Текст книги "Служебный роман с чужой невестой"

Глава 22. Дима

В машине я достал сотовый, чтобы позвонить Эвелине, но увидел десяток пропущенных, да чертыхнулся: Максимка! Набрал сына и прижал телефон к уху. От моей руки приятно пахло Евой, и я невольно улыбнулся, вспоминая слова о том, что девушка ухаживала за мной всю ночь. Улыбка тут же растаяла: я едва не переступил черту, не сдался, не растворился в её объятиях. А это означало то, что задание моё под угрозой.

Мало того, что я не смогу защищать малышку, потому что буду думать о том, что между ног, так ещё и сам могу причинить ей вред. Девочка играет со мной, а я… Не умею я играть. Не смогу отпустить. Стоит ещё хоть раз ощутить её, и не отпущу. И ни Комар, ни весь мир не отнимет мою… мою… Какого хуя я считаю своей ту, которая видит во мне фаллоимитатор?!

Прервал длинные гудки: сын явно обиделся на моё молчание. Набрал Орлова:

– У вас всё в порядке?

– А то, – хмыкнул Макс. – Ты так разозлил крестника, что он с утра скачет по офису, как заведённый. Твердит, что заработает кучу бабла и покажет тебе, где раки зимуют…

– А то я не знаю где, – невольно улыбнулся я и тут же нахмурился: – Что? В офисе? Макс, мы же договорились…

– У меня прямой эфир, – перебил друг. – И на меня сейчас смотрят объективы камер, а время рекламы истекает. Я ответил лишь потому, что знал, почему ты не мог дозвониться сыну. Чтобы успокоить. Работай, Дэми. Всё под контролем.

Он отключился, а я выругался: Макс всегда гнёт свою линию. И мне ничего с этим не поделать, разве что попросить Пелагею повлиять на своего мужа. С одной стороны, меня распирала гордость за сына, который сумел справиться с первой работой, с другой… Максим ещё ребёнок! Это нам с Орлом пришлось срочно взрослеть, чтобы выжить. Я не хотел, чтобы мой сын проходил через всё это.

Телефон снова затрезвонил.

– Да, Сэм, – сухо ответил я. Выслушивая отчёт о плачевном состоянии безопасности в доме Комаровых, злился всё сильнее. Перебил: – Стоп! Заменить все замки, поставить камеры… Да что я тебе говорю? Полная модернизация! Чтобы ни одна мышь не проскочила. Да, я хочу отслеживать каждого, кто работает или бывает в доме. Счета отправляй на Комарова, у нас безлимит, а потом разберёмся. Госпоже Комаровой? Разумеется! Чтобы жучки были даже на украшениях! Не знаю, сам придумай! Какая, к ебеням, пресса? Ты вчера родился?!

Отключился и, тяжело дыша, молча сжимал кулаки. Кто-то захотел навредить моей… Тьфу!

Комар явно пичкал меня сказками. Наговорил про загадочного сталкера, чтобы я был рядом с его дочерью… но один. Чтобы не привлекать внимания. Что это значит? Значит, он не доверял никому и был готов к чему угодно.

Что-то мне говорило о том, что в офисе я никого не обнаружу. Лишь бы офис оставался на месте. Настораживало молчание всех телефонов в здании: ни секретарь Комара, ни вахтеры, ни юристы – не ответили. Но о взрывах в центре Нью-Йорка, случись такое, пищали бы из каждого утюга.

Я выглянул в окно, и всё равно при виде сверкающей в полуденных лучах высотки облегчённо выдохнул.

У входу кивнул парням, которые молча сопровождали меня, чтобы оставались в фургоне, да направился к офису Комара. Настораживало то, что комиссар Олби так и не позвонил. Означало это, что ему нечего мне сказать.

Взъерошенный, словно воробей, которому не удалось отстоять кусок хлеба у сородичей, администратор встретил меня угрюмым взглядом.

– Закрыто! – зло, словно ему эту фразу приходилось повторять тысячу раз, прорычал он. – У нас со вчерашнего дня нет света. – Предупреждая вопросы, он быстро добавил: – Поломка не найдена, сроки неизвестны. В здании лишь я и ремонтники.

– Могу я подняться в офис господина Комарова? – я показал пропуск, который выдал мне Сергей на всякий случай.

– Можете, – нехорошо ухмыльнулся администратор, толком и не взглянув в документ: – Девяносто девятый этаж, лифты, как вы понимаете, стоят.

