Текст книги "Игры Вышнего мира"

ГЛАВА 9

Как показало уже ближайшее будущее, Герти совсем не грозило разучиться говорить. За следующие пару недель она постепенно опомнилась от трагических событий, связанных с гибелью матери, освоилась в новой обстановке, и хотя до болтливости Абигали ей было далеко, но за словом в карман не лезла.

Марк виделся с Герти почти каждый учебный день – по понедельникам и четвергам она посещала практикумы по общей магии с группой четвероклассников, а в среду и пятницу приходила на занятия вместе с другими «переростками». Как оказалось, покойная Визельда весьма серьезно занималась образованием дочери, что в сочетании с бесспорной талантливостью и трудолюбием Герти дало неплохие результаты. Марк не знал, как обстоят у нее дела с другими дисциплинами, но что касалось основных приемов колдовства (что, собственно, и составляло предмет изучения общей магии), то года за два она вполне могла осилить весь курс и успешно сдать выпускные экзамены.

Кафедра общей магии была самая большая в школе: на ней работали четверо ассистентов и двое старших учителей – сам Ильмарссон и мастер Аль-Нури, преподававший географию Граней и элементарную математику с ее применением в колдовстве. Практические занятия по общей магии в основном вела Андреа Бреневельт, а с младшими классами (ведь чем меньше дети, тем внимательнее за ними нужно присматривать) ей помогал Гидеон Викторикс, сорокалетний магистр естествознания и колдовских искусств, который работал в школе лишь с начала этого учебного года, но благодаря своей высокой квалификации сразу занял должность старшего ассистента на кафедре. Он отвечал за семинары по ОМБ – что расшифровывалось как «основы мироздания и бытия». Это был сугубо теоретический и почти философский предмет, посвященный принципам строения Вселенной и месту в ней человека; лекции по нему читал Ильмарссон. С появлением Марка обязанности между ассистентами несколько перераспределились: Викторикс ушел с общего практикума и взял на себя часть занятий по географии, а Марк и Андреа стали работать в паре. Ясное дело, что Андреа, как старше и опытнее, была в их тандеме главной.

Первые несколько уроков прошли у них не совсем гладко, хоть и не так плохо, как опасался Марк. А вскоре он приспособился к методике Андреа, и между ними больше не случалось серьезных недоразумений в присутствии учеников. Зато во внеурочное время они часто спорили о том, как лучше вести занятия; в этих спорах Марк обычно уступал Андреа, но нередко случалось и так, что она признавала его правоту.

Впрочем, их разногласия не носили принципиального характера, и в целом они придерживались одинаковых подходов к магии и ее практическому применению. У Андреа был такой же, как у Марка, промежуточный дар, но в ее манере колдовства (опять же как и у него) явственно чувствовалась инквизиторская выучка. Возможно, она училась в одной из провинциальных академий Инквизиции, и если так, то, скорее всего, вместе с Гвен, которая обладала полностью доминантным даром. Однако об этом Марк мог только гадать. Хотя между ним и Андреа вскоре завязались не только профессиональные, но и чисто дружеские отношения, она всячески избегала разговоров о своем прошлом и даже сердилась, когда он затрагивал эту тему.

Марку удалось выяснить лишь то, что ее родным языком был умбрийский, на который она часто переходила, разговаривая с Гвен. Этот язык в Торнинском архипелаге совершенно не употреблялся, а в Империи занимал восьмое место по распространенности, и Марк изучал его в академии в качестве дополнительного. Но говорил он на нем скверно, поэтому с Андреа общался в основном на мидгардском, а порой – на коруальском, которым она владела почти в совершенстве.

