Текст книги "Орёл в курятнике"

Глава 4

В больнице Петя впервые оказался один, без мамы.

В школе друзей у Петьки не было. На что он постоянно болеющий и по мнению поселковых пацанов никчемушный годился? Ни в игры поиграть, ни с рыбзаводскими или с мальчишками из военного городкаподраться. Ни в тайгу с ним не сходить, ни в море. Ребята с улицы брали Петю только что в чижа или бабки поиграться, а девчата – в классики. Дед Ефим с бабушкой, да мама – вот и весь круг общения. Мальчик всегда находился под надзором старших.

А тут – один, да ещё в обществе взрослых мужчин. Впору бы оробеть, забиться тихо в уголок, да поскуливать. Разве знал он, что для взрослых дядек может стать отдушиной в их временной изоляции от привычного мира? А стал. Мальчишка был забавный, как такой может не понравится? Он всё время вставлял в свою речь «разве не так?» как удэге вставляют своё «аманаби» или «бясике». Выкручивался, стесняясь своего заикания. Как при разговоре натыкался на затруднение, так тут же повторял фразу, которую выговорил ранее или «разве не так». Да и любознательный, не балованный…

Соседи по палате Петьку приняли с теплотой, непривычной для пацана. Петька ожил. Тут же прошёлся по палатам, со всеми перезнакомился. Других детей в отделении не оказалось, Петьку, маленького и хлипенького, жалели, угощали всякими вкусностями, расспрашивали о жизни, о родственниках. Петька стал популярным.

После ужина от обжорства он еле дышал. Прибрёл в холл, уселся на диван и там, под шум телевизора, показывавшего какое-то кино, заснул. Антон аккуратно перенёс мальчика на кровать, укрыл одеялом. Петька проснулся, понял, что не дома и стал хныкать, просясь к маме.

– Ну что ты разнылся как маленький? – расстроился Антон.

– А я какой? Разве не маленький? Маленький и есть… Отвези меня к маме, а? – попросил нового друга мальчик. – А я тебе свои конфеты отдам. Разве не отдам? Отвези, а?

– Не получится, брат! – стал уговаривать Петьку Антон. – Больница – это, брат, очень серьёзная контора. Тебя нужно к операции готовить, а для этого нужно, чтобы ты какую-нибудь злую инфекцию не подхватил. Видел, как тут санитарочки со швабрами носятся туда-сюда? А в вёдрах у них думаешь просто вода? Нет, брат, в вёдрах целая хлорка! Знаешь, какая это сильная отрава для бактерий? У-у-у-у-у! Что ты!

– А мы не отравимся? – насторожился Петька.

– Нет, – успокоил Антон. – Для нас той хлорки маловато будет. Ну, если то ведро всё выпить, то можно отравиться. Но ты же не будешь пить хлорку из грязного ведра?

– Бр-р-р-р! – поморщился Петька.

– Воистину бр-р-р!

Петька стал засыпать. Он осознал, что в присутствии Антона может чувствовать себя спокойно, как с мамой.

Утром к сыну пришла Наташа. Анна Андреевна не выпустила её из дома, пока она не съела яичницу с беконом, кусочек рыбного пирога и тарелку салата из капусты и свежих помидоров, щедро сдобренных каким-то особым соусом из грецкого ореха. Готовить Шутренкова любила. Тоже ведь творчество.

– В меня не влезет! – запротестовала Сечкина, когда хозяйка подвинула к ней тарелку с пирогом.

– Ты даже не представляешь, как я на тебя обижусь, – глубокомысленно заметила Анна Андреевна. – Оно тебе надо?!

– Ну правда, мне много! – взмолилась Наташа.

– Утром много не бывает! Можешь не обедать и не ужинать, а позавтракать надо основательно, потому что ты не бог и не можешь знать, какая пакость тебя ожидает впереди. А посему ешь и готовься к пакости! – Анна Андреевна подмигнула гостье. – Будь готов!

– Всегда готов! – обречённо прошептала Наташа.

В отделении она переоделась в подсобном помещении санитарок, и ей первым встретился Антон:

– Утро доброе! Ну как моя мамуля?

– Доброе! Уела! – Наташа провела пальцем по горлу.

– Это с ней бывает. Полюбила вас, значит, – улыбнулся Антон. – Ну а вообще?

