Текст книги "Уролога.net (сборник)"

Оганес Диланян
Уролога. net (сборник)

Маме и бабушке посвящаю

Если вам нужен уролог, но его как бы и нет, зайдите на www.urologa.net

Приключения Изи Джхудда

Сначала опровержение. Дабы прикрыть себе задницу.

Я не антисемит. Наоборот, очень даже семит. Описанные персонажи существуют в реальности, посему имена и фамилии их будут изменены. Вот кто подумает об этом и последующих постах, что я имею что-то против еврейской нации, пускай вспомнит кровь христианских младенцев, распятие Христа и отсутствие воды в кране.

Дикси

Место действия:

Московская медицинская академия.

Время действия: 1997–1999 гг.

Участники действия:

Ваш покорный слуга: Диланян Оганес Эдуардович, князь, ныне – уролог, тогда – студент.

Некто, скажем, Ярослав, сын генерала, впоследствии – нарколог.

Шеев Толя, сын педиатра от бога, впоследствии сам педиатр, человек принципиальный, кристальной честности.

Джхудд Изя, сын миллионера-еврея и простой русской женщины. Нынешняя судьба его мне неизвестна.

Джхудд Мойша, брат Изи.

Грузины, армяне, таты, иные горские евреи (Роберт большой, Роберт сумасшедший, Роберт простой, Зураб маленький, Зураб кахетинец, прочая черная массовка.)

Знакомство

С Джхуддом Изей я познакомился на подготовительных курсах. Маленький, щупленький и одновременно жирный парень, единственной яркой чертой личности которого являлось… поминутное доказывание всем и каждому, что он – еврей. С национальностью своей матери (весьма уважаемой женщины, к сожалению Изи, чистокровной, православной русской) он мириться не хотел и кричал везде, что еврей – это состояние души. Он люто ненавидел Россию и русских. Как этот человек, ненависть которого ко всему русскому выражалась в незнании некоторых букв русского алфавита (другого алфавита он, правда, не знал, как и никакого другого языка), поступил в институт, я знаю. Но не скажу, дабы не опорочить честь и достоинство крайне уважаемого, умного и, в общем, порядочного человека, которому надо было заработать денег. Изя в моем рассказе будет главным персонажем, посему ему – первое место.

Шеев Толя. Столкнулся я с ним лицом к лицу в некоторой полутьме, в проеме входа в лекционную аудиторию. Первая мысль, которая промелькнула у меня в голове: «Какой жэнщин! Какой галубой глаз красывы! Какой волос длынны-ы с колцамы! Ангэл!» Потом мыслительная деятельность остановилась, потому что «ангэл» протянул мне пятерню и хорошо поставленным басом сказал:

– Меня зовут Толя. Привет.

Когнитивный диссонанс продолжался секунд тридцать, в это время я задумчиво глядел на намечающееся пузо, совсем не женскую фигуру и вполне себе мужское лицо, на котором выделялись огромные, ангельски голубые глаза. Недостаточное освещение сыграло злую шутку.

«У-э-э-э, билят!» – сказал бы, наверное, некто Будулаич, столкнувшись с этим персонажем где-нибудь… Я же проглотил слюну и высказался в духе, что меня зовут…

– Аганэс! Очэн приятно!

Ярослав. Ну, с этим кадром история долгая. Познакомились мы с ним на подготовительных курсах с конфликта. С конфликта, что называется, межнационального. Слабенького так, не очень выраженного: он меня обозвал «жирным хачиком». В шутку, конечно. А потом под Новый год я увидел его в метро и, перепутав его с кем-то, завязал разговор… На десять лет. Прошли с ним огонь, воду и медные трубы, любимым выражением было: «Не ссы, братан, прорвемся». Прорвались…

Грузины, армяне, таты, иные горские евреи, массовка, преимущественно черная, – этническая банда, которая есть в любом институте. Зачем они туда поступили, никому не понятно, они стоят, обкурившись, в кружке, как раз в учебное время. Затевают ссоры и драки внешне с такими же, как они, и только наметанный глаз кавказца может заметить отличия между группировками. Работали бы или спали бы дома, было бы больше пользы. Укурки, как правило, на «девятках» и «девяностодевятках» с самых первых курсов вызывают раздражение нормальных студентов. Как они переходят с курса на курс, не очень большой секрет, скорее не очень большие деньги. Как ни странно, те из них, кто не уходит из медицины, становятся вполне себе хорошими врачами, что в очередной раз доказывает ненужность большинства наук в медицинском институте.

