Текст книги "На крыше храма яблоня цветет (сборник)"

И, свернувшись калачиком, быстро уснул, причмокивая и улыбаясь во сне. Ну совсем еще малыш.

Я приоткрыла шторы и стала внимательно вглядываться в темноту. В далеком звездном небе быстро замигала крошечная звездочка. Стало легко и безразлично. Наступил долгожданный час вечерней молитвы и раздумий.

Карта параллельного мира

В моем городе, как и в любом многолюдном городе России, есть категория людей, которые при любом государственном строе будут жить бедно и в грязи. Особенно они будут чувствовать себя ненадежно, если им станут выдавать деньги на жизнь или предусмотрят различные льготы для обеспечения настоящего и, хуже всего, будущего. Тогда вся их жизнь превратится в ожидание благ. А что может быть хуже ожидания? Даже благ.

Обычно эти люди живут в замусоренных пансионатах, пятиэтажных «хрущевках» с некрашенными по двадцать лет входными дверьми, часто в общежитиях и на дешевых съемных квартирах. Временами власти с ними проводят эксперименты и взамен старого жилья выдают либо недорогое новое, либо в более качественных домах. И тогда у их соседей появляется мечта – как можно быстрее съехать, если, конечно, соседи не из той же социальной категории, что и Швабровы.

Наиболее яркие представители этого племени – семья Швабровых.

Леша Швабров – личность, известная во всем микрорайоне. Еще в начале девятого класса он пояснил временно трезвым родителям на доступном для них языке, какое место в его жизни занимает учеба, своровал три велосипеда из соседнего двора, продал их и купил на вырученные деньги подержанный драндулет. Иными словами, назвать то, на чем ездил Швабров, даже высококвалифицированному филологу очень трудно.

Все бы ничего, но каждый раз, когда Швабров его заводил, жутко дрожали стекла на первых трех этажах окрестных домов и семейного общежития. На третьем, между прочим, обитало Лешино семейство – это мама, которую для легкости произношения все звали просто Натка, папа Санек, старшая сестра Нинка и младшая Ленка.

Тайну этой семьи знали все и охотно при случае делились ею с любопытными. Нинку Натка родила от красивого, но вечно пьяного вороватого тракториста, Ленку от гостившего на соседней улице летчика-испытателя, ну а Лешку – от Санька. Сорокатрехлетний слесарь-сантехник Санек сыном гордился, охотно давал ему всегда денег с получки, почти не наказывал, чего не скажешь о женской половине семьи, и, что особенно возмущало Натку, потакал ему во всем.

Так вышло и в этот раз.

Бабульки-пенсионерки пришли к Швабровым-старшим жаловаться на Лешку, который на своем драндулете производит невероятный шум, абсолютно несовместимый с их давно заслуженным отдыхом. Санек с Наткой бабушек внимательно, почти не перебивая, выслушали, после чего сделали вывод: надо с сыном серьезно поговорить.

В этот день на свою голову вернулся раньше обычного домой Лешка, увидев дома посторонних, привычно отвернулся и прошел в свою комнату. «А вот и он, чертяка, даже не здоровается!» – повернувшись к Лешке, воскликнула Елизавета Тимофеевна, в прошлом почетный работник народного образования и преподаватель биологии в Лешкиной школе.

Лешка мог бы знать Елизавету Тимофеевну лично, но поскольку он учебой особенно не увлекался, то соответственно в пришедшей пенсионерке учительницу не признал.

– А чо я? Чо сразу, как чо-нибудь, так сразу я? – откликнулся Лешка. – Я домой пришел, чо нельзя, чо ли?

– Тут баушки на тебя жаловаться пришли, – сообщил, глядя в пол, глава семейства.

– Бать, чо им надо?

Лешка медленно пошарил сначала в одном кармане, затем во втором, вытащил пачку сигарет, зажигалку и прошел мимо стоящих пенсионерок на кухню. Сел на табурет и закурил, сосредоточенно глядя в пол. После долгой паузы сказал:

– Ну давайте, выкладывайте, зачем пришли?

