княгиня Феврония – муромские чудотворцы. Князь Пётр вступил на престол в 1203 году. За несколько лет до этого он заболел проказой, от которой никто не мог его излечить. Во сне князю было открыто, что его может исцелить дочь пчеловода из деревни Ласковой. Пётр послал в ту деревню своих людей. Когда он увидел Февронию, то полюбил и дал обет жениться после исцеления. Дочь пчеловода вылечила князя и вышла за него замуж. Супруги пронесли любовь друг к другу через все испытания!

Моряк изучающе посмотрел на спутниц. Обе женщины сидели в оцепенении, с широко раскрытыми глазами, внимательно слушали. Рита заинтересовалась:

– Откуда вы знаете их житие?

– Просто я родился восьмого июля, в день поминания святых. В детстве ездил к бабушке в Рязанскую область. Там встретил свою судьбу. Мы долго переписывались… Сейчас невеста поставила мне условие: сможет выйти замуж только после того, как я подробно расскажу ей о святых. Бабушки давно нет, спросить не у кого, вот и ездил в монастырь. Теперь и я хочу поставить ей условие.

– Какое? – обеспокоилась Надежда Петровна.

– Простое, – улыбнулся юноша. – Предложу ей венчаться в монастыре.

– И, что, думаете, согласится? – проявила интерес Рита.

– Куда денется? Мы же с ней любим друг друга.

– Лю-ю-юби-и-им, – эхом повторила Рита, отвернулась к стене.

Разговор прервала проводница:

– Простите, вы просили разбудить, скоро ваша станция.

Дамы начали торопливо складывать вещи.

– Простите ещё раз, – не унимался морячок. – Не хочу быть назойливым, но примите эту крошечную иконочку – подарок моей бабушки. Пусть она поможет вашему малышу, – протянул пожелтевшую старую газету, сложенную несколько раз. Рита недоверчиво взглянула. Парень развернул бумагу и извлёк содержимое.

– Я не могу это взять, бабушка подарила её вам.

– Моя бабушка была очень доброй, сама попросила бы меня помочь вам. Я с чистым сердцем отдаю.

– Спасибо, но мне нечем отблагодарить вас.

– Не понимаю, о чём вы?

Тут вмешалась Надежда Петровна:

– Доченька, это сам Господь хочет тебе помочь, бери.

Рита с мамой терпеливо выхаживали сына: массажи, физиопроцедуры, щадящая гимнастика, усиленное питание. Устали так, будто не одну пятилетку работали без выходных, но ни одна из них никогда об этом даже не обмолвилась, главное – ребёнок! Всё для него! Иконка благоверных Петра и Февронии стояла на полке рядом с детской кроваткой, Рита часто смотрела на святые образы и мысленно просила о помощи.

Через год она с сыном приехала в областную больницу на плановое обследование. Врачи развели руками:

– С таким диагнозом выживает один ребёнок из ста. Чудеса да и только!

2013 год

Семейные корни

Николай спал неспокойно: ворочался, стонал, что-то бессвязно бормотал. Татиана осторожно тронула мужа за плечо:

– Коля, проснись! Тебе опять что-то приснилось?

– А? Что? Который час? – открыл глаза супруг.

– Два часа ночи! Ты опять метался по всей кровати.

– Опять этот сон! – Пожилой мужчина сел, рассеянно огляделся вокруг и, чтобы окончательно проснуться, опустил ноги на холодный пол.

– Ну, всё, хватит! Сколько это может продолжаться?! Надо что-то делать, утром же запишу тебя к врачу.