Итак, знакомство состоялось… По ходу рассказа добавятся новые персонажи, о которых будут дополнительные сведения.

Поиски еврейских корней и паспорт

Жизнь Изи Джхудда сложилась неудачно. Он жил в центре Москвы, на Баррикадной, в семикомнатной квартире и был старшим сыном классического еврея-миллионера, профессора МАДИ, владельца большого таксопарка в Москве. Он, то есть Изя, сытно ел каждый день, ходил в отличную школу и никогда не испытывал каких-либо неудовлетворенных желаний. Сдается мне, что он вообще никаких желаний не испытывал – ему не хотелось читать, не хотелось учиться, в будущем он представлял себя хозяином автосалона – благо продавать что-либо он умел генетически. Родители же Изи, порядочные и трудолюбивые люди, беспокоились за него, как, впрочем, большинство родителей. Под окончание школы Изя обнаружил, что гармонию его мрачных мыслей о потере девственности и прыщавом лице постоянно нарушают разговоры о его будущем. Зная, что получит все, что возжелает, он попросил у родителей неделю на раздумье и ушел в глубокую меланхолию. Единственное, что его всерьез интересовало в жизни, зажигало в его глазах подобие какого-то интереса, были большие и красивые машины – он действительно разбирался в них. Однако, понимая, что при строгом и честолюбивом отце, профессоре МАДИ, ему придется крайне туго в вышеозначенном институте, он сразу отказался от идеи поступить в МАДИ. В армию ему не хотелось, маленькие, жирные и одновременно щуплые ребята там не в почете, он это сознавал, так как ежедневно просматривал в большой гостиной плазменную панель с диагональю двести. В малой же гостиной, где Изя ежевечерне после просмотра плазменной панели предавался размышлениям о новых формах онанизма, он однажды обнаружил справочник вузов Москвы. Тут мысль его вспыхнула ярким огнем, Изя вооружился химическим карандашом и стал выбирать вузы. Ввиду природной презрительности ко всему роду человеческому и особенно к тем, кто считал, что как-то разбирается в машинах, он сразу перелистал страницы, где встречалось слово «авто», и наткнулся на медицину… И тут вспомнил он, что к ним домой часто захаживал некий профессор-химик, дядя Вова, с которым ему было очень приятно общаться, потому что тот каждый раз громко кричал: «Шалом, Изя! Хочешь конфет? Ну возьми, возьми побольше, в карманы папе насыпь, жиденок маленький. Давай, не стесняйся!» И, уже обращаясь к отцу Изи, орал весело: «Я же могу химически доказать, что у вас, евреев, даже ДНК сжата по-особенному! Выгоды вы своей никогда не упустите! Если в кране нет воды, значит, жива еще российская интеллигенция!» Кроме того, на выбор Изи повлияла близость основного здания Московской медицинской академии имени И. М. Сеченова, где, собственно, дядя Вова и занимал высокую должность профессора-химика и шефа экзаменационной комиссии.

Изя твердыми шагами подошел к хмурым родителям и сообщил, что желает быть врачом, и если те в него поверят, то он через шесть лет докажет верность строк Розенбаума: «Что ни лекарь, то еврей, Штульман, Зуссис, Иполей… Розенбаум, Шноль и Гоган с Гофманом…»

Отец, который на тот момент был занят приватизационным разрушением завода, производящего железные ведра с гайками, начал грызть ногти.

К утру он все еще грыз ногти. Он понимал, что старшего сына зачал неправильно, что не стоило задерживать в мошонке столько спермы, ибо сперматозоиды-дембели уже заматерели и заняли удобнейшую позицию. При этом генетический материал в них исключительно тупо-агрессивный. Но сын родился, и его нельзя было пускать в армию. Джхудд-старший резко встал и позвонил дяде Вове. Вопрос с поступлением Изи решился моментально – дядя Вова понимал, что Джхудда обижать нельзя.

