Текст книги "Имитатор. Книга четвертая. Охота на охотника"

Погоди, Арина… Лысинка? Меж сивых волосиков?

Черт! Черт, черт, черт! Ярослава же сказала, что один из блондинистых волосков – тот, что покороче – мужской! Ай-яй-яй, возмутился ехидный внутренний голос! Как же ты ухитрилась про это в прошлый раз не спросить? Какой из него, видите ли, убийца! Стиль преступления, понимаешь, слишком демонстративный. Стиль стилем, а ведь этот господин и диск с записью наблюдения из того коридора мог запросто свистнуть. Типа: теперь никто не докажет, что я к погибшему подходил. Пальчики-то вообще ничего не доказывают, мало ли за каким чертом управляющий заглядывает в подведомственные помещения – порядок проверяет. То есть нахождение в кабинете его отпечатков вполне закономерно. А волосок – на рубашке покойного. Улика тоже не сказать чтоб очень веская, но все же свидетельствует о каком-никаком близком контакте. Нет, обниматься не обязательно, но стоять, чтоб свой волос на соседа уронить, надо вплотную. И явно в тот самый день – уж наверняка стриптизер костюмы свои в порядке содержал и рубашки ежедневно менял.

– Ренат Ильич, я в прошлый раз один вопрос забыла вам задать, – она сладко улыбнулась. – А вы сами в тот день с Филиппом разговаривали?

Он опять надолго замолчал. Глядел куда-то в угол, перекладывал бессмысленно что-то на столе, вздыхал. Потом махнул рукой:

– А! Донесли все-таки? Ну разговаривал… Как раз перед тем когда… В коридоре я его поймал. Он уже в костюме был, как раз шел в кабинет – не в мой, а в, ну вы понимаете, – проверить, все ли в порядке. А я за ним.

– И? – поторопила Арина.

– Поругались мы, – сердито буркнул Ренат Ильич. – Я на него наорал, он на меня. Но я его не убивал! Чем хотите клянусь!

Как ни странно, Арина готова была ему верить. Волосок свидетельствует всего лишь о более-менее близком контакте – может, они друг друга за грудки хватали. Но убийство? Какой смысл? Какая разница: терять свое сокровище в результате его, сокровища, увольнения или – в результате его смерти? Со злости, в аффекте? По тому же самому принципу – так не доставайся же ты никому? Возможно, но еще менее вероятно. Дядька этот, конечно, скользкий тип – что неудивительно на такой работе, но вполне здравомыслящий: проблем убийство «звезды» создает больше, чем решает. И, главное, не подпустил бы его Филипп к себе так расслабленно, тем паче – в пылу ссоры.

– Ладно, ладно, не клянитесь, – остановила она клятвенные заверения. – Вы сказали «донесли». Вообще-то можете гипотетического предателя у себя в коллективе не искать, никто на вас не настучал, информация о вашем с погибшим… гм… контакте получена не из свидетельских показаний. Но ваша реплика, безусловно, любопытна. Получается, многие слышали, как вы ссорились?

Управляющий вдруг успокоился, сообщив почти деловито:

– Без понятия. Там, в приват-зоне, звукоизоляция, понятное дело, на высшем уровне, но дверь могла и приоткрытой остаться. Я не помню. Или не заметил. Дело-то обычное. Ну то есть когда мы ссорились. Так что если кто-то в коридоре был, вполне мог слышать. Я не знаю.

– И кто мог быть в этом коридоре? – уже не вкрадчиво, а вполне деловито осведомилась Арина.

– Да откуда ж мне знать? – всплеснул руками Ренат Ильич. – Лишнего там, конечно, не шастают, но зайти вполне можно, дверей с кодовыми замками нету. Танцовщицы вряд ли, гримерки с другой стороны, а вот с кухни вполне мог кто-то заглянуть. Ну или официантки. Хотя, говорят, из зала вроде никто не отлучался, но кто их знает, вы сами выясняйте.