– Нет. Тут надо разобраться. Не может такого быть, чтобы один и тот же сон преследовал меня всю жизнь! Первый раз дедушка пришёл, когда я был маленьким, спросил: «Что ж ты, внучок, не приходишь проведывать меня?» Вечером принесли письмо без обратного адреса, в конверте лежала чёрно-белая фотография. Потом, когда мы с тобой покинули Россию, переехав жить в Эстонию, умолял вернуться домой, на родину. И вот опять…

Мужчина прошёл в зал, достал из ящика письменного стола то самое фото. Присел на диван и начал молча в тысячный раз внимательно рассматривать образы. В левом углу переднего плана на стуле сидел дед, закинув ногу на ногу. Хромовые, начищенные до блеска сапоги доходили до колен. Пальцы рук на колене сцеплены в замок. Тёмная рубаха-косоворотка, а на голове – высокий картуз. Неширокая ухоженная борода, чуть подёрнутая сединой, закрывала шею, из-за чего лицо казалось вытянутым. Нос прямой, щёки провалились, уголки глаз опущены. Лицо печально, будто выражало скорбь и предчувствие беды неминучей. На соседнем стуле справа от главы семейства – жена Галина. Юбка, кофта, платок на ней чёрные. Сложенные кисти рук ладонями внутрь лежали на коленях, на лице застыла застенчивая улыбка. За отцом – дочь Поликсения, а за Галиной – Мария, мать Коли, сноха дедушки.

– Три Николая в роду – это не шутка! Не знаю, отца в честь кого назвали, а меня точно, что в честь деда!

– Ты что, сам с собой начал разговаривать? – удивилась супруга.

– Понимаешь, сердцем чую, что дед опять что-то хочет рассказать. Да в толк не могу взять, что именно? Холм такой невысокий приснился, будто могила большая. Он сверху стоит, высокий такой, улыбчивый и опять спрашивает: «Что ж ты, внучок, не приходишь проведывать меня?»

– У каждого события есть секреты, о которых простой человек даже не догадывается! Чего сейчас-то твои ребусы разгадывать, поживём – увидим, – успокаивала Татиана.

– Не знаю, – вскочил взволнованный муж. – Может, место захоронения показывал?! Да как же я его найду-то? Мы – в Таллинне, он в Вологодской области покоится.

– Так, давай успокойся. Завтра позвоню сестре, узнаю, может, там что-то изменилось? Теперь другие времена… – Жена пошла на кухню подогреть чайник.

– Да что там может произойти? Архивы до сих пор закрыты. Никому ничего не надо. Сколько раз туда писали? Сколько раз сами ездили в Кадников? Там же только руками разводят. Говорят, что мой дед умер дома, в деревне Кромино, но ты же знаешь, что это не так.

– Тише, тише! Не нужно так громко кричать. Соседи спят, и они не виноваты, что наша проблема оказалась нерешаемой. – Супруга принесла по чашке горячего чая. – Выпей, успокойся, пойдём спать.

Коноваловы испокон веков жили в Кромино. Родители Татианы приехали в деревню работать, отец – директором школы, мама – преподавателем. Николай сразу влюбился в их красивую дочь и стал оказывать ей знаки внимания. Но тесть и тёща, будучи людьми интеллигентными, и зятя хотели видеть образованным. Поэтому парень сначала окончил высшее учебное заведение, а потом пришёл свататься. Работал он на Сокольском целлюлозно-бумажном комбинате начальником цеха. Когда представилась возможность переехать работать в Таллинн на смежный комбинат, он долго сомневался. Но Татиана всё-таки уговорила на переезд…

Раннее тёплое утро. Лучики солнца, пробираясь сквозь замысловатые изгибы веток высоких деревьев, вырисовывали на стене причудливые силуэты. Ночные страхи незаметно рассеялись. Татиана, встав пораньше, позвонила сестре, рассказала о сне мужа и поинтересовалась новостями. Ответ родного человека её обескуражил:

– Как нет? Есть! Представляешь, разрешили открыть архивы. Мне звонила Татьяна Макарова. Ну, ты помнишь? Это та, которая на добровольных началах занимается историей православия в нашем районе.

– Да, наверно, помню.

– Когда сможете приехать? Двадцать шестого ноября вам надо быть в России.

– Зачем?

– Макарова сказала, что в этот день произошли страшные события. В этот день было расстреляно много людей, и не просто советских граждан, а священнослужителей.

– Ты думаешь, что и дедушку Николая тоже расстреляли в этот день?