Таким образом Изя Джхудд попал на подготовительные курсы Московской медицинской академии, дабы познакомиться и, так сказать, прочувствовать запах червей и пауков…

На подготовительных курсах учились, как правило, либо сыновья тузов, либо те, кто действительно хотел, мечтал, вожделел стать врачом. Ни на первую, ни на вторую категорию Изя не тянул: на первую не тянул по комплекции и постоянному отсутствию денег в кармане, на вторую – из-за абсолютного отвращения к каким-либо наукам. Этот когнитивный диссонанс должен был найти выход либо в его онанизменной сущности, либо в чем-то другом. Однако онанизменная сущность была занята истреблением стрессов каждодневных, и диссонанс нашел выход… во внутреннем самокопании. Изя не любил читать, посему не знал, что самоанализ – попытка мозга получить удовольствие, предназначенное для совсем другого органа. И к онанизму телесному добавился жесткий драч собственной бедной психики…

Изя обнаружил, что ему нужна какая-та изюминка. Ибо все его окружавшие были с такой изюминкой: Ярослав внешне напоминал бандита, носил кожаное пальто, приходил всегда с опозданием, обладал харизмой наглой морды… Диланян в те годы умел чисто по-армянски удивляться («Вах! Да что ти гавариш?»), делать большие глаза, громко смеяться и окружать себя толпами гогочущих людей. Все вокруг были личностями, умели спорить до хрипоты, разбирались в трех несчастных псевдонауках, в общем, жили увлеченно, у них были цели, интересы, счастье, словом…

Словом, Изе нужна была изюминка. Умом, красотой, остроумием и тому подобным Изя был обделен, нужно было что-то, что дало бы ему законное право возвыситься над всеми остальными. Услужливая память подсунула ему его собственную фамилию: «Джхудд» в переводе означает «еврей». Ха! Да он же еврей! А все остальные гои! Даже больше – геи! Пидоры гойные!

Мысль эта так успокоила Изю, что он впервые за свою жизнь заснул со счастливой улыбкой. Мысль была приятной на ощупь, она позволяла улыбаться, смеяться, подражать кавказцам, целоваться при встрече с друзьями и даже шутить с женщинами. Однако за этот туз червей он поплатился очень и очень дорого.

Впереди были экзамены и первый курс…

Итак, наш дорогой Изя легко и непринужденно поступил в институт и даже пытался учиться на тех кафедрах, где преподавателями были евреи. Он подходил к ним с видом заговорщика и заявлял, что он тоже еврей! При этом у него было такое выражение лица, как будто он признавался в тяжком грехе. Преподаватели в панике звонили дяде Вове, который их успокаивал, рассказывая, что у мальчика-де было тяжелое детство. Какое у него было тяжелое детство, мы уже знаем, а вот отрочество у него протекало явно с отклонениями. Семитская идея все больше овладевала его думами. Например, он как-то явился на кафедру биологии в кипе. Когда никто на это внимания не обратил, он начал возмущаться, что его резко дискриминируют по национальному признаку.

– Я имею право носить мою национальную одежду! – громогласным фальцетом заявил он преподавателю биологии.

Диланян, сидевший рядом, от хохота согнулся в три погибели, а милая и уважаемая доцент кафедры биологии недоуменно спросила:

– Что случилось, Изя? Вы заболели? Вам холодно? Когда же это чертово отопление включат…

– Мне не нравится, когда мне запрещают носить мою национальную одежду! Это дискриминация!

С Диланяном случилась тихая истерика:

– Изь… Ты бы повернулся затылком… Она же не видит твою гордую кипу!

Изя последовал этому совету, после чего милая и уважаемая доцент в недоумении выразилась в том смысле, что…

– Очень даже забавная шапочка. Некоторые вон вообще в чалмах приходят… Носите, Изя, все, что вашей душе угодно.

***

Нарушение его национального права быть дискриминированным по национальному же признаку выводило Изю из себя. Он постоянно напоминал всем, что лично он – еврей! И это звучит гордо. У наивного простака, большого и веселого человека Диланяна это вызывало всего лишь приступы интереса к семитам. И как-то он заикнулся, что евреи должны питаться кошерной пищей. Это стало идеей фикс Изи.

В столовке он возмутился отсутствием кошерной пищи.

– Что вы мне колбасу подсовываете? Я не ем свинину!

Продавщица, бабушка божий одуванчик откуда-то из российской глубинки, ласково посмотрела на него:

– Ну, не любишь, бери бутерброд с сыром, милок!