– Выясним, – она кивнула и зачем-то спросила. – Кстати, Ренат Ильич, а кто будет похоронами заниматься? – на самом деле Арине было наплевать, кто возьмется проводить в последний путь красавца-стриптизера, но это могло пролить свет на… черт его знает на что, но хоть на что-нибудь. Прояснить, так сказать, права и обязанности сторон. – То есть когда наши эксперты скажут, что готовы тело выдать, – уточнила она, мягко улыбнувшись. – Кому именно – выдать? Родни-то у Филиппа, насколько я понимаю, нет?

– Нет, по-моему, – нахмурился, припоминая, управляющий. – А насчет похорон мы тут, конечно, готовы… Да… Я вам в прошлый раз сказал, что у Ляли с Филиппом роман был? Ну так мы с ней на следующий день разговаривали, она как раз спрашивала, когда тело отдадут. Я ей, конечно, сказал, что мы поможем с похоронами, но она, кажется, не очень слушала. Вроде как ей все равно: и где прощание будет, и катафалк, и венки, и поминки… я ведь даже готов клуб на день закрыть! Думал, она хоть спасибо скажет, а она только в стену смотрит и кивает. Только когда я предложил кремацию – все-таки изрядно дешевле вышло бы – как будто проснулась. Губы дрожат, глаза… ох, век бы такого не видать. Вы что, говорит, пока живой был – душенька и лапочка, а как умер – готовы как бомжа какого-то сжечь? Если вам, говорит, на его похороны денег жалко, я найду, но чтоб похоронить уж по-человечески, чтоб на могилку можно было прийти, а не… она вообще как не в себе была. Плакать не плакала, а… ей-богу, глядеть жалко было.

– Сейчас-то она где? В день убийства она не работала, вы сказали, а потом? Когда ее смена?

– Ну да, в тот день она не работала, – подтвердил управляющий. – А на следующий, я ж говорю, такая была… точно не в себе. Бледная, мрачная, остановится на полдороге и стоит, непонятно куда смотрит. Заказы путала! – возмутился он. – Вот уж чего с ней никогда раньше не бывало. Ну я ж тоже не из камня, понимаю, у девушки трагедия, любовь и все такое. Какая из нее в таком состоянии работница? Так я ее домой отправил, велел отдохнуть.

Еще одна нервная девица! Правда, у этой вроде оснований побольше. Как бы там рыдающая Света ни старалась создать впечатление, что Ляля была для Филиппа не более чем минутной прихотью, весь остальной коллектив (а Мишкин расспрашивать умеет как мало кто!) твердо убежден, что роман там был более чем серьезный, дело к свадьбе шло. Так что девушку Лялю, безусловно, жаль: готовиться к счастливой свадьбе, а получить похороны… у кого там это было: где стол был яств, там гроб стоит? У Державина, что ли? В общем, понять, что Ляле сейчас ни до чего и ни до кого, можно. И посочувствовать можно. Вот только как в таких условиях следователю работать прикажете? Арина вздохнула:

– Вы ей хотя бы передали, чтобы со мной связалась?

– Передал, – бодро заявил Ренат Ильич, но тут же осекся. – Кажется. Или… Ну простите, может, и запамятовал.

– Сейчас-то с ней можно поговорить? Где она вообще?

– Да она, видать, приболела, – довольно равнодушно сообщил Ренат Ильич. – Или, может, горюет. Так больше тут и не появлялась.

– И вы не забеспокоились? – не то чтобы Арина опасалась, что неизвестная ей Ляля наложит на себя руки, но с другой стороны… овдоветь в предвкушении свадьбы – то еще переживание… а девчонка молодая, и совсем сейчас одна. А этот… управляющий! даже пальцем не шевельнул. Может, девочка уже до сердечного приступа дорыдалась!

– А чего беспокоиться? – Ренат Ильич как будто удивился. – Будет долго гулять – уволю и вся недолга, на ее место найти кого не проблема. Но я ж не зверь какой, понимаю. Пусть отдохнет немного.

Красавец, нечего сказать! Официантку сменить – не проблема, больше его ничего не интересует.

– И звонить ей не пробовали? – без особой надежды поинтересовалась Арина.

– Да набрал как-то, хотел сочувствие выразит, спросить, сколько времени ей нужно, чтобы в себя прийти, Так она трубку не взяла, я больше и не стал, чего я буду какой-то официантке названивать?

