Текст книги "Плюшевый оракул"

Зинаида, одернув полы халата, обвела негодующим взглядом точеную фигуру Лорхен, облитую струями шелковистого домашнего костюма – нежно-голубого, поблескивающего. Горделиво вскинула подбородок и промаршировала к выходу. Ей вслед икнул вновь засыпающий сынок.

– Спасибо, – неожиданно поблагодарил Окунев. Обменялся с Лорхен понимающими взглядами хорошо воспитанных людей и обратился к следователю: – Анатолий Васильевич, может быть, освободимся от присутствия и… мгм… гражданина?

Махновский согласился, что сантехник в растянутых трениках и майке-«алкоголичке» антураж и микроклимат отнюдь не оживляет, и приказал Максиму:

– Сопроводи.

– Куда? К нам или наверх? К маме.

– К маме, – расстроенно постановил майор. – А потом сходи к этому… дружку из первого подъезда. Опроси.

Капитан Ковалев шагнул к подозреваемому:

– Ну что, друг ситный. Пошли домой. Попросишь мамку свечку за здоровье органов поставить.

– Лучше поллитру, – невнятно просипел сантехник и, презрев протянутую руку «органов», самостоятельно поднялся на ноги. Тут же качнулся на стажера, но и этот представитель органов не оплошал, подставил колыхающемуся Витьке крепкое плечо.

– Итак, Анатолий Васильевич, мы остановились на замке входной двери, – сказав это и не дожидаясь отклика, солировавший заезжий муровец поглядел на хозяйку квартиры: – Нам, Вероника, увы, придется изъять ваш замок для более детального исследования.

Из угла, где стояла скрестившая руки Нора, донеслось сочувственное:

– А Витька, наш сантехник-слесарь, в дупель. Кто ж ей новый замок-то поставит?!

– У меня их два, – чуть слышно произнесла Вероника и потупилась, покрутила пальцами пуговку на клетчатой рубашке с короткими рукавами. – Вы ведь снимете нижний, на который я обычно дверь запираю? Но есть еще верхний, английский, я им почти не пользуюсь. Так что берите, если это поможет Витьку оправдать. Я, кстати, тут подумала: мужу Светлана дверь не открыла бы, а если бы он стал замок вскрывать, то заперлась бы на железную щеколду.

– То есть в виновность Николаева вы уже не верите?

– Сомневаюсь, – уклонилась Ника.

Окунев поднялся из кресла. Достал из кармана две визитки, одну из которых положил на журнальный столик:

– Вероника, позвоните мне, пожалуйста, если что-то вспомните. Мы еще с вами встретимся. – Вторую визитку протянул Махновскому: – Анатолий Васильевич, не буду вам мешать, откланиваюсь. Будем на связи?

С видом «а куда ж я денусь» майор засунул картонный прямоугольник между бумагами. Молча кивнул.

– Удачи, – пожелал муровец. Прихватил ничем, кроме крепкого плеча, не проявившего себя стажера и покинул место действия.

Местные слуги закона задержались тоже ненадолго. Махновский попросил понятых подписать протокол, наконец, приехала машина, забравшая тело Светы. Когда по прихожей понесли тяжелый черный пакет, Нора, как и Лорхен, оставшаяся оказать моральную поддержку Веронике, громко и судорожно всхлипнула.

Чужие все ушли. И некоторое время в гостиной стояла замороженная тишина, показавшаяся даже непривычной. Потом Лорхен шагнула к Веронике, крепко обняла ее и, поглаживая по вибрирующей спине, шепнула готовой заплакать девушке:

– Тихо, тихо, душа моя! Все закончилось, сейчас ты пойдешь к нам и пообедаешь, Нора приготовила долму…

Упомянутая домработница подошла сзади и сочувственно добавила:

– А после я тебе помогу здесь прибраться. Натоптали ж, черти! Ты б хоть ковер перед ними скатала, что ли. Выбивай его теперь.

– Химчистку закажу, – пробормотала Вероника. – Спасибо, девочки. Но можно я вас попрошу… ни слова обо всем этом, ладно? Я больше не выдержу. Правда.

Лорхен оплела пальцами плечи Ники, отстранила ее от себя и вгляделась в бледное девичье лицо с трясущимися губами.

