Текст книги "Отклик мира /небылицы деда Олика/"

Предложение руки и сердца

Посвящается моей дорогой сестре Галине, первой слушательнице и мудрой советчице

I

Два года минуло с тех пор, как Василий в Москву перебрался. Год в институте отучился. Летом, после экзаменов, в деревню приехал – и проведать, и по хозяйству помочь.

Клавдия материнским глазом заметила, что её Васечка не такой, как раньше. Стал задумчивый, рассеянный, говорит невпопад, постоянно в облаках витает или в своём блокноте зарисовки делает.

Через две недели случай представился с сыном по душам поговорить. Вася захотел её портрет написать. Клавдия по такому случаю и прическу сделала, благо волосами природа её щедро наградила, и новое платье надела, сине-голубое – в цвет глазам.

Сын посмотрел, вздохнул и говорит:

– У меня такая красота, как ты в жизни, не получится. Нарисую, как смогу, не взыщи.

– Вася, а разговаривать, когда ты рисуешь, можно?

– Почему нет, если тебе хочется, пожалуйста, только художнику во время работы диалог поддерживать трудно – здесь или работай, или языком мели.

– Тогда лучше вечером за чаем поговорим, – и застыла, только улыбку на губах и смех в глазах оставила.

Вася целиком в работу погрузился – одни короткие цепкие взгляды на мать бросал. Портрет писался быстро – работал Вася крупными мазками, в стиле импрессионистов, когда настроение на холст передать надо.

Клавдия заметила, что после такой работы сына отпускает – становится он опять близким ей человеком, без тайных уголков в душе.

Вечером стол был накрыт, отужинали. После еды Клавдия с разговором и подступила.

– Очень ты, сынок, изменился в Москве; не о внешнем я говорю – на тело и лицо ещё краше стал, возмужал; но чувствую – что-то грызет и гложет тебя изнутри. Вспомни, когда вместе жили, все обиды и горести друг другу несли. Поговоришь с родным человеком, и сразу легче становится. Может, и сейчас есть что рассказать? Поделись, плохо на сердце груз тяжёлый одному нести, вдвоём всегда легче выходит.

– Думал, не заметишь ничего. – Василий, как раньше бывало, всё матери и выложил: о жизни в столице, об учёбе в институте; о том, что Анна Степановна с поступлением в архитектурный здорово помогла – натаскала, чтобы экзамены сдать; но потом всё равно многое догонять пришлось и на собственные ноги твёрдо становиться.

– Всё это хорошо, сынок, но ведь не трудности тебя тревожат и изнутри точат.

– Машка мне покоя не даёт, – не выдержал Василий. – Постоянно о ней думаю. Первый год не разлей вода были, каждый день вместе, а в этом году – раз в неделю пересекаемся, да и то больше на культурно-развлекательных мероприятиях. Я по ней с ума схожу, а она холодная, как льдинка. Голову сломал, не знаю, что делать.

– А ты предложение руки и сердца сделай. С ней не говори ни о чём, а сразу к родителям иди, как в старину. Потому как, если откажет, то Петру Ильичу и Анне Степановне ничего объяснять не придётся. Поверь, и тебе легче станет. Неопределённость женщину надеждой утешит может, а для мужчины она разрушительна. Узнаешь ответ: если «да» – то, как говорится, и за свадебку; ну а если «нет» – тогда решишь: или ждать и добиваться, или забыть и вперёд к новой жизни поворачивать. Отказ Василисы ты пережил потому, что мысли свои перенаправил на работу, и здесь так же поступить сможешь. Второй раз легче бывает, а может, тяжелее, я не знаю…

– Нет, чувство к Маше у меня другое, чем то, что я к Василисе испытывал. Там дружба и привязанность первую скрипку играли, а без Маши мне дышать трудно – лицо её повсюду вижу, даже голос слышится. Совсем я пропал.

Однако Клавдия заметила, что сын после разговора приободрился, наверное, решение принял, но допытываться не стала, а вознамерилась материнскую любовь делом доказать – сшить сыну костюм, в котором не стыдно предложение делать хоть и королевской особе. И ведь сшила.