– Но неужели вы не встревожились? – Арина удивлялась совершенно искренне: истерик, конечно, никому не нужно, но вот так вот плевать, где человек и что с ним… – Может, с ней случилось что?

– Да ладно вам! – отмахнулся Ренат Ильич. – Что с ней может случиться?

– Где она живет? – потребовала Арина.

– Откуда ж мне знать! – возмутился управляющий. – Она ж из области приехала. Где-то снимает вроде.

– Дайте мне ее номер. Тот, что мне выдала ваша секретарша, не отвечает.

Ренат Ильич углубился в недра собственного телефона:

– Та-ак… где же… а, вот! Записывайте!

Номер, однако, Ренат Ильич продиктовал тот же, что у Арины уже был, и он по-прежнему не отвечал.

* * *

Интересно, думала Арина, шагая по недавно отремонтированному коридору следственного комитета, почему, в самом-то деле, управляющего никто не «сдал»? Мишкин весь персонал опросил – а уж он-то спрашивать умеет – и никто ни словечком не обмолвился о ссоре, имевшей место быть буквально перед самым убийством! Что, так вот прямо никто ничего не видел и не слышал? Или боятся увольнения? Или так уж убеждены, что Ренат Ильич ни при чем? Стас, помнится, несколько удивленно заметил: на редкость благодушная в коллективе атмосфера. Ничего похожего на осиное гнездо. Пожалуй, этот Садыков и впрямь неплохой управляющий, раз персонал у него так мирно сосуществует. Конфликты наличествуют, как без них, но все больше по мелочи и ненадолго. Никаких тебе бесчисленных взаимных обвинений. Вот разве что бухгалтерша – приходящая, кстати, на полставки работает – уверена, что Филиппа убил непременно Вадик из пультовой. Без особых, впрочем, доводов: да вы, говорит, на него посмотрите! Он же сатанист голимый! Весь черепами разукрашен! Нет, ни про какие конфликты между Филиппом и Вадиком ей неизвестно, но при чем тут конфликты? Этот Вадик сидит там у себя в норе и в игрушки играет. А от компьютерных игрушек агрессия развивается, разве вы не знаете? Настрелялся до помрачения рассудка и захотел по-настоящему. Завтра еще кого-нибудь убьет, вот увидите!

Все бухгалтершины страхи Мишкин Арине пересказал, но головой помотал – не трать времени, не свидетель. Да и Света, по правде сказать, тоже, все ее яростные откровения гроша ломаного не стоят. Лялю она на дух не переносит, вот и пытается подставить, но знать толком ничего не знает. Саму же ее подозревать – тоже дохлый номер: с утра официанты малым составом работают, менеджер при них и вовсе всего один, так что Света из зала не отлучалась.

Арина поморщилась – ароматы недавнего ремонта еще витали в воздухе – потерла нос, борясь с подступающим чихом. Но рефлекс все-таки победил. И, что хуже всего, отогнал мелькнувшую в сознании мысль, оставив лишь неуловимое ощущение: что-то такое важное Ренат Ильич сказал… Но вот что? Черт бы побрал этих ремонтников с их химикатами! Она остановилась у дверей своего кабинета, медленно вытянула из кармана связку ключей, еще медленнее их перебрала, нащупывая нужный, ткнула в замочную скважину… что же это было? Что-то подозрительное? В смысле заставляющее подозревать невинного с виду управляющего?..

Нет, пожалуй, нет. Сам Ренат Ильич скорее всего ни при чем. Ну… на девяносто пять процентов. Сперва действительно нервничал, но после прояснения вопроса о ссоре с Филиппом моментально успокоился. Значит, ничего больше у него «за душой» и не было. То есть – не убивал. И можно было бы отставить господина Садыкова уже на самую дальнюю полку, если бы не то смутное, но очень определенное ощущение: во время беседы прозвучало что-то важное. Очень важное. Меланхолически орудуя ключом в замочной скважине, Арина по словечку, по интонации перебирала весь разговор с управляющим – может, какая-то из реплик вспыхнет победным огоньком: вот оно? Но увы…

Внутри кабинета залился трелью телефон. Ну да, надо уже зайти, а то стою тут, как идиотка. Думать сидя в собственном кресле не в пример удобнее.