– Упила! – Сечкина снова провела пальцем по горлу.

– О! – Антон удивлённо вскинул брови вверх. – Маман с кем попало не пьёт! Значит, вы её обаяли! Поздравляю!

– С чем? – Наташа пожала плечами. – Мы с ней виделись в первый и последний раз.

Антон загадочно улыбнулся и ушёл на процедуры. У Анны Андреевны подруг было мало. Вот Верка уехала и осталась в подругах только соседка Клара, которая была у дочки в Омске, помогая той растить близнецов. Наташа – замена не равноценная. Накормить – это святое, но пить с кем попало маман не стала бы. Наташа ей понравилась. И это было приятно Антону.

Наташа пробыла с сыном до обеда. Мальчик сдал анализы, результаты обещали подготовить к вечеру. Нужно было покинуть отделение на тихий час. Наташа решила, что самое время пока навестить институтскую подругу.

Вероники дома не оказалось, не оказалось её и в школе. Наташа решила, что подруга уехала на госы и собралась было возвращаться в больницу, как столкнулась с ней нос к носу, выходящей из трамвая.

Решили отметить встречу бутылкой вина. А тут и ресторан неподалеку. В ресторане Наташа была впервые. Родители её от посещения этого заведения остерегали, грозя всякой нечистью. Что было не совсем правдой, так как ни джентльменов готовых вступиться за женщину никто не отменял, ни милицию, тем паче. Официантка поздоровалась с Вероникой.

– Ты тут частый гость? – спросила Наташа, когда официантка отошла, приняв заказ.

– Не частый, но периодический. Бабью тоску лечу, – грустно улыбнулась Вероника. – Бывает, что только вином, а бывает, кому и приглянусь.

– Я бы так не смогла, – поморщилась Сечкина. – Какой-то разврат…

– А, – махнула рукой Вероника, – какой разврат? Пару раз на меня и клюнули всего-то. Пролетело и не заметила. Так… Покуражилась слегонька… Никакой личной жизни. А у тебя?

– У меня всё хорошо, – Наташа расправила плечи. – Никакой личной жизни!

Они посмеялись, потом выпили по бокалу за встречу. Наташа, рассказывая о себе, упомянула об Антоне.

– И как он?

– Неважно, – Наташа покачала головкой.

– Если «неважно», значит есть кто-то «важный», колись! – потребовала подруга.

Наташа на секунду вскинулась было ответить… И перевела разговор на тему предстоящих экзаменов. Когда ехала в больницу, всё думала об этом «неважном».

Ей было грустно.

Как всегда, всё разложила по полочкам. Бывший муж её не интересовал абсолютно. Как сложилась судьба у Виталика, она не знала. Сама не интересовалась, а Ирину Максимовну слушать не желала. Виталик женат, вне сомнений. Такой кобель и без хомута?! Так не бывает! А теперь ещё и Антон, тот явно оказывал ей знаки внимания.«Какая-то странная эта Анна Андреевна, – тут же вспомнила Наташа мать Антона. – И сынок, видать, такой же… Ну их всех!»

Вечером посещение больных разрешали с четырёх до семи пополудни. Наташа первым делом встретилась с врачом. Тот, уже зная результаты анализов, сообщил, что уровень гемоглобина в крови мальчика низкий, перед операцией требуется дополнительное лечение, чтобы привести состав крови в норму, и проводить его вполне можно амбулаторно. Наташа забрала сына, собираясь вечером возвращаться домой.

Прощаясь с Антоном, Петька попросил:

– Ты будешь приезжать ко мне в гости? Разве не будешь?

– Петя! – недовольно вскрикнула Наташа. – Ну чего ему к тебе приезжать?!

– Потому что он мой друг! Он сам так сказал. Разве не друг?! – обиделся мальчик.

– Друг, – успокоил Петьку Антон. – Когда у меня будут рейсы в вашу сторону, то я обязательно.

«Вот ведь, хватило же им одного дня, чтобы привязаться друг к другу», – недовольно подумала Наташа. И ещё подумала, что ведь, кажется, и вправду понравилась Антону и тот непременно её навестит. Ей это надо? Нет, новые отношения не входили в её планы. Во всяком случае, на этом отрезке жизненного пути. Наташа не понимала Антона: ну нравится женщина, а сына её зачем охмурять? Разве нельзя напором, как обычно действуют мужики? Невольно против нового друга сына она почувствовала раздражение.