– Конечно. Ни гугу. Правда, Нора? Нашей Ничке надо отвлечься.

Если в подростковые годы Вероника принималась мечтать о женском счастье, то неясные образы некоего, в общем привлекательного, мужчины и парочки очаровательных детишек – резвого мальчугана и малышки с задорными хвостиками из волос – зачастую мелькали на фоне кремово-бежевых стен, шелковых портьер и светлой мебели без лишних «антикварных» завитушек. Райская женская доля легко воображалась Никой в интерьерах тети Лоры.

Едва у фрилансера-кондитера Полумятовой появилась возможность косметически подремонтировать квартиру и обставить ее в своем вкусе, то, очень постаравшись отчаянно не обезьянничать, она превратила свое жилище в «филиал семьдесят шестой квартиры», как пошутила мама. Исключение сделалось только для кухни – Лорхен не любила стерильный белый цвет, а Вероника как раз и добивалась подобного эффекта: кухня, где готовятся яства по заказам, должна производить впечатление образцовой операционной.

За Лорхен Ника, разумеется, угнаться не старалась. Мошна не позволяла. У Лорхен было три весьма небедных мужа, с которыми она последовательно разводилась. И удачливый сын Алексей (Алекс), отъехавший в Швейцарию, где продолжил обучение банковскому делу, встретил «любовь всей своей жизни» Амели – из семьи потомственных банкиров, на минуточку! – женился и остался в заграницах. Женился, правда, не так быстро. Вначале семья приняла в штыки российского бойфренда Амели. Но позже…

«Позже», как подозревала Вероника, было связано с появлением в швейцарских Альпах бесподобной мамы потенциального жениха. Лорхен способна обаять не то что банковского воротилу-папу, но и маму, бабушку, всех троюродных родственников и каждого домашнего питомца, включая попугая и хищных рыбок, сквозь стекло аквариума.

Пристроила сына в хорошие руки, что называется, и продолжила «неспешный пеньюарный образ жизни», как сама пошучивала.

Ни одного дня, кстати, не проработав. Призвание, считай, работа Лорхен – быть просто женщиной. Обворожительной, беспечной, неземной. Если бы она заявила какому-то из мужей, что собралась повкалывать даже не на чужого, а на родного дядю, то супруг, скорее всего, вызвал бы к ней психолога или моментально пристроил в клинику неврозов. Проверил, что с женой не так.

Если говорить о кумушках-соседках, никто из них не понимал, как Лорхен отказалась от Рублевки и вернулась в свою старую квартиру. В пятиэтажный дореволюционный дом, похожий формой на скамейку с крохотными ножками. Чего ей не хватало? Симпатичный бородатый муж, слегка похожий на последнего российского императора, прислуга, бассейн с оранжереей, денег – хоть стены особняка ими обклеивай…

Кумушкам Лора, разумеется, ничего не объяснила, перед подругой детства, мамой Вероники, скупо отчиталась: «Он начал меня слишком утомлять. Любовь прошла».

Все.

Как вечный раздражитель, шикарная ухоженная Лорхен показывалась во дворе перед сидящими на лавочках тетушками, и тут надо добавить, что каждая из них отлично знала, как досадить элегантной даме. «Добрый день, Лариса Петровна», – елейно здоровался кто-то из соседок.

Лорхен стискивала челюсти, усаживалась за руль «Вольво С70» и выезжала из двора, как ведьма в ступе. Свое имя-отчество она ненавидела до зубовного скрежета! Просила называть ее Лорой, маме Вероники позволялась «Лорхен». Чуть позже эта честь по наследству досталась Веронике, с просьбой изъять из обращения «тетю».