Черт, да почему же это ключ в последнее время так застревает?! Ну давай же, не упрямься, уговаривала она упрямый механизм. Замок, что ли, попросить поменять?

Телефон замолк как раз тогда, когда Арина наконец справилась с дверью.

Вот так всегда! Она вообще расстраивалась, когда не успевала взять трубку, догнать отходящий автобус или, к примеру, когда узнавала об интересной выставке уже после завершения ее работы. Вроде все это пустяки: тот, кто не дождался, пока она возьмет трубку, перезвонит, а если нет – значит, не так уж это было нужно, следующий автобус придет через пять минут или можно и на такси поехать, а пропущенную выставку всегда можно найти в интернете и, скорее всего, даже в интерактиве. Но мало ли что говорит логика – каждое «опоздание к раздаче» затапливало сердце ощущением глупой до обидности потери. И, что было хуже всего, потери безвозвратной.

Телефон, впрочем, тут же принялся трезвонить снова – да кто бы сомневался, и нечего расстраиваться по пустякам.

– Вершина! – рявкнула она, так резко сорвав трубку с настольного аппарата, что тот едва не грохнулся на пол.

– Вы следователь? – робко уточнил нежный мелодичный голосок.

– Следователь Вершина, Арина Марковна, – все так же сурово отрекомендовалась она. – С кем имею честь?

– Мне Ренат Ильич передал, что вы со мной хотели…

– Вы Ляля? – перебила Арина и через секунду вспомнила фамилию. – Резвун?

– Да, – прошептали в трубке. – Я… Мы… Я…

– Вот что, Ляля, – прервала Арина бессмысленные беканья и меканья, постаравшись, однако, изгнать из голоса металлические «официальные» интонации. – Насколько я понимаю, вы знали Филиппа ближе всех?

– Да… – прошелестело в трубке уже почти неслышно, и Арине показалось, что до нее донесся сдавленный всхлип. Господи, ну точно, еще одна плакса! Ненавижу!.. Что это я нынче, одернула она сама себя, вскипаю на пустом месте? Рычать на свидетелей можно лишь с какой-то осознанной целью – припугнуть несговорчивого, приструнить развязного, окоротить наглого – но не просто же так! Непродуктивно это. Непрофессионально.

– Ляля, вы можете ко мне подъехать? – осведомилась она почти нежно. – Не по телефону же нам разговаривать.

– К вам? – девушка словно бы удивилась.

– Ну да, в следственный комитет, – терпеливо пояснила Арина. – Поговорить-то нам действительно нужно.

– А! – в трубке облегченно вздохнули. Надо же, подумала Арина, чего там девчонка себе напридумывала: что я тащу ее в пыточный подвал? Или, что немногим легче, в морг, на опознание. – Ну да, конечно, я понимаю, – голос Ляли все еще слегка дрожал. – Могу, если надо. А когда?

– Чем скорее, тем лучше.

– Ну… мне Ренат Ильич разрешил пока… а сейчас можно?

Беда с этими нервными девицами: то пугаются не пойми чего, то торопятся вперед паровоза. Потом вдруг начинают рыдать, потом опять пугаются… лыко да мочало, начинай сначала.

– Давайте, жду, пропуск на какую фамилию выписывать? На Резвун? Полные имя-отчество продиктуйте. – Галюша, секретарша управляющего сообщила все необходимые данные, но Арине хотелось перевести девушку в менее вздыхательное и более разумное состояние. – Адрес знаете?

* * *

Приехала Ляля быстро, чуть не за полчаса, но допрос, по правде говоря, не задался.

Арина вообще не очень понимала, как беседовать с такими ангелоподобными созданиями, а уж если у создания красные пятна на бледных до зелени щеках и синяки вокруг глаз – интересно, она теперь вообще по ночам не спит, что ли? – да и сами глаза то и дело на мокром месте… и как с ней прикажете разговаривать?

– Ляля, вам знаком этот предмет? – Арина положила на стол пакетик с сережкой.

– Конечно, – Ляля кивнула. – Это моя сережка.

И замолчала. Как будто ее собственная серьга на столе у следователя – это совершенно нормально. Ну да, в самом деле, а что такого?