Елизавета Тимофеевна побагровела, нервно поправила прическу и сказала:

– Видишь ли, Алексей, ты, когда проезжаешь мимо наших окон на своем мотоцикле, создаешь такой шум, что посуда в моем шкафу подплясывает.

Из-за тебя я телевизора не слышу, радио и просто боюсь выйти во двор по той простой причине, что ты запросто можешь сбить меня с ног…

– Неа, такого не может быть, – возразил Леша, пуская дым кольцами, – с ног я еще никого не сбивал, я же, блин, лучше всех в нашем микрорайоне езжу, хоть кого спросите – все подтвердят. А кто что-то против меня имеет – пусть скажет прямо в лицо. В лицо пусть скажет!

А что посуда дребезжит, так вы, как белые люди, вставьте пластиковые окна, – ни фига слышно не будет, тишина вам обеспечена, даже если третья мировая начнется. Я это… вполне серьезно говорю. Вон Мочаловы как поставили пластик – так сразу у них тишина стала как в гробу, хотя на первом этаже живут.

Я утром за Митькой заезжаю, сигналю, сигналю, ору, ору, все соседи уже матерятся, а он хоть бы хны.

– Ну, знаете, молодой человек, – возмутилась Елизавета Тимофеевна, – так мы с вами ни о чем не договоримся. Мы, рядовые пенсионеры, и денег на пластиковые окна у нас нет. А даже если бы были, мы все равно имеем право на тишину даже во дворе. На тишину, слышите? Я больше двадцати лет в школе проработала, воспитала не одно поколение достойных людей – и хамства в свой адрес не потерплю! Что-что, а постоять я за себя сумею – будь здоров! Если вы, уважаемый Алексей, еще будете шуметь – мы пойдем жаловаться к нашему участковому…

– И пойдем! Сколько можно такое издевательство терпеть? – утвердительно закивали головами спутницы Елизаветы Тимофеевны.

– Да, поди, не надо сразу к участковому, чо мы, не люди, чо ли? Давайте, по-человечески договоримся, – проговорил, все так же виновато глядя в пол, Санек. – Лешка больше по вашему двору ездить не будет, ведь так. – Тут он подмигнул сыну и хотел было разговор продолжить, но Елизавета Тимофеевна жест сообщника увидела и быстро перебила Санька словами: «Как вам не стыдно, а еще отцом семейства называетесь! Позор!»

На крик пожилой учительницы вышла из своей комнаты Ленка и, увидев Елизавету Тимофеевну, густо покраснела и сказала:

– Мало того, что вы мне аттестат своей поганой тройкой испортили, вы еще пришли сюда учить жизни моего родного брата. Вы же мне чуть жизнь не сломали…

– Эт-та тебе тройку поставила, – ткнула в пожилую учительницу пальцем мама и, повернувшись всем корпусом к Елизавете Тимофеевне, продолжила: – Да из-за вас Лена в медицинское училище должна была экзамены сдавать, а могла бы из-за одного четверочного аттестата просто так поступить! Просто так! Отдать аттестат – и здрасьте-пожалуйста, поступить!

Вы чем соображали, когда ставили оценки выпускникам? И теперь еще будете здеся у меня в доме права качать. Да если даже вам Лешка все окна разобьет, я не пошевелюсь, хоть к участковому, хоть к самому президенту обращайтесь! И как у людей хватает наглости вламываться в чужую семью (слово «семью» Натка произнесла по-деревенски с ударением на «е»), после того что вы сделали?

Старушки, видя неожиданный поворот событий, быстро засобирались уходить, но тут, что называется, прошибло Санька.

По правде сказать, в судьбе дочерей он большого участия не принимал никогда, но вдруг ему не то стало жаль Лену, не то пенсионерки не понравились, он, закрыв собой дверной проем, разразился:

– Неа, баушки, давайте разберемся, раз уж пришли. Сейчас все и разложим по полочкам аккуратно как в аптеке, чтобы было.

Вы, мать вашу за ногу, хотели испоганить жизнь моей дочери Леночке, вы хоть понимаете, кто она такая? Вот видите эти глаза, он взял дочь за подбородок. Да за эти глаза я любому, любому, слышите, пасть порву! (Надо заметить, что Санек был на все сто уверен, что Лена его дочь.)