А вот от верной домработницы терпелось даже «Лорка, твою мать! Опять забыла, что я кашу тебе сварила?! Сама ж просила, а теперь все скисло. Хотя бы в холодильник убрала…» Когда-то Нора была школьной пионервожатой Лорхен. Через годы, в середине девяностых, они случайно встретились на улице, когда последняя была благополучно замужем за первым мужем и только-только сына родила…

Нора, по ее словам, в то время подыхала с голоду. Стояла у метро и торговала всем, что еще осталось вынести из дома, и сигаретами поштучно. Припомаженную даму в норке замерзшая вдрызг бывшая пионервожатая узнала не сразу, когда та с ней заговорила, неожиданно заплакала, размазывая заледеневшими варежками слезы по обветренным щекам…

Добрая Лорхен, в свою очередь, уверяла, что это Нору ей Господь послал. На следующий день у ее сына появилась не няня, а мечта! За более чем четверть века пионерка и вожатая стали ближе кровных родственников. Нора, что совсем не удивительно, стала крестной мамой Алексея.

В середине нулевых пионервожатая, правда, ненадолго сбегала замуж. Но быстро разочаровалась и порадовалась, что продолжала Лоре помогать уже на Рублево-Успенском шоссе. Хотя было б очень странно, если бы Лорхен не приняла обратно свою верную подругу – любого мажордома заставила б подвинуться! Даже рублево-успенский муж называл Нору «наш верный Санчо Панса».

К слову стоит отметить, что внешне Нора – полная противоположность опереточному низкорослому крестьянину. Нике, например, она отчаянно напоминала черепаху. С круглой лобастой головой на тонкой шее, круглыми глазами и недоразвитым скошенным подбородком. Губы тонкие, верхняя чуть выступает вперед, нависает над нижней и делает рот похожим на черепаший клюв. Иногда Вероника думала: «Может, подарить ей черепашку?.. Наверное, они друг другу понравятся». Но так и не подарила, застеснялась.

Когда-то на площадке третьего этажа было четыре квартиры, потом Лорхен выкупила соседнюю и объединила со своей. Нора энергично руководила небольшим хозяйством вместительных четырехкомнатных апартаментов Лоры. Следила за порядком и устраивала перманентные разборки с кумушками-аспидами, что досаждали ее бесподобной, единственной в своем роде Лорочке.

В том, что Лорхен уникальна и ангельски прекрасна, Ника была полностью согласна. Как та сегодня согласилась быть понятой, положа руку на сердце, никак не понимала. Лора и полиция? Две несоприкасающиеся вселенные. Объяснить ее безусловно решительный поступок можно только тем, что, узнав о трагедии, Лорхен отправилась оказывать моральную поддержку, держать тонкие пальцы на пульсе расследования. И с Зинаидой, надо признать, справилась гораздо лучше полицейских. Движением брови и парой слов выставила вон главную дворовую скандалистку. Сейчас, с безошибочностью камертона чувствуя верную ноту, вела застольную беседу, чтобы позволить Веронике расстаться с тягостными мыслями:

– Как думаешь, Ничка, может, навестим Машеньку и Диму? Я давно твою маму не видела, она совсем вросла в свои бесконечные грядки…

– Угу, угу, – поддержала тему домработница, шустро работая ложкой, доедая борщ. – Съездите, съездите, чего дома торчать.

– Когда ты им звонила? – поинтересовалась Лорхен.

Вероника заставила себя сосредоточиться.

– Вчера. Когда с анимации от Сальниковых ехала.

– У Машеньки и Димы все хорошо?

– Да. Как обычно, – внезапно улыбнулась, – мама отправила мне фото тыквы-рекордсменки, сама на ее фоне. Поехать, что ли, вправду? Завтра, в понедельник, у меня анимация в детском садике, после двух я свободна до вечера среды…

Нора отодвинула опустевшую тарелку и удовлетворенно выдохнула:

– Эх! – громко.

Лорхен с Вероникой поглядели на нее, обе предположили, что «эх» связано с похвалой самой себе за борщ. Но домработница продолжила неожиданно: – А какой мужик-то был, девчонки… Конфетка! Марципан.

Первоначально у собеседниц Норы не получилось ни к чему, точнее, ни к кому привязать ее последнее высказывание. Но, впрочем, марципановая аттестация довольно быстро пристегнулась к капитану Окуневу. Так как других «эх-мужиков» в последнее время на их общем горизонте не мелькало.