– Вы не догадываетесь, как она ко мне попала? – терпеливо продолжала Арина.

– Не знаю… – протянула девушка. – Я думала…

И опять замолчала.

– Что вы думали?

– Ну… это нехорошо, наверное, – Ляля опустила глаза. – Я думала, ее Светка стащила.

– И часто она ваши вещи таскала?

Ляля помотала головой:

– Раньше нет. Рубашку форменную испортила, наверное, чтоб меня за прогул уволили, хорошо, у меня с собой запасная была. В туфли горчицы насыпала. Вот я и думала, что сережку тоже она стащила. Чтоб мне назло.

Забавно, подумала Арина. Ладно там кольцо или цепочку, но серьгу?

– Вы что, на работе серьги снимаете?

– Да нет, – равнодушно ответила Ляля. – Мы живем рядом. Со Светкой то есть. Так многие девочки снимают. Можно зайти как будто за солью или за кофе, никто и не…

Да, Арина с такой практикой сталкивалась не раз: и хозяевам квартир удобнее, если жилички вместе работают, и тем комфортнее. Надо уточнить, когда сережка пропала. И, кстати, почему только одна – какие у девушки Ляли на этот счет предположения?

– Разве не логичнее стащить сразу обе?

Ляля слабо улыбнулась:

– Она не парная. Иначе я раньше заметила бы… А когда одна… Вот я на Светку и… А выходит, зря я на нее думала, – она опять уткнулась глазами в стол, словно ей было стыдно за свои подозрения. – Вы ведь эту сережку у… – девушка сглотнула, как будто собиралась заплакать, но справилась с собой. – Раз сережка у Филиппа была, значит, он ее нашел… наверное, хотел мне передать…

– Нашел? Где он мог ее найти?

– Ну… – девушка слегка покраснела, словно вопрос ее смутил.

– У себя дома? – догадалась Арина.

– Ну… наверное.

– Вы у него… часто бывали? – она сперва хотела спросить «вы у него жили?», но смягчила вопрос.

Вздохнув, Ляля пожала узкими плечиками:

– По-разному.

Очень содержательно.

– Ляля, а что вас смущает? Даже если бы вы у Филиппа жили, что тут особенного? Ренат Ильич сказал, что у вас роман был, – про предыдущего приятеля Ляли, повара Эльдара, что привел ее в клуб, Арина решила не спрашивать. Может, они вообще были всего лишь приятелями. И если даже там тоже имелась какая-нибудь любовь-морковь, и тот убил соперника из ревности… и что? О поваре можно и после спросить, для начала нужно определиться, какие отношения связывали девушку с убитым.

– Роман?! – она словно возмутилась. – Что вы! Роман – это… ну это совсем не то. А мы… мы пожениться собирались, – она подняла худенькую ладошку, демонстрируя колечко (скромное, но вполне убедительное), в центре которого посверкивал камушек, тоже скромный, но тоже вполне… убедительный – неужели бриллиант? хотя, быть может, и фианит, как в серьге. – Заявление подали, – судорожно сглотнув, Ляля прижала к губам платок, Арина же сделала пометку в блокноте: уточнить в ЗАГСе наличие заявления, почти не сомневаясь, впрочем, что девушка говорит правду. – Филипп хотел, чтоб все как полагается было. Ребенка хотел. Говорят, мужчины пугаются… ну когда о детях разговор заходит… а он…

– Погодите, – догадалась Арина. – Вы что, беременны?

Шмыгнув носом, Ляля нервно кивнула:

– Пятнадцать недель. Наверное… – она как будто опять смутилась. – Он потому и уволиться хотел, чтоб сразу в деревню уехать, чтоб я… доносила на свежем воздухе, а не… – она многие фразы не договаривала до конца. То ли от непрерывно подступающих слез, то ли мысли разбегались.