Из Приморска в Порт-Стрелок возвращались электричкой. Петька, как сел в вагон, отвернулся от матери и уткнулся в окно. Наташе тоже не хотелось разговаривать. Было намерение подремать, но она не решилась: мало ли чего вычудит сынок?! Через полчаса бороться со сном стало сложно. Веки как будто налились свинцом и сами опускались. Сечкина решила поболтать с Петей:

– Ну и что интересного ты узнал в больнице?

– Отстань! – не поворачивая головы, взвизгнул мальчик. – Разве не видишь, что я скучаю? Разве не видишь?

– Ты как с матерью разговариваешь?! – возмутилась Наташа. – Вот приедем домой, я с тобой…

Закончить она не успела. Вагон дернулся, состав прокатил с десяток-другой метров – словно поезд ухватили за хвост, а потом отпустили, – и мёртво встал. Такие вещи раз от раза случались – молния в шторм вырубала электричество.

Так что вернуться домой в тот день им было не суждено. Подогнали дизельный локомотив, подцепили, состав вернули в Приморск. Наташа наняла такси и направилась на Санаторную. Больше было некуда. Вероника в тот же вечер уезжала сдавать госы.

– Проходи, устраивайся! – встретила её Анна Андреевна. – Меня сейчас не трогай! Я злая, как кобра на яйцах! К Антошке я не попала! Там в сумочке есть пирожки. Можете поужинать ими.

– Спасибо, мы сыты! – отказалась Наташа.

– А я голодный! – возмутился Петька. – Разве не голодный? Мы сегодня не ужинали.

– Этот? – Анна Андреевна воткнула свой указующий перст в мальчика.

– А какой ещё? – удивилась Наташа.

– Этот далеко пойдёт! – утвердилаАнна Андреевна. – Молодец! Так держать! Но пасаран! Либертэ, эгалитэ, фратерните!

Через минуту-другую Анна Андреевна уже забыла, что она «кобра на яйцах». Накормила Петьку, потом повела его в мастерскую показывать свои работы.

Наташа даже успела подремать. Когда мальчика уложили спать, женщины решили крякнуть по маленькой на сон грядущий.

– Что у вас там произошло? – поинтересовалась Сечкина из вежливости.

– Новый реж у нас, а меня пинком под зад как убогую! – зло вымолвила Анна Андреевна, параллельно с этим засовывая в рот размером с мужскую ладонь пирожок.

– А кто он? – догадалась Наташа, что новый реж – это новый режиссер.

– Кто? – с презрительной миной пропела хозяйка. – Ах, ну конечно! Колхоз «Сорок лет без урожая» из Мухосранска выполнил план по сбору козьих катышей – это событие мирового масштаба! А появление нового режа в одном из главных театров края – это так, мелочи! Раньше это было бы новостью номер один! Что с миром делается?! Полное бескультурье! Хотя… ты же из колхоза. Тебе простительно.

– Вас уволили?

– Подчистую! – Анна Андреевна рубанула ладонью воздух словно шашкой. – До смерти!

– Разве так можно? – удивилась Сечкина. – Уволить без оснований…

– Основание у нас одно – творческая необходимость…

Главным в театре – любом – был и остается главный режиссёр. У главрежа обычно несколько режиссёров, с которыми он формирует репертуар. Директор театра занимается хозяйством и в творческие дела не встревает. Директор фактически руководит и мастерской. Но главный художник подчиняется не директору, а главному режиссеру. То, что это фактически нонсенс, никого не волнует. Реально – так.

– Вот берётся реж за новую постановку, – продолжила объяснять Анна Андреевна пьяненькой Сечкиной. – Приглашает нашего главного, который художник, ну, тебе понятно, да? А главный тебе дурак, что ли? На кой ему конкурентов плодить? Сегодня художник поставил один спектакль, завтра – другой, а послезавтра он уже сам готовый главный. Сечёшь?

– Угу, – кивнула Сечкина.

– Вот! Главный всегда сам постановщик, но он же не шестирукий Будда! – Анна Андреевна растопырила руки.