Что же касается Гвен, то приставать к ней с расспросами о ее прошлом Марк даже не пытался – он не сумел наладить с ней нормальных отношений, она лишь терпела его ради Андреа. Да и сам Марк испытывал к Гвен безотчетную неприязнь, которую всеми силами пытался преодолеть, но тщетно…

Как и всякий нормальный человек, Марк был не лишен известной доли любопытства, поэтому его чрезвычайно заинтересовала странная история с замурованной аудиторией номер шестьсот двенадцать, где раньше находился кабинет истории. В разговорах с учителями и обслугой школы он иногда затрагивал эту тему, но не узнал от них ничего существенного сверх того, что ему рассказал Ульрих Сондерс. Шестьсот двенадцатая действительно никак не проявляла себя, никто ни разу даже не слышал, чтобы оттуда доносился хоть малейший шум. Что, впрочем, было вполне объяснимо – ведь помимо прочей магии, помещение со всех сторон защищал комплекс надежных звукоизолирующих заклятий. Все чары были настолько мощными, что Марк сразу понял – они ему не по зубам. Он даже и пробовать не стал разобраться в них, тем более что еще в первый день Ильмарссон предупредил его о крайней нежелательности любых попыток проникнуть в тайну бывшей шестьсот двенадцатой аудитории. А Марк, при всем своем любопытстве, совсем не хотел терять работу, которая ему очень нравилась.

Заниматься с учениками оказалось трудно, но приятно. К удивлению Марка, больше всего хлопот ему доставляли младшие классы, а не старшие, как он боялся вначале, принимая во внимание свой возраст – ведь некоторые школьники были всего лишь на пару лет моложе его. Но как раз со старшеклассниками и «переростками» Марк поладил без особых усилий – возможно, потому что большинство из них видели в нем не столько учителя, сколько старшего и более опытного товарища, лидера и вожака, чей авторитет они не подвергали сомнению. Немалую роль тут сыграла и его шкура, и та история шестилетней давности, о которой среди учеников ходило много искаженных и крайне преувеличенных слухов (однажды Марк случайно услышал разговор, из коего следовало, что он самолично расправился чуть ли не с сотней черных колдунов, а их замок сровнял с землей). Ну и, конечно, производило должное впечатление его личное знакомство с новоявленными Великими, особенно то обстоятельство, что Марк был дальним родственником верховной королевы. И если младшеклассники, будучи еще детьми, часто проказничали на его уроках, как и у других учителей, то старшие школьники чуть ли не выстраивались перед ним в струнку и слушались его беспрекословно. Разве что Абигаль Ньердстрем на первых порах вела себя с Марком несколько фамильярно, явно рассчитывая на снисходительное отношение к ней благодаря ее дружбе с Герти. Однако он быстро поставил девушку на место, недвусмысленно дав понять, что на занятиях у него нет и не будет никаких любимцев.

Еще среди учеников была группа так называемых трудных. Но не тех, которые вечно прогуливали уроки, не выполняли заданий и вообще относились к учебе спустя рукава – таковые в школе Ильмарссона долго не задерживались, их быстро отчисляли, невзирая на то, учились они за деньги или бесплатно. «Трудными» называли принцев и принцесс королевской крови, да и то не всех, а только тех, кто не мог смириться с тем, что их громкие титулы здесь ровным счетом ничего не значат и никого не интересуют. В свои школьные годы Марк, хоть и сам происходил из древнего дворянского рода, таких зазнаек страшно не любил и сторонился их. А теперь, оказавшись в роли учителя, был вынужден раз за разом усмирять их спесь, что было делом весьма неприятным и неблагодарным.

Одной из таких «трудных» была Зигфрида фон Дитцель-Бильмердер, которая поступила в школу лишь в начале этого года и с которой Марк познакомился еще заочно, со слов Абигали. Впрочем, эта тринадцатилетняя девчушка вызывала у Марка не столько раздражение, сколько острую жалость, ибо главная ее проблема заключалась вовсе не в заносчивости, а в неумении справляться с трудностями. Зигфрида была внучкой правителя одного захолустного королевства на окраинной Грани и раньше обучалась колдовству под руководством придворного мага, который оказался слишком покладистым и не смел обременять свою царственную ученицу мало-мальски сложными заданиями. С детства привыкшая к тому, что все дается ей легко и без особых усилий, Зигфрида чисто психологически не могла осилить высокую планку школьных требований, при любой неудаче у нее сразу опускались руки, нередко она закатывала истерики. Лишь немногие учителя могли справиться с ней, но ни Андреа Бреневельт, ни ее бывший напарник Гидеон Викторикс не принадлежали к их числу. Зато Марк неожиданно легко наладил с девочкой контакт; он всякий раз находил нужные слова, чтобы подбодрить ее, когда она неправильно выполняла заклинания, и умел внушить ей уверенность в собственных силах. Вскоре это дало свой результат, и ее успеваемость заметно возросла.