Она, бедная, маялась, переживала, как дура последняя все зубрила ночами, чтобы в училище это… как его медицинский колледж поступить, а вы – раз, бац, и типа пусть идет полы моет. Ан нет, хрена вам, вот лягете в больницу, а там будет работать Лена. Она вам утку, думаете, подаст или укол какой поставит? Ага, щас! Разбежалась!

– Да как вы смеете так с нами разговаривать? – возмутились пенсионерки.

– Смею-смею, еще как смею, – заверил Санек. – Я вообще щас в милицию позвоню и скажу, мол, обворовали честных людей средь бела дня. А мы вас тут поймали с поличным – и доказывайте потом, что не верблюды! Сейчас знаете, как дела шьются? Не знаете? Ну, так я объясню. Я-то знаю!

Ситуацию спасла Елизавета Тимофеевна, ей вдруг стало плохо. Прямо посреди грязного коридора Швабровых она потеряла сознание.

* * *

Сначала она увидела коридор в розово-фиолетовом цвете, потом себя со стороны, плывущей в небольшой прозрачной речушке, русло этой реки было направлено в сторону океана и ее вот-вот должно было вынести в теплые и глубокие океанские воды.

По берегам она разглядела лица людей, все ей что-то радостно кричали, махали, но она устремилась прямиком к океану, одно лицо ей показалось знакомым, и она попробовала ему махнуть рукой…

– Смотри-смотри, она дышит. Дыши, дыши, так-так-так, молодец. Пришла! Пришла в себя!

Елизавета Тимофеевна открыла глаза и увидела перед собой озабоченные лица врачей.

Немного погодя, узнала, что «скорую» ей вызвал Санек и у нее случился инсульт. Но, внимательно оглядевшись в больничной палате, Елизавета Тимофеевна вдруг заплакала. Ее старшая дочь отдыхала с внуками в Крыму и на днях должна была вернуться домой, младшая – уже много лет живет на Севере.

Не сказать что отношения у нее с детьми не сложились. Нет. Они добрые, славные, милые, просто сейчас в больнице она остро почувствовала одиночество и ненужность.

У нее и раньше такое случалось, особенно после похорон мужа, а потом вроде бы ушло и, как казалось ей, навсегда. А тут… Елизавета Тимофеевна расплакалась, неслышно в палату вошла молоденькая сестричка, тихо сделала ей укол, и женщина успокоилась. Закрыла глаза и увидела себя в речушке прозрачной и теплой, русло которой вот-вот должно было впасть в такой же прозрачный и теплый океан…

* * *

Елизавета Тимофеевна Нохрина, пенсионерка, шестидесяти пяти лет от роду. По профессии преподаватель биологии и человековедения. Всю сознательную жизнь посвятила школе, что находится рядом с ее домом. Муж у нее Степан Степанович Нохрин был лор-врачом, люди о нем говорили – врач от Бога. Но, не дожив до шестидесяти, он скоропостижно умер от инсульта.

Это была в свое время идеальная пара, они даже после тридцатилетнего юбилея совместной жизни спали на одной кровати, эмоционально ссорились и временами даже дрались. Степан Степанович пил, курил, любил ходить «налево», но каждый раз он неизменно возвращался к своей Лисоньке, получал тумаков, ходил на работу с лейкопластырем на лице, так продолжалось месяца три-четыре, затем снова уход «налево» и снова лейкопластырь на лице. Но в глазах неизменный лукавый огонек и искорки счастья.

Им многие завидовали.

После его смерти Елизавета Тимофеевна долго не могла привыкнуть к тишине и одиночеству, она часами перебирала вещи мужа, совместные фотографии, вспоминая различные эпизоды, связанные с ними, и смахивала проступающие слезы. Только теперь, после того как не стало ее любимого Степаныча, она заметила, что, кроме мужа, ее никто ласково не называл, никогда не шутил с нею.