– Шива, – поправила хозяйку Сечкина.

– Будда! – Шутренкова недовольно посмотрела на Наташу.

– Шива! – устало вздохнула Сечкина.

– Неважно! – Анна Андреевна сделала небрежный жест, как будто выметала гостью из кухни. – Так вот! Главный делает какие-то наброски левой ногой, но чтобы на них стояла подпись режа и директора, типа главный выработал идею оформления спектакля. Ну, на этом и всё! А дальше уже обычный художник типа меня или Верки – её уже год как нет, сбежала с хахалем – работают с режиссёром. Мы можем идею полностью изменить, но в афише будет указанно имя главного. Так он, сволочь, и жил! Мы же с Веркой – бабы. Чего с нами церемониться? Хоть бы ради приличия нас указал в афише разок. А тут пришёл этот Виталик…

– Виталик? – встрепенулась Наташа. – Рукавишников?

– Ну… – Анна Андреевна уставилась на гостью с изумлением. – Рукавишников… А говорит: я из деревни, козьи катыши считаю! Ты же молодец! Культурой интересуешься! А откуда его знаешь?

Наташа тут же и прокололась. Ох, лишней была последняя рюмка…

Всё рассказала, да так быстро и чётко, будто специально речь готовила. Анна Андреевна, трезвее трезвого, подумала и предложила:

– Хочешь, я тебе встречу устрою с ним?

– Он же женат наверняка! – всплеснула руками Сечкина. – Срам будет!

– Жена – не столб, можно и подвинуть. А вдруг он по тебе все эти годы сохнет, как мой дурачок по одной шалаве?

– Ну, не знаю, – замялась Сечкина. – Я – не шалава!

– Это жизнь покажет. Значит, так тому и быть! – Шутренкова стукнула кулаком по столу.

Разошлись по койкам. Наташа отчего-то почувствовала себя легко и спокойно. Она приняла решение, завтра для неё всё должно было проясниться. «Не могу же я всю жизнь провести в таком состоянии?! – подумала засыпая. – Будь что будет!»

Глава 5

Утром Анна Андреевна встала ни свет, ни заря и приготовила обильный завтрак. Наташа, увидев, тяжело вздохнула, а Петька воодушевился:

– Вот это, я понимаю, завтрак! Разве не понимаю? Разве не завтрак?

Шутренкова добилась, чтобы всё ею приготовленное исчезло в желудках гостей, после чего придирчиво оглядела мать с сыном, заставила гостью распустить косу и соорудить причёску, а короткие волосы Петьки распушила массажной расчёской, и этот «ёжик» на голове с кудрявым чубчиком на лбу закрепила лаком для волос.

– Изумительно! – констатировала художница. – Я превзошла сама себя!

«Бедный Антон!» – посочувствовала Наташа. Всю дорогу Анна Андреевна рассказывала Пете о театре. Тот слушал с открытым ртом. Завела Наташу и Петьку в театр через служебный вход. Рукавишников должен был прийти на репетицию к десяти утра.

– Вы пока можете тут побродить, – предложила Шутренкова. – Тут интересно.

Наташа с Петей начали осмотр сверху. В этом театре Сечкина не была ни разу. В детстве их возили в театр имени А.С.Пушкина на дневные спектакли. Наташа ощущала себя как в храме. Её настроение передалось и сыну. Они шли по коридору, рассматривая фотографии артистов театра разных лет. Если под фотографией значилось, что данный артист является заслуженным или народным РСФСР, Наташа, а вслед за ней и Петька, восторженно покачивали головами.

Они побывали на галёрке, на балконах, на антресолях, в буфетах. Когда спустились в фойе, к ним подошла высокая красивая молодая женщина, похожая на Элизабет Тейлор, и поинтересовалась:

– А вы откуда, мамаша?

– Мы ждём Анну Андреевну, – ответила Сечкина.

– А по какому поводу? – удивилась высокая.

– А вы, собственно, кто? – нахмурилась Наташа.

– А я, собственно, администратор театра Рукавишникова Марина Игоревна…

Услышав фамилию, Наташа схватил сына за руку и вон из театра, как будто её ошпарили. Очнулась только в трамвае, тогда и начала приводить в порядок чувства и заодно мысли. Ну и понятно, и вообще было бы странно, не окажись он женат. Эта Марина – высокая, стройная, миловидная – явно из театральных. Виталик наверняка её любил. Ну ибог с ним! Наташа шла в театр, чтобы разрешить проблему. Она её разрешила.