Ильмарссон прокомментировал его первый учительский успех одной короткой фразой: «Я в тебе не ошибся», – и он воспринял это как высшую похвалу.

А Андреа сказала:

– Ты, Марк, действительно, учитель от бога. Я тебе по-доброму завидую… Хотя это не значит, – тут же добавила она, – что считаю все твои педагогические идеи гениальными. Вот когда главный мастер назначит тебя старшим в нашей паре, тогда и буду тебя слушаться. А пока окончательное решение за мной.

Со временем Марк понял, почему он с такой завидной регулярностью затевает с Андреа жаркие дискуссии касательно методики ведения занятий. Во-первых, это давало повод продлить их общение; а во-вторых, в пылу спора она становилась еще больше похожей на королеву Ингу, и ему это нравилось. А однажды, набравшись смелости, Марк прямо сказал Андреа о ее сходстве с Ингой.

– Да, знаю, – невозмутимо ответила она. – Мне уже говорили об этом. Даже спрашивали, не родственница ли я верховной королеве. Ты небось тоже так думаешь?

Марк неопределенно пожал плечами:

– Этого нельзя исключить. Ведь Инга долгое время не знала о своей семье и считала приемных отца с матерью родными. То же самое может быть и с тобой. А вдруг у Алиабеллы де Бреси родилась двойня – именно двойня, не близнецы, – и Ривал де Каэрден отдал девочек на воспитание в разные семьи. Только у Инги дар высшего мага сохранился, а у тебя нивелировался.

Андреа тихо рассмеялась:

– Таким хитрым образом ты хочешь выяснить мой возраст? Мог бы просто спросить, я его не скрываю. Мне двадцать четыре; а верховной королеве, если не ошибаюсь, двадцать семь.

– Пока еще двадцать шесть, – уточнил Марк. – Двадцать семь будет через полтора месяца.

– Это несущественно. Так или иначе, мы с ней не можем быть двойней. И просто сестрами тоже.

– Просто сестрами можете, – не сдавался Марк. – По возрасту ты вполне годишься в двойняшки Сигурду де Бреси. Это старший сын герцога и герцогини Бокерских…

– Я в курсе этой истории, – перебила Андреа, уже теряя терпение. – Но все равно ничего не получается. Ведь прятать меня был смысл только в том случае, если бы я родилась высшим магом. Но тогда бы мой дар нивелировался до доминантного – а у меня он всего лишь промежуточный.

– Да, действительно, – сконфузился Марк. – Я этого не учел.

– И вообще, – добавила она, – почему тебе так хочется, чтобы я оказалась сестрой верховной королевы?

Смущенный Марк отделался невнятным ответом, и на этом их разговор закончился.

Тем не менее эта мысль не оставляла его в покое. На одном из уроков, когда они демонстрировали второклассникам действие оглушающих чар, он отправил Андреа в легкий нокаут (как раз была ее очередь изображать мишень) и за те несколько секунд, пока она находилась без сознания, незаметно срезал у нее несколько светло-русых волосков. Другим образцом Марк уже располагал – у него в медальоне, вместе с прядями матери, Беатрисы и Цветанки, хранилось также маленькое колечко золотистых волос Инги.