Для всех она была и осталась строгой учительницей, в том числе и для собственных детей и внуков, которые, конечно же, уважали ее, ставили в пример, а при близком контакте, когда случалось им гостить в родительском доме несколько дней – реже недель, немного тяготились ею.

Оно понятно, трудно находиться длительное время с человеком, который поступает всегда исключительно правильно, даже если это родная мать.

Выйдя на пенсию, Елизавета Тимофеевна уезжала на все лето на дачу и там работала от зари до зари, обеспечивая небедных внуков изысканными заготовками на зиму.

Еще она любила капризного кота Ваську. И терпела все его выходки, а он, чувствуя повышенное внимание к своей персоне, то от свежих карасей отказывался, то обкусывал листья герани, то висел часами на шторах. Елизавета отныне стала очень бережно относиться ко всем даже случайным знакомствам. Для почтальонши, которая приносила ей каждый месяц пенсию, она всегда покупала разные карамельки, для сантехника – хорошее красное вино.

А когда на даче соседская ребятня лакомилась малиной или клубникой с ее огорода, она тщательно закрывала за собой дверь и сидела в домике. «Пусть думают, что меня нет дома, и едят не спеша», – решила она про себя.

Когда Елизавета Тимофеевна проснулась в больнице, то первым делом подумала про дачу. Она так и сказала врачу утром на обходе: «Мне надо огурцы поливать – вы видите, какая жарища стоит днями, огурцы враз и засохнут». На что врач ответил, как он обычно отвечал всем пациентам на протяжении последних семнадцати лет: здоровье дороже всего!

Застолье на крыше двенадцатиэтажного дома

А на другом конце города в семье Швабровых грянули перемены. После того как старушка упала у них в коридоре в обморок, Натка вспомнила, что накануне видела эту сцену во сне и по совету подруги из коммунальной службы пошла в церковь вроде грехи замаливать.

И, как это бывает, рассказала батюшке немного о себе, тот, как и положено, предложил ей пост соблюдать, ходить в церковь чаще, заняться детьми и вовсе запретил материться. Натка подумала-подумала над словами батюшки, стало ей неловко, и по привычке решила душу водкой успокоить.

Взяла двести рублей в долг до получки у соседки-уборщицы и «накрыла поляну» – именно так выражались абсолютно все жильцы семейного общежития по поводу любого застолья.

Лешка же с одноклассниками, которые были ему дороже самых дражайших родственников, решили окончание учебного года и девятого класса, свою дружбу и просто хорошую погоду отметить в приличном месте, а именно на крыше двенадцатиэтажного дома.

Согласно поверью местной молодежи, чтобы встреча запомнилась, а дружба окрепла, ее надо «обмыть» напитками самых достойных сортов и высоких градусов.

Самый умный в компании, Антон, в Интернете прочел, что в былые века в лондонских пабах висела табличка «Горожанам моложе тринадцати лет пиво не продается».

И правильно, решили собравшиеся на крыше, – пиво надо пить только после четырнадцати. Разлили они, значит, по маленькой, потом еще. Для веселья включили музыку, понятное дело, классическую – рок. И начали вспоминать тяжелые школьные годы. Маша чего-то недопоняла про Анну Каренину и была стопроцентно уверена, что ее задушили. Дело в том, что Маше на одной кассете в целях экономии записали два фильма, так необходимых для школьной программы, правда, при этом немного сократили.

Девушка литературу сдала на четверку, но так и не поняла ее. Более того, написала почти самостоятельно реферат по мировой художественной культуре, кстати, тут тоже своеобразный рекорд – в период написания реферата ни одной книжки прочитано не было.

Кто-то вспомнил фильм «Дубровский», а потом ребятня посетовала, почему, мол, нет уроков по «Гладиатору»? Заговорили про Серегу-очкастого. Несмотря на отсутствие приличной комплекции – мужик что надо. Всегда на гуманитарные предметы с плеером ходит, а как-то его молоденький историк спросил: «Чего это ты, Сережа, меня на уроке не слушаешь?» Тот ответил достойно: «Не люблю, когда просто так мозги парят, они у меня не казенные».