Смокинг Васе шёл. Правда, с его фигурой и лицом ему всё подходило. Но Клавдия на свой материнский и любящий глаз надеяться не стала, а нас с Дмитрием пригласила новый наряд оценить, мужским взглядом, так сказать. Мы тоже засомневались – подготовка у нас по этой части не та, чтобы экспертную оценку давать, но конструктивное предложение внесли – посоветоваться с Бабой Агапой. Она уж точно придумает, что надо делать, чтобы понять, кто их них кого достоин: Вася – костюм или костюм – Васю. Но Агапа без шуток посоветовала консилиум созвать, чтобы оценка была профессиональной и разносторонней; и самый главный вопрос определила: устоит девица, хоть и принцесса, перед парнем, в такой костюм одетым, или у неё сразу ножки подкосятся; и успеет ли Вася в таком костюме её подхватить и от падения на пол уберечь, в общем, спасти. Ну а дальше сами знаете, как в русских сказках – если деву спас, она уж точно не отвертится, замуж пойдёт, потому как другой дороги для неё нет.

Так и решили. Агапа вопрос в долгий ящик откладывать не привыкла. По сусекам поскребла и набрала комиссию из десяти человек, если с нами тремя считать. Пятерых из города «выписала», даже представителя от исполнительной власти заполучила – женщину молодую, со вкусом и с опытом, так как та третьим браком жила.

Вася сначала заартачился и пред глаза комиссии являться не хотел. Но после индивидуальной беседы с Бабой Агапой (та его, наверное, из своей фирменной фляжечки попоила, всегда так с несговорчивыми парнями поступает) вышел Василий из дома на свет божий уже в полной выкладке.

Сначала было тихо (видимо, у местных дам шок случился от такого мужского великолепия), а через минуту загомонили все одновременно. Но Баба Агапа снова характер проявила и в норму всех привела. И началось деловое конструктивное обсуждение в рабочем ключе. И заключение вынесли – если найдётся такая (пусть городская и образованная), которая от такого парня откажется, то будет она просто-напросто дурища, и больше никто. А о дурище чего горевать, можно поумнее найти, хоть в городе, хоть в деревне – страна большая, а мир – ещё больше.

Вася после консилиума стал смотреть орлом, воодушевило его откровенное восхищение делегаток.

– Баба Агапа всегда в корень вопроса зрит, – не удержался Степаныч.

Мы даже с ним обнялись, так рады были за Василия.

С новым костюмом и нашими добрыми пожеланиями отправился Вася в Москву. Через три месяца мне длинное письмо прислал для моей хроники и честно, как он умеет, всё о своём сватовстве мне рассказал.

II

Приехал Василий в Москву полный оптимизма и надежд на своё с Машей счастье. Но сколько ни набирал дорогой сердцу номер – ответ был один: «… перезвоните позднее…»; SMS тоже улетали в пустоту. Вася опять начал впадать в меланхолию, только и ждал, чтобы занятия в институте начались, тогда он у Анны Степановны всё выведает. Проверено было не раз, что мама Аня (про себя он только так Анну Степановну называл) своих в беде не бросает и всё Васе разъяснит, что с её старшей дочерью происходит.

Маша две недели, со дня приезда Васи, была сама не своя: телефон отключила и в руки не брала, съехала на дачу к бабушке, объяснив родителям, что очень по ней соскучилась: «А когда ещё навестишь? Учёба начнётся, не до того будет».