Да, уж… Ох эти театральные! Стерва на стерве сидит и стервой погоняет. А иным в этой профессии делать нечего. Про таких, иных, говорят: «Барышня, вы куда? Там – сцена, а вам – замуж!» И чем талантливее артистка, тем стервознее. Большинство стерв и ведут себя как обычные стервы. Но гениальные стервы – это нечто!

Анна Андреевна в детстве мечтала быть продавцом мороженого – чтобы наесться его как говорится от пуза. Стала художницей. Так получилось. Поначалу Аня была просто добросовестной исполнительницей. Потом, когда стала уже Анной Андреевной, когда и Антон подрос, и дела семейные её стали заботить в меньшей степени, ей пришлось искать выход своей неуёмной энергии. Её оказалось много, сверх всякой меры. Попыталась продвинуться по карьерной лестнице, не смогла. Позиции главного художника были незыблемы. Благо, повысила статус с помощника до художника.

Работники закулисья в театральные интрижки вовлечены не были, – весь гадюшник разместился в круге артистов и режиссёров, – но следили за процессом пожирания ближних и дальних с интересом. Кто же знает, как там обернётся? Набирались, так сказать, чужого опыта. И Анна Андреевна тоже набиралась. Сейчас пришло время реализовать его на практике.

Анна Андреевна вышла от худрука, который ещё вчера всё ей разложил по полочкам. Худрук вёл себя в ситуации с ней весьма разумно, в интересах театра. Её наградили. Более того, её не изгоняли, предложив работать по краткосрочному трудовому договору той же художницей, а может и постановщиком, учитывая её опыт. Но Анна Андреевна в театре была давно и знала одну фишку: обратного пути в театр не существует. На твоё место тут же найдётся толпа желающих его занять. И когда вчера вдруг так кстати случился шторм, и Наташа с сыном вернулись к ней переночевать, она решила подключить при необходимости к своей борьбе за место под солнцем Наташу. Главный режиссёр повёл себя скверно с точки зрения Шутренковой. Вот необходимость и возникла. Рукавишников был для Анны Андреевны человеком-невидимкой. То есть, она этого залётного в упор не видела. А кто он собственно такой?

Прошлым летом «горький» театр гастролировал по Прибалтике. Там в это время катал и театр Ленкома. На один день пересеклись в Риге. Ленкомовцы уезжали после последнего спектакля, а «горькие» начинали свой показ искушённой рижской публике. Ленком заканчивал спектаклем, поставленным Рукавишниковым. Разумеется, под руководством маэстро. Кока, как звали за глаза главрежа, имел честь быть представленным Марку Захаркину.

Главный режиссёр «горьких» был мужиком статным и симпатичным. Женщины млели от его томного взгляда. В театральных кругах Коку считали человеком небесталанным, но и не гением. Когда Кока стал рассыпаться перед Захаркиным комплиментами, тот отнёсся к словоблудию провинциального коллеги довольно индифферентно. Но всё же снизошел.

– У меня парень, чей спектакль вы сегодня лицезрели, из ваших мест, – сообщил Захаркин.

Кока сориентировался мгновенно. Тут же встретились с Виталиком, разговорились и главреж «горьких» предложил Виталику переехать в Приморск. Золотые горы посулил, как в таких случаях водится. Да и то сказать, театру нужна была новая кровь. «Пушистые» вдруг зашевелились, поставили «Декамерона». «Горькие» обязаны были ответить. При этом, если не случится адекватного в творческом смысле выстрела, чтобы обязательно в яблочко, Кока не желал аутодафе – ни реального в смысле нахлобучки от обкома, ни фигурального – от журналистов и зрителей. Ему нужно было некое подставное лицо, на которое бы он в случае обструкции мог перевести стрелки. Впрочем, надежд особых Кока не питал, много вы знаете выпускников столичных театральных учебных заведений, готовых ехать к чёрту на куличики ради творчества?