Конечно, Серега – человек конкретный, знает, что ему нужно и сколько это стоит. Решил поступать в нефтегазовый университет и учит только нужные предметы. Зачем, к примеру, ему какая-то там биология, если он и без нее по жизни доминирует? В общем, выпили за Серегу.

Вскоре завязался спор. Почему спиртным напиткам дают разные географические и литературные названия? Ответ после небольшого обсуждения прояснился: чтобы люди знали географию и литературу и еще чего-то там. Ну спрашивается, кто бы помнил, какие картины написал Шишкин или Серов, – а так напечатали репродукции на фантиках, и их знает вся страна. Чего бы там ни говорили, но образование идет в ногу со временем.

Решили – еще один тост за образование.

А поскольку дело происходило на крыше высотки, то Лешке Шваброву захотелось посмотреть вниз – вроде пейзажем полюбоваться. Подошел он к самому краю крыши, и внезапно, как это бывает, когда алкоголь и чувство удивления вместе, у него закружилась голова, стало легко и безразлично. Вполне возможно, он перепил. Или испугался? В общем, малейшим порывом ветра качнуло его вниз, единственное, что он успел, – схватиться в последнюю секунду за рядом стоящую антенну…

Отсутствия одноклассника никто не заметил, какое-то время антенна трещала, – Лешка висел над пропастью, напрочь потеряв дар речи.

В то же самое время его маму Натку невидимая иголка больно уколола прямо в сердце. Вспомнив свой недавний визит к батюшке, она поморщилась и быстро опрокинула в себя стакан водки. А после одним движением нанизав на вилку купленных час назад в близлежащем ларьке корнишонов, выдохнула:

– Сердце, блин, колет. Чо-то случится.

В те доли секунды, когда Лешка Швабров падал вместе с чужой антенной с крыши двенадцатиэтажного дома, как раз под ним проезжала грузовая машина со стекловатой.

Парню несказанно повезло, – он грохнулся на стекловату. Нечеловеческий крик услышали водитель машины и парочка влюбленных, которые сидели неподалеку на скамейке.

* * *

После случившегося на юную компанию грянула череда несчастий. Родители абсолютно всех ребят буквально озверели. Особенно Машины. Ситуация многократно осложнилась тем, что Маша – единственный и к тому же долгожданный ребенок в семье, и все, особенно бабушка, заслуженный работник культуры, души в ней не чают. Кстати, когда бабуля услышала про внучку, гуляющую по крыше высотки, вспомнила всю площадную брань последних двух веков.

С тех пор Машу из дома не выпускают. Более того, заставляют учиться музыке, французскому языку и прочей дребедени. Друзья приходят к ней домой и только на час в неделю.

Папа с мамой взялись за Машу как за несмышленого ребенка – ни пива выпить, ни покурить. Не разрешают также встречаться с Мишкой из «Б», а у нее, между прочим, правильная ориентация.

Вечерами бабушка мозги промывает – рассказывает про свою безупречную молодость. Маша морщится и плачет:

– Дежа вю.

– Вот видишь, – не унимается радостная бабуля, – французский-то идет! Глядишь, и будешь выражаться как коренная парижанка. Главное, не забывай спину прямо держать. Погоди, девка, ты у меня такой кралей станешь – все только ахнут!

* * *

Однокашники такого издевательства над боевой подругой не выдерживают. Им больно смотреть, как по утрам ровно двадцать минут (хоть часы сверяй) Маша гуляет с собакой на поводке, а потом идет домой и сама готовит себе завтрак. А на дворе прекрасные летние каникулы! И все нормальные отдыхают.

Порой компания уговаривает Машиных родителей отпустить дочь на волю. Шутка ли! Почти в шестнадцатилетнем возрасте заставлять человека чуть ли не крестиком вышивать. Ну погуляла на крыше, выпила немножко. Ну с кем не бывает. Молодость на то и молодость, чтобы жить полнокровной жизнью, а не учить французский или слушать Бетховена…

* * *

Лешка Швабров долго приходил в себя после случившегося. Ему врачи четыре часа тщательно вытаскивали из кожи жесткие войлочные волокна, в итоге тело стало напоминать большое кровавое месиво. Казалось, оно не заживет уже никогда. Невероятно жгучая боль пронзала насквозь. Горело все.