С просьбой произвести проверку на предмет родства он обратился к Сондерсу, однако выяснилось, что Ульрих, как и сам Марк, не обладает для этого достаточными познаниями. Но он был заинтригован идеей Марка и решил попросить о помощи своего шефа, преподавателя алхимии мастера Алексиса, нагородив ему с три короба вранья о какой-то своей семейной тайне. Вряд ли мастер Алексис поверил ему, но анализ сделал. Результат оказался однозначно отрицательным – признаков близкого родства у Инги и Андреа не обнаружилось.

– Ничего другого я не ожидал, – сказал Сондерс. – Если бы Андреа и вправду оказалась сестрой верховной королевы, это противоречило бы всем законам вероятности.

– Э, да что ты знаешь о вероятностях! – разочарованно вздохнул Марк. – Со мной случались совпадения и похлестче…

А через два дня его вызвал к себе Ильмарссон. Выглядел главный мастер весьма сурово.

– Мне все известно о твоем расследовании, – произнес он, смерив Марка тяжелым взглядом. – Правда, мастер Алексис ни о чем не догадывается, он думает, что Ульрих Сондерс затеял какой-то розыгрыш. Но я-то сразу разобрался, что к чему. Недавно Андреа Бреневельт рассказала мне как шутку, что ты подозреваешь ее в родстве с королевой Ингой.

– Извините, главный мастер, – сгорая от стыда, пробормотал Марк. – Я знаю, что поступил неэтично. И готов понести любое наказание.

– Ты уже не мальчик, чтобы я наказывал тебя. У тебя есть своя голова на плечах, и ты должен сам осознать всю безответственность своего поведения.

– Я осознаю, главный мастер. Просто… просто меня одолело любопытство.

Ильмарссон кивнул:

– Прекрасно тебя понимаю, Марк. Это чувство мне тоже знакомо. Любопытство – очень полезная штука, но одновременно и крайне опасная. Ты должен научиться сдерживать себя.

– Больше этого не повторится, – твердо пообещал Марк.

– Вопрос не в том, повторится или нет, – сказал главный мастер. – В жизни бывает всякое, и порой даже самым нравственным людям приходится нарушать общепринятые нормы этики и морали. Это, впрочем, не может служить ни оправданием, ни извинением. Такой поступок все равно остается предосудительным, и коль скоро ты решаешься его совершить, то обходись собственными силами, не проси никого о помощи. А для этого ты должен многое уметь – гораздо больше, чем умеешь сейчас. Я не требую от младших учителей университетского диплома; тех знаний, которые ты получил в академии, вполне достаточно, чтобы работать в нашей школе ассистентом. Но если ты желаешь продолжить свое образование и в будущем сдать экзамены на степень бакалавра, я окажу тебе всяческое содействие.

– Вообще-то я продолжаю учиться, – признался Марк. – Не ради степени, а для собственного удовольствия.

– Да, я догадывался. И все ждал, когда ты обратишься ко мне. Самообразование – это, конечно, хорошо. Но все же предпочтительнее овладевать знаниями под руководством опытных наставников – так и легче, и продуктивнее.

– Я думал об этом, главный мастер. И решил немного подождать. Ведь обратиться к вам значило взять на себя определенные обязательства, занять ваше время и других преподавателей. А я еще не был уверен, что смогу совмещать работу с дальнейшей учебой.

– Но теперь-то ты уверен?

Ни секунды не колеблясь, Марк ответил:

– Теперь да, главный мастер. Совершенно уверен.

ГЛАВА 10

Пыхтя и чихая, паровой поезд съехал с основного пути на дополнительный, стал замедлять ход и наконец остановился перед станционным зданием. Ларссон уже ожидал в тамбуре и, как только проводник открыл дверь вагона, сошел на перрон. Ближайший носильщик бросился было к нему с угодливым восклицанием: «Не изволит ли юный господин…» – но, заметив, что у пассажира всего лишь одна сумка, да и та небольшая, мигом потерял к нему интерес.

А Ларссон, перекинув свою сумку через плечо (там была только смена одежды и больше ничего), зашагал к конной заставе, где под залог в сорок имперских марок нанял поджарую гнедую лошадь с полным комплектом сбруи. Поскольку возвращать ее он не собирался, то мог бы договориться с хозяином о покупке, сбив цену на несколько марок, но сейчас ему совершенно не хотелось торговаться, а денег у него пока хватало.