Случилось же вот что. В обед, в день Васиного приезда, столкнулась Маша в магазине со своей подругой, та вся сияет и говорит: «Сейчас очень спешу, потом поболтаем; представляешь, Вася мне предложение сделал». И, махнув хвостом, так Маше показалось, из магазина выскочила и за углом скрылась. У Маши ноги ватными стали, голова сразу разболелась, слёзы в глазах навернулись – не ожидала она такой подлости от Василия; и не подумала, глупая, что в России Василиев миллион – ведь для неё-то Вася один-единственный. А со Светкой вот что получилось. Неделю назад пошли они вечером на прогулку. Маша без Васи скучала и находилась в меланхолически-мечтательном настроении, мыслями в облаках витала, а Светка всё про Васю говорила и говорила. Маша и не понимала, о ком подруга речь вела, только имя родное слышала, поддакивала и в грёзы всё больше уходила. Светка же про своего однокурсника рассказывала, в которого давно влюблена была, но он её не замечал. А три месяца назад на одной вечеринке она его своим сольным танцем покорила, и теперь у них отношения прогрессируют с надеждой на счастливый финал – со свадьбой и подружками невесты. Об этом и речь вела, только Маша ничего не слышала и фразу Светки о предложении руки и сердца приписала Василию Вороных, так как, повторюсь, других Василиев для неё в этом мире не было, разве что Василий Лановой, который в детстве сразил её своим капитаном Греем в «Алых парусах» Александра Грина.

В семье чувствовали, что с Машей что-то неладное происходит. Но Пётр Ильич успокоил всех, как обычно, шуткой: «Может, Василий в деревне жениться успел, а Машка теперь боится в старых девах остаться». Но это было сказано жене и младшей дочери, да и через пять минут Пётр Ильич у них прощения просил и каялся, что шутка получилась неудачная и попросту злая. Предположил, что у ребят вышло какое-то недоразумение, вот они оба по углам и забились. Но ничего, скоро учебный год начнётся, так что из своих нор всё равно придётся выбираться, а там всё и прояснится.

Когда же Дашка ушла в свою комнату музыку хорошую слушать, чтобы сны приятные видеть, Анна Степановна рассказала Петру Ильичу о разговоре со старшей дочерью, который год назад состоялся.

– Помнишь, вечеринка у нас была по случаю поступления Васи в институт. Я увидела, как они друг на друга смотрят, и под этими взглядами одна тает, а другой млеет, – и испугалась. Оба горячие и не дети уже. Год не до того было, а сейчас расслабились, решили – всё самое трудное позади. Я-то знала, что Василию надо ещё хотя бы год усиленно позаниматься, чтобы все пробелы ликвидировать, спокойно институт закончить и в профессию влиться. Не удержалась и с Машей откровенно поговорила, попросила ещё годик подождать. Ты же знаешь, Маша вся в тебя, если ей правду сказать да всё объяснить, разумные доводы привести и о чём-то попросить, она всегда уступит, и в тот раз, согласившись со мной, уступила. Сейчас же думаю, может, зря я тогда вмешалась? Поженились бы, ну и что. В институтах многие женятся, живут самостоятельно, друг другу помогают, да и у нас всего хватает, и квартира мамина пустует – её с дачи калачом не выманишь. Устроилось бы всё. Но сделанного не воротишь. Теперь жалеть не о чем, – и расплакалась. – Если они не помирятся, никогда себе этого не прощу.

– А может, тебе опять вмешаться, чтобы ещё раз ситуацию развернуть, у тебя это хорошо получается. – И, похлопав жену по плечу, добавил: – Анюта, пойдём, я тебе тихонько поиграю. И потом, согласись, ты уже не девочка, чтобы взахлёб реветь, у меня всего один носовой платок, да и тот сомнительной свежести. Ну полно, а то придётся полотенце нести да смотреть, чтобы ты своим потопом соседей не залила и в собственных слезах не утонула. Пойдём, голубушка, лучше на кухню, по рюмочке коньячка хлопнем, а потом я тебе колыбельную играть стану, но тихо-тихо и без пения, чтобы соседей не разбудить, – и, взяв жену под локоток, направился с ней на кухню.

Начался сентябрь. Вася с Машей, не сговариваясь, слегли с бронхитами и занятия не посещали. Маша была очень рада, что заболела. Никаких сил у неё не было на свадьбу к Светке идти. Та сначала настаивала, чтобы она свидетелем была. Поэтому-то и расценила болезнь как помощь небес.