Ненадолго пришли навестить перепуганные родители, посидели у Лешкиного изголовья, подышали на сына перегаром, поохали и ушли. На прощание сказали, чтобы полежал Лешка в больнице до отцовской получки, а то дома есть совсем нечего.

В больничную палату медленно и тяжело надвигалась ночь.

Лешка попросил у медсестры обезболивающее, но та ему под каким-то предлогом, вежливо улыбаясь, отказала.

Ненадолго его сковал сон. Лешке в полудреме показалось, что с него сняли кожу и пустили туда разных клещей, жуков, муравьев, те быстро в его теле освоились и обзавелись потомством. И теперь изо всех сил кусают, щекочут, гадят под кожу…

– Ма-а-ма, пить, – вырвалось у больного.

Он открыл глаза и увидел, где он и что с ним. Стало невыносимо тяжело.

Мало-помалу, преодолев боль, Лешка встал и подошел к окну, забрался с ногами на широкий больничный подоконник, открыл окно и… ему оставалось сделать один шаг. Один шаг, который раз и навсегда избавит его от мерзкой боли. Теперь он пожалел, что подъехал грузовик в те страшные минуты. «Зачем жить с такой болью», – думал он.

Он впервые задумался о своей жизни. Бесконечные родительские ссоры, драки в общежитии. Вспомнил, как однажды он со школьного лагеря сбежал, вернулся домой раньше обычного и увидел голых родителей, которые спали возле разбросанных по кухне бутылок. Леша снял с кровати покрывало и накрыл их. Думал, когда они проснутся, попросят прощения у него, и им будет стыдно. Но этого не случилось, родители встали на следующее утро и как ни в чем не бывало оделись. Леша изучающе посмотрел вниз.

«Мало шансов, что ночью под окно больницы подъедет какая-нибудь техника. Вот если сейчас, в эту же минуту под окном окажется машина, – решил про себя Лешка, – значит, я поверю, что стоит жить. И буду жить по справедливости. Начну учиться, пойду работать, пусть пока не за большие деньги, но это будут МОИ деньги. А может, повезет, и сниму квартиру или пока комнату, буду жить отдельно от семьи. Это же какое, наверное, счастье, оставить свои вещи, а потом прийти и найти их на том же месте. И знать, что в твое отсутствие никто не шарил по карманам!».

Больной устало посмотрел вверх на ясное ночное небо, оттуда упали сразу две звезды, Лешка внимательно проследил их падение, и как раз в этот момент прямо под его окно бесшумно подъехала легковушка и из нее легко выпрыгнула девушка.

* * *

Елизавета Тимофеевна долго не могла признать в забинтованном парне на костылях проказника Лешку, пока он сам не сказал, кто он. Прижав к груди подаренный букет, пожилая женщина простила Лешку и заплакала, на этот раз от невероятного прилива не то волнения, не то счастья.

Она безоговорочно ему поверила, что он больше никогда не будет ездить на подержанном драндулете под ее окнами и во дворе. А если и проедет разок-другой, она простит, как же не простить его, такого молодого и хорошего?

А потом они говорили обо всем. Елизавета Тимофеевна рассказала, что плазма крови напоминает состав воды давних праморей.

А у растений, оказывается, есть память.

Если, например, посадить плющ возле беседки с металлической или черепичной крышей, то плющ сначала обовьет всю беседку, но когда солнце спалит его на крыше, плющ больше крышу обвивать не будет, а вместо этого по несколько раз будет обвиваться вокруг деревянной беседки. Так же и с горохом, и с диким виноградом.

Стоит посадить зернышко и прибить в правом или левом углу гвоздь – оно при совершенно одинаковой освещенности со всех сторон обязательно направит свои нежные ростки к нему. Как растение чувствует место, за которое оно может зацепиться и продолжить развитие, – неизвестно. Лешка долго и внимательно слушал и, несмотря на поздний час, совсем не хотел уходить от учительницы. Ему впервые в жизни захотелось учиться.