Неожиданно для Коки Виталик согласился. Но с условием. Жена Виталика была из балетных. Всё в ней было хорошо, кроме размера груди и роста. Когда девица оформилась, эти подробности её телосложения перекрыли ей вход в мир профи. Марина согласна была и на прозябание в кордебалете, но и в кордебалете она была не нужна. «Сисястая каланча», как её охарактеризовал главный балетмейстер Большого, была не нужна ни в Москве, ни в Ленинграде. А потом ни в Перми, ни в Самарканде, ни в Свердловске. Балериной – нигде.

Кока, узнав обстоятельства, тут же пообещал пробить для жены Рукавишникова должность хореографа. Это всё и решило.

В Приморске её для начала приняли администратором. Правда, пришлось произвести изменение в штатном расписании театра. Количество администраторов увеличили, а число художников сократили. Маша была молодым специалистом, в театр пришла по кадровой заявке театра, уволить ее было нельзя. Убрали Анну Андреевну, туманно намекнув на некие перспективы в скором будущем. Но вышло очень уж туманно…

Сечкиной нигде не было.

– Женщина, вы не видели тут красавицу с ребёнком? – обратилась она к новому администратору, сформулировав свой вопрос как можно каверзнее.

– А вы Анна Андреевна? – поинтересовалась Марина.

– Хм! – Шутренкова презрительно оглядела нового администратора снизу доверху.

– Извините, – смутилась Рукавишникова, – я первый день в театре и ещё никого не знаю. Простите, ради бога! Женщина с ребёнком ушла. Сама ушла. Я её не выгоняла.

– Попробовали бы вы её выгнать! Она первая любовь самого Рукавишникова! – театрально проворчала Анна Андреевна, импровизируя на ходу.

– Как? – на глазах Марины тут же выступили слёзы. – Какая любовь? Он мне ничего не говорил… А ребёнок чей? Ой, не говорите, не говорите…

Марина прикрыла лицо руками и побежала к себе в кабинет.

– Сволочь ты, Анна Андреевна, – резюмировала Шутренкова. – Но честь дороже!

Вскоре должно было последовать продолжение. «Сволочь» ушла к подругам в костюмерную и ждала, помогая штопать кружева к костюмам для вечернего представления, изодранные многократно. Репетиция с Рукавишниковым долго не начиналась. Наконец по громкой связи вызвали к главрежуи её.

– Наше вам с кисточкой, – поклонилась в пояс проказница.

– Что за выходка, Аня? – набросился на неё Кока. – Какая ещё первая любовь? Что ты мелешь?

Виталик сидел в углу кабинета в кресле и делал вид, что изучает рабочий сценарий.

– Сечкина Наташа. Мы недавно познакомились. Она мне всё и рассказала. Она захотела встретиться с Рукавишниковым, я не смогла ей отказать в силу вашего бессовестного поведения, товарищи режиссёры, – Анна Андреевна высокомерно посмотрела на Коку, затем на Рукавишникова.

Виталий Павлович оторвал голову от чтива и удивлённо уставился на художницу.

– Дура! – психанул Кока. – Я и не думал, что ты такая дура! Я тебя на место главного готовлю! Я не хочу, чтобы в театре был скандал. Меня твой художник задолбал! А тут такой удобный случай, дура ты набитая! Но тебя я не хочу втягивать в это, понимаешь? Потому я и отдалил тебя, чтобы не замазать. Мне обещали в горкоме расширение штатов. Я там все пороги обслюнявил! А твой главный – старый член у КПСС! Ты же можешь себе представить, какое тут дерьмо разведут партейцы! Ты могла подождать? Почему ты мне не веришь?

– Потому что я с тобой не спала, – фыркнула Анна Андреевна.

– Сама виновата, – сник Кока. Аргумент был убийственным.

– Господа театральные! – поднялся Виталик, потирая правую щёку, как будто ему залепили пощёчину. – Давайте вернёмся к нашим баранам. Анна Андреевна, вы правы, Наташа могла быть моей первой любовью, но не стала. И она не могла вам сказать, что у нас с ней были какие-то чувства. Не было ничего! Сечкина никогда не врала, и не думаю, что могла измениться в худшую сторону. Прошу вас, скажите Марине, как было на самом деле. Ну Марина-то что плохого вам сделала? Пожалуйста! Не ради меня, подлеца в вашем представлении, а ради неё. Вы же не можете не понимать, как ей сейчас больно!

