Электронная библиотека » Ольга Фост » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Доля мастера"


  • Текст добавлен: 18 ноября 2015, 13:03


Автор книги: Ольга Фост


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 3 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Доля мастера
Ольга Фост

© Ольга Фост, 2015


Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Доля мастера
ПОВЕСТЬ

Судьбе, с любовью


Пора.

Мастер повернул руку твёрдой сухой ладонью вверх, и на мозолистой этой ладони воплотился простенький латунный колоколец с чёрной ленточкой в ушке.

«Ну вот, и ты нашлась».

Седой человек улыбнулся мальчишески ясно и легонько погладил подол золотистой юбочки колокольца. Раздалась мягкая протяжная песенка, словно несколько девичьих голосов пели где-то далеко-далеко.

– Здравствуй, – отозвался волшебник, и накрыл колоколец другой ладонью. Может, стоит добавить что-то ещё? Вспомнить всех, в кого ты превратила себя – наёмница, уличная воровка, расстрига, торговка своим телом, шпионка… Но учёный сдержал лирика, и вместо «бродяжка» прозвучало:

– Пойдём к остальным.

Пружинисто встав из удобнейшего кресла, заботами которого седую эту голову посетило немало светлых идей, мастер подошёл к расположенному поблизости лабораторному столу.

На мраморной столешнице, в центре начертанной на ней звезды, лежала серебряная брошь в виде вставшего на дыбы дракона. Кинжал, вычурной работы волшебная палочка, потёртый амулетишко-сердечко и огромный кристалл аметиста – на четырёх углах. В пятый, на вершине, стал колоколец.

Могущество мастера уже давным-давно было таково, что он вполне обошёлся бы и без ритуала. Но, во-первых, азы ремесла и научную его основу никто не отменял, во-вторых – тренировка концентрации лишней никогда не бывает, а в-третьих, действо, которое надлежало ему совершить, отличалось красотой несуетности, что так чарует в природе – и радует, как сущность любого искусства.

Сколько раз стоял он над этой ритуальной звездой, свивая воедино ауры амулетов и сотворяя новый? Много… счёт не потерял, нет, – отменная память мастера хранит всё, даже то, что стоило бы забыть – но уточнять не хотелось.

Он глубоко и длинно вздохнул, раскрываясь миру – и лёгкое солнечное сияние окружило волшебника. Плавными и точными стали жесты его, спокойным до отрешённости лицо. Неспешно свивались в одну ауры памятных вещей, собранных по временам и мирам ценой не одной жизни.

Линии чертежа налились кровью, потемнело, исчез и сам маг, а когда всё снова вернулось в мир видимый, в центре звезды обнаружилось перо. Перо белой чайки. Белой чайки мечты.

«Пергамент бы сюда, – подумалось, – и…»

На столе медленно воплотились готовые к работе листы и изысканный хрустальный сосуд. Из него исходил мягкий свет, и мастер с улыбкой подумал, что такому перу только такие чернила самый раз…

Ну, всё. Главное – информационный план сформирован, новая судьба – сделана, теперь только ждать, природа довершит мастером начатое. А чтобы служба шла быстрее, есть доброе солдатское правило – поспать. Последуем же ему.

Со вздохом опустился маг в кресло, повозился немного, устраиваясь поудобнее, и вручил себя отдыху. Можно же не спавшему пять воплощений подряд наконец-то…

***

– Душа моя, клянусь нашими крыльями, – в голосе златовласого бога любви прозвучало уже отчаяние, – никаких таких взглядов я ей не посылал! Только стрелу…

Ответом ему было тягостное молчание – ту, перед которой он оправдывался, одолевал извечный страх женщины оказаться за ненадобностью в забвении и сдавивший горло горький плач. Такой горький, что в одном далёком мире начался уже третий ледниковый период: слёзы в последнее время случались всё чаще и чаще – стыдно признаться, насколько часто и по каким пустякам… Рыдания душили ещё и потому, что превыше всего хотелось ей поверить ненаглядному своему господину – немедленно и бесповоротно.