И ведь не поторопишь – извольте радоваться, она еще и беременная, не дай бог в обморок грохнется, вон, бледная как утопленница. Да, жалко девчонку… Не ври, Арина, прошелестел в голове ехидный шепоток, ничего тебе ее не жалко, ты терпеть не можешь ангелоподобных созданий. Арине стало стыдно – шепоток был прав – но вместо человеческого сочувствия в голове крутилось: да ладно, поплачет и успокоится, наверняка найдется кто-нибудь, чтоб утешить, вокруг таких нежных ромашек всегда навалом благородных джентльменов, готовых обогреть беспомощную крошку и решить все ее проблемы. Тот же повар наверняка спит и видит, как будет Лялю утешать… Это было ужасно несправедливо, хуже того – это было категорически непрофессионально, но Арина ничего не могла с собой поделать. Уж если допрос не задался, то он не задался.

– Ляля, как вы думаете, кто мог Филиппа убить?

Тот же ехидный шепоток прошелестел в голове: эта сейчас скажет, что Светлана. Но прозрачные глаза явственно повлажнели, девушка замотала головой так, что Арина заметила три-четыре разлетевшиеся в стороны искорки – слезинки.

– Н-не знаю… Он со всеми ладил. Все думают, что раз такие танцы исполняет, значит… ну я не знаю… как будто грязный. А он совсем не такой был! В деревню хотел уехать, – повторила Ляля, словно цепляясь за это «уехать в деревню», как за кусочек бывшей прекрасной жизни, той, что в один момент стала грудой бессмысленных осколков, – дом построить… Добрый был. Когда у нашего охранника дочка заболела, мы деньги собирали, и Филипп отдал все, что на машину копил, представляете? Ему потом старуха машину подарила, а то он на такой развалюхе ездил, что стыдно…

– Старуха – клиентка?

– Ну да, – этот кивок разлетающимися слезинками не сопровождался. – У нее еще имя такое старинное… Калерия Стефановна, вот. Каждую неделю приходила, а то и не по одному разу… Она да племянница ее – самые частые были клиентки. Еще банкирша и из театра такая дамочка, но те пореже… А племянница старухина просто ненормальная, – внезапно выпалила девушка.

– В каком смысле?

– Вы что, не понимаете? – у Ляли презрительно дрогнула верхняя губа. – Ну… женщины, когда стриптиз смотрят, им кажется, что это их персонально соблазняют. Если приватный танец, то вообще… Типа этот мальчик в меня влюблен и все такое. Не все, конечно, но…

Ее манера не договаривать фразу – дескать, домысливайте, как хотите – начала Арину понемногу раздражать. Она поймала себя на том, что чуть ли не боится эту небесную Лялю. Собственно, не саму ее, а боится слово ей сказать построже – вдруг разрыдается. Да еще, может, и жаловаться пойдет. На жестокое обращение со стороны следователя. На жалобщицу Ляля не была похожа ничуть, но мысли в Арининой голове неслись именно такие: злые, несправедливые, раздраженные. Ну-ка возьми себя в руки, насмешливо скомандовал ехидный шепоток внутри. Сама в истеричку превращаешься, а на девочку ни за что злишься. Поставь себя на ее место: приезжая, квартиру снимает в каких-то курмышах, работа официантки – не курорт, только-только жизнь начала налаживаться – любовь, грядущая свадьба – и все в хлам. Как ни странно, совет внутреннего голоса сработал: безграничного сочувствия к Ляле Арина не ощутила, но и раздражаться перестала.

Ну девочка, ну глупенькая, ну приятно ей думать, что она ничем не хуже богатых успешных дамочек, что приходили любоваться на ее Филиппа. Даже лучше, раз уж он ее выбрал. Свысока на этих дамочек смотрит? Да ради бога! Если ей от таких мыслей легче – да пусть!

– Некоторые просто нос задирают, – продолжала Ляля, – раз на меня такими глазами смотрят, значит, я королева. А это ж профессиональный взгляд, часть номера и все. Но некоторым прямо башню напрочь сносит. Банкирша сперва такая же была, в последнее время поуспокоилась. А старухина племянница вцепилась в него, как пиявка. Истерики закатывала: милый, хороший, скажи мне что-нибудь ласковое. Климакс у нее, что ли?

Арина еще немного порасспрашивала девушку о чем попало – о клиентках, об атмосфере в коллективе, об отношениях с начальством – и отпустила ее.

И только через полчаса после ухода Ляли хлопнула себя по лбу – не спросила, где та живет. И телефон Лялин, как на грех, опять не отвечал. Что, если убийца Филиппа и ее решит ликвидировать?