– А у вас сыр не кошерный! Наверняка ведь не кошерный!

– А чой это такое, милок? Поди, сыр такой заграничный?

– Я не могу есть всякую пищу! Я должен есть освященную пищу! Кошерную, понимаете…

– Слов-то моднЫх придумОли…

Та м же, через неделю. Изя опять забыл свою кошерную пищу дома.

– Опять я не смогу ничего поесть! Опять ничего кошерного!

– Милок, мне батюшкО сказал, что челОвеку пОхвально хотеть освященное кушанье… И что если нет рядом батюшки, можно просто пОмОлиться перед едой. Бог, он освятит пищу. – (Сотворяя крестное знамение с богобоязненным выражением лица.) – Во имя Отца и Сына и Духа Святого! Поешь, милок, больно кОлбаса свежая.

Еще месяц при виде докторской колбасы человек тридцать начинали ржать, как сумасшедшие…

***

Вопрос еды стоял для Изи крайне остро. Как-то в разговоре он сказал, что испытывает к украинцам презрение, ибо те ежедневно кушают сало.

Добродушный закавказец Диланян задумался, вспомнив шмат сала под холодную водку «Кристалл». Диланяну очень даже нравилось сало под холодную водочку. Но он не хотел обидеть Изю. А Изя тем временем исходил желчью к свиньям вообще и к салу в частности.

– Как вы можете есть такую гадость! Это же концентрация всей грязи этого нечистого животного! В Израиле свиней содержат на возвышениях!

– Что, молятся на ных, да? Как на каров в Ындыы, да? – серьезно поинтересовался Зураб кахетинский.

– А-а-а-а-а! Как ты смеешь! Свинья – грязное животное! Ее не то что есть, ее трогать нельзя!

– Слюшай, ну а пачэму на вазвишенях держат? Пэрэд вазвишэниэм малиться нада! – Кахетинский князь вспомнил свою родовую деревушку, окруженную горами, на вершинах которых мостились маленькие грузинские церквушки. Его глаза увлажнились. – Нэт, батоно! Ти мне скажи! Ви что, на вазвишенье не молитесь?! Твой бог нэ вишэ тэбя сидит?

– Выше…

– А пачэму ви свиней к богу приближаэтэ? Навэрно, молитес!

– Нет, Зураб, не молимся. Это грязное животное.

– Тагда пачэму?

Вопрос свиней интересовал князя кахетинского чрезвычайно, ибо он обожал шашлык из свинины, который готовил Диланян. Это был единственный случай в истории Кахетии, когда грузин по собственной воле признавал превосходство армянина.

Ответа на вопрос Зураба Изя не знал. И добродушный толстяк Диланян в очередной раз пришел к нему на помощь.

– Бичо! Как ти нэ панимаэшь! Свинья – грязное животное. Он нэ должэн хадыт по чистой, святой зэмлэ дрэвнэго Израэля!

– Вуэээ! – удивился князь. – Ти сматри, какой умни эти еуреи, а? А я мучался, пачэму ани такой багати, да?

Проходит неделя, в течение которой Изя исходит ядом гадюки на свиней и сало.

– Ребят, а давайте зайдем ко мне домой, я забыл взять кое-что.

– Давай, Изь, давно твоих родителей не видели, – соглашаются Диланян, Ярослав и Шеев.

– О, ребят, заходите. Совсем забыли нас, нехорошо! – искренне обрадовалась Екатерина Ивановна, добрая, прекрасная и гостеприимная русская женщина. – Вы, наверное, голодные? Конечно, голодные, по глазам вижу! Заходите, заходите, сейчас что-нибудь соображу. Ярослав, как твои родители? Оганес, маме привет передашь, скажешь, что я по ее рецепту борщ приготовила – все пальчики облизали! Толя, папе твоему огромное спасибо, мою племянницу отлично вылечил! Уж сколько мы ее по врачам таскали… – щебетала Екатерина Ивановна, нагружая стол различными яствами.

Диланян, Ярослав и Шеев садятся за стол. И тут же подскакивают от нечеловеческого вопля:

– МАМА!

– Что?! Что случилось, сынок? Что такое?

– МАМА, ЧТО ЭТО ТЫ ПОЛОЖИЛА НА СТОЛ?!