Поглядев на мечтательную Нору, уставившую слепой взгляд на аппетитный натюрморт на стене, Лорхен опустила лицо к столу. Пытаясь спрятать улыбку, начала покусывать губы, исподлобья глянула на Веронику… Та пучила глаза, так как их выбивал из глазниц рвущийся из горла хохот. Ранее любой мужчина получал от Норы максимум «ничего себе, приличный», чаще «дурак, но деньги водятся». И все это относилось к окружению Лорхен, поскольку на своей личной жизни Нора выставила жирный крест: «Да ну их. Только нервы треплют».

Заметив странную реакцию девчонок, Нора бросила:

– Чего?

И тут они расхохотались, причем все. Поскольку Нора тоже подцепила бациллу смеха, вначале прыснула тихонько: «А чё? Вполне себе съедобный», потом загоготала наравне с Никой и Лорхен.

Смеялись так, что заболели животы. Наверное, в этом хохоте была капля истеричности, они перенервничали и слишком долго сдерживались, теперь выплескивали накопившееся. Нора пыталась навязать подругам обсуждение красавца-муровца, но Лорхен только отмахивалась: «Умоляю, хватит! Конфетный капитан, ой не могу…»

Но Нора только добавляла жару:

– Мне, пожалуйста, полкило этого завесьте…

– И мне на вынос граммов семьсот упакуйте! – поддержала ее хозяйка, и Вероника чуть не рухнула под стол.

Угомониться получилось не быстро, лишь когда Нора, не любившая долму, но изумительно ее готовившая, культурно предложила чаю.

Дивно порозовевшая Лорхен отпила глоток, не отрывая чашку от губ, поглядела на Веронику:

– Может быть, сегодня заночуешь у меня? – слегка качнула чашечкой в сторону гостевой спальни.

Вернувшаяся с хохочущих небес на землю, Ника снова загрустила, помотала наклоненной головой:

– Спасибо, нет.

– И не страшно?! – чистосердечно охнула Нора.

Девушка подняла голову и повела плечом:

– А чего бояться? Думаю, мне ничего не угрожает. Хотели бы напасть, сделали это еще в поселке. Но меня, кажется, специально туда выманили и задержали – колесо проткнули, выбросили вещи из машины, чтоб я дольше провозилась…

– А зачем? – резонно поинтересовалась Лорхен. – Зачем к тебе домой кто-то пришел?

– Понятия не имею.

– Может быть, преступник решил, что ты украла драгоценности Сальниковых?

– В это даже полиция не верит! – фыркнула Вероника, резковато отодвинула от себя чашку – реплику севрского фарфора, – нетронутый чай расплескался, и Нора тут же промокнула лужицу салфеткой. – Простите.

– Но ведь кто-то же к тебе пришел. Зачем-то.

– А если не ко мне? Если причина в Свете? У меня ничего не искали, все вещи на своих местах.

– Пожалуй, – согласилась Лорхен. – Если бы искали драгоценности – что еще могли украсть у ювелиров? – то переворошили бы всю квартиру. А у тебя, действительно, порядок. И полицейские достаточно в твоем белье покопались. Неторопливо. Но надо помнить, что тебя выманили из дома до того, как пришла Светлана. Причина не в ней, Ничка, не становись страусом.

– Ты нарочно, что ль, ее пугаешь?! – возмутилась Нора. – Она ж не хочет об этом думать! Пусть полиция разбирается.

– Да. Они разберутся, – в тоне Лорхен прозвучала доля здорового скептицизма.

– А мне показалось, что Окунев толковый специалист, – не согласилась Вероника. – Если бы мне угрожала опасность, он… – Взгляд Лорхен сделался более отчетливо язвительным, и Ника не договорила. Положила ладони на стол, тихонько ими хлопнула. – Все, девочки. Завязываем. Иначе меня вырвет. Честно.

Нику и вправду начинало подташнивать от этих разговоров. Едва ее мысли устремлялись к недавним кошмарным происшествиям, внутренности тут же заплетались ледяным узлом. Желудок с содержимым устремлялся к горлу.

Дотянувшись до чашки с чаем, Вероника сделала несколько судорожных глотков…

Немного полегчало. Вроде бы.

– И вправду, – сжалилась Лорхен. – Что это я?.. Наверное, слишком много дамских детективов читаю на ночь.