Лечением любимой внучки занималась Филиппа Андреевна (зять только так величал, близкие и друзья звали Фи-Фи, ну а внучки – БаФи, объединив бабушку и Фи-Фи). Врачевала она Машу русской баней, китайскими сказками да игрой на арфе. Все эти премудрости унаследовала от своей бабушки, чьё имя и носила. Очень любила она бабушку, часто вспоминала, но про себя, никому об этом не рассказывала. Когда же внучка сама не своя появилась на пороге дачи, Фи-Фи поняла – что-то неладное стряслось, но расспрашивать не стала, не в её правилах это было. Вечером посмотрела на Машино грустное лицо, опять бабушку вспомнила и решила о ней рассказать. Машу рассказ заинтересовал, а поведала Фи-Фи следующее:

– Звали твою прапрабабушку Филиппа Леонтьевна, в семейных кругах величали или Липочкой, или Фифочкой; Липочкой – за мягкий нрав, уступчивость и покладистость; Фифочкой же называл преимущественно её отец, но получалось у него это очень трогательно, с любовью и нисколько не обидно. К слову сказать, Липочка вообще ни на кого не обижалась и не сердилась, разве только на себя иногда, когда задуманное сразу не получалось, но рук не опускала и всегда к своей цели стремилась и достигала. Надо отдать должное, цели были возвышенные, так как была она мечтательница с огромными удивлёнными глазами и маленьким ротиком с поднятыми вверх уголками, поэтому казалось, что она всегда улыбается.

Но в профессии пошла по стопам отца, а он у неё военным хирургом был. Выучилась, только с работой заминка произошла. Липочка влюбилась, вышла замуж и вместе с мужем в Китай уехала, чем очень отца огорчила. Тосковал он по своей Фифочке, иногда даже бубнить начинал: «Знал бы, что юный остолоп (так он своего зятя ласково именовал) Китай Петербургу предпочтёт, никогда бы своего родительского благословения на брак не дал». Но это Леонтий Филиппович внешне сердился, а в душе выбор зятя одобрял, и рад был, что у его дочери муж – не лизоблюд придворный, а истинный патриот своей Родины; жаль только, что его Фифочка так далеко, в Китай не наездишься.

Больше десяти лет прожила Филиппа Леонтьевна с мужем в Китае. Семь лет они по южным провинциям колесили, а когда на север перебрались – Лизонька родилась. Баба Фифа по этому поводу шутила, не могло её тело на чужбине плоды приносить, а как Родиной потянуло, душа сразу успокоилась и телу команду дала – рожай, можно, скоро домой.

Восемь лет, пока ребёнка не было, Липочка сложа руки не сидела – стала новую страну изучать: и язык, и быт, и культуру. Даже точечный массаж постигла. Увлеклась и философией. Муж на работе, хозяйство много времени не занимает, особенно в умелых руках: дар у неё к этому был (от деда Филиппа достался, вместе с именем по наследству перешёл). Помнила рассказ отца, что Филипп был единственным сыном вдовы из обедневшей дворянской семьи, но сам на ноги поднялся и большое состояние нажил: всё своим умом, точным расчётом, грамотностью, умением вести дела, с людьми ладить, разными нововведениями. И при этом никогда до обмана, жульничества не опускался и честь свою дворянскую ничем не запятнал.

Вот и Филиппа, когда с мужем в чужую страну приехала, стала присматриваться да приглядываться. Сразу язык учить начала, чтобы объясняться самостоятельно могла, и так хозяйство стала вести, что жалованья мужа не только хватало, да ещё оставалось. Он своей Липочке всегда говорил: «Не экономь, трать больше, деньги есть, не хватит – из дома пришлют». А Липочка своё: «У нас всё необходимое есть, даже с избытком, и мне надо чем-то заниматься. Дома сидеть да в потолок глядеть, с кумушками-болтушками новые фасоны платьев обсуждать или пересудами заниматься скучно и неинтересно. Так что позволь мне, милый друг, поступать так, как мне хочется, пока детей у нас нет». Муж своей Липочке во всём потакал, об одном лишь сокрушался, что арфа в Петербурге осталась. У Филиппы страсть была – игра на арфе. В детстве на маленькой играла, её-то, кроху, с собой и привезла, только мужу не сказала. Но по случаю малышку достала и играть начала. Мужа до слёз довела. Он на колени упал и стал Бога благодарить, что ему такую жену послал.

Через много лет Фифочка все свои премудрости и знания вместе с именем своей внучке передала.

Филиппа Андреевна бабушкину науку через всю свою жизнь пронесла, опорой она ей была и верно служила в трудных ситуациях.

Когда же с Машей телесная хворь приключилась, не говоря уже о душевной, Фи-Фи решила лечить внучку по трём направлениям:

– русской баней с берёзовым веником и травяными чаями, чтобы хворь из тела прогнать;

– китайскими сказками, чтобы ум в спокойное состояние привести;

– да игрой на арфе, которая человека в чудесный мир погружает и оправданные надежды на будущее сулит.

Маша заботам БаФи была рада, не мешали они ей в своих грёзах-мечтах находиться, даже сказки попросила читать по-китайски, якобы сам язык лечебными свойствами обладает. Хитрила, конечно, чтобы под голос легче грезить было, а не следить за сюжетом и на смыслы не отвлекаться.

Грезила о разном. Но всё больше воспоминания приходили. Перед новой грёзой она погружалась в цветное облако. И уже знала, о чём видение будет: если появлялись грязные цвета, мутные – тогда измена двух близких людей, Васи и Светки, ей виделась. Происходило это в бане, когда она лежала и разогревалась. Но начинался веник, горячая вода, а потом и холодная, да липовый чай назагладку, тут все мысли вместе с паром улетучивались, и легколегко становилось, как будто ты облако невесомое, над землей парящее.

Когда же бабушка в китаянку превращалась и на кантонском диалекте старинные сказки сказывала, напевно и очень красиво, тогда розово-голубые цвета приходили, а далёкий голос бабушки манил всё дальше и дальше.

Вспоминалась Светка, как её в первый раз в школе увидела – первоклассницей с огромным белым бантом и узким острым носиком. Бант был роскошный, а вот носик ей не понравился, даже подумалось, что с таким носиком эта девочка всюду лезет и везде свой нос суёт. Но в классе ей досталось место именно с этой остроносой девчонкой, которая со временем стала её лучшей подругой Светкой со своими достоинствами и недостатками, но довольно милыми и для окружающих необременительными. Но, правды ради, ещё раз Светкин нос в глаза бросился, когда в двенадцать лет в первый раз булгаковского «Мастера и Маргариту» читала. Почему-то Аннушка Светку напомнила, хотя и не было ничего общего, разве что нос, но это только в Машином воображении.

Чаще, конечно, Вася вспоминался, их первый год знакомства – счастливое время, очень наполненное и интересное. Потом картины смешиваться начинали: день рождения однокурсницы, большая компания, Вася со Светкой на диване оживлённо беседуют, и вопрос в глазах Ксении – смотри, Машка, как бы Светка твоего ухажёра не увела. Но тогда она Васе полностью доверяла, знала, что разговоры по работе (Вася через Светку заказы на ремонт квартир с дизайнерским оформлением получал), а оказалось, зря доверяла, и права была Ксения, моральные качества которой оценивались невысоко, уж очень была Ксюха до мужского пола охоча. Правда, у Светки молодые люди тоже менялись, как перчатки, только Маша всегда гадала, Светка в очередной раз влюбилась или просто увлеклась чем-то новым, интересным. Потому как Ксюха искала исключительно по фасаду, а Светку тянуло к таланту, дару, который в человеке имеется.

Если же бабушка за арфу садилась, а Маша у камина, закутанная в плед, располагалась, – приходил волшебный жёлтый цвет, и она ощущала себя в лодке, по течению плывущей. Течение медленное, а по берегам картины разные, и если что интересным становится, можно на берег выйти и в картину, как в дверь, войти. Внутри же смотри, слушай, всё узнаешь, что тебя заинтересовало; потом вышел в дверь и опять в лодке оказался, и плавание продолжается.