– Изенька, милый, тебе плохо? Что тебе не нравится?

– Это сало! Ты же знаешь! Я не ем сало! Ты портишь нам всем стол!

– Не ешь сало? Вроде с утра завтракал салом… Хвалил даже… Я тебе еще килограмм купила… ИЗЯ! ЧТО С ТОБОЙ? ТЕБЕ ПЛОХО?

Шеев, Диланян и Ярослав, удостоверившись, что Изя будет дальше жить, сослались на коллоквиум и спешно вышли… В объятия милицейского патруля, которому пришлось доказывать, что они не курили гашиш…

Изя и алкоголь

Изя не любил пить. Ему не нравился вкус спирта, он попросту не умел пить. Но целых три года он старательно делал все, чтобы быть похожим на мужчину.

Огненно-рыжий октябрь незабвенного 1998 года. Воздух пропитан еще не полностью одетыми молодыми студентками, в моду только вошли открытые пупки, загорелые ноги отгоняют всякое желание что-либо титровать, читать, зубрить, приходит понимание, что третий закон термодинамики, эта проклятая энтропия для практической медицины совершенно не нужна. Пусть себе увеличивается к чертям свинячим, нам-то что? Что такое энтропия, как происходит титрование и вообще как правильно пишутся общехимические термины, Изе было невдомек. У него был дядя Вова, который подмахнул первый его коллоквиум высшим баллом, даже не глядя в лист, и тут же бросил этот лист в урну. Схожих результатов добились Ярослав, Шеев и Диланян, правда, их работы проверял очень тщательно безвестный ассистент…

Но первый коллоквиум был сдан… И впервые прозвучала мысль, что ребята не оправдывают алкогольную славу лечебного фака…

Диланяну эта мысль не понравилась. Ему в этот момент не нравилась ни одна мысль, кроме как о теплой постели, в которой не будет ни одной назойливой женщины. Высказавшись именно в этом духе, он попрощался и направился к дому, который, слава богу, находился на расстоянии одной остановки.

Шеев эту мысль попробовал на вкус.

– Э-э-э-э-э… М-м… Этого самого, того, в смысле…

– Толя с нами, – перевел Ярослав, который читал мысли Толи в глазах.

– И я пойду! Водки выпьем! – придав лицу мечтательно-взрослое выражение, сказал Изя.

Проводив Диланяна взглядами, троица смело пошла в сторону магазина, где после непродолжительных споров приобрела хорошую водку. Перед этим состоялся разговор.

– Ребят, давайте возьмем водку «Привет»? – внес робкое предложение Изя.

– Э-э-э-э-э… М-м… Этого самого, того, в смысле, то есть…

– Не нравится тебе водка «Привет», Толь, – снова перевел Шеева Ярослав. – Я вот тоже думаю, давайте что-нибудь кристалловского возьмем. Достойного.

Ярослав был сыном генерала и в хорошей выпивке разбирался.

– Ну… У меня только десять рублей, – сделал вид, что смутился, Изя.

– Э-э-э-э-э… М-м… Этого самого, того, в смысле… – высказался Шеев.

– Что, тоже денег нет? – понял друга Ярослав. – Ничего, у меня есть. Дайте нам «Кристалл», ноль пять, – попросил он у продавца. – Не фиг говном травиться.

Процессия проследовала в столовую, где на оставшиеся деньги приобрела три граненых стакана компота…

Изе очень не хотелось выглядеть маменькиным сынком.

– Давайте, пацаны. За наш успех, – сказал Изя и хлопнул почти двести граммов водки… Одним махом.

– Э-э-э-э-э… М-м… Этого самого, того, в смысле, то есть… – вслед за Изей хлопнул свою граненку и Шеев.

– Спасибо, Толь, спасибо, братан, ты как скажешь… – расчувствовался Ярослав.

– Ага, в смысле, что, того, этого самого…

– Да нет, родной, я так не могу. Нельзя мне, пьянею быстро. Я полтинничек выпью, ладно?

– Э-э-э-э-э… М-м… Этого самого, того, в смысле, то есть… – согласился Толя и жадно посмотрел под стол, где в бутылке плескались остатки водки – граммов пятьдесят, не больше.

– А? Да не вопрос, братан. Изь, под столом протяни мне посуду свою, – оскалился Ярослав, обильно закусывая свою дозу.