– Не знаю, приезжайте, и обо всём расспросим её.

– Ну, хорошо! До встречи!

Душа трепетала и просилась домой, дорога извивалась нескончаемой шёлковой лентой. Николай постоянно горестно вздыхал и немало был удивлён тем, что светофоры на протяжении всего пути мигали зелёным цветом. На малую родину супруги прибыли в назначенный день и час. Татиана позвонила сестре и уточнила, куда подъехать.

День стоял солнечный и морозный! Выпавший снег уже не таял. На долгожданное мероприятие собралось много народу. Митинг начался с небольшим опозданием.

– Сегодня православная церковь отмечает день памяти святителя Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского. Но немногие знают, что этот день знаменателен трагическими событиями. В 1937 году здесь, около города Кадников, были расстреляны двадцать девять человек церковнослужителей, – вёл проповедь настоятель храма Вознесения Господня.

…Дедушка Николая мог быть одним из них, но… За день до этого события он лежал на жёстких нарах, наскоро сколоченных из неотёсанных досок, и, закрыв глаза, мысленно вопрошал:

– Господи! Что творится в России? Да неужто ты не видишь эти бесконечные бесчинства? Почто попускаешь надругаться над православными? Долго ли всё это будет продолжаться?

В подвале было холодно и темно. Люди, пытаясь хоть как-то согреться, лежали вплотную друг к другу. Ноябрь – зябкое, хмурое время года на севере. Ночами крепко подмораживало. А днём ветер, пригибающий деревья к земле, подхватывал последние почерневшие листья и беспорядочно раскидывал их на остывшую землю, потом невесть откуда притаскивал тяжёлые свинцовые тучи. Крупные ледяные дождевые капли быстро скатывались по деревянной дранке крыши и с шумом падали вниз. От отсыревших фуфаек и сапог исходил жуткий смрад, но арестованные не обращали на это внимания: сушиться всё равно было негде. Подвал не отапливали, да и к чему всё это? Находившиеся здесь люди прекрасно понимали, что их дни давно сочтены. Каждое утро кого-то недосчитывались: кто сам умирал, кого ночью уводили на расстрел. Но это не самое страшное, куда хуже были эти бесконечные, изнуряющие, многочасовые допросы. Молодой, въедливый, уверенный в себе лейтенант НКВД не выбирал изощренных методов, у него было всё предельно ясно и просто.

Николай Михайлович с болью в душе вспомнил события минувшего дня: после очередного удара палкой по голове он потерял сознание. Очнувшись, мутными глазами снизу вверх посмотрел на молодого человека, который продолжал задавать одни и те же вопросы, он требовал выдать врагов Советской власти и подписать документы о раскрытой враждебной деятельности против государства.

– Папаша, разве ты не понимаешь, что молчание тебе дорого обойдётся?!

– Какой я тебе папаша? – еле ворочая языком, ответил Николай Михайлович. На семьдесят пятом году жизни выносить такие издевательства было очень тяжело и обидно. – Разве бы родного отца так зверски палкой бил по голове?

– Да, убил бы, – процедил сквозь зубы лейтенант с побагровевшим вдруг лицом, пальцами правой руки дотронулся до оставшегося на всю жизнь шрама на лбу, и, видимо, что-то вспомнив из своей жизни, он метнулся к письменному столу, вытащил из пачки, лежащей на углу столешницы, папиросу, нервно прикурив, отвернулся к окну. Сделал несколько глубоких затяжек, вздохнув с досадой, взял себя в руки, развернулся к пленному, лицо уже обрело естественный цвет. Продолжил металлическим голосом: – Почему ты не отдавал ключи от храма? Что ты пропагандировал односельчанам? Кто тебе помогал? Имена, явки, пароли?..

– У свирепых родителей обычно вырастают добросердечные дети, – жалостливо поднял было руку в сторону шрама бывший староста храма, да вовремя опомнившись, погладил большую шишку на своей голове.