– Вот-вот, – вставила Нора. За ее словами, Нике показалось, промелькнул намек: все от безделья, душенька, все от безделья. Начитаешься на сон грядущий кошмарной чепухи, а постирала б ночью занавески или полы помыла, всю детективную дурь – метлой из головы! – Пойдем-ка, Ничка, наводить порядок у тебя.

– Да, да, идите, – поддержала Лорхен. – А я сама здесь уберу.

Судя по выражению лица домработницы, сегодняшний день она обведет на календаре кружком, используя алый фломастер. А в следующем году отметит его как праздник Усердного Труда.

Лора сама пошуршит на кухне?! Пусть даже это шуршание коснется только установки посуды в посудомоечную машину…

– Чудны дела твои, Господи, – довольно громко пробормотала Нора, прихватила резиновые перчатки, убойной силы дезинфектор для унитазов и отправилась за Никой.

Ближе к ночи Вероника крепко пожалела, что отказалась от ночевки у подруги. По спальне, проникая через тюль, сновали тени, отбрасываемые уличным фонарем, чей свет падал на колышущиеся ветки тополей. В какой-то момент Ника не выдержала, подскочила с кровати и выдернула из подхвата плотные шторы, запахнула ими окно. Но стало только хуже. В кромешной темноте обострилось слуховое восприятие, Вероника едва не заработала инфаркт, когда в ванной комнате вдруг злобно рыкнула водопроводная труба!

Идти к Лорхен и проситься на постой было уже неудобно, на часах половина двенадцатого. Вероника взяла любимую подушку, плюшевый плед и направилась в пустующую квартиру соседки тети Тани. Там на нее точно никто не нападет. Хотя, трезво рассуждая, и к личной спальне никто бы не пробрался: третий этаж, стены дома гладкие, о появлении в столице человека-паука пока в газетах не печатали. Но нервы, нервы… у себя точно нормально не выспаться. До кухни мимо кладовой пробраться страшно!

А до квартиры тети Тани – два шага через площадку. Но Ника показалась себе диверсантом на враждебной территории: из своей двери выскочила, словно из засады, с нацеленным на соседскую замочную скважину ключом. Свою дверь обратным пинком захлопнула, услышала щелчок английского замка и лихо разобралась с соседским. Все. Она на дружественной территории. Можно сказать, почти своей.

Когда Вероника только начала задумываться о кондитерском бизнесе, то первым делом столкнулась с проблемой «куцей» кухни, где невозможно развернуться, не то что многоярусную красоту изобразить. С крохотными птифурами помучиться придется! Уже подумывала заняться глобальной реконструкцией жилища и приспособить для второй кухни кладовую, где, кстати, и вытяжка есть, и духовка вполне поместится.

Но заняться перестройкой не успела, к проблеме энергично подключилась Нора:

– А что тут думать, Ничка? Твоя соседка тетя Таня давно всем плешь проела, жалуется, что живет на даче, а квартиру сдать не может – нужно приезжать в Москву каждый месяц, на профилактику своих болячек. А платить коммуналку за пустующую квартиру – накладно. Поговори с ней.

Вероника (с тортом) навестила тетю Таню. Та обрадовалась неожиданному предложению, в полном смысле слова со слезою облегчения.

– Верочка, детка, – она использовала этот вариант укороченного имени Вероники, – да ради бога, мне не жалко! Коммуналку осилишь?

Безусловно. А еще порядок. Ника несколько дней драила чуть запущенную, нежилую однокомнатную квартиру пенсионерки, с кухней – о-го-го какого размера! И каждый раз к ежемесячным приездам тети Тани готовила какие-то кушанья, вызывавшие у соседки такой приступ гастрономического удовольствия, что становилось неудобно – кто кому обязан, спрашивается?

– Я, Верочка, всю эту вкусноту на дачу отвожу, подружек угощаю. Они теперь к моему приезду, как к банкету, готовятся! Ждут, чего я новенького от тебя притащу.

Лестно. От таких слов распахиваются крылья кулинара, хочется творить, удивлять и радовать. Много ли пенсионеркам надо? Чуточку внимания, немного сладостей и прочих блюд, кем-то оплаченные счета. Спустя четыре года Вероника чувствовала себя в этой квартире почти как дома. Приятно заходить туда, где выветрился запах пыли и нежилого помещения, где каждая вещица помнит влажную тряпочку в твоих руках. А полированная мебельная стенка из брежневских времен сияет, словно новая.