С Изей творилось что-то не очень хорошее. На языке вертелись вкусные и радостные матерные слова, хотелось переплыть Мертвое море и совершить какой-нибудь подвиг. Например, дать кому-нибудь в морду. Сто пятьдесят рублей из левого внутреннего кармана грели сердце, он понимал, что сейчас встанет и поведет друзей, этих прекрасных людей, к ближайшей палатке, купить еще водки.

Он протянул стакан, обиженно посмотрел на несколько капель драгоценного напитка, медленно влил их на язык, поиграл с ними…

Через пару часов мирно спящего Диланяна поднял звон домашнего телефона. Звонил Ярослав.

– Братан, можешь к лесу подойти? Джхудду и Шееву плохо.

– Ярик… Я, конэчно, падайду… Но вэд ти знаэшь, что если зря мэня поднял, то я тебе ногу от жопы атарву?

– Какое там зря? Давай, братан, тебя встретит Саша из одиннадцатой группы, я этих бросить не могу.

Когда Диланян через пять минут пришел на место встречи, его изумленному взору предстала следующая картина.

Лес сухой. Осень буйствует, но дождя еще не было. Одна лужа, наверное, во всем лесу, в самом большом лесопарке Европы. Одна лужа на пятачке. На пеньке сидит изумленный Ярослав. Возле лужи Шеев обнимает тоненькое деревце. Причем обнимает так, как будто это не палочка толщиной в три сантиметра, а как минимум баобаб. Когда он пытался падать, возникало ощущение, что локти его упирались в кору этого невидимого баобаба и не двигались – они имели поддержку.

Шеев сосредоточенно плюет на что-то явно биологического происхождения, облаченное в Изину куртку.

– Толь, ты на Изю плюешь, – подал голос Ярослав.

– Не надо! – уверенным голосом командира возразил Толя. – Он в двух метрах от меня!

– Кх-м. В общем-то верно. Только в двух метрах вниз, а не в сторону, Шеев, – заржал Ярик. – Оганес, что мне с ними делать?

– Билят! Ти какого хрена прыкалываешься? Бомжа какого-то одели в куртку Изи и падлавит мэня хатитэ? Не выйдэт! – взбесился Диланян. – Что это за бэлая хэрня в этой чорной грязной ямэ? Зачэм ти мэня разбудыл? Будет каныкул, паедем ка мнэ, каняк пит будем, сказал же, пит не хачу!

– Успокойся, Оганес, успокойся, братан. Это… Как бы тебе сказать… Мы не прикалываемся, это не бомж, – Ярик, несмотря на всю трагичность ситуации, не мог сдержать смех.

– Они… Они сначала хлопнули одним махом по двести грамм водки. Потом у Изи вдруг появились деньги, он нас потащил в лес, а по дороге купил бутылку «Флагмана». Они из горла еще по двести накатили.

– Водки? Аны не выно двести грамм пили?

Мысль, что можно одним махом выпить двести граммов водки, привела Диланяна в ужас. Но в происходящее он все еще не верил.

– Ызя, это ти, брат? – спросил Диланян, поднимая за волосы голову булькающего в луже субъекта. – А-а-а-а! Что это ви с ным сдэлалы! Что это за бэлая хэрня?

– Это жвачка… Растворяется, кажется, в спирту.

– Ё… твою мать, – высказался Диланян без всякого намека на акцент. Уронил голову Изи обратно в лужу, вытер руку об его куртку, попытался высказаться в более конструктивном ключе: – Е… ТВОЮ МАТЬ!

– Хов, че делать будем? Щас их менты заметут…

– Пагады, Ярык, дай падумат. Надо ых ко мнэ дамой везти, памит и чтобы аны спалы.

– Давай.

– Давай Саше дадым панесты Толика, а ми вдваем этого пилята возмйом! – От волнения у Диланяна усилился акцент, и его практически невозможно было понять.

– Давай.