Если же белый цвет струны бабушкиной арфы наколдовывали, то происходило погружение в какую-то пустоту-негу, и там всё ненужное с неё спадало, и она к новой жизни пробуждалась.

Время шло. Болезнь таяла. Маша чувствовала, что не только тело её восстанавливается, но и душа её, хоть и залатанная (бабушка постаралась), в целости находится, и понимала, что скоро сможет в Москву вернуться и в глаза настоящему взглянуть.

Перед самым отъездом в Москву приснился ей сон-сказка.

Жили-были два брата-близнеца, похожие как две капли воды, но всё же разные. В крёстных волшебницу имели. Когда же братьям по двадцать лет исполнилось, крёстная захотела им по подарку сделать – желание заветное исполнить.

Один брат, Ефим, гордецом был, богатство любил, грязной работой брезговал, предпочитал, чтобы другие за ним убирали, стирали на него и готовили, обслуживали, одним словом.

Другой, Емельян, – скромный да тихий, всё сам любил делать и новое узнавать, а что заинтересовало, то и осваивать.

Поэтому пожелали:

Ефим – чтобы вмиг исполнялось всё, чего только не захочется и не придумается, любая фантазия, что в голове поселится.

Емельян же попросил, чтобы его стремление к новому, интересному никогда не иссякло, чтобы разные жизненные премудрости мог своим умом и трудом постигать и новому обучаться.

Ефим сразу взревновал: «Что ты, Емеля, вместо одного сразу о трех просишь».

Крёстная же, смеясь, поправила: «Он о трёх попросил, но своими руками добытых, а ты одно сумел на бесконечное множество растянуть, да за счёт чужого труда жизнь прожить. Поэтому думаю, что счёт равный, а дальше время покажет, кто в выигрыше будет».

Шли годы. Ефим всё больше и больше «сгибался» под грузом своих желаний – собирал всё, что мог; растолстел, отяжелел, постарел. И начал он уставать от такой жизни. А однажды проснулся и понял, что больше ничего желать не хочет. Тошно ему стало так жить, вот и весь сказ. Решил он брата своего навестить и узнать, как Емеля живёт. Ещё и посмеялся про себя, наверное, сам поле пашет да пшеницу цепами молотит. Но себя одёрнул: «Я-то что злорадствую». И напомнил себе: когда желание Емели услышал, подумал – дурак, он дурак и есть. Себя самым умным тогда считал, да, видно, просчитался.

Пошёл Ефим к брату. По дороге на поле увидел работающих мужчин и стал глазами брата искать. Но кроме молодых парней (один, правда, постарше был) никого не увидел. Стал тогда старшего расспрашивать, где ему Емельяна Силыча найти, может, проводите или позовёте, скажите, что брат его близнец повидаться пришёл.

Тот, который постарше, работу прервал, подошёл, взглядом с ног до головы Ефима окинул и говорит:

– Ну здравствуй, брат, давно не виделись. – Ефим стоит и глазам своим не верит. Но пригляделся и брата узнал. А Емельян ему: – Пойдём посидим в тенёчке да кваску холодненького попьём, сегодня день жаркий выдался.

Стал Ефим брата расспрашивать, как тот все эти годы жил.

– Своим трудом и жил, семью нажил да сыновей народил, посмотри, все в поле работают, вечером познакомишься.

– Не трудно ли тебе в жизни было, никогда о своём желании не жалел?

Емельян Ефиму в глаза посмотрел и говорит:

– Я-то не жалел, а вот ты не пожалел ли?

– Если честно, Емеля, в тягость мне жизнь стала. Пришёл на твои мытарства посмотреть, чтобы себя приободрить немного, да осечка вышла.

Вижу, что желание моё пустым оказалось, и жизнь свою я понапрасну прожил.

И увидела Маша, что Ефим – это не Ефим, а она сама; а перед ней Вася стоит и в глаза ей смотрит.

Утром у БаФи спросила:

– Бабушка, что этот сон означает, как ты думаешь?

– Что каким-то напрасным делом занимаешься или напраслину на кого-то возводишь.

– Но сон ведь о другом совсем.

– О чём же?