Вероника бросила на велюровый диван подушку и плед. Подошла к окну и распахнула форточку. Вдохнула промытый дождем воздух, в котором совершенно не чувствовалась бензиновая автомобильная гарь, постояла, глядя на темную громаду элитной гимназии через сквер. Когда-то это была просто школа. В которой и училась Вероника. Где все ее соседи, включая нынешнего сантехника Николаева, выучились.

Ника легла на диван. Поглядела в высокий темный потолок. Вид альма-матер подбросил горсть воспоминаний: школьные коридоры-рекреации, после звонка почти одновременно распахиваются двери классов, откуда вываливаются гомонящие ученики с портфелями. Бизоний рев историка Васильева: «Не орать, не бегать! Вы не дикая орда!» Но кому есть дело до орды, когда урок истории окончен! Мальчишки толпой несутся к столовой…

К воспоминаниям далекого прошлого добавились впечатления от недавнего, из подброшенной горсти Вероника почему-то выбрала совсем не школьную историю. Экскурсионную.

Их класс всем составом едет в Питер. Плацкартный вагон, неторопливый пассажирский поезд. Вероника – серьезная серая мышь – путешествует на верхней боковой. До ночи еще далеко, она сидит за поднятым столиком и слушает разговоры одноклассников, тесно заполнивших нижние сиденья пассажирского отделения напротив, несколько голов свисают с верхних полок.

Там играют в карты, в переводного дурачка. Мишку Иванова ловят на жульничестве, завязывается шутливая потасовка… На крики, от начала вагона, торопится классная руководительница Марина Константиновна:

– А ну-ка, тихо! Дайте сюда карты!

Бойкая Злата Шелестова прячет колоду за спину:

– А мы погадать хотели. Можно, Марина Константиновна?

– Можно, если осторожно, – не оригинально разрешает классная. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не орало и не бегало.

Марина Константиновна, пошатываясь от тряски, побрела на свое место. Школяры скрестили взгляды на Шелестовой.

– А ты умеешь, Златка? – спросил слегка помятый Иванов.

– Не-а. – Звезда девятого «Б» и основная заводила, глядя в спину удаляющейся Константиновны, бросила призыв: – Эй! Кто гадать умеет?

Никто не отозвался, лица одноклассников оседлало уныние – Марина Константиновна дама конкретная, отберет карты и не вернет, скорее, выбросит.

– Я умею, – набравшись храбрости, призналась Вероника.

– Ты? – брови атаманши Шелестовой уползли под блестящую блондинистую челку: мышь заговорила. – Чё, реально?

– Да. Бабушка научила.

Бабушка была чужая, но это не суть важно. Главное, типичная бабушка, древняя, как самовар с медалями, имела место.

Злата пихнула коленом кого-то из одноклассников – дай пройти. Села через стол от Вероники и протянула ей колоду:

– Давай, шуруй, Метла.

Пренебрежительное прозвище задело Веронику. Злата отнеслась несерьезно к заявлению тихони и, кажется, собралась позубоскалить. Одноклассники, ожидая представления, сгрудились у бокового столика, начали толкаться, кто-то кого-то ущипнул, девчонки захихикали…

Вероника перемешала карты. Протянула колоду Злате и негромко попросила:

– Сдвинь. Левой рукой к сердцу, то есть к себе.

Шелестова поглядела на приятелей, мол, о, как все серьезно. И кто-то угоднически вякнул:

– А если правой? От себя?

– Цыц! – прикрикнула Шелестова. – Занимайте очередь, школота!

Вероника начала выкладывать карты, переворачивая их рубашками вниз одну за другой. Разыскиваемая бубновая дама оказалась в самом конце колоды, и Вероника вздохнула:

– Ты мне не веришь? Или в гадание вообще?

– Это почему ты так решила? – насмешливо спросила Злата.

– Твоя дама лежала в конце колоды, ты прячешься от правды, не хочешь ее знать.

– А если б я лежала в начале? – пытаясь все еще насмешничать, но уже с некоторой натугой поинтересовалась атаманша.