– Да откуда тебе знать? Живёшь в своей глухой деревне и думаешь, что весь мир прекрасен? В городе всё по-другому! Нет, только от добрых родителей рождаются добрые дети, – повысил голос. – Кто тебе помогал? Имена, явки, пароли?

– Бог с тобой, какие помощники?

– Рассказывай, что скрывал под сводами храма? Серебро? Золото? Деньги? Почему не хотел там организовать склад зерна или, по крайней мере, клуб для колхозников?

– Не мог я позволить безбожникам глумиться в святом месте.

– Да разве ты не понимаешь, что Советская власть всё равно осуществит задуманное? – Сделав небольшую паузу, сощурив и без того узкие глаза, продолжил: – После того, как тебя расстреляют!.. А так мог бы работать сторожем.

– Не мог! – оборвал арестованный. – Глаза Богородицы не позволили бы мне работать сторожем, она всегда очень строго смотрела на меня с иконы.

Николай Михайлович вспомнил, как однажды батюшка предложил ему помогать при службе, а через год сделал старостой храма. Возможно, это и был промысел Богородицы?! Да разве она могла прочитать его мысли и желание как можно чаще и дольше бывать в храме! «Ради этого и жизнь положить не жалко!» – подумал тогда он, и мысли оказались пророческими… Конечно, его предупреждали, чтобы не сопротивлялся, оставил храм, бросил имущество на разорение вандалам. Но как он мог это сделать?! Он же не преступник! Он просто служил Господу. И что бы ни случилось, он должен был принять спокойно: на всё Божья воля! Ведь сам Христос за нас жизни не пожалел! И прошептал:

– Помоги, Господи! Укрепи в вере! Помоги мне вынести тяготы, посланные судьбой!

– Что ты там бормочешь? При чём тут глаза? Ты в своём уме? Может, ты помешался рассудком за время, что у нас в гостях находишься? – ёрничал служивый.

– Не в гостях я здесь, – печально вздохнул Николай Михайлович.

– Точно! Не в гостях. – Лейтенант сел за стол, ткнул пальцем в дело и начал нарочито громко читать: – Николай Михайлович Коновалов, тысяча восемьсот шестьдесят третьего года рождения, староста храма Святого Леонтия Ростовского… – Он поднял взгляд. – Правильно?

Пожилой человек опустил голову в знак согласия.

– Ты в числе полутораста человек выступал на митинге против закрытия храма? Так?

– Совершенно верно!

– Только за это тебя уже можно осудить по статье пятьдесят восемь к десяти годам лишения свободы. Так что тебе ещё долго гостевать придётся.

– Недолго. – У Николая начался сильный приступ кашля.

Военный подождал, пока арестованный успокоится, строго спросил:

– Отвечай по существу вопроса: зачем вредил Советской власти?

– Молодой ты ещё, не понимаешь, что надо позаботиться о душе.

– Ты мне тут не тыкай. Я при исполнении! – взревел лейтенант. – И не надо своим грязным пальцем в моей душе дырку расковыривать. Религия – опиум для народа!

– Нахватался красивых слов, а того не знаешь, что без веры человек на земле подобен зверю обездоленному, мается, скитается, а покоя найти не может, вот и срывается на окружающих от собственного бессилия.

– Молчать! – резко вскочил со стула военный. Бывший староста, как провидец, добрался до самой сути: под маской жестокости молодой человек скрывал ранимую душу, всем сердцем ненавидя собственного отца за постоянные зверские издевательства, он с нетерпением ждал появления на свет первенца, чтобы всю нерастраченную любовь отдать сыну, ну или дочке.

Арестованный до скрежета зубов стиснул дёсны, но опять начался сильнейший приступ кашля.

– Хватит кашлять! – нервно замаршировал вдоль кабинета лейтенант.

