Текст книги "Все, кого мы убили. Книга 1"

Первое время беседа мирно текла вокруг новостей, привезённых мною из столиц, а Артамоновым из Европы. Манера его речи и вдохновенная жизнерадостность привели к тому, что он легко и надолго завладел вниманием. Увы, всеобщим – обольстительная княжна не отрывала от него глаз, почти даже не притрагиваясь к кушаньям. Любое остроумное замечание художника резало моё сердце словно ножом. И хоть анекдоты его большей частью касались особ отдалённых морями: итальянских вельмож и переругавшихся после победы греческих революционеров, по некоторым чувствовал я, что не хотелось бы мне стать мишенью для его колкого языка.

– Не так давно, если помните, немного изрыгнулся Везувий, что породило в нашей маленькой колонии, покровительствуемой князем Гагариным, подобие вулкана интереса к сему предивному природному творению. Отправился туда и я, не вместе, но совместно с Карлом Брюлловым, пенсионером от Академии. Почему же, можете спросить, не вместе? Потому лишь, что он путешествовал туда вместе с графиней Юлией Павловной, я же находился хотя и при них, но обособленно. Незадолго до того эта особа познакомилась с Карлом в салоне Волконской, которая в ту пору ещё не приняла католичество и не перебралась в Рим окончательно. Я говорю о той Зинаиде Волконской, которая состоит в членах Общества Древностей, представленном у нас уважаемым Алексеем Петровичем, – пропел он в мою сторону, и я, слушавший его лишь краем уха, чуть вздрогнул от одновременного внимания к себе всех обедавших. – Между художником и его музой возникла не просто дружба, – продолжил Артамонов вкрадчиво, и перевёл взгляд на Анну, отчего я стиснул нож так, что кулак мой побелел, а ланиты Анны озарил румянец, погасивший улыбку. – Летом они бродили среди руин Помпей, где и зародился замысел огромного полотна, наброски которого он начал делать там же. Благодаря графине Самойловой, маэстро познакомился с людьми из высшего общества. Презабавно, но Юлию Павловну он изображает на картине трижды, себя же лишь единожды. И коли он не передумает, то и ваш покорный слуга прославится в веках если не портретами своей кисти, то сам как портрет одним из образов грядущего шедевра.

Он встал и театрально раскланялся, став причиной одобрительного шума со всех сторон.

Когда подали десерты, я, улучив момент, позволил себе вернуться к прерванному разговору, благо князь усадил меня подле своего места во главе стола.

– Вот так и все, как вы, спросишь про миф, а начнут говорить – только в сторону уводят.

– Любопытно? А ведь ещё недавно вы ничего об этом не ведали! То-то, я и сам на себе ощутил. Слушайте. По преданию, на землях этих была последняя битва сил добра и зла, – сказал Прозоровский. – Легенда старая, местная, рассказывают её по-разному, мой дядюшка десять лет посвятил её изучению, херя всё лишнее да народное. Суть не в том, что битва, а в том, что она состоялась. Понимаете: не будет, но – уже свершилась.

– В этом вся её ересь?

– Возможно, – он нарочитым презрением и даже брезгливостью изобразить, что не желает ничего и думать о вещах ему чуждых.

– Что ж, ведь это – простая нелепость, – мнимым отступлением я желал подвигнуть его к подробностям. – Анахронизм. Явно противоречит…

– Священному Писанию? – вскинул он голову. – Вот и они так твердят.

– Не Писанию, а глазам! Здравому смыслу. Как же можно думать, что здесь Армагеддон уже свершился, коли мы на сём месте сидим и чинно ужинаем?

– В легенде названия нет, хотя здесь есть несколько местечек, фонетически схожих с Мегиддо, да это пустое, для дураков. Сам я верю лишь в то, что последней эта битва стала для кого-то, о ком мы можем только догадываться.

– Кто же победил?

– Зло объявили поверженным, – пожал плечами он и хохотнул. – Впрочем, какого иного вывода можно ожидать от победителей? Они, победители, как легко сделать вывод из всеобщей истории, только и делают, кажется, что, усеивая землю трупами исчадий ада, осаждают трон добра. После уж восседают на нём до прибытия новых орд, ещё более яростных в делах милосердия.

