Текст книги "Перед падением"

Сироты

ЭЛЕОНОРА ХОРОШО ПОМНИТ ВРЕМЯ, когда они были девочками. У них с Мэгги не имелось ничего такого, что принадлежало бы только одной. Все было общим: расческа, платья, полосатое и в горошек, тряпичные куклы – Энн и Энди. Девочки часто сидели вдвоем в ванной комнате фермерского дома перед зеркалом, расчесывая друг другу волосы. Из гостиной, где был включен проигрыватель с детскими пластинками, доносилась музыка, а из кухни слышался шум, свидетельствующий, что отец готовит. Мэгги и Элеонора Гринуэй, восьми и шести лет, или двенадцати и десяти, слушали одни и те же диски и влюблялись в одних и тех же мальчиков. Младшая, Элеонора, благодаря светлым волосам походила на эльфа. Мэгги обожала кружиться с лентой в руках до тех пор, пока ее не начинало пошатывать. Элеонора, глядя, как она танцует, радостно смеялась.

Элеонора никогда не думала о себе отдельно от Мэгги. Для нее словно не существовало слово «я». Все свои фразы она начинала со слова «мы». Потом Мэгги стала посещать колледж, и Элеоноре пришлось учиться существовать в одиночку. Она на всю жизнь запомнила, как тоскливо ей было в первый трехдневный уик-энд, когда слонялась по комнате в полной тишине. Элеоноре казалось, что крохотные жучки одиночества проникают в ее кости, и от этого у нее неприятно зудели руки и ноги. А в понедельник, когда она пришла в школу, у нее впервые возникла мысль познакомитсья близко с кем-то еще, кроме сестры. К пятнице она уже дружила с Полом Эйблом. А когда через три недели они поссорились, переключилась на Дэймона Райта.

Главное для нее было – никогда больше не оставаться одной.

Когда Элеонора стала взрослой, в ее жизни стали появляться, сменяя друг друга, самые разные мужчины. С Дугом она познакомилась три года назад в Виллиамсбурге. Ей к тому моменту исполнилось двадцать семь, она имела временную работу в нижнем Манхэттене и занималась йогой по вечерам. Жила Элеонора в трехэтажном доме без лифта в Кэррол-Гарденс, в квартире с еще двумя девушками. Последняя ее любовь, молодой человек по имени Хавьер, бросил Элеонору неделю назад. Разрыв произошел после того, как она обнаружила пятна помады на его трусах. С тех пор девушка почти беспрерывно рыдала. Подружки наперебой твердили Элеоноре, что ей следует какое-то время побыть одной. То же самое говорила и Мэгги. Но Элеонора, слушая ее, снова чувствовала тот самый мерзкий зуд в костях, который запомнился ей на всю жизнь.

Она провела выходные с Мэгги и Дэвидом. Предполагалось, что Элеонора поможет им с детьми, но на деле она два дня пролежала, глядя в окно и стараясь не расплакаться. Еще через два дня Элеонора в обществе нескольких коллег по работе оказалась на вечеринке в безалкогольном хипстерском баре. Там-то она и обратила внимание на Дуга. У него была густая борода, а одет он был в комбинезон. Ей понравились лучики морщинок, которые появлялись в уголках его глаз, когда он улыбался. Дождавшись момента, когда незнакомец подошел к стойке за очередным напитком, Элеонора заговорила с ним. Дуг сообщил ей, что он писатель и избегает работы, устраивая для своих друзей-гурманов обеды у себя дома. Он также рассказал о своей квартире и множестве хитроумных кухонных устройств. Есть там даже такие экзотические вещи, как машинка для изготовления домашней лапши и трехсотфунтовая винтажная кофеварка, которую он восстановил своими руками. Выяснилось, что в прошлом году Дуг стал делать даже собственную колбасу, закупая мясо в какой-то лавке в Гованусе. При изготовлении продукта важно избегать повышенной влажности фарша и не дать завестись в нем бактериям, вызывающим ботулизм. После этого вступления Дуг пригласил Элеонору отведать финальное изделие. Она заявила: это слишком рискованно.

Потом Дуг поведал ей, что пишет большой роман об Америке, который, впрочем, может оказаться макулатурой. Они с Элеонорой пили безалкогольное пиво «Пабст», не обращая никакого внимания на других участников вечеринки. Еще через час Элеонора отправилась вместе с Дугом к нему домой, где обнаружила, что он даже летом спит под фланелевыми простынями. Интерьер его квартиры был странным – такая обстановка могла быть в доме как у лесоруба, так и у выжившего из ума ученого. В одной из комнат стояло старое зубоврачебное кресло, которое Дуг любовно восстанавливал. На одном из подлокотников кресла был укреплен небольшой телевизор. В обнаженном виде Дуг походил на медведя, от которого пахло пивом и опилками. Лежа в постели под ним, у Элеоноры было такое впечатление, что она отсутствует, а Дуг занимается любовью с ее тенью.

Он сказал, что иногда обстряпывает не вполне законные делишки и слишком много пьет. «Эй, я тоже», – ответила Элеонора, и оба рассмеялись. Правда, однако, состояла в том, что на самом деле пьяницей ее назвать было никак нельзя, а вот Дуг действительно серьезно выпивал. Про свой роман он вспоминал нечасто и почти всегда по ночам. В эти моменты он испытывал приступы ярости и жалости к себе. Проснувшись вся в поту под фланелевой простыней, Элеонора не раз наблюдала, как он в бешенстве с треском отрывает планки от своего стола. Им служила дверь, положенная плашмя на козлы для распилки бревен.

Впрочем, днем Дуг был вполне мил. Он имел множество друзей, которые заглядывали в гости в любое время, так что у Элеоноры почти не было шансов даже ненадолго остаться в одиночестве. Дуг в таких случаях бросал любое занятие – он обожал, по его выражению, немного развеяться. А уж если речь заходила о какой-то кулинарной авантюре, он был готов на все – например, немедленно отправиться на Орчард-стрит за косточковыдавливателем для вишни или ехать куда-нибудь в Куинс покупать козлятину у каких-то гаитянцев. Он был настолько деятельным и энергичным, что Элеонора не успевала соскучиться, даже когда Дуг задерживался где-нибудь допоздна. Через месяц она переехала в его квартиру. Теперь, если ей когда-нибудь становилось одиноко, она надевала одну из рубашек Дуга и, сидя на полу в кухне, ела остатки его стряпни.

Через какое-то время Элеонора получила лицензию массажистки и стала работать в элитном бутике в Трибеке. Ее клиентами были кинозвезды и банкиры, вполне дружелюбные люди, которые давали ей щедрые чаевые. Дуг тем временем пробавлялся случайными заработками. Один его приятель занимался созданием ресторанных интерьеров и платил Дугу за то, чтобы тот искал и, найдя, восстанавливал старинные кухонные печи. Элеоноре казалось, что они с Дугом счастливы и живут той жизнью, какой и должны жить современные молодые пары.

Она познакомила Дуга с Дэвидом, Мэгги и их детьми, но сразу же поняла, что ему неприятно находиться в обществе такого успешного и богатого мужчины, как муж ее сестры. Обед проходил в столовой таунхауса Уайтхедов. При наличии детей организовать подобную трапезу было куда легче, чем пикник на свежем воздухе. Стол был рассчитан на двенадцать персон. Элеонора наблюдала за тем, как Дуг, выпив бокал французского вина, внимательно разглядывает кухонную технику – плиту на восемь конфорок фирмы «Вольф», дорогую морозильную камеру. В его взгляде она прочла зависть и презрение: «Вы можете позволить себе купить все эти хитрые штуковины, но талант, который нужен, чтобы со знанием дела ими пользоваться, не купишь». В метро на обратном пути Дуг обрушился на мужа сестры Элеоноры с яростной критикой, назвав его «сладеньким республиканским папенькой», и всю дорогу вел себя так, словно Дэвид их каким-то образом унизил, показал, что они ему не ровня. Элеонора ничего не могла понять. Она полагала, что ее сестра счастлива, Дэвид очень мил, а их дети – просто ангелы. Нет, Элеонора не разделяла политические взгляды своего зятя, но вовсе не считала его плохим человеком.

Что же касается болезненной реакции Дуга на чужое благополучие, то она была типичной для бородатых мужчин без определенных занятий. Богатство они осуждали и презирали, даже если сами к нему стремились. Дуг пустился в длинный монолог, которого хватило на всю дорогу до их с Элеонорой жилища на Уайетт-авеню. Он говорил о том, каким ужасным стал мир из-за таких типов, как Дэвид Уайтхед, способствующих распространению экстремизма и ненависти.

В конце концов Элеонора заявила, что не хочет больше его слушать, и улеглась спать на диване.

Они поженились и вскоре переехали в северную часть штата. Дуг вместе с друзьями решил открыть ресторан в Кротон-он-Хадсон. Идея состояла в том, чтобы построить заведение с нуля. Однако денег для проекта было мало, и один из приятелей Дуга в последний момент дал задний ход. Другой без особого энтузиазма повозился со строительством с полгода и сбежал обратно в Нью-Йорк, после того как спутался с местной школьницей и она забеременела. Теперь недостроенный ресторан, точнее кухня и несколько облицованных плиткой прямоугольных сооружений, медленно разрушаются, находясь в озерце стоячей воды.

Дуг иногда ездит туда на своем пикапе, но лишь затем, чтобы, глядя на развалины, напиться. Иногда, впрочем, он прихватывает с собой портативный компьютер и, поймав момент, когда на него вдруг накатывает вдохновение, некоторое время работает над своим романом. Но такое случается нечасто. Договор аренды истекает в конце года, и если Дуг не сможет превратить полуразрушенные строения в действующий ресторан, что уже практически невозможно, участок будет потерян, как и вложенные в проект деньги.

В какой-то момент Элеонора предложила попросить десять тысяч долларов взаймы у Дэвида на завершение строительства. Дуг в ответ плюнул ей под ноги и разразился длинной злобной тирадой, смысл которой сводился к тому, что Элеоноре, судя по всему, тоже следовало выйти замуж за какого-нибудь богатого ублюдка, как это сделала ее чертова сестра. Ночью он не пришел домой ночевать, и Элеонора, лежа в кровати, почувствовала, как в ее костях снова зашевелились мелкие жучки одиночества, вызывая невыносимый зуд.

Долгое время казалось, что союз Элеоноры и Дуга станет таким же, как большинство подобных браков – так и не зацветшим домашним растением, засохшим и погибшим из-за нехватки денег и краха радужных иллюзий.

А затем Дэвид, Мэгги и их дочь Рэйчел погибли, и на Элеонору с Дугом обрушилось немыслимое богатство.

Через три дня после авиакатастрофы они сидят в конференц-зале на верхнем этаже здания, по адресу: Парк-авеню, 432. Дуг после долгих препирательств все же согласился надеть галстук и причесать свою шевелюру. Но борода его по-прежнему оставалась похожей на спутанный веник, и Элеоноре казалось, что Дуг уже дня два не принимал душ. На ней – черное платье и туфли на низком каблуке. В руках она сжимает маленькую сумочку. Ей не по себе от вида целой группы адвокатов, расположившихся прямо перед ней. Процедура оглашения завещания, которая проводится лишь в случае смерти завещателя, неопровержимо свидетельствует о том, что родственники Элеоноры действительно погибли.

Выжившего в катастрофе мальчика они с Дугом оставили с матерью Элеоноры. Перед их отъездом малыш выглядел таким одиноким и несчастным, что у Элеоноры защемило сердце. Прощаясь, она не удержалась и обняла его. Мать успокоила дочь, сказав, что все будет хорошо. Элеонора, садясь в машину, изо всех сил убеждала себя в том же самом – в конце концов, Джей-Джей ведь приходился ее матери внуком.

По дороге Дуг без конца спрашивал, сколько, по ее мнению, денег они получат. Элеонора же объясняла ему, что это не их деньги, а Джей-Джея. Речь идет о создании трастового фонда, и она как попечитель ребенка сможет тратить из фонда лишь ограниченные суммы – опять-таки в интересах мальчика, но не в своих и не Дуга. «Конечно, конечно», – говорил Дуг и кивал. Однако машину он вел очень нервно и за полтора часа пути успел выкурить полпачки сигарет. Похоже, Дуг был уверен, что он выиграл в лотерею и что ему вот-вот вручат чек с призовой суммой.

Глядя в окно машины, Элеонора вспоминала, как она впервые увидела Джей-Джея в больнице. Ей припомнилось, что за десять часов до этого зазвонил телефон, сообщили о пропаже самолета, в котором летела сестра. Закончив разговор, она долго сидела в кровати, держа в руке телефонный аппарат. Рядом с ней громко храпел спавший на спине Дуг. Глядя в окно, Элеонора просидела так до самого рассвета. Потом позвонили еще раз, и мужской голос сообщил, что ее племянник жив. «Только он?» – спросила она. «На данный момент о других ничего не известно. Но мы ведем поиски». Элеонора разбудила Дуга и сказала, что им надо ехать в больницу на Лонг-Айленде. Тот поинтересовался: «Прямо сейчас?»

Элеонора рывком тронула машину с места еще до того, как Дуг, не успевший толком застегнуть штаны и рубашку, захлопнул дверь со своей стороны. Она рассказала ему, что самолет упал где-то в океане, а один из пассажиров сумел проплыть несколько миль, держа на себе мальчика, и добрался до берега. Элеоноре хотелось, чтобы Дуг успокоил ее, сказал, если мальчик и еще один пассажир выжили, то и другие, скорее всего, тоже. Но он этого не сделал. Вместо этого ее муж то и дело спрашивал, не могут ли они где-нибудь остановиться, чтобы выпить кофе.

Все остальное сохранилось в памяти Элеоноры плохо, в каком-то смазанном виде. Она помнила, как затормозила машину рядом с приемным покоем больницы и выскочила из нее в панике, как искала нужную палату и как стиснула мальчика в объятиях. Спасший ребенка мужчина, лежавший в кровати рядом с Джей-Джеем, остался для Элеоноры всего лишь неясной фигурой, неким голосом, обладателя которого она толком не рассмотрела – может, из-за ярких лучей светившего в окно солнца. Адреналин в ее крови в это время просто зашкаливал. Жизнь вдруг повернулась к ней совершенно неожиданной стороной – она попала в центр внимания множества людей. Над волнами летали вертолеты, океан бороздили военные корабли – и все это имело отношение к ней, хотя и косвенное. За всем происходящим наблюдали миллионы телезрителей, и жизнь самой Элеоноры внезапно тоже стала объектом пристального интереса. Детали ее биографии обсуждались множеством совершенно незнакомых людей.

И вот теперь она сидит в конференц-зале, сжимает пальцы в кулаки, чтобы справиться с волнением, и пытается улыбаться. Сидящий напротив Элеоноры человек по имени Ларри Пэйдж отвечает ей улыбкой. Рядом с ним расположились еще четверо юристов – двое справа, двое слева. Двое из них мужчины, двое – женщины.

– Видите ли, – говорит Ларри, – у нас еще будет достаточно времени для того, чтобы обсудить все возможные детали. Эта встреча организована для того, чтобы дать вам общее представление о том, что Дэвид и Мэгги завещали своим детям.

– Разумеется, – отвечает Элеонора.

– Ну и сколько же это? – спрашивает Дуг.

Элеонора под столом пинает его по голени. Мистер Пэйдж хмурится. Он привык к тому, что, когда речь идет о серьезных деньгах, разговор развивается в соответствии с определенным ритуалом и ведется в совершенно определенном, слегка небрежном тоне, исключающем подобные прямые вопросы.

– Как я уже объяснил, – говорит он, – супруги Уайтхед создали в интересах детей трастовый фонд, разделив его пополам. Но поскольку их дочь…

– Рэйчел, – подсказывает Элеонора.

– Верно, Рэйчел. Так вот, поскольку Рэйчел среди выживших в авиакатастрофе нет, весь фонд целиком переходит к Джей-Джею. В него включено все недвижимое имущество – таунхаус в Манхэттене, дом на Мартас-Вайнъярд и особняк в Лондоне.

– Где? В Лондоне? – снова встревает Дуг.

– Кроме того, – продолжает мистер Пэйдж, не обращая внимания на его реплику, – в завещании выделены крупные суммы в наличных деньгах и активах на нужды целого ряда благотворительных организаций. Примерно тридцать процентов от общего объема портфеля. Остальное пойдет в фонд Джей-Джея. Доступ к деньгам он будет получать поэтапно на протяжении следующих сорока лет.

– Сорока лет, – повторяет Дуг и хмурится.

– Нам ничего не нужно, – говорит Элеонора. – Это его деньги.

Теперь уже Дуг пинает ее под столом.

– Вопрос не в том, что вам нужно, а что нет, – говорит юрист. – Речь идет о выполнении завещания супругов Уайтхед. Мы все еще ждем официального извещения об их смерти. Однако в сложившейся ситуации я бы хотел высвободить некоторую часть наследства уже сейчас.

Одна из женщин, та, что сидит по левую руку от Ларри Пэйджа, вручает ему хрустящий манильский конверт. Он открывает его. Внутри лежит всего лишь одинокий лист бумаги.

– Если исходить из его нынешней рыночной цены, – говорит Пэйдж, – стоимость фонда составляет сто три миллиона долларов.

Сидящий рядом с Элеонорой Дуг издает такой звук, словно кто-то сдавливает ему гортань. Лицо Элеоноры вспыхивает. Она смущена алчностью, которую так явно демонстрирует ее супруг, и знает, что если посмотрит на Дуга в эту секунду, то увидит на его лице дурацкую ухмылку.

– Большая часть наследства – шестьдесят процентов – станет доступной Джей-Джею по достижении им возраста сорока лет. Пятнадцать процентов – после того, как ему исполнится тридцать. И еще пятнадцать – в двадцать один год. Оставшиеся десять процентов предназначены для того, чтобы он получил соответствующее воспитание и образование в детские и юношеские годы.

Элеонора буквально чувствует, как сидящий рядом с ней Дуг в уме лихорадочно пытается произвести подсчеты.

– Эти десять процентов составляют десять миллионов триста тысяч долларов – если опять-таки исходить из текущей рыночной стоимости наследуемых активов, – вносит ясность в ситуацию Ларри Пэйдж.

Элеонора видит, как за окном летают птицы. Она вспоминает, как несла мальчика на руках к машине в тот день, когда они с Дугом забирали его из больницы. Он оказался тяжелым – гораздо тяжелее, чем она думала. У них не было детского сиденья-бустера, поэтому Дуг сложил стопкой на заднем сиденье несколько одеял. Потом они остановились около универмага «Таргет» и некоторое время сидели молча, слушая, как двигатель работает на холостом ходу. Затем Элеонора посмотрела на Дуга.

Сделав непроницаемое лицо, тот спросил: «Что?» – «Скажи им, что нам нужно сиденье-бустер. И объясни, что ребенку четыре года». Дуг явно хотел заспорить: «Кто, я? В «Таргете»? Да я ненавижу этот чертов «Таргет!» – но не стал этого делать, а молча толкнул плечом дверь, выбрался на улицу и отправился в магазин. Элеонора обернулась, посмотрела на сидящего на заднем сиденье Джей-Джея и спросила: «Ты в порядке?»

Мальчик кивнул, и его тут же вырвало на спинку водительского сиденья.

В разговор вступает сидящий слева от Пэйджа мужчина.

– Миссис Данливи, меня зовут Фред Каттер. Моя фирма управляет финансами вашего погибшего зятя.

Значит, он не адвокат, думает Элеонора.

– Я занимался разработкой финансовой схемы по оплате текущих ежемесячных расходов и расходов на образование детей семьи Уайтхед, – продолжает тем временем Каттер, – с которой буду рад ознакомить в любое удобное для вас время.

Элеонора, сделав над собой усилие, бросает взгляд на Дуга. Как она и предполагала, он улыбается.

– Вероятно, распорядителем фонда являюсь я, – предполагает Элеонора. – Ведь так?

– Верно, – отвечает Пэйдж, – но на случай, если вы не захотите взять на себя эти обязанности, мистер и миссис Уайтхед предусмотрели их переход к другому человеку.

Элеонора чувствует, как сидящий рядом с ней Дуг напрягается при мысли, что должность распорядителя фонда может достаться не его жене, а кому-то другому.

– Нет, – говорит она. – Речь идет о моем племяннике, и я хочу, чтобы он жил со мной. Просто мне нужна ясность. Значит, именно я назначена распорядителем фонда, а не…

Элеонора на мгновение, не меняя положения головы, переводит взгляд на мужа. Пэйдж замечает это.

– Да, – отвечает он. – Именно вы назначены опекуном мальчика и распорядителем фонда.

– Ладно, – говорит Элеонора после небольшой паузы.

– В течение нескольких следующих недель мне необходимо будет встретиться с вами для подписания ряда документов. Я имею в виду, что мы вполне можем приехать к вам, – поясняет Ларри Пэйдж. – Некоторые документы потребуют нотариального заверения. Вы хотите уже сегодня получить ключи от объектов недвижимого имущества?

Элеонора моргает, думая о жилище сестры – оно теперь превратилось в музей вещей, которые больше уже никогда не понадобятся ни Мэгги, ни ее близким. Одежда, мебель, набитый продуктами холодильник, полные книг и игрушек комнаты детей… Элеонора чувствует, как ее глаза наполняются слезами.

– Нет, не думаю, что… – Она умолкает, чтобы взять себя в руки.

– Я понимаю, – говорит Пэйдж. – И распоряжусь, чтобы ключи привезли вам домой позже.

– Может, кто-то сможет собрать вещи Джей-Джея у него в комнате? Игрушки, книжки. Одежду. Надеюсь, что это ему хоть немножко поможет.

Женщина, сидящая справа от Пэйджа, делает пометку в блокноте.

– Если вы захотите продать недвижимость, мы сможем вам оказать содействие, – сообщает Каттер. – В последний раз, когда я об этом узнавал, общая рыночная стоимость всех трех объектов составляла порядка тридцати миллионов долларов.

– А эти деньги тоже пойдут в фонд, – спрашивает Дуг, – или…

– Вырученные средства будут приплюсованы к той части наследства, которая предназначена на текущие расходы по воспитанию и образованию мальчика.

– Значит, десять миллионов превращаются в сорок миллионов.

– Дуг, – не выдерживает Элеонора. Тон ее реплики получается более резким, чем она рассчитывала.

Юристы делают вид, что ничего не слышали.

– Что? – На лице Дуга проступают недоумение и недовольство. – Я просто хотел уточнить.

Элеонора кивает и, разжав кулаки, убирает руки под стол.

– Хорошо, – говорит она. – Пожалуй, нам пора возвращаться. Я не хочу оставлять Джей-Джея слишком надолго. Правда, с ним моя мать, но… Знаете, он плохо спит.

Элеонора встает. Юристы по другую сторону стола тоже поднимаются на ноги. Сидеть остается один Дуг, погруженный в мечты.

– Дуг, – окликает его Элеонора.

– Да-да. – Ее муж встает и потягивается, словно выспавшийся на солнце кот.

– Вы поедете домой на машине? – интересуется Каттер.

Элеонора кивает.

– Я не знаю, какой у вас автомобиль, но Уайтхеды владели несколькими, в том числе семейным джипом-паркетником. Все машины находятся в вашем распоряжении. Вы можете ими пользоваться или продать их – в зависимости от вашего желания.

– Я просто… Простите, но мне трудно принимать какие-либо решения прямо сейчас. Понимаете, нужно хоть немного подумать…

– Разумеется. Я больше не буду задавать вам вопросы, – говорит Каттер, худощавый человек с добрым лицом. Он кладет руку на плечо Элеоноры. – Знайте, что Дэвид и Мэгги были больше, чем просто клиентами. У нас дочери одного возраста, и…

Каттер умолкает, в глазах его появляются слезы. Он кивает. Элеонора пожимает ему руку, благодарная за искреннее сочувствие, проявленное им в эту нелегкую минуту.

Крутящийся рядом Дуг, откашлявшись, спрашивает:

– Так какие, вы говорите, у них были машины?

Почти всю дорогу домой Элеонора молчит. Дуг, сидящий за рулем, погружен в вычисления. Незаметно для самого себя он выкуривает вторую половину пачки сигарет.

– Мне кажется, таунхаус надо оставить. Верно? – говорит он наконец. – Он ведь в хорошем месте. А вот насчет дома на острове не знаю.

Элеонора ничего не отвечает. Она откидывает голову назад и смотрит на мелькающие сбоку верхушки деревьев.

– А вот дом в Лондоне – это, должно быть, круто, – продолжает гнуть свое Дуг. – Но вряд ли мы часто будем туда ездить. Я хочу сказать, что могли бы и продать его. А если когда-нибудь захотим отправиться в Лондон, всегда можно будет остановиться в отеле.

Дуг довольно почесывает бороду, словно скопидом из детской сказки, которому внезапно удалось разбогатеть.

– Это деньги Джей-Джея, – говорит Элеонора.

– Верно, – соглашается Дуг. – Но ведь ему всего четыре года, и…

– Дело вовсе не в том, чего хотим мы.

– Я понимаю, дорогая. Но ты ведь знаешь, мальчик привык к роскоши, порядком избалован. А мы теперь его опекуны, и…

– Не мы, а я.

– Разумеется, формально так оно и есть, но ведь мы с тобой семья.

– С каких это пор?

Дуг поджимает губы, и Элеонора чувствует, что он с трудом сдерживается, чтобы не ответить резкостью.

– Ладно, ладно, возможно, я вел себя немножко не так, но я ведь тоже пережил потрясение. Все это очень тяжелая история, и для тебя, само собой, тоже. То есть для тебя в первую очередь, это понятно. Но я хочу сказать, что уже пришел в себя. – Дуг кладет ладонь на плечо Элеоноры. – Так что я в этом деле с тобой.

Элеонора чувствует его взгляд, боковым зрением видит улыбку на лице Дуга, но не смотрит на него. В этот момент ей, пожалуй, еще более одиноко, чем когда-либо раньше.

И все же она больше не одна.

Теперь она – мать.

Она больше никогда не будет одинокой.