– Где выход на лестницы? – сухо уточнил я, поймав изумлённый взгляд мужчины. Он коротко кивнул, указывая направление, и я двинулся к дверям. – Спасибо.

Поднимаясь, размышлял о любимом числе Комарова, который считал «девяносто девять» счастливым. Снова набрал по очереди номер Сергея и его подручных. Никто так и не вышел в доступ. Только хотел прекратить это, как вдруг сотовый секретаря отозвался гудком, но тут же телефон снова ушёл во «вне доступа».

Я набрал Олби и, тяжело дыша, прохрипел:

– Срочно объявляй Комарова в розыск! – друг попытался возразить, но я закричал и дернул оружие из кобуры: – Комар знал, что его жизнь в опасности. Пристроил дочку в богатую семью, меня нанял… на свою безопасность плюнул, значит было бесполезно. Телефон его секретаря пикнул, может, они ещё живы. Уверен, их похитили, проверяю… – я побежал по ступенькам быстрее. – Да, на крыше есть посадочная площадка. Какие к дьяволу камеры? Тут всё здание обесточили!

Отключился и прибавил ходу. Нужно убедиться, что догадки мои верны.

Двери в офис нараспашку, внутри пусто. Внешне всё обычно, ни бумаг на полу, ни разбитых компьютеров, но мой цепкий взгляд задержался на багровом отпечатке пальца на косяке.

Снова набрал Олби и холодно произнёс:

– У меня улика, жду тебя в офисе Комарова…

Что меня заставило отклониться? Интуиция, или я заметил тень? Неважно.

Железный топор вонзился в стену около виска, я выронил пистолет от рывка. Отпрыгнув, перекатился по полу и, выставив руку в защитном жесте, другой нанёс удар. Напавший на меня страшно закричал и упал на одно колено. Похоже, я сломал ему ногу. Добил незнакомца ударом по шее и, быстро оглядевшись, подхватил пистолет и направил его в полумрак пустого кабинета. Вряд ли противник один.

– Дэми! – орал Олби в телефоне. – Ты жив?

– Опоздаешь на свидание, красотка, – рявкнул я зло, – могу и не дождаться.

Спеленав так и не очнувшегося гада первым попавшимся в руки скотчем, я ожидал нападения, но никто так и не появился. Через час в офис Комарова ввалился красный, как рак из печки, Олби. Следом появились и другие полицейские. Специалисты принялись за дело, а я попросил комиссара отпустить меня. Ещё не знал, что мне сообщить Еве, ведь моя версия о похищении её отца, увы, подтверждалась, но мне необходимо быть рядом. Возможно, это последнее желание Сергея, и я должен позаботиться о его дочери.

Вернувшись в дом Комара, я отмахнулся от Сэма и его отчёта. Бросился наверх, ворвался в комнату колючки без стука и, столкнувшись взглядом с её обречённым взглядом, застыл на месте ледяным изваянием. В животе будто закрутился комок колючей проволоки: неужели, она знает?!

Смотрит так, словно дырку хочет прожечь, столько ярости и обиды было в её взгляде. Она знает. И винит меня. Разумеется… Я же телохранитель. Я молча шагнул к ней и упал на колени. Обхватив её маленькие холодные ладошки, произнёс глухо:

– Уже знаешь? Да, это моя вина. Ты имеешь полное право ненавидеть меня.

Глава 23. Дима

– Я тебя убью, – прошипела Ева и, медленно покачав головой, потянула меня за грудки. – Убью тебя, Аполлон Медведевич, трахну и еще раз убью! Я не стану жертвой одного процента! Не стану! Я же петь так хотела, выступать, а теперь?! Мы же предохранялись, как это получилось?! Скотина ты, Дэми! Натуральная тварь, – она оттолкнула меня, завалив на пол, и прыгнула сверху, как бешеная львица. Стала колотить по груди и рвать рубашку, царапать кожу на шее, тянуть за волосы. – Это я анорексичка?! Это ты свой хрен в узде держать не умеешь! Раздевайся, зараза, я тебя хочу! Сейчас хочу! – она налетела на губы и стала кусаться, елозить языком, а я от неожиданности и шока не смог противостоять.

Сомкнул руки на её спине и, перевернувшись, сделал то, что так давно хотелось: подмял под себя, ощущая трепещущее тело. Такая маленькая, такая хрупкая, такая желанная… Приник губами, вторгаясь языком страстно, неистово, с диким необузданным желанием. Будто плотина рухнула, словно стены замка пали, ловил ртом её дыхание, врывался между губ языком, упивался сладостью. Желая оставить всё за дверями этой комнаты, отчаянно стремясь раствориться в этой страсти… Запретной страсти.

Замер, осознавая, что слетаю с катушек, и медленно отстранился. Из того, что она вывалила на меня, я мало что понял, кроме одного: там не было ни слова про её отца. Усилием воли вернулся в реальность и, глядя в затуманенные глаза Евы, отмечая припухлость век и следы слёз, спросил:

– О чём ты говоришь? Что «получилось»?

– Залёт! – проорала она охрипшим голосом и добавила с рыком: – Коз-зёл! – и, потянувшись, договорила в губы: – Трахни меня, Дэми, тебе же все равно! Я же кукла, да?! Поигрался и выбросил! Ублюдок хренов! Но как же я тебя хочу, – и снова напала, буквально вгрызалась в мой рот. Неистово, до солено-ванильного вкуса, до искр под веками.

Я скатился с неё и, посадив на кровать, присел перед Евой на корточки. В груди скрутился лёд, словно в меня воткнули пару сосулек. Зато всё встало на свои места.

– Так ты беременна? – сухо уточнил я и, удерживая её за руки, болезненно скривился: – Поздравляю, Ева. Теперь понятно, почему согласилась выйти замуж за господина Дрэйка. Что, тоже случайный перепихон после совместной выпивки? – подался к ней так близко, что мы, скрестились яростными взглядами, почти целовались глазами. Холодно проговорил: – Не стоит искушать меня, Ева. Да, признаю, ты действуешь на меня ошеломляюще. Ты мой наркотик, моя эйфория, так сладко желать утонуть в тебе… Но с этого момента больше не прикоснусь к тебе. Что бы ни произошло, я выполню волю Комара. Сделаю всё, что от меня зависит, чтобы ты вышла замуж за отца своего ребёнка.

Смотреть в её широкораспахнутые синие глаза и не иметь возможности прижаться к подрагивающим губам приоткрытого рта было невыносимо мучительно. Но чужой ребёнок отрезвлял сильнее и больнее, чем долг и совесть. Эта бабочка не моя и никогда не будет моей. Ещё одна желанная женщина не станет моей…

Поднялся и, больше не глядя на Еву, направился к выходу.

– Ты просто идиот, – проговорила девушка в спину. Холодным, ледяным голосом, способным заморозить Африку. – И, – она резко поднялась и бросилась к комоду. Вывалила оттуда трусики, лифчики, чулки и дернула один из цветных кулечков. Подошла ближе и швырнула его мне в лицо. – Я с Прэскотом даже не целовалась, Дэ-ми! Мне не нужна твоя защита больше. Проваливай!

Я вытащил ткань и с удивлением узнал кусок своей простыни, вспомнил, как Ева стояла надо мной с ножом в руке. А сейчас видел причину: запёкшееся пятнышко крови. Правда обрушилась на меня в этот миг обжигающим душем. Слова Комара о невинности дочки, кровь на простыне и проколотые Катей презервативы. И я сделал то, чего сам от себя не ожидал: расхохотался. До хрипа, до потемнения в глазах, я смеялся так, что в груди заныло. Отпускал со смехом всё напряжение, ревность и боль, впуская в сердце что-то светлое, о чём, казалось, давно уже забыл.

Ева вздрогнула и отступила, сжимая кулачки.

– Пошел вон, Дэми, Дима или как там тебя! Иди отсюда и никогда не возвращайся, – она открыла спокойно дверь и показала мне на выход. – У-би-ра-йся, – пропавшим голосом договорила и отвернулась.

Хотелось обнять её, прижать… трахнуть прямо на этом комоде так, чтобы вся злость из её глаз испарилась. Присвоить, осеменить и навсегда остаться рядом, но… Она в опасности. Моя девочка в опасности. Маленький комочек в её теле тоже. От одной мысли о том, что в Еве развивается частичка нас двоих, в носу становилось мокро.