Успокоившись, Николай Михайлович тихо произнёс:

– Мы дети Божьи! И каждый из нас перед Богом будет отвечать за свои грехи. Твой отец за его поступки будет отвечать, не беспокойся; за то, что сына обижал, тоже ответит. А вот ты за поступки отца не несёшь ответственности. Пойми, что жизнь – это радость, которая похожа на радугу! Понимаешь, только беда сеет вокруг себя черноту, а радость не может быть одного цвета. Если человеку кажется, что всё вокруг серое, значит, очерствела душа. Вот возьми ломоть хлеба, положи на стол – через день засохнет, а через три жёстким станет, как камень. А оберни его в холщовую тряпицу да спрячь за пазуху – так неделю мягким будет, да и сердце согреет теплом земли родной. – Лицо христианина засветилось благоговением. – Нужно жить и дорожить каждой минутой, проведённой здесь, на земле. Там, – староста поднял указательный палец вверх, – мы все будем, кто раньше, кто позднее. Главное, что ты после себя оставишь, какую память? Умереть за веру православную не страшно! Внуки али правнуки продолжат начатое мною дело! А что ты оставишь после себя: палку для битья да проклятия на семь поколений вперед?

– Дед, не выводи меня из себя! Моя жизнь – тебе по боку, понял?

– Ну, вот и до деда дождался, – через силу улыбнулся старик. – Понял, внучок, ещё бы не понять. За Россию-матушку сердце исстрадалось, что с ней будет дальше?!

– Всё будет хорошо: власть – народу, землю – крестьянам! Гимн слышал: «…Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем»?

– Не может лодырь-шаромыжник стать господином, он себя-то не в силах прокормить, не то что взять ответственность за других. А без веры как жить-то будете?

Дверь с шумом распахнулась, работник прокуратуры принёс документы, положил на стол:

– Ознакомься, после допроса обсудим.

Лейтенант торопливо скользил глазами по листу, внимательно прочитав приговор, объявил:

– Тебя с этими священнослужителями тридцатым расстрелять можно было бы, да погожу.

– На всё воля Божья!

– Ты из себя мученика-то не корчи, видал я здесь всяких. Конвой! Уведите!..

Холодная северная зима для больного человека тянулась мучительно долго. Страшный 1937 год завершён. В потаённых уголках сердец арестованных ютилась крохотная надежда на улучшение условий содержания и питания, но нет. 1938 год волочился так же печально, как и предыдущий. Одно радовало, что в подвал поставили печь-буржуйку и лейтенант, по каким-то своим соображениям, перестал бить репрессированных палкой по голове. Арестованные вполголоса переговаривались, будто бывший староста храма что-то такое сказал военному, что тот стал человечнее относиться не только к служителям церкви, но и к политическим.

У Николая Михайловича начавшаяся осенью болезнь развивалась с нарастающей силой. Вечером он тщетно пытался заснуть: донимал удушающий кашель, силы покидали когда-то крепкого, выносливого крестьянина. Как-то раз он на минуточку забылся, и сразу перед глазами поплыли картины детства: добрые, уставшие руки отца и ласковый взгляд матери, подающей краюху тёплого каравая. Он словно вдыхал этот дурманящий, немного кисловатый аромат свежего хлеба. Семья Коноваловых жила совестливо, по Божьим заповедям, славилась трудолюбием и крепкими устоями. Первая любовь, жена Николая, – спокойная, белокурая Аннушка. Сколько счастья и радости подарила она ему! Какая участь теперь ждёт их детей: Марию, Николая и Поликсению? Не будут ли они наказаны властью за веру отца? Судьба уже преподнесла им первое испытание – раннюю смерть матери.

Арестованные с нетерпением ждали прихода весны и тепла. Мартовское солнышко уже высоко поднималось в небесную синь. Синицы и воробьи весело порхали меж веток деревьев. В подвале священнослужители держались отдельной группой. Они отличались от других арестованных силой духа, спокойным взглядом, уравновешенным поведением. Удивительные люди! Николай Михайлович был счастлив общаться с ними! Кто-то толкнул его в спину и протянул кружку горячего кипятка:

– Согрейся, брат!