Как обычно, это желание взяло верх, и крылатая Джайна всхлипнула уже не так судорожно. Чуткий Лен уловил перемену в её настроении и поспешил закрепить успех: обратился в нежный туман, окутал собой Джайну и принялся мягко её укачивать – а в мыслях женщины цветами закружились тихие, смешные и бессвязные, но такие дорогие сердцу слова.

И лишь только когда плечи её расправились, а ладони перестали скрывать заплаканное лицо, бог позволил себе тихонечко, исподволь объяснить своей богине, что ревность рождается там, где мало доверия. Но прежде чем женщина успела обидеться снова, пылко и убедительно прозвучало, что в подобных некрасивых порывах мужчина ничуть и не подозревал свою возлюбленную, которая ему дороже бессмертия: ни для кого не секрет, насколько иные оказавшиеся в известном положении красавицы теряют веру в себя. Вот и начинают придумывать такое, чего на белом свете нет и быть не может – а раз так, то и повода для ревности никакого.

– И вообще, не волнуйся по пустякам, а когда ждёшь нашего ребёнка – в особенности.

Джайна вняла бы своему богу, даже если бы он просто сказал это, но Лен знал, насколько лучше доходят иные истины, если обернуть их в шёпот и поцелуи… И Джайна не просто услышала – поняла: первенец, пока ещё смирным клубочком дремлющий в мягком тепле её тела, не будет одинок. А раз так, значит… и глаза богини просияли радостью и состраданием; что же делаешь ты, милый мой бог, как же ты это делаешь?

– А девушка, в сердце которой я отправил стрелу, девушка та – совсем одна. Пока. Стрела знает, что делать.

Тут богиня снова всхлипнула, но уже по совсем другой причине… нет, это с ума сойти – потоп по каждому удобному и неудобному поводу. Джайна улыбнулась любимому сквозь влажную пелену на глазах, и где-то далеко-далеко пролился солнечный дождик – царевнины слёзки:

– Расскажи мне о них. Только сказку. И чтобы закончилась она хорошо.

Он губами стёр с зарумянившихся щёк отблески недавней бури. Провёл ладонью по волосам своей богини, и венцом на них расцвела радуга. Помолчал немного, улыбаясь игре мыслей. А затем мягко направил их в розовое, заострившееся от любознайства ушко:

– У хороших сказок нет окончания – но всегда есть начало новым. Слушай.

***

Сначала была музыка… да, в самом начале всего была именно она, едва различимая среди безмолвного воя хаоса. Но проходит вода сквозь тугую твердыню камня, просочилась и музыка сквозь мёртвую пустоту, растворив её в себе – в мягких, трепещущих и тёплых звуках. С тех пор и никогда не стихает эта музыка, но лучше всего слышна она на восходе ночи. Если в эту пору очутиться подальше от всей и всяческой суеты и настежь открыться миру, то ласково и благодарно прикоснётся он к ещё неведомым струнам сердца и зазвучит – разноцветно и переливчато.

– Динь! Дилинь! Дон! – в дальних отголосках заката с тихим звоном проступали звёзды. Всё ярче и ярче звучали они, расцвечивая небосвод, и вот уже развернулся в вышине бескрайний свиток вселенной – знай себе, читай начертанные на нём письмена. Какие? Да обычные, человечьи: каждый живущий оставляет своё – недаром же говорят старики, что и звёзд на небе столько потому.

Но женщина, которая стояла сейчас на галерее Тёмной башни королевского дворца и слушала музыку зарождавшихся звёзд, уже почти не соглашалась с этим поверьем. В последние годы нередко приходила к ней мысль, что вселенная сама шлёт нам вести – жаль только, не все могут прочитать те строки, написанные светом на тьме.

Повеяло сырой прохладой. Женщина плотнее укуталась в чёрный бархатный палантин и заторопилась к спрятанному в нише выходу. Вид, открывшийся прощальному взгляду на запад, не порадовал: завтра похолодает… капризная в этом году весна!