– Тогда бы ты была готова к гаданию. Оно – не пустой интерес.

– Считай, готова.

Вероника принялась раскладывать вокруг дамы карты.

– Те, что наверху, – голова, – негромко объясняла по ходу дела. – Это то, о чем ты думаешь, Злата. Внизу же то, о чем ты, наоборот, стараешься не думать, кладешь в ноги. Вот эти, по бокам, говорят о том, что ты имеешь… ну, можешь изменить, держишь в руках, короче, под контролем…

– Она Илью из десятого «А» контролирует! – заржал кто-то.

– А ну-ка, тихо! – совсем как Константиновна, прикрикнула заводила. – Рассосались все отсюда!

Одноклассники, недовольно ворча, послушно вернулись в пассажирские отсеки. Мишка собрался задержаться, но его за джемпер дернул за собой Сема Голубев.

Вероника, показывая пальчиком на карты, стала растолковывать значения, боролась за доверие. Но тут надо отметить, увидев нечто странное в раскладе, Ника не сразу смогла сказать всю правду, застеснялась и даже подумала: «Нельзя гадать игральными картами, они обманывают. Этот расклад не может быть про нашу Злату». По картам выходило, что Шелестова просто соткана из страхов, но как это сказать образцовой звездочке девятого «Б»?

А врать нельзя. Так говорила бабушка, предупреждала.

Эх, была не была.

– Злата, ты боишься, – тихонько выговорила Вероника.

– Чего? – откровенно поразилась Шелестова.

– Многого. – «Потерять авторитет, уважение одноклассников, получить двойку», – могла бы сказать Ника. Расклад был просто пронизан страхами, казалось бы, удачливой девчонки. Красивой, умной и самостоятельной. – Но главное, ты боишься, что мама у тебя сопьется. Вот, видишь, мама в голове, а рядом – рюмка.

– Это же туз пиковый. – Облизав губы, одноклассница склонилась над столом. – Вроде бы какой-то удар, неприятность.

– Да, если кончик туза вниз указывает. Но бабушка мне говорила, что если туз направлен кончиком вверх, то он похож на рюмку. Видишь?

Кстати сказать, больше Ника никогда не сталкивалась с таким толкованием пикового туза. Но приняв в далеком детстве расшифровку от чужой бабушки, оставила ее для себя.

Злата просунула руки между коленями, сжала их и дальше слушала, уже не пропуская ни единого слова.

– Но я хочу сказать, – ободряюще продолжила Вероника, – что это только твои страхи. Понимаешь? Твои. Мама с рюмкой над твоей головой, ты об этом постоянно думаешь. Но что на самом деле происходит, мы узнаем позже. Когда я раскину на прошлое, настоящее и будущее.

– А это тогда что? – Злата непонимающе мотнула подбородком на карты.

– То, что с тобой творится: голова, ноги, руки. Я же объясняла. Вначале нужно понять, готовы карты к разговору или нет, взглянуть на реальность, поговорить… если карты выдают чепуху, то и продолжать не надо. Не тот день для гадания, карты обманут в главном – в прогнозе будущего. Тебя ведь это, прежде всего, интересует?

– Как и всех, – отрезала Шелестова. – «Все сладкое на ужин», как я поняла.

– Угу.

Как Вероника угадала, что страхи гнездятся только в голове у бойкой барышни, она не понимает до сих пор – опыта тогда был ноль. Но дальнейший расклад подтвердил, что все у Златы будет хорошо, без потрясений, без трагедий. Любовь-морковь, что называется. И мама всегда рядом. Как и полагается быть маме.

Но из-за столика Шелестова все-таки встала чертовски потрясенной. Когда школяры загомонили: «Я следующий, я следующий, давай-ка, Метла, мне…», прикрикнула:

– А ну хорэ! Кто Нику еще раз обзовет Метлой, будет иметь дело со мной!

В столовых и кафешках экскурсионного Санкт-Петербурга Шелестова приглашала обычно тушевавшуюся скромницу Нику за свой столик.

Подругами они так и не стали, были слишком разными. Но дразнить Полумятову Метлой уже мало кто рисковал. Шелестова слов на ветер не бросала.