– Уф-ф-ф! – тяжело выдохнула Анна Андреевна. Выдержала паузу. – Значит так! Вы гарантируете мне место главного художника, и после этого я иду к Марине и провожу с ней культурно-матерную беседу.

– Обязательно матерную?! – возмутился Виталик.

– А какую? Поговорю с ней как мать! Возраст, знаете ли, не предполагает беседу двух подружек.

Виталик посмотрел на Коку и в его взгляде были и недоумение, и раздражение.

– Валяй! – главреж устало плюхнулся в своё кресло, показав движением бровей коллеге режу, что это Аннушка, просто Аннушка, чёрт бы её побрал.

Марина, истерившая в кабинете администраторов, увидев снова Шутренкову, замахала руками:

– Только не надо мне лгать! И жалеть меня не надо! Сама дура!

Анна Андреевна принялась стирать со щёк юной администраторшы слёзы и со странным удовлетворением отметила, что та совсем не пользуется косметикой, но выглядит на пять с плюсом. Сечкина также не пользовалась косметикой и также выглядела свежо. «Видимо, у Рукавишникова есть пунктик по этому поводу, – решила Шутренкова. – Любит свеженькое! Учтём-с!»

– Вы, как я заметила по походке, из балетных? – начала разговор издалека художница.

– Ага!

– Как я понимаю, некоторые изыски вашей фигуры не позволили сделать карьеру, – глубокомысленно заметила Шутренкова.

– Да уж! – Рукавишникова потрясла грудью. – Куда с этим выменем! И главное, до семнадцати лет не было ничего, а потом вдруг попёрло! Если б раньше, я бы в артистки пошла…

– Никогда не поздно. С вашей внешностью только туда и дорога! – рассмеялась Анна Андреевна. – И делать ничего не надо. Будете ходить по сцене павой, этого вполне достаточно для полного успеха, криков «браво» и «бис».

– Шутите, – улыбнулась сквозь слёзы Марина.

– Не злитесь на меня. Сами понимаете, что сорок лет службы в театре не могли не отразиться на моих душевных качествах. Я решила использовать эту Сечкину, чтобы… ну, вы понимаете. Наташа не говорила, что между ней и Виталиком было что-то серьёзное. Так… Детские симпатии. Верьте мне. Я своего добилась, пакостить вам мне нет резона, честно. Давайте дружить организмами! – Шутренкова протянула руку.

– Давайте! – улыбнулась Марина и пожала её с благоговейным трепетом.

Наташа с Петром в тот же день вернулись домой. Петя попал под опеку деда, водившего его в поликлинику на уколы. Сечкина уехала в институт. Прошло две недели. Наташа, вернувшись домой после сдачи госэкзаменов, к своему удивлению обнаружила в родительском доме Анну Андреевну.

– Здравствуйте вам, – Наташа не особо была расположена её видеть, устала, хотелось побыть с сыном, да и тишины тоже.

– Удивлена? Ты у меня свидетельство Петино оставила, не теряла? – Шутренкова пила чай, болтая с дедом Ефимом. – Кстати, а ты чего сбежала тогда? Кого испугалась, этой длинной, что ли? Она вроде как тебя не гнала…

– Я сама себя прогнала… Всё! Проехали… – Наташа устало махнула рукой.

– Пошли-ка…

Анна Андреевна вывела Наташу во двор, где и поведала ей приличную версию своего безобразия. Мол, не нашла Сечкину, подумала, что её прогнала жена Рукавишникова, высказала своё возмущение поведением жены самому Виталику, тот сказал, что у Мариночки не было повода скандалить, так как между Рукавишниковым и Наташей ничего не было. Скандал замяли.

– Значит, не было ничего? – поджала губы Сечкина. – Ну что ж! Не было, так не было!

Они вернулись в дом. Наташа сидела, дулась. А Шутренкова рассказывала что-то весёлое, совсем обаяла старших Сечкиных. Потом спросила: «Когда у Петьки операция?»

– В конце июля.

– Ну, тогда сразу ко мне. И без разговоров! Я теперь у тебя в должниках.

– С чего это?

– Мало ли… в любом случае с вами мне веселей.