Я сжал челюсти и сухо кивнул:

– Да, госпожа. Я уйду. Из комнаты. Но не надейся избавиться от меня. Ты под моей защитой, и до окончания контракта не советую делать глупости. Если попытаешься сбежать, посажу в бункер моего дома до истечения седьмого дня. Хочешь наслаждаться свободой, заниматься карьерой и встречаться с друзьями – смирись, что я буду рядом. Повторяю, я – твоя тень.

Она дёрнулась, явно желая еще что-то сказать, но промолчала. Дождалась, когда я выйду в коридор, и хлопнула дверью за спиной. Что-то глухо упало в комнате, я потянулся, чтобы вернуться, помочь, вдруг в обморок снова рухнула, но услышал плач. Тихий и сдавленный, будто девушка зажимала рот ладонями, чтобы ее никто не услышал.

Задавил в зародыше желание вернуться и успокоить. Во-первых, успокаивать буду… долго, если начну. Во-вторых, нет у нас времени на покой. Всё это можно решить потом.

Сжал кулаки и спустился на первый этаж, чтобы провести полную проверку выполненных работ и дать парням распоряжения. С этого дня Еву будут сопровождать четверо моих ребят. Я, естественно, тоже буду рядом. Спать придётся у неё в комнате, надо прихватить спальник. Это будет пыткой, но… я не мог оставить Еву ни на секунду.

Неделя, о которой говорил Комар. Эти семь дней наверняка что-то значат, и дело не в свадьбе. Или в ней? Надо бы пообщаться с Дрэйками. Я чертыхнулся и выудил бумажку с телефоном Эвелины. Совершенно забыл о её просьбе, отвлёкся. Набрав номер, слушал длинные гудки и смотрел в экране работающего в холле телевизора. Шли новости, короткие кадры сменяли друг друга, и я бессильно опустил руку.

– Водитель госпожи Дрэйк не справился с управлением, – лениво-трагичным тоном сообщил диктор. – Ральф Мозер и Эвелина Дрэйк погибли на месте.

Глава 24. Ева

Я сползла по стенке и, грызнув предплечье до крови, сдавленно заорала. Урод! Все они уроды. Пользуются, запирают в клетку, а я никому не нужна. Эти все фанаты, менеджеры, гримеры, танцоры, телохранители – присоски к папиным деньгам. Я лично никому не интересна! И мои проблемы – только мои.

Залетела от Пре-е-ескота?! Как он мог вообще такое подумать? А что я хотела? Веду себя, как последняя шваль, одеваюсь, как проститутка, на меня не пускает слюни разве что сосед-кастрат.

И что дальше?

Я зажала голову руками и разревелась, как тогда… когда Оливии не стало. Я же девочка из приличной семьи, не имею права устраивать сцены, не могу плакать и показывать свои эмоции. Отец запретил раскрывать свои переживания публично, со временем это даже помогало мне держать свои психи в узде, только эпатаж и спасал.

Когда сообщили, что подруга погибла, папа два часа читал мне мораль в кабинете, как подобает себя вести на похоронах. Я смотрела на него, вернее, сквозь него, и не верила, что самый родной человек, самый близкий, будет нести такую несусветную чушь. Наивная. Восемнадцать лет, что я там понимала?

Но я выдержала тогда и сделала все, как он велел. Стояла на церемонии погребения, как свечка, ни слезинки не пустила, только потом всю ночь орала в подушку.

Да кому нахрен сдались мои слезы? Правильно. Ни-кому.

Я тяжело поднялась и поплелась к столику в углу. Вытащила ноут и нашла картотеку с мамиными фотографиями.

Здесь они с папой на яхте, такие счастливые, обожаю эту фотку. Захотелось нырнуть в экран и остаться с ними там, в застывшем миге радости.

Здесь, я перелистнула дальше, мама меня держит на руках, совсем маленькую, в розовом пышном платье, как у принцессы. Кажется, тогда я ей сережку чуть не сорвала, но это позже узнала от отца, сама ничего не помню. Папа рассказывал о прошлом, только если был в хорошем настроении или под хорошим градусом виски, а пил он редко, а хорошее настроение – это из разряда фантастики.