– Один брат за гордость и глупость свою поплатился, а другой своим трудом счастье себе нажил.

– Это на поверхности. Если чуть глубже заглянуть, то увидеть можно, что пустые желания, за счёт других исполненные, – это напрасно потраченное время. Но это если прямой смысл искать, а сон от нашей реальности отличается. Там тебе ответ через загадку-подсказку даётся, поэтому я два слова и связала: понапрасну прожить – понапрасну оговорить. Недаром в конце сна ты себя с Васей увидела. Думается мне, что-то ты придумала, чего не существует в действительности, и разобраться тебе во всём надо.

Но Маша от слов бабушки отмахнулась или подумала, что отмахнулась, а какое-то семечко осталось и прорастать начало.

III

Тем временем Вася в институте появился: бледный, похудевший, но с решительным взглядом, как всегда, честных глаз. Сразу после занятий отправился Анну Степановну искать для откровенного разговора. На кафедре её нашел; но она занята была и попросила Василия к ним вечерком заглянуть на чай с пирогами и уточнила: в узком кругу, хозяин с хозяйкой да гость желанный – «на троих», одним словом, так Пётр Ильич пошутил бы.

Пришёл Василий домой и стал кумекать, в каком образе к Нечайковским явиться – женихом или просто хорошим знакомым. Целый час кумекал, но так ничего и не накумекал, но смокинг надел, бабочку повязал, в одной руке букет и коробка конфет для хозяйки, в другой – коньяк для хозяина, выкладка полная, а как разговор сложится и что скажется, задумывать не стал, на небеса положился да такт и мудрость хозяев.

Как Вася и надеялся, хозяева не подкачали. Анна Степановна – со столом, а Пётр Ильич – с общим весельем.

Только оценить яства и шутки удалось ближе к ночи, когда друзья и поели, и вдоволь посмеялись. А начался вечер с тишины и ковыряния в тарелках, без желания что-либо отведать-попробовать, не говоря о том, чтобы шутками насладиться. Трое сидели за красиво сервированным столом и изредка бросали друг на друга короткие тревожные взгляды. Но никто заговорить не решался.

Первым не выдержал Василий и, как человек прямой, рассказал всё как есть: что ровным счётом ничего понять не может, и что произошло, не знает; всю голову сломал, да так ни до чего и не додумался.

Уезжал – проводила, а встречать отказалась. Деревня у матери телефонами не оборудована, поэтому договорились, что созваниваться, а тем более письма писать или телеграммы слать, большой необходимости нет, да и уезжает Вася всего на какой-то месяц, ну и так далее. Одним словом, всё нормально было. Ещё Вася признался, что в разлуке с Машей понял, что без неё ему жить тошно, и по приезде решил объясниться, а потом у вас руки дочери попросить. Мама для этого случая смокинг сшила – и не удержался, про женский консилиум рассказал.

Когда же Васин рассказ к концу подошёл, Пётр Ильич и говорит:

– Ладно, Василий, считай, что у родителей руки их дочери попросил, а согласие «автоматом» получил – за отличную успеваемость в течение двух лет предыдущих. Правда, ситуация нестандартная: благословение родительское у тебя есть, а вот невеста тебе отложенным платежом достанется. Не горюй, Вася, получишь нашу дочь; если с Машкой осечка выйдет, у нас запасной вариант имеется, правда, тоже с временной отсрочкой – Дашка только в восьмой пошла, но я думаю, за следующие четыре года или Машка в ум войдёт, или Дашка подрастёт; так что почти со стопроцентной гарантией моим затем станешь и тёщу обретёшь в лице Анны Степановны. – И продолжил уже серьёзно: – К сожалению, Вася, мы тоже ничего не знаем, даже догадок никаких нет. Анна Степановна на этот счёт с матерью своей разговаривала, на дачу ездила, когда Маша заболела, но ничего не узнала, так как тёща моя – большой философ, никого ни о чём не расспрашивает, говорит только «время всё прояснит, а если нужно, и покажет, умей только смотреть», и никакой случай у неё исключительным не является. Ничего, Маша на поправку пошла, скоро в Москву переберётся, учёба-то никуда не делась, может, всё в скором времени и образуется.