Несколько лет назад Ника и Злата случайно встретились на улице, Шелестова предложила заглянуть в кафе и поболтать. После обычных разговоров о житье-бытье и одноклассниках сказала неожиданное:

– А я ведь так тебя тогда и не поблагодарила! – Покручивая фужер с шампанским наманикюренными пальцами с обручальным кольцом и еще одним нехилым перстеньком, Злата призналась: – Я мало кому могу сказать спасибо, всегда сама справляюсь… Но тебе, Ничка, задолжала.

– Что? – искренне не поняла Вероника.

– А я тогда из Питера совсем другой вернулась. Успокоилась. Раньше все на мать орала, боялась, что сопьется, как ее лучшая подруга тетя Белла… А когда от тебя по башке получила: «Это твои страхи, не проецируй их на других!» – перестала истерить. Мама даже, – Шелестова усмехнулась, – подумала, что я беременная. Ходила как побитая собака, в глаза заглядывала, все ждала, когда сознаюсь… В общем, все у нас тип-топ, Ничка, – вздохнула, – а вот тети Беллы больше нет. Но это – она, не мы. Ты, кстати, все еще гадаешь?

– Редко, – призналась Вероника.

– Зря. У тебя талант. И, как видишь, он кому-то помогает. Если я к тебе приду, снова мне погадаешь?

Ника подняла вверх указательный палец:

– Если только это действительно необходимо!

Шелестова поняла, что Вероника говорит серьезно, и кивнула:

– Понимаю. Не буди лихо, пока оно тихо, так? Если задумаешь открывать эзотерический салон – я в доле, клиентуру подгоню.

Это была уже шутка.

…Вероника прекратила разыскивать свои воспоминания на соседском потолке, перевернулась на бок и заснула. Отвлечься, слава богу, получилось.

Работать в детском садике «Ромашка», муниципальном, а не частном, Полумятова любила. Здесь подобрался замечательный активный коллектив, современные родители рвение воспитателей всячески поддерживали, почти единодушно соглашались, что деньги предпочтительно вкладывать в развитие детей, а уж потом в недвижимость. Отдача будет куда больше и приятнее, лучшие дивиденды старости – это воспитанные образованные потомки. Плату за труды Вероника брала чисто символическую. Считала анимацию в детских садах больше рекламной акцией, чем реальным заработком. Да и работать с малышней она любила, никогда не уставала от вопросов и обязательных девчачьих обнимашек.

Малыши с удовольствием готовили фигурное песочное печенье из серии «на скорую руку», но с изюминкой от тети Ники. (Контакт налаживается быстрее с «тетей Никой», а не с «Вероникой Дмитриевной».) Самые продвинутые ее трудами шестилетки пользовались не формами, а пластмассовыми кондитерскими ножами. Матвей выпилил из теста космическую ракету, Ульяна изобразила такую сексапильную Барби с «подробностями», что нянечка Алевтина Андреевна только ахнула…

Выезд удался. Ника попила чаю с воспитательницами – печенье оценили, рецепт записали. Распрощалась до следующего месяца и поехала на рынок за говядиной. Мама попросила привезти симпатичную косточку для бульона, обрадовавшись, что они с Лорхен завтра к ним нагрянут.

Ближе к вечеру, снова пообедав у соседок и попив чайку под скорострельно приготовленные ею кокосовые барфи, похожие на пушистые конфетки, Вероника вернулась к себе. Встала на минуточку у кухонного подоконника, глянула на двор, пробитый желтыми копьями лучей осеннего солнца… И удивленно вытянула шею: под окнами топтался муровский стажер Сережа. Нерешительно, с точь-в-точь такой же, как и у его руководителя Окунева, папочкой под мышкой.

Сережа вскинул голову, заметил выглядывающую из-за занавесок Нику и, кивнув, изобразил плечами и руками «а я вот тут как-то так…». Потом мотнул головой, явно спрашивая разрешения подняться.

Вероника согласилась тоже пантомимой, и Сергей потопал к подъезду.

«Что-то случилось? – запереживала Ника. Неожиданный визит заставил сердце застучать. – Почему этот… кажется, Давыдов здесь?!»