Узкая с высокими каменными ступенями лестница, дуга коридора, тяжёлая дубовая дверь – и вот, просторные покои встретили свою хозяйку свежим душистым теплом. Ах, какое тепло! Какое ароматное! В разное время здесь тайком ли, явно, но перебывал и столичный бомонд, и жители Коренбурга рангом попроще, наведывались даже из дальних провинций. И в устных мемуарах отчего-то вполголоса признавались потом: входивший в эти апартаменты проникался доверием к их обитательнице, ещё не видя её – от одного только царившего здесь духа.

Даже королевский парфюмер, известный своим мастерством, ироничным на всё прищуром и скандалами с коллегами по цеху, и тот захаживал сюда с удовольствием – а однажды в приватной беседе разоткровенничался, что его гурманский нос различает тут и обольстительные трели взбитых сливок, и трагическую ноту полыни, и дымчатый вкус луговой земляники. Но ведущий тон, по мнению господина композитора ароматов, создавали кожаные переплёты многочисленных книг. Наиболее старые из них принадлежали ещё первому придворному звездочёту, а в последние пять лет их собрание пополнила та, что ныне занимала эту должность.

Попросив горничную подать горячего вина и в который раз подумав, что с привычкой командовать слугами надо родиться, хозяйка проследовала в кабинет. Стоявшее возле камина широкое кресло поманило в гнездо своих объятий, но госпожа звездочея соблазняться не торопилась. Вместо себя она оставила гостеприимному креслу аккуратно сложенную накидку и деловито прошла к массивному столу. Зажгла свечу. Неровное пламя осветило и стол, и раскрытые книги, и рукопись, оставленную на полуслове, и сам подсвечник искусной работы – девушка с факелом в руке пытается рассмотреть лицо разметавшегося во сне юноши.

Та старинная печальная история служила хозяйке комнаты хорошей острасткой всякий раз, когда любознательность её грозила обратиться в любопытство – София Ламендор всегда училась отлично.

«Вот бы и Динь так же», – подумала женщина, усаживаясь за стол. Взяла остро отточенный карандаш, глубоко вздохнула. Расправила замявшийся уголок листа, исписанного схемами, формулами и кособокими нотабене на полях. Но что-то свербило, не давало вниманию течь привычной рабочей колеёй, стучало в висок – назойливо, жарко. Нет, невозможно… и она посмотрела в сторону, откуда шла эта тревожная волна.

По правую руку стояла миниатюра в тонкой серебряной рамке – с портрета застенчиво улыбалась девочка с русой косой через плечо и тяжёлым взглядом. Под ним становилось неуютно – чувство, будто тебя рассматривают насквозь, не из самых приятных. Но София привыкла – её собственный взгляд был ничуть не лучше, правда, в отличие от племянницы, она давно научилась его смягчать.

Звездочея приласкала кончиками пальцев мастерски написанные волосы и мягкий овал улыбающегося лица – а ведь могла бы ты, девочка, осчастливить какого-нибудь хорошего человека, стать ему доброй женой, если б не этот взгляд…

«Вылитая Анна», – София вздохнула опять. Чем больше перечишь судьбе, тем жёстче она выламывает по-своему. Не справишься ты – она взвалит твою ношу на плечи твоих детей. Отказалась старшая сестра идти тёмной и трудной знахарской тропой, любви хотела, смеха и счастья женского – а что из того вышло? И любимого к гибели привела, и сама погибла. Только и остались от них память да крошка Динь, за воспитание которой взялась София, сама к тому времени только встретившая свой восемнадцатый год.

О, как хотелось в иные дни бросить всё, умереть, исчезнуть из этого страшного, жестокого, грязного мира, где ты одна, потерявшая дар, семью, веру – и с чужим ребёнком на руках!

С чужим? Нет, нет, кто угодно, только не Динь – с её цепкой памятью, с прицельным вниманием к мелочам, с неуёмным стремлением исследовать всё подряд – а то София не помнила себя ещё маленькой Зосьей? Такая же, ну точь-в-точь такая же – от старшей сестрицы не отставала ни в чём… почти ни в чём.

Войдя в возраст, младшая из сестёр Ламендор стала держаться так замкнуто, что даже родные звали её нелюдимой, между тем сама девушка просто пыталась быть достойной ученицей своей наставницы. Дичилась старшей сестры – та не скупясь, каждому встречному дарила ласку, улыбку, а то и кусачее словечко… да разве ж такой должна быть истинная знахарка?