Я проклацала несколько фото и замерла на последней: Рождество с Хиллами, последняя, где есть мама. Живая. Мистер Джек, папа Оливии, тоже был на празднике, хотя компаньон отца появлялся у нас в гостях очень редко – вечно хмурый и занятой. Рядом с ним сидели: средний сын Вилли и старшая дочь Шелли. Его жена, изысканная и на первый взгляд сильная женщина, после похорон дочери наложила на себя руки, оставив его одного с двумя детьми. На фото она держала крошку Оливию на коленях. Все такие веселые, улыбчивые, кто ж знал, что жизнь нас так перемелет? Я на фото танцевала возле елки, с микрофоном в руках. Почему-то помню, что именно тогда пела, мне едва три года исполнилось, но даже сейчас в ушах звенит праздничная мелодия, и слова едва не слетают с воспаленных от поцелуев Дэми губ. Маму не помню, ее голоса не помню, а вот песню – не могу забыть.

Вот и все мое детское счастье.

До весны мамы не стало, и я резко повзрослела и оказалась никому не нужна.

И сейчас ничего не поменялось, пора смириться.

Я переключила папку и нашла снимки с подругой. Под руку попалась фотка, где мы у Хиллов в бассейне дурачимся, тогда еще Вилли нос разбил, неудачно прыгнув с тумбы. Выделывался.

Когда старшему Хиллу исполнилось двадцать, а мне было семнадцать, он пытался за мной ухаживать, но я быстро пацана отшила, долго еще потом издевалась и глумилась над его чувствами. Не знаю, не мой типаж, наверное, да и воспринимала я его, как брата, не более. Мне тогда нравился выпускник из университета: спортсмен Алан, широкоплечий боров, стрижка «под ёжик», но он в том же году женился и уехал из Америки. В общем, без шансов.

Когда дверь в комнату открылась, и прохладный воздух скользнул по лодыжкам, я свернула галерею. Какое-то время не могла пошевелиться, потому что не знала, что делать дальше. Думать и решать сейчас было тяжело, собраться еще тяжелее. Заметила в отражении экрана высокую фигуру Дэми и сказала спокойно:

– Пёсикам место снаружи, – я встала и, на ходу сбрасывая шмотки, голышом пошла в ванную.

– Ева, нам нужно поговорить, – бесцветным голосом произнёс телохранитель.

Я непринужденно повернулась, плечом прижалась к косяку и окинула мужчину презренным взглядом.

– А мне кажется, что мы уже поговорили. Хочешь охранять? Да пожалуйста. Но снаружи, – я мотнула головой в сторону выхода. Меня колотило от его присутствия. Не хочу, чтобы он уходил, но и не хочу его видеть. Медведь облезлый!

Я распахнула душ и, встав на поддон, пустила холодную воду. Услышала, как открылась дверь, упрямый мишка бесстыдно вошёл следом. Но, натолкнувшись на меня обнажённую потемневшим взглядом, резко отвернулся. Стоя ко мне спиной, громко, стараясь перекричать шум воды, сказал:

– Ева, я не знаю, как мне поступить. С одной стороны, есть то, что ты всё равно узнаешь, но с другой – это тебя сильно расстроит. Даже скорее напугает. Но… я не хочу, чтобы ты волновалась.

Он повернулся в профиль, дёрнул воротник, ослабляя галстук, и продолжил чуть тише:

– Скорее всего свадьбы не будет. В семье Дрэйков горе.

– Разве есть что-то, что остановит моего отца? Ведь он так хочет разрушить мою жизнь! – я закусила губу, потому что болтнула лишнее, и отвернулась. Прилепила лоб к пластику и съёжилась. Ну, что ещё могло случиться? Даже всемирный потоп не отменит свадьбу. Прэскот признает ребенка своим, и я буду всю жизнь с удушающим ярмом обмана на шее.

Дэми ведь не нужен малыш, да и я не нужна. Работа у него, объект, заказ…

– Эвелина… – голос его прервался, дрогнул. – Младшая госпожа Дрэйк, сестра твоего жениха, она… – Дэми намеренно растягивал слова, а голос становился всё глуше: – Её мы встретили вчера в ресторане…

– Только не говори, что и она от тебя залетела, – я фыркнула и резко повернулась, расплескивая ледяную воду вокруг себя. Пусть смотрит! Пусть сгорит, захлебнется слюной, лопнет от стояка. Мне плевать. Мне плевать на холод, что сковал плечи, и посрать на все, что Дэми скажет дальше. Я так устала… – Пожалуйста, уйди. Не хочу тебя видеть.

Капли попали на него, и Дэми нахмурился.

– Вода же ледяная! Ты с ума сошла? Простудишься!