Все бы прошло без сучка и задоринки, не обрети Изя на полдороге способность говорить. Он давно хотел это сделать, в нем клокотала ненависть к пидерам гойным, к березам справа, к березам слева, он яро ненавидел прекрасную, редкую октябрьскую погоду, осень, рыжий ковер листьев… И одна мысль не давала ему покоя…

Вися на плечах совершенно озверевшего армянина и периодически гогочущего казанского русского, он открыл один глаз и одним выдохом выдал, пожалуй, самую глубокую философскую мысль в своей жизни:

– У-у-у-у-у, бля… Ик! Что за страна поганая… Даже выпить нормально нельзя, обязательно плохо станет, у-у-у-у… Вот в Канаде, бля, люди пьют нормально…

На этом мысль оборвалась, ибо Ярослав отпустил Изю, схватился за живот и зашелся в таком ржаче, что у Диланяна не осталось никакого желания дальше одному нести тяжесть Изиного тела. Изя упал и головой ударился об асфальт, не очень сильно, лоб только себе расцарапал…

В общем, худо-бедно довезли Шеева и Изю до квартиры Диланяна. Шеева сразу положили в спальню, а Изю надо было отмыть… Для отмывки требовалось вынуть из его карманов все его имущество, дабы оно не намокло. Из карманов было вытащено: два ножа складных, один швейцарский армейский нож, два газовых баллончика, пневматический пистолет, электрошокер… И часы без ремешка, очень старые с виду, «Полет».

– Е… твою мать! На кой хер он с сабой этот арсэнал баэвика таскаэт? – удивился Диланян. – Он жэ на «Баррыкадной» жывйот! У-э-э-э! Зачэм ему вся эта хэрня? Он жэ стрелять не умээт! Кто нож дэржыт в карманэ, каторы на цеп закриваэтся!

Ярослав любовно поглаживал ствол пневматического револьвера.

– Давай его родителям позвоним?

– Давай…

– Здравствуй, Мойша, тэбя Оганес бэспокоит. Папа дома?

– Да, а что случилось?

– Карочи… Твой брат отравился водкой «Флагман», сэйчас у мэня дома лэжит, атдихает. Вазми папу, адежду для Ызы, прыэзжай.

– Слушай, ты не шутишь?

– Нэт. Дай папу.

– Ладно, я ему передам.

– Давай, Мойша, буду тэбя ждат.

Отец Изи еще никогда не испытывал такого позора. Знать, что его сын напился до потери сознания и многие люди это видели… О бог, который был всему этому свидетелем, почему ты не ослепил его на оба глаза его фамильной менорой…

В результате часа через два он приехал с младшим сыном Мойшей, который и поднялся без отца к Диланяну… Мойша довольно быстро переодел Изю, но ввиду природной щуплости доверил вынос тела Оганесу и Ярославу… Видимо, энергетика этих людей как-то влияла на Изю, потому что он, очнувшись, взглянул на них, преисполнился сожаления… А заметив вдали отца, поднял виноватые глаза, выражающие все горе великого еврейского народа после исхода, и сказал:

– Ш… Ш… Шалом, папа!

Отец Изи был достаточно обрусевшим человеком, чтобы понятным всем рядом стоящим языком объяснить Изе, куда и как глубоко ему надо засунуть этот «шалом»…

На Изю это произвело странное впечатление.

Он внимательно посмотрел на отца, захотел сказать что-то доброе, сыновье, что-то очень теплое…

– П… п… папа… Ты… ты устало выглядишь… Кто поведет машину? Ты? Мойша? А может… Может, давай я поведу?

Ярослав по выражению лица отца понял, что тот если и посадит сына в машину, то лишь для того, чтобы утопить в Москве-реке.

– Дядя Абраам… Вы меня тоже не подвезете? Поздно уже, в метро пьяных много…

Он не хотел издеваться над этим бедным, скрюченным под обстоятельствами жизни человеком… Просто… Просто так вышло. И даже извиняться вроде было не за что…

После знаменитой пьянки авторитет Изи стал стремительно падать. У него не было той особой русской харизмы, обладатель которой, рассказывая в компании об очередной жуткой пьянке до потери сознания, неизменно видит уважительные лица примолкших слушателей. Быть евреем в понимании окружающих означало полное отрицание алкоголя. Изя видел, как после зачетов и экзаменов упиваются алкоголем другие. Над ними почему-то никто не смеялся. Но выражение «Шалом, папа» стало крылатым в Медицинской академии года по крайней мере на три. Причем проговорился о своем позоре Изя сам, ни Оганес, ни Ярик, ни тем более Толя и словом не обмолвились об этом…

Изю это ужасно раздражало. Он выработал теорию, согласно которой пагубное влияние на его жизнь оказали гены его русской матери. На его счастье, единственным человеком, с кем он поделился своей теорией, был Диланян. То т взбесился.