Он расхохотался в одиночестве, что его ничуть не смутило.

– Этого недостаточно, чтобы строить гипотезы о последней битве. Ведь архистратиг Михаил с войском одержал победу над падшими ангелами, так и что же?

– А присной памяти Степан Ерофеич, царствие ему небесное, никаких теорий не строил. И про ту первую битву знал. Но говорил, что, когда бился архангел, то людей ещё в помине не существовало.

– А в последний раз, о котором все шепчутся – люди уже существовали?

– Это же – людская легенда! – воскликнул он. – И она не в книги занесена. Кроме того, у меня имеются и собственные неожиданные изыскания на сей счёт, кои я вам намерен вскоре представить.

Тут, я, признаюсь, от любопытства чуть не заёрзал на стуле, но по счастью уловил на себе взгляд княжны и остепенился. Вообще, поглощённый рассказом Прозоровского, я и не заметил, как диалог наш сделался предметом внимания всего стола. Это польстило моему самолюбию.

– Но, как ни поглядеть, – он развёл руками, – а поколениями передают одно и то же: проклята земля, не будет на ней покоя, покуда не восстановится справедливость. Ведь, судите сами, тут воистину спокон веку никакой оседлой жизни подолгу не налаживалось. Это, учитывая, что здесь плодородные земли, и климат прекрасный.

Я припомнил и бурю и давешний дождь, но и тут заставил себя смолчать. Он продолжал:

– Триста лет тому Герберштейн писал, что местность между устьями Днестра и Днепра представляет собой пустыню. Только начиналась какая-то оседлая жизнь, как сразу война, новые племена, разрушения. Отстроятся вчерашние победители, а потом сызнова. На севере – Ржищев, Канев, Боровище, Чигирин, Крылов – и ещё полдюжины разбитых городов вам назову. Там ещё не всё занесло – и копать не надо. А уж на юге, по берегам – и числа нет. А тех, которым и названия уж стёрлись – только заступ ткни в землю – и их везде найдёшь. Знаю, что возразите: трудно на пустых равнинах оборону от быстрой конницы держать, тут нападающий всегда в большом выигрыше. Рек мало, лесов для засек нет, рубежа не построишь – всё так. Да не только. Когда мой дядюшка Степан Ерофеевич переселялся в эти края во времена императрицы, тут на пятьдесят вёрст кругом тысячи душ не набиралось. Точно вымело всех. Столица Крыма, Бахчисарай, по взятии насчитывала всего около пяти тысяч обитателей. Обширнейшие земли сии представляли безлюдную степь, для заселения которых чего только не предпринимали: вызывали колонистов из Германии, а после Болгарии, Греции, Армении, Сербии. Целым полкам выходцев со всех краёв Европы приказывали обзаводиться жёнами и селиться возделывать землю. Герцог после следовал этому примеру, разве что упирал на соотечественников из Эльзаса. Так что сейчас каких только авантюристов тут не встретишь. В Одессе – Франция, Австрия, Испания и даже королевство Неаполитанское открыли консульства. Но и решительные меры по оживлению торговли не привели к сколь-нибудь значимой кучности населения.

– И сейчас ещё от села до села за час не доскачешь. – Я, кивая, с трудом дослушал до конца, только с тем, чтобы вернуть его поскорее к своему предмету. – Но что означает восстановить справедливость? И по отношению к кому?

– Вот, Алексей Петрович, выходит, и вас забрало изрядно.

– Меня это не может не интересовать, тутошний… волхв, прости, Господи, намедни мне напророчил беду, коли я к вам явлюсь.

При этих словах княгиня подала знак, и дамы покинули нас. Не без сожаления провожал я жадным взором стройную фигуру княжны Анны в нежно-голубом батистовом платье. И прежде чем исчезнуть за пятигранной колонной стрельчатой арки, головка её повернулась в профиль, достаточно лишь для того, чтобы самым краешком глаза увидеть меня – или всё это только внушилось мне порывом влюблённости, который уже и не силился я сдержать.