И, не обращая внимания на моё сопротивление и льющуюся на повязку воду, схватил меня в охапку и вынул из кабины. С каменным выражением лица вытащил из ванной комнаты и, водрузив на кровать, быстро завернул в одеяло. Словно этого было мало, обнял и, словно стараясь согреть, крепко прижал к себе.

– Можешь не смотреть на меня, – сухо проговорил он. – Так даже проще. Достаточно того, что я на тебя смотрю. Ева, мне жаль, но… Эвелина Дрэйк сегодня погибла. Постарайся не волноваться, пожалуйста… тебе вредно. Но ты всё равно бы узнала. Водитель не справился с управлением. Поэтому думаю, что свадьба откладывается.

Я дернулась, пытаясь вырваться из его сильных рук.

– Вот увидишь, ничего не отложится! – прокричала отчаянно остатками голоса. – Папе выгодна эта свадьба, я только пешка. Мне жаль Эвелину, но не думаю, что это что-то поменяет, – и голос просто исчез. Связки отказались дальше смыкаться, я шевелила губами, а звук не появлялся, получалось только слабо сипеть. Я обмякла в объятиях Дэми и, уткнувшись в его рубашку, тихо заплакала.

Глава 25. Дима

Я прижал Еву, казалось, ещё сильнее, практически вмял в своё тело. Комаров выдаёт её замуж без согласия? Сжал челюсти так, что заныли зубы, и медленно выдохнул.

– Хочешь сказать, что ты не желаешь этого брака? – голос подрагивал от гнева, потому как я не мог себе представить Комарова в роли тирана. Он столько сделал для меня, да и для многих. Зачем он заставляет собственную дочь идти под венец, словно мир шагнул на сто лет назад? Злость кипела и выливалась колючими словами: – Какого хера ты согласилась?!

Она посмотрела на меня красными от слёз глазами и попыталась ответить, но раздался только хрип. Я заволновался:

– Что такое? Ева, скажи, что случилось? – колючка закрыла глаза и показала рукой на шею, покачала головой. Я рыкнул: – Голоса нет? Простыла? Тебе нельзя болеть. Ты же беременна…

Она открыла глаза и посмотрела с такой яростью, что укоризненные слова у меня застряли в горле. Да что же я делаю? Только что беспокоился за неё, а сейчас сам добавляю. Медленно выдохнул и, осторожно вытерев дорожки слёз с её щёк, тихо проговорил:

– Поверить не могу, что моя бойкая колючая, дерзкая бабочка, которая противостояла трём уродам, сдалась и согласилась на договорной брак. Ты продолжаешь удивлять меня…

Я осёкся и посмотрел на её губы. Держать в объятиях Еву, слышать её дыхание, ощущать учащённое сердцебиение и знать, что там, под одеялом, она абсолютно обнажена, было мучительно приятно. А ещё в этом юном прекрасном теле развивается маленький комочек меня, и от одной мысли об этом замирало сердце, а по спине ползли мурашки.

Катя отказалась рожать второй раз, заявила, что беременность испортила её фигуру, и она не желает дурнеть ещё больше. Я обожал Максимку всем сердцем… да и эту сучку тоже. Сдался, отступил… Как вот Ева перед отцом.

– Мы часто делаем глупости ради любимых, – проговорил с улыбкой. – Но счастья жертва не принесёт никому. Тебе не стоит этого делать, Ева… Нет, – я посмотрел в огромные синие глаза и решительно проговорил: – Я не позволю тебе это сделать. Даже не думай о свадьбе с Дрэйком.

И, сдаваясь, обрушился на её губы. Боже, как сладко! Как мучительно притягательно посасывать её нежную губу, вторгаться в ротик, исследовать её нёбо, сплетая языки в дикой пляске страсти. Сунул руку под одеяло и, обхватив грудь, слегка выкрутил сосок. Ого! А грудь-то подросла… Я не замечал этого, потому что старался не смотреть на колючку, не видеть в ней женщину. Слепец!

Выпутавшись из одеяла, Ева потянула меня за волосы до сильной боли. Она отвечала на мои движения языком так отчаянно, будто это последний поцелуй в ее жизни. Заколотила меня по груди, показывая, что ей тяжело от моего веса. Я немного отстранился, с неохотой отрываясь от сладкого рта. Ева толкнула меня от себя, ударив кулачком в плечо, отчего я рухнул на спину, но тут же был прижат сильными ножками к постели, а член, сквозь мокрую ткань брюк уперся в горячую промежность.