Оседлав лошадь, Ларссон направился по короткому трактовому ответвлению, ведущему на Грань Вориан. Его долгое путешествие подходило к концу. Сперва он полтора месяца добирался по Трактовой Равнине от захолустного Авернского архипелага до Главной Магистрали, а потом еще две недели ехал по самой Магистрали на поезде. Правда, поначалу из соображений безопасности Ларссон собирался воспользоваться лошадьми, так как в поездах Инквизиция порой устраивала проверки, но потом до него дошло, что никакие проверки ему не страшны. Ведь в розыске числился Свен Ларссон, а его сын Эйнар, который в этом году закончил инквизиторскую школу при Авернском командорстве и стал совершеннолетним, никого особо не интересовал…

Мысль о том, что он живет в теле сына, по-прежнему жгла Ларссона раскаленным железом. Он понимал, что никогда к этому не привыкнет, что всю оставшуюся жизнь, сколько ему ни отмерено, будет нести на себе тяжкое бремя вины и раскаяния. Ему оставалось только смириться с этим фактом, принять его как данность. Первый этап был уже пройден дней десять назад: Ларссон перестал просыпаться среди ночи в холодном поту, с застрявшим в горле криком. И хотя ему до сих пор снились жена и сын, он больше не воспринимал их как мстителей, не пытался убежать, а разговаривал с ними, просил у них прощения…

На таможенном посту Ларссона пропустили без проверки. Один из работников таможни был ведуном и по долгу службы следил за эмоциями всех проходивших досмотр. Натолкнувшись на непроницаемый блок Ларссона, он признал в нем сильного колдуна и дал своим коллегам отмашку. Не то чтобы таможенники сильно боялись колдунов (хотя, как и все обычные люди, относились к ним с опаской), просто колдуну не было смысла провозить через пост контрабанду – он мог сделать это, воспользовавшись любой неохраняемой Вуалью данной Грани.

Сразу после таможенного поста и следовавшего за ним перенаправляющего портала тракт переходил в дорожную развязку, соединявшую добрую дюжину путей, ведущих в самые крупные города Вориана, который, подобно большинству расположенных на Магистрали Граней, был заселен не точечно, в одном месте, а почти по всей поверхности суши, где были комфортные климатические условия. Впрочем, по плотности населения ему все же было далеко до имперских Граней, буквально прошитых вдоль и поперек множеством коротких трактов.

Ларссон отыскал дорогу на Слимкерт и уже через десять минут въехал на запруженную людьми и лошадьми центральную площадь города. Часы на ратуше показывали пять минут второго пополудни, и Ларссон выставил такое же время на своих наручных часах. Затем спросил дорогу у уличного продавца сдобы (предварительно купив еще теплый рогалик с яблочным джемом), выслушал его подробнейшие разъяснения и направил свою лошадь по указанному пути.

Улица с весьма жизнерадостным названием Могильная находилась довольно далеко от центра, но и не на окраине. Ларссон разыскал ее без труда, ни разу не сбившись с дороги, и в мыслях поблагодарил торговца за точные и полные инструкции, а заодно – за рогалик, оказавшийся на удивление вкусным.

Дом под номером 17 представлял собой внушительный особняк с двумя этажами и мансардой. Рядом с домом не было места, где он мог бы оставить свою лошадь, поэтому Ларссон проехал еще квартал до ближайшей стоянки гужевого транспорта. Там он передал лошадь дежурному конюху, заплатил вперед за ее содержание до самого вечера, после чего пешим ходом вернулся к особняку и поднялся по каменной лестнице на парадное крыльцо.

С правой стороны большой двустворчатой двери висела полированная табличка с надписью: «Фестилор Нуйон, доктор медицины и натурфилософии, магистр колдовских искусств», – а дальше следовали часы приема. Поскольку сегодня был выходной, Ларссону не пришлось ждать вечера, когда доктор Нуйон освободится. По этой же причине он не стал снимать комнату в гостинице, чтобы привести себя в порядок и переодеться. Ему не терпелось начать действовать.

Ларссон легко дернул за шнурок звонка, и через полминуты дверь открыл холеный слуга в ливрее. Он смерил посетителя оценивающим взглядом, отметил, что его одежда, хоть и помятая, но богатая, и вежливо осведомился:

– Чего изволите, сударь?

– Меня зовут Уле Хауг, – представился Ларссон. – Двенадцать лет назад, когда я был еще ребенком, доктор Нуйон излечил меня от тяжелой болезни. Находясь проездом на Вориане, я счел своим долгом навестить его, чтобы выразить благодарность за спасение своей жизни.

Как объяснял Локи, имена и обстоятельства не имели значения, можно было придумать что угодно, главное – представиться пациентом более чем десятилетней давности. Правда, был риск, что условный знак мог измениться, ведь Локи располагал информацией, полученной еще два года назад, и в этом случае Ларссону предстояло действовать уже по своему усмотрению, корректируя первоначальный план с учетом новых обстоятельств.

Слуга пригласил гостя в дом, попросил обождать в холле, а сам пошел с докладом к хозяину. Вернулся он довольно быстро, предложил Ларссону следовать за ним и провел его в кабинет, где находился мужчина лет пятидесяти на вид, с короткой, аккуратно подстриженной бородой и пышными усами, в черном костюме строгого покроя – такого консервативного стиля в одежде уже несколько столетий придерживались практикующие лекари в Империи и на Магистральных Гранях.

– Здравствуйте, молодой человек, – произнес Нуйон, когда слуга вышел и закрыл за собой дверь. – Мой камердинер правильно назвал ваше имя? Уле Хауг? Что-то я не могу вспомнить. Где я вас лечил?

– На Грани Малас, – ответил Ларссон; это была вторая кодовая фраза.

– Ага, Малас! Теперь припоминаю. Сложный был случай, весьма сложный… Ну ладно. – Нуйон мигом сменил тон. – Перейдем к делу. Но сначала подождите немного, я заставлю слугу забыть о вашем визите. Этим лучше заняться сразу, по свежим следам.

Он вышел, а Ларссон принялся внимательно осматривать обстановку кабинета, выискивая хоть малейшие намеки на то, что его хозяин служит Нижнему миру. Но, даже зная об этом, он не обнаружил ни единой мелочи, которая позволила бы заподозрить Нуйона в черном колдовстве. Впрочем, иначе быть не могло – в противном случае его давно бы разоблачили. Сам Ларссон тоже много лет жил двойной жизнью, но никто, включая жену, и помыслить не мог, что он был черным магом…

А хотя почему «был»? Разве сейчас он не служит Локи? Ну допустим, не служит, а сотрудничает, но какая, собственно, разница? Только лишь в том, что у Ларссона больше нет доступа к инфернальным силам, теперь он обходится своей природной магией. Но ведь есть немало ведунов, которые из-за слабости своего рецессивного дара неспособны выдержать Черное Причастие и вместе с тем не хотят становиться одержимыми, поэтому довольствуются колдовскими ритуалами с применением различных артефактов потустороннего происхождения. К таким же ритуалам прибегают и некоторые достаточно сильные колдуны, симпатизирующие Нижнему миру, но по тем или иным причинам (обычно из страха) не желающие проходить Причастие. Порой их тоже называют черными магами, хотя чаще – чернокнижниками. Чернокнижием, кстати, могут заниматься и обычные люди, напрочь лишенные колдовских способностей, но эффект от их действий ничтожно мал, к ним никто не относится всерьез. Максимум, на что они способны, это призвать Черного Эмиссара.

Ларссон никогда не считал черную магию однозначным злом. Да, он испытывал отвращение ко многим обрядам и решительно отвергал любые жертвоприношения, тем более человеческие, которые, вопреки широко распространенному мнению, практиковались лишь очень узким кругом слуг Нижнего мира. Однако жертвоприношения вовсе не были исключительной прерогативой черной магии. Даже если не принимать во внимание разных дикарей, которые отправляли на заклание своих недругов, а подчас и друзей, дабы ублажить добрых (в их понимании) богов, то найдется не так уж мало случаев, когда жертвы, с ритуалами или без оных, приносились людьми, совершенно не связанными с Нижним миром. Взять, к примеру, маньяков-убийц. Или странствующих борцов с нечистой силой, которые разъезжают по захолустным Граням, походя истребляя всех, кого сочтут слугами Тьмы. Тем же самым занимается и немало служителей так называемых позитивных религий, вроде бы отстаивающих идеалы Света и Добра.

Ну а самым большим жнецом человеческих жертв является, безусловно, Вышний мир. Его жертвой становится каждая душа, которую он принимает в себя. Он нивелирует самое ценное, что, по мнению Ларссона, есть у человека, – личность. Хотя священники и философы утверждают, что это не совсем верно. Да, конечно, говорят они, личность в ее узком, земном понимании исчезает, но взамен ты получаешь нечто несоизмеримо большее – единение со всем сущим, переход на новый уровень бытия.

Ларссон не считал это благом. Он слишком ценил свою личность, свое земное «я» и именно потому, а вовсе не в погоне за дополнительным могуществом пошел на службу к Нижнему миру, который сулил своим сторонникам сохранение личности и после смерти. Только позже, много позже он понял, что за подобную роскошь приходится слишком дорого платить, а мысль о человеческой жизни в Преисподней уже не кажется столь соблазнительной, когда земная жизнь превращается в ад. Теперь Ларссон твердо знал: и Вышний, и Нижний миры одинаково чужды и враждебны человеку, а настоящая жизнь есть лишь здесь, в мире земном…

Через несколько минут доктор Нуйон вернулся в кабинет и запер дверь.

– Камердинер вас уже не помнит, – сообщил он. – Я сказал ему, что буду работать, и велел не беспокоить меня. Надеюсь, вы не оставили свою лошадь возле дома?

– Я нанял экипаж, – солгал Ларссон, – и отпустил его на перекрестке.

– Тем лучше.

Нуйон открыл шкаф и достал оттуда короткий посох, покрытый затейливой резьбой. Ларссон сразу признал в нем Ключ Освобождения – этот магический инструмент имел широкое применение в колдовской медицине и не только в ней.

– Кстати, – сказал Нуйон, – судя по паролю, вас прислал Шин Кван. Верно?

«Это что, проверка? – мелькнуло в голове Ларссона. – Хотя вряд ли. Если бы он что-нибудь заподозрил, то просто потребовал бы доказать, что я черный маг…»

– Нет, – ответил Ларссон. – Я даже не знаю такого. Пароль мне сообщил Альваро Санчес.

– Ах да, еще и старина Санчес, – кивнул Нуйон. – Давненько не слышал о нем.

– Он умер полтора года назад, – сказал Ларссон, следуя своей легенде. – Я был его последним учеником. А перед смертью он рассказал о вас – на случай если мне понадобится воспользоваться туннелем.

– Что ж, ясно… Гм, а вы очень молодо выглядите. Давно приняли Причастие?

– Незадолго до смерти брата Санчеса. Сейчас мне девятнадцать.

– Понятно.

Нуйон подошел к книжным полка, произвел какие-то манипуляции, и одна из секций медленно отъехала в сторону, обнажив стену с небольшой дверью.

– Все совершенно невинно, – объяснил он. – Просто потайной ход, ведущий в подвал. Стандартный элемент ворианской архитектуры.

Нуйон открыл дверь и пропустил Ларссона на небольшую площадку перед узкой лестницей, ведущей вниз. Затем прошел сам и закрыл за собой дверь; с обратной стороны послышался шум – очевидно, книжные полки возвращались на место. Под потолком над площадкой слабо загорелся эльм-светильник.

– Ну пойдемте.