Сама-то юная София вряд ли усомнилась бы в праве старшей сестрицы поступать так: егоза и фантазёрка Анна верховодила во всех играх сызмала. Но вот госпожа настоятельница – та, что углядела в малышках Ламендор целительский дар и взяла обеих в шонбергскую школу знахарок при братстве Милосердия – госпожа настоятельница очень печалилась над непутёвой Анной. И в частых задушевных беседах с Софией – лучшая, любимая ученица! – предрекала её сестре немалые беды, если та не одумается и не станет вести себя так, как и подобает той, которая носит чёрное, но несёт белое.

Такова уж доля знахаря – таиться в ледяной тени смерти, чтобы не гасло в горячих ладонях светлое пламя жизни. Коли одарили тебя свыше умением врачевать – пестуй дар, как цветок драгоценный. Сторонись страстей – не то покинет тебя небесная благодать, и кем станешь ты после? Пустым, не нужным никому сосудом скорби. Такова назначенная знахарям стезя – и не нам отменять обычай.

– Правильная ты, Зосенька, ой, правильная, – веселилась Анна, изо всех сил стискивая в объятиях обиженно бубнившую нотации младшенькую, – без вас никуда. Но нужны и вроде меня, чтобы покоя никому не было! Вы храните память. Мы обретаем воспоминания.

И старшую Ламендор терпели – та сходу бралась за такие сложные хвори, к которым даже настоятельница приступала не раньше, чем после дня полного отказа от пищи – только вода, живительная вода и ничего более! Приют для страждущих, построенный братством вблизи их шумного, пропахшего рыбой Шонберга, прославился на всю округу. И всё благодаря Анне, этой строптивице Анне, которая встречала приходивших к ней если не смехом, то ядрёной шуткой – но уходили от неё люди, скинув лет десять вместе с нажитыми за этот срок болячками.

Словом, прощалось Анне чуждое знахаркам поведение – ведь если сила при ней, значит, не запятнала себя – а что глазки горазда строить и позубоскалить никогда не прочь… ладно, в стаде не без паршивой овцы. Да и с такой человек разумный сумеет состричь толк – то есть, неплохой (очень неплохой!) клок.

Но ждущий беды непременно её накличет – на ту голову, на которую ждёт… как же больно, до сих пор больно вспоминать! София порывисто схватила миниатюру, прижала к сердцу и откинулась на спинку стула, баюкая портрет у груди.

– Ничего, маленькая моя, ничего. Мы справились. Справились же?

Портрет, конечно, молчал – но так хотелось услышать на этот вопрос единственно нужный ответ!

Да, память коварна – не обойтись без неё даже самой мелкой твари, если хочет она жить чуть дольше, чем от зари до зари, но когда механизм сей хорош настолько, что хранит и то, о чём стоило бы забыть – ноша гнёт… Ах, отправиться бы в квартал к торговцам подпольным товаром, да и отдать всё жалование за флакон рубинового стекла с каплями Леты в нём! Наполнить до краёв бокал сладостным небытием. Поддаться чарам мнимого спасения.

Но нет – жгуче страшно повторить участь принцессы Изабеллы… в школе знахарей рассказывали страшное про смерть её и посмертие. Вестимо, с душой убийцы случается то же, что сделал он, уничтожая жизнь. Но Изабеллу это не остановило – убилась, бросившись со стены замка. И сколько теперь, и где скитаться осколкам её души, кто ведает…

***

Каждому своё, конечно, но пробудиться в одном из любимых снов – может ли быть лучший отдых душе? Труженица, устаёт она побольше тела… с другой стороны, нет и материала прочнее, чем тот, из которого души.

В сон о годах ученичества мастер уходил вкусить воспоминаний – энергия там если не кипела, то бушевала точно. После ощущал себя словно искупавшимся в живительной прохладе лесного ручья.

Кроме наук, занимался он в Университете и боевыми искусствами. Ежеутренние тренировки с мечом ещё в домашней юности шли в охотку, но у студента добавилось знаний. Поэтому меч свой вращал он не просто ради удаль потешить или мышцы накачать.