– Бичо! Шени деда ватире! – Когда Диланяна доводили до точки кипения, он испытывал жуткое желание ругаться по-грузински, несмотря на практически полное незнание этого красивого языка. – Как ти можэш так про маму гаварыт! Как тэбэ не стидно? Ти гаваришь пазорную веш, Ызя! Ти падаэш в маих глазах! В маэй странэ, если кто-то скажэт про чью-лыбо маму плахоэ слово, его зарэжут на мэстэ!

– Ну, Оганес, успокойся, – отмахивался Изя, – мы не в Армении. Если бы она была еврейкой, я был бы счастлив! А так, неизвестно кто я, по еврейским законам – русский, по русским – еврей.

– Билят! У-э-э-э! – бушевал Диланян, не понимая, как человек может испытывать что-либо к своей матери, кроме нежности до слез, безграничной любви и фанатичного уважения.

– Оганес, хочешь, я тебя отвезу в синагогу и покажу, каким должен быть настоящий еврей? – попытался сменить тему разговора Изя.

– Ызя! Если ти еще хот адын раз падумаэшь про сваю маму плохо, я тэбэ рукы не дам! Ти не будэш ымет мэсто на моем глазу! – Волнуясь, Диланян всегда начинал мыслить по-армянски.

– Ладно, Оганес, извини.

– Чэго ызвыны? Каго ызвыны? Ти пэрэд мамой ызвыныс! – Диланян пришел в такую ярость, что хлопнул кулаком по столу. Мраморному столу анатомички это было безразлично, а брызги формалина полетели во все стороны.

– Я понял. – Изя не знал, куда отвести взгляд, ему было жаль испорченную формалином рубашку, но он боялся, что в его глазах Диланян прочтет безразличие к этому разговору. – Давай поедем сегодня в синагогу?

– Давай, Ызя, может, это тэбя абразумыт.

Синагога

– Смотри, Оганес, это синагога. Зайдем?

– Ызя… Братан… Скажы, ти в православную цэрков ходыш? А в мэчэт?

– Ну, я там тебе все покажу…

– Нэт, Ызя, там луды молятся, я ым мэшат не хачу.

– Вот смотри. Каждый еврей, который сюда ходит, знает наизусть Тору! Знает все традиции! Евреи чтят иудаизм! А большинство христиан вообще не религиозны! – Изю несло так, как будто он сидел на ток-шоу и доказывал всему миру, что иудаизм – единственно верная религия.

– Ызя, давай ми нэ будэм аб этом гаварыт, да? – попросил Диланян, понимая, что не стоит давить на больной нерв Изиной религиозности.

– Смотри, каждый еврей перед входом целует пальцы и прикладывает к этой штуке на воротах. Знаешь, что это означает?

И вдруг… Ваш покорный слуга просто уверен, что нижеописанное происшествие было знаком свыше, проявлением нелюбви господа к спеси и высокомерию.

К синагоге, да простят меня все евреи, подошел новый русский. Именно карикатурный новый русский. В малиновом пиджаке, в черной водолазке, с голдой поверх водолазки, с мобилой в руках, с массивными кольцами на пальцах. Подошел, растерянно покрутил в руках мобилу, огляделся вокруг, посмотрел на евреев в пейсах и кипах… Широко и размашисто перекрестился и попытался войти внутрь…

Его остановили гомерический хохот Диланяна и возмущенные евреи. Если на хохот он не обратил внимания ввиду его нефизического воздействия, то на физическое воздействие нескольких евреев не обратить внимания он просто не мог.

– Отпустите, суки! Я потомственный еврей! Мою маму зовут Сара! Дайте в храм божий зайти! – матерился новый русский. – Говорил мне папа: «От жидов добра не жди!» Я исповедаться хочу! Мне причаститься надо!

…Истеричная икота Диланяна прошла часа через полтора. На Изю страшно было смотреть, он как будто еще больше уменьшился в росте, как-то скукожился, и на лице его явно читалась обида египтян, обнаруживших, что у них разом увели всех иудеев…