Девушка действительно выглядела слегка напуганной, но, может, она всегда так себя ведет? Бывают такие, что вздрагивают от любого шороха. И Ляля, кажется, как раз из них. Арина, похоже, и сама от нее слегка заразилась – или, если вспомнить лекции по судебной психиатрии, вовлеклась.

Здраво рассуждая, опасаться за девушку нет никаких оснований. Строго говоря, ей могло бы что-то угрожать, если стриптизера убила одна из поклонниц. Та же, к примеру, «сумасшедшая племянница». Из ревности. Но угрожать могло не сейчас! Раньше, когда Филипп был жив. Теперь-то, когда объект раздора ликвидирован, ее зачем убивать?

Разве что… Арина помотала головой: что это сегодня мозг работать не желает? Ляле ведь может грозить опасность вовсе не потому что некая поклонница оказалась чрезмерно ревнива – вплоть до убийства. Опасность может грозить просто потому что Ляля что-то знает об этой самой… поклоннице. Если вообще речь идет о поклоннице…

Впрочем, ладно. Девушку, конечно, надо отыскать и присмотреть за ней, но вряд ли придуманная Ариной опасность действительно существует.

И да, кстати: не пора ли еще раз побеседовать со Светланой? Да не в клубе, а официально вызвать. И нажать – пусть объясняется: зачем наворотила столько вранья?

Но главное – страстная племянница скончавшейся недавно старухи. Та, что, если верить тощенькой Альбине, явилась в стрип-клуб аккурат перед убийством. И удалилась четыре с половиной минуты спустя после появления. А что? Времени как раз хватило бы… Как ее бишь – Райская Марина Леонидовна? Если, конечно, она еще не успела скрыться…

* * *

Ляля зачем-то свернула в попавшийся по пути парк, где в голых ветвях мелькали желтые синицы и серые белки, а из-под неровных, как будто обгрызенных сугробов кое-где виднелись проплешины бледной мерзлой земли. Как же такую копать? Наверное, могильщикам нужно будет приплачивать – за промерзлую землю? Или нет? Денег было не очень много, но на похороны точно должно хватить. Банковские карты полицейские изъяли вместе с бумажником, но она знала, где Филипп хранит наличку. Он ничего от нее не скрывал. Говорил, глупо скрывать, если у нас теперь все общее. Все. Все, кроме будущего.

Филиппа было жалко ужасно.

Филиппа. Она так и не привыкла называть его Севой. Да он и не настаивал. Глупейшее имя – Сева. Он был для нее – Филипп.

Был.

Ужасное слово. Его произносят только пергаментные, с хрюкающими суставами, еле-еле шевелящиеся старики. У них все – было. Ничего – есть. Тем более, ничего – будет. Только – было. Лето – было. Жизнь – была. Любимый – был… Был.

Стариков Ляля почти ненавидела. То есть те, которых показывают в кино – чистенькие, бодрые, румяные, улыбчивые – ей нравились. Только таких, кажется, в реальной жизни вообще не существовало. Потому что старость, конечно же, не может быть… привлекательной. Детдомовская директриса в служебной квартире – первый этаж, отдельный вход, но все равно рядом – поселила свою мать. В глубоком склерозе, слюнявая и вонючая, она ничего уже не соображала, и с нее ни на минуту нельзя было спускать глаз – двигалась старуха шустро, как молодая. Воспитанникам приходилось дежурить при ней по очереди, это называлось «развитие социализации» и, если повезет, засчитывалось как «навыки ухода за больными», даже с выдачей соответствующего дипломчика. Ляле, можно сказать, повезло, вдобавок к аттестату о среднем образовании она получила и эту комическую бумажонку. Нет, правда, смешно: санитарка с дипломом. Ну, с другой стороны, хоть что-то.

По телевизору, как ни глянь, показывают «нанайских мальчиков» – как их продюсер в детдоме нашел, и как у них жизнь переменилась, и как все замечательно стало. Брехня все это. И не потому что «мальчики» уже изрядно потасканные и выглядят… не очень, и не так уж все у них шоколадно. И живы, гм, не все. Нет, не потому. А просто – брехня. Детдом не отпускает, хоть наизнанку вывернись. И, наверное, не отпустит никогда. Кое-кто губу высокомерно морщит: можно-де вывезти девушку из деревни, но деревню из девушки не выведешь – ни-ког-да. Кто-нибудь когда-нибудь задумывался, как и что чувствует та самая «девушка из деревни»?