– А вы тогда к нам в любое время, – подхватил тему Ефим Родионович. – Вот, к примеру, на бычка. Свежая рыбка, да сразу на раскалённую сковородку, да под водочку! Ни один настоящий приморец не откажется, разве не так?

– Ух, нажрёмся! – с радостью приняла предложение Шутренкова. – А мужики тут есть в свободном доступе? Я, когда пьяная, такая дурная становлюсь!

– Найдём! – пообещал Ефим Родионович. – Дурное дело – не хитрое.

С Виталиком Наташа рано или поздно должна была встретиться и встретилась буквально за день до своего отъезда в Приморск, теперь дата операции была назначена уже окончательно. Виталик заглянул в магазин, в котором она дорабатывала последний месяц.

Рукавишников, увидев Наташу, так и замер на входе. У той бешено заколотилось сердце, но она уже была внутренне готова к этой встрече.

– Заходи, Виталий, я не кусаюсь! – пошутила.

– Привет, – буркнул Рукавишников, вошёл внутрь, поздоровался с покупателями и стал выбирать продукты.

В очереди перед ним стояли трое. У обоих было время, чтобы успокоиться.

– Как ты? – поинтересовался Виталик, когда подошла его очередь.

– Ты из вежливости или тебе действительно интересно? – с лёгкой иронией ответила Наташа.

– Поговорить бы нам, – предложил Виталик.

– Говори, – пожала плечами Наташа.

– Не могу здесь. Приходи к нам вечером с сыном. Я тебя с Мариной познакомлю.

– Нет, – Наташа покачала головой. – Я уже знакома. Не о чем нам разговаривать! Что будете покупать, гражданин?

Виталик как-то весь сморщился и стал называть покупки. Он набрал продуктов две полные авоськи, рассчитался.

– Помнишь наш последний вечер вдвоём?

– Допустим, – Наташа положила на прилавок сдачу.

– Я хотел тебя поцеловать, а ты мне отказала…

– Правильно сделала!

– Возможно, только любимому человеку в ласке не отказывают. Я понял, что ты меня не любишь. А может я вообще тебе был нужен только чтобы… – он не договорил.

– Ты – дурак?! – от возмущения лицо Наташи покрылось багровыми пятнами.

– Это всё, что ты можешь мне сказать? – с досадой выпалил Рукавишников.

– Пошёл вон! – процедила сквозь зубы Сечкина.

Виталик пожал плечами и ушёл, буркнув на прощание издевательское «наше вам с кисточкой». Он так хлопнул дверью, что зазвенело витринное стекло. Наташа в изнеможении опустилась на пол. От охватившего её гнева виски налились раскалённым свинцом, подташнивало. Она сделала глубокий вдох, выдохнула медленно… И сообразила, что это, наверное, Ирина Максимовна отговорила сына связываться с ней, мол, эта деревенская хочет использовать Виталика. Стала понятна Сечкиной и её настойчивость – пыталась выяснить тайные намерения Наташи в отношении Виталика.

Ну что ж, нужно жить дальше. Жить спокойно, не цепляясь за фантомные чувства. «Я хотел тебя поцеловать», – пронеслось в голове. Её обычное для девчонки смущение было истолковано неверно. Пожалуй, она и сама отреагировала бы так же. Теперь многое в поведении Виталика стало ей понятным. Его намёки в письмах… В последний его приезд она должна была сама прийти к нему… Она. Но не пришла. Не поняла того, что творилось в его душе. А Ирина Максимовна воспользовалась. Зачем ей, жене полковника, невестка из деревенских? А теперь выходило так, что Наташа сама была виновата в разрыве отношений с Виталиком. Вот оно – новое чувство вины! «Да неужели это никогда не закончится?» – Сечкина стукнула со всей дури кулаком по колену и вскрикнула от боли. Боль привела её в чувство. Наташа поднялась. Поднялась, взглянула на себя в зеркальце и расправила плечи. Любовь была и есть, это именно любовь. И что с ней делать? Она любит и пусть так и будет, назло всем! Объект её любви – мужчина достойный, стыдиться её нечего.

Вечером Наташа забрала сына и ушла к себе домой, чтобы ненароком не встретиться с Рукавишниковыми. Марина сама пришла к Наташе. Сечкина вышла к калитке.