А когда Василий, почти умиротворенный (Машиного согласия не хватало), хозяев покинул, Пётр Ильич с Анной Степановной стали гипотезы строить, что произойти могло, так как показания одной стороны имели, а это уже полдела.

И сложилась картина, Пётр Ильич обрисовал.

– Маша целый месяц, как Вася уехал, находилась в мечтательно-рассеянном состоянии – ничего не видела и не слышала. Что это значит? Конечно, о Васе думала, и все её мысли только на нём сосредоточены были, но не грустила, улыбалась и смеялась часто каким-то своим мыслям. Картина понятная и стандартная. Милый уехал, что остаётся – ждать да мечтам предаваться. А какие события у других происходили и тем другим значительными казались, Маша как в тумане воспринимала, а может, и вовсе не понимала, что происходит и о чём с ней разговаривают.

– Заболела и свадьбу у Светки пропустила, а ведь лучшие подруги, – вроде бы невпопад произнесла Анна Степановна.

– Анна, ты гений, вскричали хором Эркюль Пуаро и Шерлок Холмс в лице Петра Нечайковского. Конечно же, надо со Светой поговорить, она наверняка что-нибудь знает. К сожалению, сегодня поздно уже, неудобно беспокоить, завтра её ловить буду.

Но разговор со Светой картину не прояснил, правда, фактов добавил. Узнал Пётр Ильич, что Светиного мужа зовут Василий, и о том, что в день приезда нашего Василия девочки случайно встретились в магазине и Света сообщила подруге о предложении руки и сердца, сделанном Василием, в этот же день Маша впала в тоску, отключила телефон, ни с кем видеться не захотела, уехала к бабушке на дачу, а потом и заболела.

– Анна, твой муж – «великий сыщик», всё распутал. Всё ясно – два жениха с одним именем. И наша дурёха-дочь подумала, что Светка за её Васю замуж выходит. За такое поведение предлагаю её немножечко, совсем капельку, ну самую малость проучить. Я с ней сам на эту тему поговорю, при тебе, конечно. Анна Степановна согласилась. Знала, что муж ни в какой ситуации лишнего себе не позволит. Правда, и ребят ей было жалко. Сама бы она тут же позвонила матери, всё ей рассказала, а та уж Маше передала, но какая-то её часть и с мужем соглашалась. Пусть Маша поймёт, что, что бы ни происходило, как бы трудно ни было, надо проблеме прямо в глаза смотреть, а не бегать от неё и близким людям своими глупостями больно не делать.

Поэтому на следующий день (был выходной) Пётр Ильич с утра пораньше позвонил Свете по громкой связи, чтобы его Анюта тоже при разговоре присутствовала. Ценил он свою жену, доверял ей безмерно и никаких тайн от неё не имел. И всегда повторял: «Твое присутствие мне остроты ума добавляет».

Анна Степановна своего Петю любила и мелкие шалости ему прощала. И в этот раз с удовольствием разговор послушала.

– Свет, привет, Пётр Ильич беспокоит, скинь мне, пожалуйста, фотографии со свадьбы; Маша скоро возвращается, всей семьёй и посмотрим. Она сейчас в заточении у тёщи находится, та её по своей методе лечит – баней, сказками на китайском да игрой на арфе; и обязательное условие – чтобы связи с внешним миром не было. Ты заметила, наверное, в нашей семье каждый по своей методе живёт. Иногда я думаю – не очумели ли мы все? Жить бы в простоте, как многие в этом чудесном мире. Нет, нам неймётся, обязательно надо свою «чудо-юду» в мир поселить и за цветок волшебный её выдавать. Ладно, пока, а то совсем тебя заморочил – это мой конёк: шутки шутить и головы морочить. Вот такая чудо-юда получается. Только фотки сбрось не Маше, а на другой адрес, сейчас пришлю.

Посмотрев фотки, Пётр Ильич порадовался, что Светкин муж разительно от Василия Вороных отличается, возникла у него одна идея, как это использовать.