Колючка приоткрыла губы, и я прочитал по губам:

– Хочу тебя, защитник… – она приподнялась, сдвинулась ниже, расстегнула ширинку, вытащила ствол на волю, направила в себя и замерла.

Всего на миг, который растянулся в бесконечность.

Мне казалось, что в глазах, наполненных синевой, плясали чертята. Они обещали мне наказание за то, что не поверил, унизил, не признавал очевидного. По венам скакали разряды тока от ее близости, от желания толкнуться и погрузиться в сладкий жар, и, когда Ева опустилась на меня, впуская в тугую, горячую негу, я зарычал и смял ее упругую попку ладонями.

У меня перед глазами потемнело на миг. Как же хорошо! Сжимая бёдра колючки, я вонзался в неё снова и снова, с небольшим трудом, с натягом проникая глубже. Нанизывал Еву, не понимая, кто кого имеет, да и какая разница? Я так долго мечтал повторить подвиг той страстной ночи, так часто представлял, как делаю это, что сейчас лишь рухнул в наслаждение.

Ева хрипела, сжимала мои соски сквозь ткань рубашки, скакала на мне так, словно это был последний секс в жизни, будто хотела вытряхнуть из меня, да и из себя максимум удовольствия. Я лишь коснулся её влажного бугорка между складочек, а она содрогнулась и сжала мышцами влагалища мой член так, что я едва тоже не кончил. Чтобы продолжить удовольствие, я вжался в неё и замер, ощущая, как затухают спазмы пика, а затем перевернулся и, нависая над Евой, прошептал ей в губы:

– У нас будет малыш, – она всхлипнула и выгнулась подо мной, а я медленно вошёл в неё, продолжая ласкать её губы своими: – Такой же колючий и непослушный, как моя бабочка. – Резкий толчок, и Ева застонала, но я замер, оттягивая и её и мой пик. Одна мысль, что кончу в её лоно, сводила с ума, хотелось растянуть это безумие, довести и себя, и её до последней грани наслаждения, до трясучки, до сумасшедшей жажды. – Представляю тебя с животиком, – счастливо смеялся я ей в губы, трогая кончиком языка, и по щекам Ева потекли дорожки слёз. – Такая неуклюжая и милая, как арбузик на ножках…

Кажется я перестарался, сам себя довёл до безумия, одними мечтами сорвало крышу, все намерения доставить нам обоим как можно больше кайфа, полетели к чертям. Рыча, я вбивался в женское податливое тело всё быстрее, всё жёстче, пока мир не взорвался на тысячи осколковы, миллион сладких капель удовольствия, рассыпался песком наслаждения. А я всё ещё врезался в лоно, горячо изливаясь в свою женщину.

Да, я решил, что не отпущу Еву. Не отдам никому. Да что там! Давно это решил, ещё в тот миг, когда она удирала, а я бросился за ней… и сейчас, как тогда, прорычал:

– Моя! – едва дыша, упал рядом с подрагивающей колючкой и прошептал: – Никакой свадьбы, поняла? Ты моя. И ребёнок мой. Я поговорю с Комаром… То есть с твоим отцом, когда…

И прикусил язык. Блядство. Едва не проговорился. Виновато покосился на Еву. Не хочу лгать ей, но и сказать правду не могу. Ей нельзя волноваться.

Посмотрел в огромные, ещё затуманенные страстью, синие глаза, и тут меня будто ледяной водой окатило при мысли, что она же… Джонси! Звезда, которой на хрен не нужен ни муж, ни ребёнок. Сама мне об этом сказала, а я не понял, не придал значения её словам. Она же петь хотела, а тут я с испорченными презервативами.

Так хотелось верить, что она желает того же, что и я, что рада малышу… и мне. Но не мог. Я видел Еву на сцене, понимал, что там дерзкая бабочка по-настоящему счастлива. Да, мне не нравится такая музыка, но для Джонси – это жизнь. Моя бабочка заряжается когда поёт, раскрывает крылья и устремляется в небеса. Туда, где я её никогда не догоню.

– Мне нужно знать, – вырисовывая кончиком пальцев круги на её щеке, спросил я. Голос мой зазвучал металлом, меня выворачивало даже от одного предположения, но это её тело, и её жизнь. Я не имел права присваивать всё это без согласия. Процедил то, чего никогда бы предпочёл не произносить: – Что ты решишь. С ребёнком.