Зубы судорожно стучали по кружке, – наверно, был сильный жар. Перед глазами вставал кроминский бор, где собирали много брусники, а за ним на болоте клюкву. Девчонки Коноваловы славились тем, что ягоды собирали быстро, чисто, аккуратно. По другую сторону от деревни Кромино стоял храм. С малых лет у Николая захватывало дух от его величия и красоты. Он с удовольствием ходил на богослужения и оставался в храме до самого закрытия.

Как же сильно болела голова и ломило кости! Николай Михайлович переживал: «Лида, Лидочка, Лидия! Ты – ангел хранитель моей семьи! После смерти Аннушки стала моим деткам второй матерью. Как ты сейчас? Простишь ли меня за то, что пришлось тебя оставить одну в это трудное время? Прости! Простите и вы, Машенька, Николай и Полинка, за то, что я не смог отказаться от своей веры, от церкви и предпочёл умереть в этом холодном бараке. Поверьте, не смог бы я жить сытно с вечными угрызениями совести. Трудно вам будет без меня! Но мы же не одни, с нами Бог! Я уже вижу то время, когда мой внук или правнук спешит по тропинке к храму. Идёт праздничная служба, может, пасхальная, и он встаёт у входа, продаёт людям свечки и принимает записочки…»

– Упокой душу раба твоего новопреставленного Николая, – тихо молились священнослужители.

Вдруг один из них заметил, что из-под тюфяка, где лежал Николай, торчит краешек бумаги. Он подошёл ближе, попробовал вытащить.

– Ой, тут фотокарточка Николая с женой и детьми, – перевернул тыльной стороной вверх. – Мужики, тут что-то написано, прочитайте, я неграмотный.

– Да, и точно. Смотри, что написано, – подошёл сосед по нарам. – «Простите меня за всё. Деревня Кромино».

– Надо бы как-то сообщить родным и карточку передать.

– Завтра попробуем с охранником поговорить…

Работники администрации города Кадников рассказали родным Николая Михайловича Коновалова, что он умер в Кадниковской тюрьме от тяжёлой болезни в марте тысяча девятьсот тридцать восьмого. Прах его покоится здесь, в общей могиле. Внук, сердечно поблагодарив всех, впервые поклонился месту захоронения своего дедушки, положил цветы и подумал: а именно это место ему и приснилось! Вслух сказал:

– Очень важно помнить свои корни… В лице этих мучеников мы находим заступников земли Вологодской и всей нашей необъятной России…

Мероприятие закончилось, и люди, не торопясь, начали расходиться в разные стороны. Татьяна Макарова дёрнула за рукав Николая Коновалова:

– Это письмо с фотокарточкой вам в деревню прислала моя мама.

– Как?! – удивился мужчина.

– Да просто… Мама была пионеркой, отец работал охранником в тюрьме, он не умел ни писать, ни читать. Его священнослужители попросили отправить фотокарточку домой, когда вашего деда похоронили, они её под матрасом нашли.

Николай строго посмотрел на женщину:

– Отчётливо помню тот день и то, что на конверте почерк был другой, будто детский. Оказывается, письмо отправили через восемь лет после смерти дедушки.

– Отец очень боялся сам попасть в тюрьму, поэтому спустя годы попросил маму написать адрес на конверте. А письмо отвёз в Вологду, там и бросил в почтовый ящик.

– Точно! Мы тогда долго гадали, почему письмо пришло не из Кадникова. – Он вытащил из потайного кармана фотографию, перевернул. – «Простите меня за всё. Деревня Кромино».

– Ну вот, видите, если просил прощения, значит, уже прощался с вами.

– А почему раньше не рассказала об этом? Мы же столько раз встречались.

– До сих пор остался какой-то необъяснимый страх того времени, – посмотрела в сторону могилы Татьяна. – Папа маме рассказывал, что Николая Михайловича очень уважали. Он был добрым, отзывчивым человеком. Хотел, чтобы его внуки или правнуки продолжили его дело.

– Он оказался провидцем, в память о дедушке я занялся восстановлением храма Святителя Леонтия Ростовского в селе Великий двор.

2018 год