Они стали спускаться по лестнице. Древесина, из которой она была сделана, оказалась прочной и хорошо высушенной; ступени под их ногами совсем не скрипели.

– Каким туннелем вы хотите воспользоваться? – спросил Нуйон.

«Ого! – удивился Ларссон. – Так здесь не один инфернальный туннель, а самое меньшее два! И это – на густонаселенной Грани! Вот так наглость…»

– Я направляюсь в Лемосский архипелаг, – ответил он.

– Верно, собираетесь посетить последнюю обитель легендарного Женеса де Фарамона? – предположил Нуйон. – Так поступают многие новички нашего Братства. Только смотреть там уже нечего – почитатели Женеса давно все разобрали. Мне тоже кое-что досталось, но больше всех остальных отхватил Мак-Грегор. Слыхали о таком?

– Нет, – покачал головой Ларссон.

– Он погиб шесть лет назад. И как раз по вине одной из вещиц, взятых из обители Женеса. То был древний артефакт – львиная шкура, усиливающая магические способности. Для нас она бесполезна, но для слабеньких колдунов, не связанных с инфернальными силами, это мощное подспорье. Так вот, Мак-Грегор захватил одного мальчишку – то ли для жертвоприношения, то ли чтобы позабавиться с ним, хотя одно не исключает другого. Короче, привез его в свой замок, но углядеть за ним не углядел. Мальчишка каким-то образом освободился, завладел шкурой и с ее помощью прикончил как самого Мак-Грегора, так и всю его группу – кажется, их было семеро. Представляете?!

«Так вот оно что! – подумал Ларссон, вспомнив Марка фон Гаршвица в львиной шкуре. – Значит, это была не просто оригинальная одежда…»

Наконец они спустились в просторное подвальное помещение, где стояли ряды специальных полок с винными бутылками. Очевидно, доктор был большим любителем дорогих вин, а может, просто изображал из себя такового.

Никак не прокомментировав свою коллекцию, Нуйон провел Ларссона в отдельную комнату, стены, пол и потолок которой были выложены плотно подогнанными друг к другу мраморными плитками. Здесь находились шкафы и стеллажи с разнообразным алхимическим оборудованием, сосуды с заспиртованными тканями растительного и животного происхождения, а также пузырьки и упаковки со всяческими ингредиентами. Посреди комнаты стоял продолговатый стол, уставленный пробирками, колбами и ретортами. Словом, это была обычная алхимическая лаборатория, без которой не мог обойтись ни один высококвалифицированный лекарь-колдун.

– Итак, Лемос, – произнес Нуйон и, перехватив Ключ Освобождения, прошел в дальний угол лаборатории.

Он поставил посох в вертикальном положении, точно в центре одной из мраморных плиток, и начал произносить заклинание активизации. Ларссон ждал этого момента и грохнул по Нуйону оглушающими чарами. Доктор был сосредоточен на собственном колдовстве, поэтому не смог отразить удар, а главное – не успел осознать случившееся и послать сигнал тревоги в Нижний мир.

Ларссон подошел к распростертому на полу Нуйону и погрузил его в глубокий сон. Затем, сосредоточившись, начал процедуру экзорцизма – сложного магического обряда, который разрывал все связи с Преисподней и попутно лишал колдовских способностей. Экзорцизм действовал исключительно на черных магов и одержимых; обычные колдуны, пользующиеся только природной магией, были к нему совершенно невосприимчивы и своих способностей не теряли. Это был бы отличный способ выявления и нейтрализации слуг Нижнего мира, так сказать универсальный рецепт отделения агнцев от козлищ, если бы не одно «но»: экзорцизм срабатывал только в том случае, когда проводивший обряд колдун не испытывал ни малейших сомнений в правильности своих действий. То есть необходимо было точно знать, что перед тобой находится черный маг или одержимый, иначе все закончится большим пшиком. В частности, поэтому Ларссон и дожидался момента, когда Нуйон прибегнет к инфернальным силам. Хотя ситуация и так была очевидна, он рассудил, что лишнее подтверждение не повредит.