Однажды заметил – прежде чем движение совершится в действительности, совершается оно в его мыслях. Стало интересно – а что, если заранее продумать рисунок движений, а затем воплотить?

Эффект оказался ошеломительным: а попробуйте-ка сами – ощутите себя одновременно и мастером, и инструментом, и материалом, над которым те трудятся! Вездесущность… Божественно.

С тех пор именно так и тренировал себя студент Валентин фон Бринн: не идти на поводу у текущей реальности, но торить свой путь, самому эту реальность создавая. Сосредоточенно, в мыслях, на тонких планах – а там и более плотная материя подтянется.

Дорога ляжет, где проложишь направление, прочитал Валентин в одной древней книге. «А ведь, я это всегда откуда-то знал…», – подумалось тогда ему.

Что ж… не идти на поводу у событий – но действовать настолько осознанно, чтобы они возникали по твоей воле? Звучит лакомо, да только это ж какая ответственность за каждый – каж-дый – шаг… готов ли я всё это взвалить на себя и ни на кого, кроме?

На губы чуть солоно и горько легло пленительное слово «свобода»… пленительное. Ведь у всего есть оборотная сторона, за всё приходится платить. Но юноша понял – потянет, готов.

Однако отныне, сколько ни живи – учись!

Получается, где-то в глубине души всегда останется пульсировать наивный младенческий родничок? И ныне, и присно пусть резвится себе вездесущий конопушистый почемучка, с которым вроде бы в пятнадцать лет попрощался… н-не без помощи одной весёлой и ласковой матушкиной фрейлины?

«Путь познания тернист и извилист, но до чего же интересен», – прочитал Валентин в старинной рукописи, найденной им на дальних стеллажах библиотеки Университета. И от этих слов чем-то очень родным и знакомым веяло, будто его рукой выведены они были когда-то.

– Быть посему, – решил.

Книги, книги… сколько же он перечитал их тогда, оставив дружеские пирушки, подружек с приятелями и прочее студенческое веселье.

В залежах библиотеки Университета нашёл даже одну древнеэльфийскую – управлять сновидениями учила она. Валентину, испытателю пылкому, любознательному, оказалось самое то. Очнуться во сне? Попробуем!

Не сразу, но получилось одолеть вязкую покорность сюжету видения – и научиться самому управлять своей волей… пробудиться – и быть! Быть самому ведущим в одном из множества вариантов реальности, хаотично бушующих в нашем сознании…

Что значило для юного студента Университета Общей магии осознать силу и возможности мысли? Да, наверное, нечто вроде защиты научного изыскания и обретения новой степени для кого-то из его многомудрых преподавателей…

Ощущение своих возможностей после серии удачно прошедших испытаний выросло многократно… теперь бы это к делу приспособить. Понимая, как всё взаимосвязано…

Ты лишь усердствуй, не потакай желанию выехать за счёт кем-то разжёванного знания – только лично проверенное и выверенное, становится оно действительно твоим.

Инструментом.

Способом создавать новые.

Для чего?

А для чего мастеру его – и ничей, кроме – инструмент?

Эпизод из тех же лет, когда отражение в зеркале вдруг сгустилось до черноты и обратилось к нему с предложением помочь за символическую, в сущности, плату одолеть неизбежные при такой Силе проблемы, мастер привычно проматывал – «дела давно минувших дней»…

Да и какое там одиночество, которым стращал искуситель, когда Валентина родные дома ждали, работа плечом к плечу с братом и невеста. О чём он помнил всегда, даже ещё не будучи мастером…

***

В дверь вежливо постучали, София вздрогнула.

Стекло под прижавшимся к нему лбом запотело широким пятном – женщина болезненно поморщилась и носовым платком поспешно уничтожила след своей жалкой слабости: у госпожи придворной звездочеи таковых не имеется.

Вернувшись к столу от окна, у которого невесть как оказалась, София поставила портрет на место, с деловитым видом вцепилась в палочку карандаша и зачем-то схватила чистый лист бумаги. Ну вот, теперь можно и откликнуться на стук.