Когда детдом наконец остался позади, оказалось, что хваленые «огни большого города» (ну не в своем же поселке на десять тысяч населения было оставаться!) светят не так чтобы приветливо. Без проблем принимали почти на любую стройку – учеником маляра-штукатура и тому подобное. Даже жилье выделяли – койку в шестиместной комнате общежития: умывальник в одном конце коридора, кухня в другом, душ двумя этажами ниже. Даже в детдоме комфорта было на порядок больше. Ляля устроилась – спасибо «навыкам социализации», что бы это ни значило – в интернат для хроников. Что-то среднее между домом престарелых и психушкой. Там неплохо платили и выделяли комнату – да, там же, в двух шагах от «хроников», но отдельную! И даже с собственным душем! Душ был абсолютно необходим, потому что пациенты… благоухали. Их неистребимым сладковато-гнилым запахом пропитывались вся одежда и даже кожа. Казалось, еще немного, и она сама станет такой же, как «эти»: шамкающей, полуслепой, вонючей… безнадежно старой! Как будто старость – что-то вроде гриппа.

Она продержалась, наверное, около полугода, когда в интернате появился Эльдар – он навещал не то двоюродного деда, не то троюродного дядю, не то… Ай, какая разница! Через неделю Леля уже работала в «Сладком месте». Ну официанткой, ну клиенты бывают… всякие. Но по сравнению с интернатом это был сущий рай. Она готова была Эльдара отблагодарить – но он только уголком рта дернул: оставь, мне из признательности не надобно, если впрямь что почувствуешь – тогда другое дело. Эльдар до сих пор, кажется, готов был распахнуть ей свои объятья. И при том ничего-ничегошеньки никогда не требовал! Хотя ведь мог бы, наверное… Но – видел, что не нужен ей, и – отступил в сторону. Только иногда Ляля ловила его долгий темный тягучий – безмерно тяжелый – взгляд. Так глядят, наверное, только собаки… Собаки, замученные верностью – и собственной звериной силой – до того, что не могут вцепиться в глотку истязателю… не дай бог – подать этот чертов повод…

Ляля вздрогнула: кусты справа от дорожки шевелились, постукивали странным жестяным звуком. Нет-нет, за ними никого не было, невозможно спрятаться за прозрачными зимними ветками. Никого там нет!

Сейчас – нет. А минуту назад?

Неужели кто-то за ней следит? Следовательница отправила за ней «хвост»? Зачем? Но тогда – кто? Эльдар не стал бы – зачем ему? Ведь она вправду готова была его тогда отблагодарить – единственным доступным ей (как говорили девочки, единственным, что нам по карману) способом – он сам не захотел.

Потом появился Филипп. Точнее, он не появился, а… проявился. Почему-то обратил на нее внимание. Она так и не поняла – почему. Сперва не верилось, но постепенно, Ляля, хоть и сторожилась, не уловила – как – появилось «мы». Так странно…

Недаром она не любила стариков.

Если б не та проклятая старуха, все было бы по-другому. Они с Филиппом тихонько поженились бы, накопили бы денег на квартиру, потом на квартиру побольше… Все шло бы как шло. И ей сейчас не пришлось бы вздрагивать от каждого шороха, не пришлось бы думать сразу о тысяче вещей. Обо всем думал бы Филипп.

Было бы это лучше?

Спокойнее – это точно. А сейчас до спокойствия – как до Китая на четвереньках.

Ничего. Она справится. У нее есть… маленький. То есть его пока вроде бы и нет, но он же есть! Так странно, так удивительно… Кажется, впервые в жизни у нее есть что-то по-настоящему свое…

Если бы можно было сейчас – ну хоть ненадолго – отключиться. Никого не видеть, не слышать, забиться в уголок и… поплакать, что ли? Так ведь и этого не дают! Лезут, предлагают помощь, делают вид, что сочувствуют. Сочувствуют они! Ну или готовы сочувствовать…