– А нечего спрашивать, – докатилось до меня на краю слуха и, обернувшись, увидел, как зыркнул князь исподлобья. – Моему дядюшке он тоже посоветовал не приближаться к Арачинским болотам. Тот до его слов и знать не знал, что они скрывают. Так это как в сказке о мудреце Ходже Насреддине, когда он велел чудакам не думать о белой обезьяне, не то быть беде; куда там – все только её и вспоминали. Сейчас, слыхал я, что, дескать это он туркам пророчествовал о белом… гхем… царе… Так и дядюшка мой захворал мыслью об этих болотах. А потом и в самом деле подхватил там странную заразу, которая и свела его в могилу. Будто выгорел изнутри. Нам ведь, людям, как? Скажи: нельзя, так мы таки туда, грешные, и поскачем. Молви: добродетель – нам скучно. – Он вдруг перегнулся ко мне и процедил тихо, но слышно для всего общества: – А вы занятная персона, вроде в наших краях и недели не пожили, а всех уже обскакали.

Холодная, чуть открывавшая твёрдый оскал улыбка, оставшаяся на лице отпечатком последней двусмысленности, не предвещала ничего доброго.

– К колдуну, если вы о нём, нас бурей занесло, – бросил я князю несколько рассеянно.

– Оно конечно: выходит, там случайность, тут везение, а благодаря им вы уже и заглавное лицо в действии. Немного напора – и мы все тут у вас по струнке встанем, а?

Общество чуть загудело, Артамонов криво улыбнулся, глядя в свою чашку.

– С чего бы мне приписывать собственные наклонности? – ответил я нелюбезно, досадуя на вечер, который утратил для меня львиную долю прелести.

– Как бы то ни было, говорят, талантливому человеку любая случайность…

– Говорят, доброй свинье всё впрок, – перебил я его, будучи готов уже даже к ссоре.

Он нахмурился, но каким-то решительным усилием переборол себя, рассмеялся, хлопнул в ладони и приказал распечатать ещё бутылку.

– Простите меня, Алексей Петрович! Я просто ревнив не в меру.

– Будет вам, – остыл и я, с трудом успокаивая себя тем, что сердечных дел не существовало в моих мыслях ещё утром, и следовало бы вернуть думы к намеченным делам, а там – будь что будет. – Скажите лучше: кроме этнографических доводов, кои не могут служить верными доказательствами, какие подтверждения мифу вы нашли?

– Евграф Карлович, долго вам ещё осталось? – спросил Прозоровский доктора.

– Дня за четыре начерно управимся, Александр Николаевич, – помедлив, степенно ответил тот. – Особенно ежели Владимир Андреевич подсобит.

– Вот сами и увидите. Я вас для того и звал, да не думал, что скоро явитесь: в начале мая только открыли самое главное. Теперь уж придётся дотерпеть. Но я уж постараюсь сделать ваше времяпрепровождение занимательным. Вином, во всяком случае, не обделю.

Помыслы мои против воли сразу обратились на княжну Анну, но усилием я всё же попробовал отвлечься от них, словно они компрометировали молодую особу.

– Выходит так, что после поражения сил света мир под влиянием зла погрузился в пучину греха?

– Оно и так, да как бы не хуже.

После этих слов Артамонов, показательно демонстрировавший скуку, просил разрешения оставить нас. Князь пообещал ему скорую аудиенцию, а я вновь с трудом отказался от мысли, куда бы так мог торопиться молодой человек, если не на тайно назначенное свидание. Мало-помалу и другие гости удалялись в свои покои. Вскоре лишь наш край стола не остался пустовать.

– Значит, и вы ничего не хотите сказать откровенно…

– Отчего же? Я не намерен вам сказок пересказывать. Я учёный, и сам не всё ещё знаю, а если и скажу бездоказательно, то вы не поверите. Проверить захотите.

– Разумеется, желал бы убедиться своими глазами.

– Вот и я хочу того же, чтобы вы не легендами питались, а наедине с глазами и без моей подсказки сами сделали выводы, а после уж и сравним, ну, по рукам? Что может быть интереснее, чем делать открытия в нашей науке?

Ах, так! Всё ранее сказанное князем, его колкости и подозрения смешались во мне в один комок, сильно разозлив меня. Ну что же, мне есть чем тайно ответить. Тогда и я повременю с возвращением скрижали.

Эта мысль немного уравняла меня с присутствующими. Мы подняли бокалы за новые находки, причём если я вознёс свой высоко, а князь вполовину ниже, то четверо посвящённых и вовсе едва оторвали донышки от стола. В иной раз это выглядело бы смешным, но мне стало неуютно. Из всех присутствовавших лишь один я находился в неведении, прочие же как-то неловко тупили взоры. Посему я постарался скорее кончить трапезу, сославшись на скверный аппетит после тряского путешествия, и с позволения хозяина отправился осматривать его необъятную коллекцию, втайне рассчитывая встретить вместо чарующих греческих головок на черепках амфор свежий и живой лик той, что прекраснее легендарной Елены.

Судьба не благоволила мне в этом, а вскоре и сам князь присоединился ко мне, давая пространные разъяснения реликвиям.

6. Угроза

Пробило десять. Велев лакею снять со стены большой кенкет, Прозоровский повёл меня в подвал, назвав его винным погребом. Я же мысленно прозвал его донжоном, памятуя об угнетающем облике громадного здания.

– Дом этот выстроил мой дед, большой ценитель прекрасного, в том числе вин, он там хранил несметное количество бочек; а я уж приспособил под музеум. А пуще виноделия он знатоком слыл по религиозной части. Любил Византию со всеми её причудами. С турками всю жизнь: то воевал, то торговал – и после каждой войны всё доходнее. Тут всё в таком вкусе – и храм, и больница, и школа. А фундамент старый, едва ли не греческих времён, что тут стояло – не знаю, но дядюшка сумел и в нём отрыть немало. А я не тревожу – неохота как-нибудь узнать, что живёшь на кладбище, хотя бы и древнем.

– Мне колдун тоже совет дал: не рыть слишком глубоко, намекая прозрачно на мою фамилию.

– Видно, будете… – отвернулся он вбок, – копать.

– Кто он, этот старик?

– Я этого знать не намерен. Живёт неподалёку. Советы он раздаёт, что твоя Кассандра. Остерегает, говорят, всегда правильно, только все прут наперекор. Говорят, дар ему в наказание, а не в награду, как святым.

– Или не он, а мы все своевольные упрямцы. Мне он показался осведомлённым…

Я прикусил язык. Не хватало мне только сразу проговориться о загадочных камнях, даже не попытавшись выяснить их происхождения. Но опасался я напрасно.

– У него советы один другого хуже. Только бездельникам годятся. А у делателя всегда с одного боку Скилла, с другого Харибда, – пробурчал он недовольно, словно оправдываясь.

– Может, на роду написанное не нам менять?

Князь сощурился и скривил мину, из которой можно было сделать какое угодно заключение.

– Вот и проверьте сие утверждение в Турции, где, как пишут, все как один – фаталисты. А вернётесь – милости прошу, поведать о выводах.

Уж если и вернусь я сюда, то вовсе не за тем, чтобы спорить о каких бы то ни было науках, – подумал я тогда, охваченный романтическими порывами.

Широкая винтовая лестница сделала полные два оборота, прежде чем мы спустились на дно колодца, и слуга разжёг факел, заменив им вмиг ставшую тусклой лампу. Из широких ниш вдоль стены, представлявших собой чередование увенчанных пилястрами столбов и арок, выглядывали части скелетов каких-то животных. Иные из них по недостатку ископаемого материала собирались наполовину от оскаленной пасти до передних лап с острыми когтями, другие почти целиком сохранились с большими кусками шкур, так что руке опытного чучельника оставалось лишь одарить их чёрными блёстками каменных глаз.

– Это уже не к археологии имеет отношение, а к палеонтологии, – заметил я. – Я же не силен в ней, коллекция в Москве скромна, куда ей до вашей.

– Обширнее моей – нет в Империи, – весомо заявил Прозоровский и подвёл меня к ним ближе. – Да и в Европе, я полагаю. Ископаемые останки шерстистого носорога, буйвола и мамонта, подаренные ещё Палласом моему деду, – представил он по очереди туши, особенно сильно выпиравшие из неглубоких ниш.

– Неужто они извлечены в этих краях?

– Нет, их Паллас привёз с собой из Сибири, кое-что я выменял в Лондоне, а вот и местные экземпляры, – он обратился на другую сторону, в совершенную темноту, где, по всему судя, находилось немалое пространство. – Большинству ещё и названий нет. Прошу простить, сюда проделаны отверстия для света и воздуха, но ночью есть только один способ увидеть собрание. Впрочем, жалеть о том вам не придётся, зрелище я сулю незабываемое!

Голос его вознёсся к невидимым верхам и дважды вернулся звонким эхом, заставляя трижды верить в обещанное.

Дворецкий, подобострастно обогнув хозяина по длинной дуге и слегка толкнув плечом меня, подошёл с факелом к большим круглым зеркалам с расставленными перед ними плошками с какой-то горючей жидкостью и один за другим поджёг толстые фитили. Множество рефлекторов, отразив под разными углами яркое голубоватое пламя, бросили свет вдаль, и глазам моим открылось жуткое и величественное зрелище.

В гигантском зале с циклопическими колоннами, вершины которых образовали широкие полуциркульные своды, делавшие из нас ничтожных насекомых, я узрел громадные скелеты чудовищных существ.

Мне доводилось созерцать изображения древних ящеров, но я и представить себе не мог их истинных размеров сравнительно с собой.

– Как вам моя кунсткамера? – громко воскликнул князь, насладившись произведённым эффектом, и снова эхо, словно стремясь опередить себя, дважды вернуло его слова.

Тени скелетов в прыгающих бликах широких лучей метались из стороны в сторону, то скрывая, то открывая нагромождения новых исполинов за ними. Голова у меня шла кругом, я замер в страхе восхищения, не в силах сделать ни шагу.

Князь что-то говорил, голос его звучал взволнованно и гордо, он бросился вперёд, увлекая меня, и я, поминутно оступаясь на каких-то окаменелых позвонках, брёл, оторопело задрав голову, следом. Повсюду надо мной громоздились чудовища, собранные так искусно, что, казалось, они могут вдруг одним движением разорвать путы, удерживавшие их вертикально и наброситься на нас. Теперь понимал я, зачем Прозоровскому потребовались инженеры и врачи – без этих профессий немыслимо было создать всю эту выставку.

– … граф Воронцов гостил у меня позапрошлым летом, – продолжал Прозоровский. – Я зазвал его к себе после наветов от наших консерваторов, чтобы мог он лично сравнить их воззрения с консерваторами английскими. Слышали вы про классификацию Вильяма Бакланда?

– Признаться, не много. Он – естествоиспытатель?

– А Михаил Семёнович слышал. Бакланд – Президент Королевского Геологического Общества. Лет пять назад сделал доклад о найденных ранее где-то под Оксфордом останках гигантской ящерицы, которую назвал мегалосаурисом. А несколько позже ещё один англичанин представил зубы игуанодона.

– Ценю вашу остроумную мысль. Вы выбрали представить наместнику английские труды, зная, что он питает к островитянам особую приязнь, – улыбнулся я, отмечая для себя ещё одно мудрое решение: обилие зеркал на стенах, кои и создавали в сполохах тусклого света иллюзион бесконечного помещения.

– Верно. После того меня оставили в покое. Как видно, на время.

– И вы теперь занимаетесь раскопками допотопных зверей? Но почему тогда обратились в Общество Древностей, которое интересуется иными, рукотворными произведениями?

– Неужто? Признаться, призывал я не Общество, а Румянцевский кружок, если уж исследовать причины. Впрочем, я не делаю между вами разницы, явились вы, да и ладно. Полагаю, у Румянцевских не нашлось желающих, обратились к вашим, а тут и вы под рукой… уже скачете во весь опор… Но разве Общество не исследует останки царей в курганах?

– Царей людей, но не царей зверей.

– Гигантские кости находили со времён античных и считали их за останки героев Троянской войны. В Средние века их выдавали за кости исполинов, упоминаемых в Библии и якобы смытых потопом.

Он замолчал, словно обдумывая продолжение. Я поторопил его, опасаясь, что плохо понимаемая мной логика его рассуждений может навсегда оставить мой разум.

– Догадываюсь, что вы не случайно привели меня в подвал, но я не граф Воронцов, со мной говорить вы можете откровенно, если не как с другом, то как с коллегой.

– Я нашёл кое-что, – отозвался он мрачно. – Но и в мыслях не имею скрывать это. Уже завтра я покажу место, где всё происходило. Теперь уж поздно, а вам следует хорошо отдохнуть.

Время забыло спуститься в это подземелье, лишь за полночь мы поднялись наверх, и я почувствовал изнеможение.

Было мне как-то не по себе, когда под завывания ветра в отдушинах укладывался я один в огромной стылой комнате, так же отдалённо напоминавшей спальню, как подвал князя – винный погреб. Повсюду в тёмных углах мне чудились оскалившиеся пасти. Обругав жуликом дворецкого, оставившего меня без тёплых перин, я, съёжившись, ворочался в поисках удобного положения.

Мне казалось, я уснул, но под влиянием множества томительных воспоминаний (вдобавок, пока я отсутствовал, в комнате моей появилось крохотное бюро, украшенное прекрасным бронзовым чернильным прибором) спустя немного очнулся. Сон покинул меня, я решил подышать воздухом оранжереи, и вышел, прихватив большой пятисвечник, изображавший сентиментальный сюжет, очень подходивший моему теперешнему настрою – не холодного учёного, а байроновского юноши. Но вдруг и моя принцесса так же проводит последние ночи под луной среди своих высокомерных орхидей?

Поверить сии фантазии я не смог: проплутав с четверть часа в крохотном пятне света, несомого над собой и пугаясь собственных отражений в неожиданно открывавшихся зеркалах, я понял, что заблудился в обширном доме князя. Все закуты и повороты выглядели одинаково, а тонкие лучи проницали даль лишь на три или четыре шага. Неожиданно вырываемые из мрака углублений и ниш мумии и чучела вскоре совсем расстроили мои нервы. Тени, словно борясь с зыбким пламенем, пускались в пляс и грозили увлечь за собой их оскаленных хозяев. Уж стало мне не до шуток, когда оказалось, что и обратного пути я отыскать не в силах. Неудобное моё положение осложнялось ещё и тем, что свечам оставалось гореть не долее пяти минут.

Свернув в очередной раз за угол, я вдруг увидел на чёрном полу отблески тусклого света, исчезнувшие вскоре за тихо притворенной дверью. Полагая в том своё спасение, я спешно направил стопы туда.

Моё удивление возросло необычайно, и, признаться, я обрадовался, усмотрев сквозь щель полуприкрытой двери своего нового знакомого Владимира Артамонова в глубине ампирного кабинета. Мысленно позубоскалив над тем, что он-де нашёл-таки в ночи соответственный своему модному наряду столь же модный антураж, я приблизился и вслушался. Очевидно, он зашёл только что. Но некоторые действия его заставили меня не только повременить с возгласами радости, но и спешно задуть свои огарки, не задумываясь о том, как снова я зажгу их без оставленного у постели огнива. Кто-то второй, скрытый от моего взора, неистово перебирал ящики шкафа рядом с ним. Оставаясь незаметным во мраке, я мог наблюдать, как художник принялся рассматривать найденные там бумаги.

– У вас есть что передать мне? – раздался старательно приглушаемый голос.

Владимир кивнул и поставил на стол то, что назвал склянкой с раствором герра Либиха. Рука неизвестного поспешно схватила её.

– Но здесь нет рецепта! Без него это стоит недорого.

– Не беспокойтесь, я помню его наизусть, – услышал я несколько отстранённый голос Владимира, а спустя продолжительное время горький его возглас: – Боже, это они! То, что я со страхом подозревал и о чём говорил мне принц – правда.

– Что написать мастеру Россетти? – послышалось мне это имя, ещё более глухо произнесённое вторым посетителем с оттенком иронической надменности. Безупречная манера произношения выдавала в нём иностранца.

Ответа художника я не расслышал – так же, как и они, увлёкшись своими тайнами, не услышали эха череды мелких шагов, приближавшихся по коридору. Я же поспешно отступил в какой-то проём, оказавшийся по счастью занятым лишь наполовину холодной мраморной статуей.

О чудо! За покачиваниями зелёного пятна изящного фонаря со стеклянным абажуром моим вожделеющим глазам предстала милая фигура княжны, облачённая в лёгкое домашнее платье из шёлкового крепа. Лишь из опасения испугать её я не решился тотчас же расстроить предстоявшее ей странное свидание. Тем временем она распахнула дверь, и её удивлённый возглас:

– Владимир! – заставил того вздрогнуть. Но вместо лица загадочного незнакомца заметил я лишь лёгкое дыхание дальней гардины. В последний миг ему удалось улизнуть.

– Анна… Александровна, – лишь пролепетал он в изумлении, не ожидая видеть именно её.

– Что за блажь назначить мне встречу в кабинете отца? – громко прошептала она. – И не вздумайте возомнить невесть что. Я пришла только сказать, что он не позволяет никому даже входить сюда в его отсутствие. Вашу записку я возвращаю.

Я ничего не понимал, но с наслаждением готовился следить за оправданиями художника, также поставленного в затруднительное положение. Он бросил взгляд на письмо, и по его лицу скользнуло выражение крайнего недоумения. Но к чести своей Владимир немедленно взял себя в руки, сплетя историю о том, что по поручению князя он знакомился с материалами раскопок, поскольку уже назавтра ему предстоит присоединиться к работам.

После нескольких ничего не значащих фраз, лишь выдававших растерянность Артамонова, и лёгкое, но без холодности неудовольствие княжны, они покинули кабинет, оставив меня в полном мраке. Следовать за ними я не мог, и, чувствуя во всём тайну, приготовился ждать, когда выйдет загадочный посетитель. Почему я не вышел тогда в коридор, зачем продолжал таиться? Какое ребяческое желание непременно и немедленно стать обладателем чужих секретов сыграло со мной злую шутку!

Из опасения оказаться замеченным, я лишь глубже запрятался за статую. Прошла томительная минута в кромешной тьме, затем другая, и я явственно ощутил неудобство своей позы, в которой у меня сильно затекала спина. Ни малейшего луча света не источалось в этот глухой коридор, но всё же я мгновенно покрылся липким потом, почувствовав совсем рядом чьё-то незримое присутствие. Кто-то беззвучно подкрался вплотную, не видя меня и оставаясь сам за завесой мрака, прежде чем скрип половицы в шаге от ниши выдал его движение. Я замер, перестав дышать и подняв подсвечник вровень с лицом, полагая любые дурные намерения от незнакомца возможными, а также пытаясь понять, как удалось ему заметить меня. Несколькими секундами позже я услышал хруст стекла, и одновременно с шипением от боли вспыхнул свет, ярким сполохом зажигательной спички лишивший меня на миг зрения. Но уже вскоре из своей засады я видел неведомого человека в плаще с капюшоном, поспешно ступавшего в сторону, противоположную той, куда удалились молодые люди. Когда он сам свернул за поворот, я поспешил за ним в надежде, что выберусь в знакомые части дома, и ориентируясь лишь по тусклому отсвету, мерцавшему вдали.

За углом меня ожидало неприятное зрелище длинной зеркальной галереи. Незнакомца уже нигде не было видно, но саженях в пяти на стене дрожала одинокая свеча. Поддавшись мгновенному порыву, я позабыл об осторожности и бросился, чтобы запалить три свои огарка. Мне показалось, как за спиной одно из моих отражений словно выступило наружу, и шея моя немедленно оказалась в тисках чьих-то железных объятий.

– Не суйтесь в чужие дела, мой друг, поезжайте лучше в Одессу, – услышал я насмешливый шёпот.

По руке моей ударили чем-то тяжёлым, и медный звон шандале смешался с моим коротким возгласом боли, ибо тут же его поглотил мерзкий рукав, пропитанным жидкостью с едким запахом. Нос и рот мой оказались крепко зажатыми, задыхаясь, я сделал в неравной борьбе несколько попыток вдохнуть – и чувства покинули меня.

Я очнулся от толчка, не зная, сколько времени миновало, тело моё, удерживаемое под руки и ноги, раскачивалось в такт шагов заговорщиков – два человека несли меня куда-то, ведя в четверть голоса между собой беседу по-французски, убеждённые в моём обмороке. Я не спешил открывать глаз, сильно ломившая голова не дала бы мне возможности справиться с противниками в честной борьбе, к тому же, судя по словам, я вскоре понял, что они лишь намеревались перенести меня в мои покои, не причиняя вреда. Один из них, тот самый, что удушил меня, нахваливал ядовитый раствор Либиха, который посчастливилось тут же проверить на деле. Он сетовал лишь на то, что чересчур ядрёная порция совершенно лишила меня сознания, в то время как он ожидал лишь частичного беспамятства, с тем, чтобы расспросить жертву о её миссии.

– Хотя документы убедили Владимира в том, что князь обманывает его, но главной бумаги, позволяющей завладеть наследством, всё же не достаёт, – узнал я из его слов.

– Из чего следует, – отвечал второй, – что молодой повеса удвоит свои усилия. Я опасаюсь только одного. То компрометирующее Владимира письмо, с предложением свидания, отправленное дочери князя – не скомпрометирует ли оно тебя самого в глазах Артамонова? Он понял, что ты ведёшь двойную партию.

– Он без сомнения узнает мой почерк. Это сделано с умыслом. Владимиру настала пора убедиться, что ему предстоит беспрекословно следовать нашим планам, самому став их частью.

Сказанное насторожило меня вдвойне, даже сравнительно с моим собственным угрожаемым положением, которое вскоре представилось мне из дальнейшего незавершённого диалога. Я никак не мог уразуметь, кто же из них главенствует, но некоторые намёки позволяли предполагать, что заговорщиков насчитывается более, нежели эти двое.

– А что ты предполагаешь делать, когда этот – узнает тебя?

Мне стоило огромного труда не выдать себя учащённым дыханием или невольным напряжением мускулов.

– Лица моего он не мог видеть, – последовал ответ. – Голос он узнает навряд ли, если не услышит меня по-французски. Если он последует моему совету убираться в Одессу – прекрасно, но действие неиспытанного раствора может оставить и некоторый провал в памяти. Так или иначе, я понаблюдаю за ним, и если его поведение поставит под угрозу наше предприятие, приму меры решительного свойства.

Ввиду слишком тяжёлой головы все прозрения и подозрения я оставил до другого дня, а как только тело моё опустили на кровать, снова провалился в забытьё.

Утром погода не улучшилась, но ветер стих, и низины окутывал туман.

За завтраком Прозоровский ещё раз представил мне своих коллег, теперь уже в подробностях поведав, кто и какую роль играл в создании собрания. Какие-то лица повторялись, появились и новые, всего их оказалось больше, чем присутствовало на вчерашнем ужине, и оставалось только гадать, сколько же всего работников трудится над коллекцией князя. Двое французов, немец, грек, голландец и трое соотечественников – это всё, что я смог сосчитать, пока не сбился. Имена путались в голове моей, через минуту начисто улетучившись, так что кроме Евграфа Карловича я никого не смог бы назвать без ошибки – хорошо ещё, что к завтраку вышли не все. В числе отсутствовавших я нашёл и Артамонова, по взглядам которого рассчитывал уловить тайные движения душ ночных сообщников. Я внимательно, но осторожно присматривался к этому своеобразному круглому столу рыцарей госпожи удачи, стараясь не возбуждать ответных подозрений, и не задавал вопросов, кроме диктовавшихся обыкновенным этикетом, но не сумел определить среди них моих неприятелей. Не скажу, что я боялся их, но всё же мне, гостю, противостояние неизвестному количеству врагов, прижившихся в этих родных им стенах, требовало холодного расчёта. Они отвечали бодро, и громкие голоса нисколько не подходили к шептаниям во тьме спящего дома, а их напряжённый русский звуковой ряд скрыл все особенности произношения французских ночных угроз. Несмотря на обилие и разнообразие кушаний, моё нервное возбуждение от ночных впечатлений не оставляло аппетиту совершенно места, и я удовлетворился двумя бокалами прекрасного вина, кофе и икрой, что придало мне сил для новых изысканий, и я с удовлетворением отметил, что головная боль оставила меня совершенно. Князь же, вместе со своими помощниками, привычный ко всему, откушал гораздо плотнее.