Горничная с подносом проследовала к столу, расставила на нём кувшин с горячим вином, бокал, тарелку с сыром и тихо поинтересовалась, желает ли чего-нибудь ещё госпожа. Та благодарно, но едва ли терпеливо кивнула – надо срочно, срочно написать Динь… «милая, тебе дарован талант хранить жизнь. Что значит – не только вокруг себя, но в себе! Что бы ни случилось с тобою сейчас и в будущем – не отвечай злом на зло и болью на боль – торопливая, жадная месть разрушит, прежде всего, тебя.

Всем и всё воздаётся небесами – каждому по делам его. В своё время. Что ни придёт – знай: возвращается сотворённое твоей душой. А потому – вознесёт тебя мир, скажи спасибо, вернулось твоё добро. Сбросит в грязь – и здесь скажи спасибо: очищает от бед, которые ты учинила в минувшем.

И трудись, девочка моя, люби дела свои хорошие, делай их с душой и на совесть – в этом радость нынешнего дня и далёких-далёких завтрашних».

На едином порыве написанная весточка послушно превратилась в свиток, приняла на себя каплю воска и оттиск серебряной печатки – единственного украшения заключённой в чёрное звездочеи – и… попала в секретный ящичек стола. Уж слишком хотелось Софии незамедлительно передать эпистолу почтовому гонцу.

Между тем, первый порыв, как и первое впечатление, далеко не всегда безусловно верны, сколько бы ни уверяли в обратном доморощенные гадалки из выпускаемого какими-то шарлатанами печатного листка – и ведь кто-то им доверяет, раз раскупают! Между тем, опытный звездочёт никогда не станет безоглядно доверять тому, что на поверхности: кроме этого есть фон и иная тайнопись – надо присмотреться… Однозначным даже лист бумаги не бывает, что уж говорить о чём-то ещё?

София решила прежде закончить большую работу – срочный заказ королевы – и только после этого вернуться к письму племяннице: наверняка же не всё сказала в волнении. А что успокоит лучше работы, да ещё и хорошо сделанной?

Небывалой скатертью накрыла стол изрядно разлохмаченная по краям карта неба. Поверх улеглись недавно изготовленные по личному указанию короля ландкарты их страны и широко раскинувшегося отсюда на северо-восток соседнего государства – от матово мерцавших листов ещё веяло трудом учёных путешественников и художников. София залюбовалась искусной работой: вот башни и дворцы неприступного Коренбурга на высоком берегу Лады, вот сияют среди бескрайних лесов и могучих рек золотые купола столицы великого князя Вершицкого, с которым уже три года делит трон августейшая дочь их королевских величеств.

Мысленно пролетев над раскрывшимися перед ней просторами, София опомнилась. Сколько можно мечтать о несбыточном?! Ты сама себя приговорила к затвору – терпи теперь.

Словно бы утешая хозяйку, ласково зашуршала листами пухлая от множества закладок тетрадь с эфемеридами. Послушно развернулась готовая к чертежу бумага, и полетели танцевать по вощёному её паркету тонкая игла и жёсткий грифель – циркуль неутомимо проводил круги, мерил угловые расстояния, намечал узловые точки.

Теперь – отметить дороги, которыми испокон веков следуют звёзды над головой: в какой нынче узор сплетутся эти дороги, что поведают на сей раз?

Стило послушно наносило на чертёж буквы древнего языка – символы далёких солнц и неведомых миров. Но и того недостаточно пытливому уму: хочет он знать дальше! В ход пошли линейка и краски: лазурью – зона тревоги, высокого напряжения сил, кармином – улыбка фортуны. Вот и зеленая пригодилась – вмешательство высших сил, надо же! Кто бы это мог быть? Ну-ка, сейчас узнаем…

Давно погрузился в покой августейший дом и просторы верноподданной ему державы. Стройные красотки свечи превратились в оплывших матрон. Даже огонь в камине – и тот растёкся по углям в дремоте, изредка прядая рыжим ухом на какое-нибудь дуновение. А София, плотно закутавшись в палантин, всё читала полученное от Вселенной письмо.


Страницы книги >> 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации