Текст книги "Там, где цветет полынь"

– Вообще, я ждала тебя вчера. Хотела извиниться. За то, что наговорила в сквере.

Рэм вскинул на нее глаза – было в них что-то еще, кроме усталой враждебности. Облегчение? Уле показалось, что именно так.

– Ерунда. Забудь. – Он говорил рублеными фразами.

– И вот еще что… Я готова учиться. – Уля ненавидела себя за этот жалобный, просящий тон, но ничего не могла поделать. – Если ты, конечно, не против… Но если так, то я пойму… Ничего. Ты уже пытался, а у меня не вышло… Но я хочу попробовать, если ты… – Она вконец запуталась и замолчала.

– Да, хорошо.

Расстегнутая на верхние пуговицы рубашка оголила ключицу, ее пересекал глубокий шрам, на втором плече, где еще утром чуть заметно виднелся круглый ожог, теперь была язва, покрытая коростой. Уля испуганно округлила глаза, Рэм проследил за ее взглядом и тут же поправил ворот.

– Мне нужно пару часов… Я зайду за тобой, хорошо? Попробуем снова. – И направился к двери.

Уле послушно двинулась следом. Когда она шагнула в коридор, уверенная, что дверь тут же захлопнется за ее спиной, раздался сиплый голос:

– Не бойся, у нас все получится. Я у тебя в долгу.

Замок лязгнул всего на мгновение позже, но этого было достаточно, чтобы Уля ушла к себе, пряча в уголках губ давно забытую улыбку.

Сто тысяч мертвецов

Солнечный свет пробивался сквозь тяжелые тучи. Уля утопала в мягкости кожаного кресла и щурилась от удовольствия. Они с Рэмом сидели у большого окна, выходившего на улицу, и пили чай из чашек, больше похожих на супницы. Янтарная жидкость просвечивала сквозь тонкие фарфоровые бока, и Уля могла разглядеть, как медленно и плавно разворачиваются чайные листики на дне, как дрейфуют по кругу красные ягоды, кислые на вкус.

Чайную выбрал Рэм. Он уверенно прошел сквозь стеклянные двери, кивнул девушке у стойки и повел Улю вглубь зала, а она, мигом притихшая, покорно шла следом, улыбаясь сама не зная чему. Когда-то такие заведения были ее стихией. Она сидела на мягких пуфиках, разглядывая чайную карту, а Вилка, которая могла съесть на ночь целую пиццу и не вспомнить об этом поутру, заказывала себе самый большой кусок шоколадного торта.

– Не жмись так, – шепнул Рэм, усаживаясь напротив. – Ты знаешь о них всех куда больше, чем они о тебе.

– У нас есть чем заплатить? – Чашка чая по цене дневного рациона пугала нулями.

– Я угощаю. – Рэм стянул с плеч тяжелую куртку и кинул ее на соседнее кресло. – Нам бы поговорить, а здесь днем никого не бывает.

– Могу понять почему, – буркнула Уля, но ворчать не хотелось.

Хотелось сидеть так, грея ладони о чашку с чаем, и смотреть на шагающих за окном. Пока день складывался хорошо. Всю дорогу Рэм молчал. В поезде он забился в самый угол. Но чем сильнее они удалялись от дома, тем расслабленнее становилась его фигура. Перед конечной Рэм оторвал взгляд от грязного пола и посмотрел на притихшую рядом Улю.

– Вначале зайдем чаю попить. Договорились?

Уля кивнула. Прошедшая ночь оставила после себя стойкий привкус неловкости. Но Рэм определенно чувствовал себя лучше. Он все еще старался не дотрагиваться локтями до боков, но уже не валился с ног, что в свете последнего вечера казалось чудом. Не меньшим, чем его внезапное появление полуживым в коридоре коммуналки.

Откуда взялись эти шрамы и язвы, Уля не спросила. Она понимала, что Рэм не ответит, а только сильнее замкнется в себе. Потому Ульяна молчала, да и пульсирующая боль в запястье не давала ей заскучать. Рука то наливалась свинцом, то, напротив, становилась невесомой. Под узором пробегали мурашки, его жгло и морозило, но все это происходило где-то далеко. Напоминало о себе, но не мешало.

– Значит, ты хотел поговорить, – напомнила Уля, когда чашка опустела. – Перед тем как… Все начнется.

Рэм, смотревший в окно все время, пока они пили чай, обернулся. И Уля поняла, что никогда еще не видела его при свете солнца. Что солнце вообще ни разу не появлялось на небе с того момента, как это самое «все» началось. Рэм надел водолазку, и ворот скрывал отметины на его ключицах, но Уля помнила, что они там есть. А главное, Рэм знал, что она успела разглядеть их в полутьме комнаты, хотя это определенно не входило в его планы.

– Посмотри, – начал он. – Куда мы с тобой пришли?

– В кафе. – Его учительский тон казался Уле забавным.

Рэм поморщился.

– Это понятно. Куда мы вообще приехали?

– В Москву. Хотя я не понимаю зачем. В прошлый раз ты повел меня в сквер…

– И ничего не получилось. Но чем больше народу окажется рядом, тем легче тебе будет понять, что к чему.

– Мы будем ходить по улицам с завязанными глазами? Нас заберут.

– На улицы мы не пойдем. – Рэм кинул на Улю испытующий взгляд и вдруг улыбнулся почти весело. – Там слишком много места, воздуха и возможностей убежать. Мы спустимся в метро.

– Здесь? – Ульяне сразу стало не до смеха.

Станцию трех вокзалов она не любила всегда. И беззаботной студенткой – за постоянную грязь и вонь, и после, когда начала казаться себе такой же нечистой. Страх от потока людей был еще сильнее брезгливости.

– Вот именно потому, что ты боишься, мы сюда и приехали. – Рэм вытянул ноги под столиком и откинулся на спинку кресла. – Знаешь, сколько людей проходит здесь за сутки?

Уля покачала головой.

– Наверное, много.

– Много. Больше ста тысяч. Вдумайся: сто тысяч будущих мертвецов в сутки. Еще бы это место не вселяло в тебя трепет. Просто ты еще не научилась разделять настоящий страх и… – Он поискал подходящее слово. – И предвкушение. Да, не смотри на меня так. Если ты поймешь, о чем я говорю… То полынь… Она перестанет тебя пугать, ты начнешь искать ее.

– А она прячется, да? – чуть слышно проговорила Уля.

– Да. – Рэм удивленно поднял бровь. – Так уже бывало?

– Вчера… Я пыталась разобраться… Без тебя.

– Это хорошо. – Он хлопнул ладонью по столешнице. – Но давай по порядку. Сто тысяч мертвецов. – Рэм повторил это медленно, почти по слогам. – Они спускаются по эскалатору, чтобы пройти через переход, встать на перроне, а после забраться в вагоны. И все они умирают. На самом деле каждый проходящий мимо тебя – мертвец. Просто одни подошли к черте совсем близко, а другим еще предстоит путь…

– Жаль, что от возраста это не зависит, – пробормотала Уля, но Рэм услышал.

Он словно хотел что-то сказать в ответ, но передумал и отвернулся к окну.

– Да, все так. Но рожденный уже приговорен к смерти; по сути, это мало что меняет. Смерть спит в человеке, знает он это или нет. И очень чутко спит.

– Знаешь… – Рэм сидел теперь вполоборота, и Уля могла видеть только завитки его растрепанных волос и неожиданно красиво слепленное правое ухо. – Иногда мне просто дико слышать подобное от такого, как ты…

– Как я? – Он не шелохнулся, но скула чуть дернулась в усмешке.

– Прости.

– Да нет, ты права. Я просто повторяю то, что говорили мне. Не волнуйся, я точно такой неотесанный идиот, как тебе кажется.

Он продолжал смотреть в окно, но отражение выдавало улыбку.

– И кто же тебя надоумил? – спросила Уля. Улыбка в стекле померкла.

– Не отвлекайся, хорошо?

– Да, прости…

– И перестань извиняться постоянно, к чему это сейчас? – Рэм развернулся к ней, от улыбки не осталось и следа. – Ты будто не понимаешь, во что ввязалась… Боишься чего-то, когда самое страшное уже случи– лось.

Испуганная внезапной вспышкой, Уля сцепила ладони под столом и опустила голову.

– Я не знаю, во что ввязалась. Ты ничего толком не объясняешь, а кроме тебя… Мне просто не у кого спросить.

– Я пытаюсь объяснить хотя бы то, что понимаю сам. Но ты не слушаешь. Не пытаешься даже. Уля. – Прозвучавшее из его уст имя заставило Улю поднять глаза. – У тебя осталось пять дней, чтобы разобраться. Никому, кроме тебя самой, не нужно, чтобы ты… выиграла. – Последнее слово далось ему с заметным трудом.

– А кто-нибудь уже приносил Гусу его чертовы три подарочка? – леденея от собственной решительности, выпалила Ульяна.

Рэм скрипнул зубами.

– Не черти.

– Ответь. Просто скажи мне правду.

– Это неважно. У каждого своя игра. Не думай о других, о тебе здесь никто думать не будет. – Он просунул пальцы в узкий рукав и потер запястье там, где полынь заключала его в неразрывный круг.

– Понятно. Стоило сказать мне об этом, когда уговаривал согласиться на предложение Гуса.

Рэм дернулся, оттолкнул от себя столик – чашки жалобно звякнули – и встал.

– Пошли. Не собираюсь препираться с тобой до вечера. – Он бросил на стол скомканные купюры. – Вчера ты помогла мне, я хочу отплатить тем же… Игра – это твой выбор. Научись уже нести за него ответственность.

И вышел наружу не оглядываясь.

– До свидания, приходите к нам еще! – крикнула ему в спину официантка.

Шарф никак не желал вылезать из рукава, и Уля тянула его на себя, внутренне сжимаясь от обидных, но справедливых слов Рэма. Она и правда даже не пыталась побороть в себе страх. Глупая игра, разговоры о смерти, нелепые в своем пафосе, превращали все в фарс. Сюжет кино на один вечер. Но время шло – тут Рэм снова оказался прав.

Официантка подошла совсем близко, потянулась к остывшим чашкам, когда Уля наконец ее заметила и обернулась. Первой пришла полынь. Плотным облаком она окутывала девушку в бежевой форменной кофточке и светлом фартуке. На груди покачивался бейдж с именем «Анна». Сердце заколотилось, но в нарастающем страхе читалось что-то еще. Предвкушение. Как и пророчил Рэм.

Воздух стал тягучим киселем. Официантка взмахнула ресницами, дежурная улыбка сделалась еще шире, но для Ули этого не существовало. Она увидела свет больничной палаты. Лихорадочный запах тел пробивался сквозь вездесущую полынь. Лежавшая на койке девушка, бледная, почти прозрачная, хваталась за горло, но спертый воздух не проникал в ее легкие. Кожу покрывали багровые шелушащиеся пятна, все в запеченных коростах. Анна, если бейдж был все-таки ее, хрипела, на губах выступала кровь, наконец она дернулась вперед и обмякла, завалилась на бок, рука безжизненно свесилась с края. В дверях палаты появилась заспанная женщина, смуглая, почти желтая. На пороге она крикнула кому-то отрывисто и гортанно – Уля не разобрала, что именно, но это было не нужно. О смерти полынь говорила с ней на языке, понятном без слов.

Реальный мир возвращался рывками. Вначале померк дрожащий свет ламп, потом исчезла палата, и только мертвое лицо Анны наложилось на ее же, только живое и довольное.

– Подождите сдачу, пожалуйста, – настойчиво повторила она, видимо, не в первый раз.

Уля схватилась за край стола, чтобы не упасть.

– Нет… Не нужно. Это вам, – пролепетала она, пытаясь натянуть куртку.

– Ого! – Официантка заглянула в чек. – Тут много останется! Вы уверены?

– Да.

– Спасибо! – Анна улыбнулась еще шире. – Я как раз завтра улетаю в отпуск. Индия, представляете? Всю жизнь мечтала там оказаться.

Уля вымученно улыбнулась в ответ и пошла к выходу.

– Главное, прививки все сделайте, – сказала она на прощание.

– Теперь уж точно сделаю! – ответила Анна, зажимая в кулаке купюры.

Эти слова нагнали Улю у самых дверей. Они, как ветер в начале апреля, влажный, обещающий новую весну, а с ней и новую жизнь, взлохматили волосы на макушке. Уля нерешительно оглянулась, но официантка уже шла по проходу на кухню, подхватив поднос с чашками.

Только оказавшись на улице, Ульяна поняла, что дурнота исчезла, а запах полыни, который обычно оседал на нёбе, растворился. Не было тяжести на сердце, не было этого липкого страха увиденного. Нет, мир продолжал жить, обтекая Улю, а не выбрасывая ее из своего бесконечного потока.

Она огляделась. Рэм стоял у входа в метро. Он затягивался сигаретой, разглядывая плитку под ногами, и выдыхал дым, а нижняя губа чуть кривилась, придавая лицу угрюмое выражение. Мимо прошествовала юркая брюнетка, с ног до головы завернутая в полосатое пончо. Она заинтересованно зыркнула в его сторону, Рэм с ленцой поднял взгляд, ухмылка стала еще насмешливее. Девица на ходу пожала плечами и ускорила шаг. Рэм проводил ее глазами, хмыкнул и уставился на ботинки.

«Интересно, – подумала Уля, перебегая дорогу, – каким он был до полыни? В нормальной жизни».

Когда она подошла, Рэм молча кивнул и скрылся в дверях. Рассказать ему об официантке, готовой завтра отправиться к океану, чтобы встретить смерть от хвори, неведомой странам первого мира, Уля не успела. Но, спускаясь за ним по лестнице к переходу, она подумала, что Рэм из тех людей, для которых нормальной жизни просто не предусмотрено.

Они прошли по коридорчику, разделенному на два потока, и остановились у эскалатора. Рэм пропустил Улю вперед, а сам встал на пару скользящих ступенек позади.

– Сейчас мы спустимся, и ты пойдешь в центр зала. – Он наклонился вперед и навис над Улей, чтобы его шепот был слышен. – Не спеши, не бойся, ничего не делай. Просто стой; все подумают, что ты кого-то ждешь. Сосредоточься на проходящих мимо. Слушай их голоса, дыхание, биение сердца. Ты должна раствориться в этом… будто тебя самой нет. Понимаешь? Ничего нет, кроме этих звуков и запахов.

– Мне закрыть глаза?

– Если так будет легче, но не обязательно. Все это мелочи, детали, не думай о них. Полынь сама тебя направит, главное, не бойся. – Они уже сошли со ступенек. – Я буду рядом. Ничего плохого с тобой не случится.

И легонько подтолкнул Улю в спину, а сам шагнул в сторону, теряясь среди точно таких же, как он, хмурых, обычных, озабоченных повседневным людей. Искусство сливаться с толпой было освоено им в совершен– стве.

Ульяна вобрала в себя плотный воздух, насквозь пропитанный запахом влажных курток, людским дыханием и особым, чуть кисловатым духом подземки. Лавируя между пассажирами, Уля добралась до балкончика, нависавшего над переходом на радиальную. Полукруглые арки, подсвеченные мягкими лампами, высокий потолок, весь в россыпи мозаики, ровный ряд колонн и огромная люстра, сиявшая позолотой, – если бы только можно было убрать отсюда поток человеческих тел, то станция стала бы величественной. Но сто тысяч мертвецов не желали исчезать. Они спешили по делам, набирали в телефонах бесконечные сообщения, улыбались чему-то своему или хранили злость, накопленную за день. Каждый чего-то хотел, каждый стремился к простым вещам – еде, удовольствиям, сну, податливому телу рядом. И каждому предстояло умереть. Может быть, через долгие десятки лет, а может, сегодня вечером. Печать смерти незримо отмечала их лица. Она была как тонкий хвостик нитки, только потяни – и все полотно разбежится под пальцами в спутанную пряжу.

Уля вдохнула еще раз и послушно закрыла глаза. Полынь нахлынула мощно и властно. Страх не заставил себя долго ждать. Но теперь Ульяна знала, что страх этот, как и смерть, не имеет к ней никакого отношения. Это не она боится полыни, нет, это сама полынь обращается в горечь и страх. Потому отступать сейчас было глупым бегством по кругу. Полынь не подстерегала Улю, она просто была повсюду.

* * *

Сто тысяч мертвецов суетились между перронами, к одному только что подъехал поезд, у второго собралась ожидающая толпа. Уля стояла в центре огромного зала, наполненного чужой смертью, готовая сделать шаг за последнюю тонкую грань, отделявшую ее от туманного поля. Сквозь плотно зажмуренные веки она просто не могла разглядеть Рэма. Тот застыл напротив, укрывшись за гладким боком колонны. Спрятав плотно сжатые кулаки в карманы, он закусил губу и не моргая следил за Улей, неподвижно стоявшей у перехода на соседнюю станцию. То, как тяжело вздымалась ее грудь под курткой, как напрягались вены на тонкой шее, так нелепо торчавшей из шарфа, даже чуть подрагивавшая ладонь, которой Ульяна вцепилась в перила балкончика, – все это Рэм ловил с болезненной жадностью.

Он знал: Ульяна подошла к самому краю, за которым не будет обратной дороги. Он знал, что она и сама ощущает это, но разобраться в смутных предчувствиях вряд ли успеет. Он знал, что все идет как должно, как было уже много раз с бессчетным количеством меченых. Но в тот момент, когда Уля, задержавшая было дыхание, со всхлипом втянула воздух – горький, нездешний, – Рэму невыносимо захотелось броситься к ней, сбить с ног, утащить прочь, купить билет на самый далекий рейс и заставить сесть в самолет, убраться к чертовой матери, навсегда, на веки вечные, чтобы хотя бы одна из них спаслась.

Но Рэм остался стоять, напряженно наблюдая, как покрываются румянцем Улины щеки, как она делает еще один вдох, такой же горький, такой же упоительный, и наконец открывает глаза, чтобы сразу найти в толпе его, Рэма, вросшего в безразличный мрамор колонны.

Секунду они смотрели друг на друга. А потом Уля улыбнулась – последним неизжитым в ней признаком прошлой жизни. И Рэм заставил себя улыбнуться в ответ, потому что так было нужно. Иных причин делать что-либо у него давно уже не было.

Смотри во тьму

Если бы Улю попросили описать словами тьму, что поджидала ее за сомкнутыми веками, она бы не смогла отыскать слова. Стояла бы истуканом и только рот разевала. К счастью, интересующихся здесь было не найти.

Мир обернулся своей изнанкой. Тьма дышала – эти слова пришли Уле в голову, словно кто-то неслышно их шепнул. Только шептать было некому, звуков стало не различить. Ульяна точно знала, что стоит посреди самой шумной и суетной станции столичной подземки, а рядом с ней проходит сотня тысяч будущих мертвецов, но гвалт истончился, чтобы вовсе исчезнуть за мгновение тьмы под веками.

Сбитая с толку внезапной тишиной, Уля не сразу разглядела, что темнота перед ней похожа на ночной океан. Она волновалась, то накатывая, то отбегая, гонимая неведомой силой. По ее глади пробегали судорожные волны, тьма опадала и вновь натягивалась. И чем дольше Уля смотрела в нее, как смотрят в тяжелую, неспокойную воду, тем отчетливее ей казалось, что в темной толще идет жизнь, непознанная, но от этого не менее реальная.

Смутная тень выбралась вперед, принимая очертания человеческой фигуры. За ней последовала еще одна, и еще, и еще. Чуть заметные, но вполне осязаемые, скроенные из больших кусков светящейся ткани, они скользили мимо. В одних можно было разглядеть человеческие черты, другие оставались похожими на клубящийся дым.

Уля ощутила, как мерзкий холодок поднимается по позвоночнику, но голос Рэма, обосновавшийся на подкорке, требовал от нее бесстрашия, предвкушения всей этой жути, потому Уля заставила себя принять происходящее как данность. И дышащую, живую тьму перед глазами, и тишину, воцарившуюся в час пик, и эти фигуры, что проходили мимо нее, слабо мерцая в темноте.

В груди назойливо ныло, но страх отступил. Уля постояла так еще немного, собираясь с мыслями, и поняла, как сильно ей хочется вдохнуть. Двадцать с лишком лет она дышала, не отдавая себе отчета. Уля никогда не тонула, у нее не было астмы. Тело само знало, как и когда ему делать вдох. Но здесь, в мире за плотно сжатыми веками, были иные законы. Воздух не желал проникать в Улю, как нечисть, которую следует самой пригласить внутрь.

– Вдыхай, – шепнул знакомый, чуть хрипловатый от табачного дыма голос Рэма, и она послушалась.

Полынь хлынула во тьму широким потоком. В мире живой темноты Улиных век горький травяной запах стал основным. Он пронизывал фигуры, и тьма дышала им, волнуясь, переливаясь оттенками черного, обступая Улю со всех сторон.

Она было рванулась в сторону, прочь от живой глубины, чтобы открыть глаза и выплюнуть горькую слюну, но в ушах звучал и звучал голос Рэма.

«Не бойся, – повторял он. – Не беги. Ты уже проиграла. Сдайся полыни. Вдыхай».

Уля знала, он где-то поблизости, чувствовала на себе его тяжелый взгляд. Она представила, как разочарованно скривятся тонкие губы – нижняя чуть сильнее, как он прищурит глаза, карие радужки темнеют к зрачку, как между его бровей проляжет глубокая морщинка.

Он не верил в Улин успех. Он не сам решил помогать ей. Но он оставался рядом, был здесь, хотя с Улей совсем никого не осталось. И это придало ей сил. Она наполнила грудь горьким воздухом, позволила проникнуть в самое нутро и пропитать ее, так долго бегущую прочь от неизбежного.

Полынь откликнулась в то же мгновение. Живая трепещущая мгла рассеялась перед плотно сомкнутыми веками, словно где-то вдали зажегся свет прожектора. Но так далеко, что его лучи стали лишь слабым отблеском, превращающим тьму в серый морок.

И в этом сумраке скользящие фигуры стали еще зримее. Теперь они брели в полумраке, как трогательный ежик, заблудившийся в густом тумане, больше похожем на разлитое молоко. Только в фигурах, скользящих мимо, не было ничего трогательного. Прорезающие собой рассеянные лучи далекого прожектора, они то становились резче, то вовсе пропадали. А вместе с ними волнами накатывала и отбегала полынь.

Не в силах больше задерживать дыхание, Уля попыталась вдохнуть еще немного мутного тумана, что плотной взвесью окружал ее. Но воздух не поддался. Он стал слишком вязким.

«Потому-то они еле бредут», – рассеянно поняла Уля, провожая взглядом еще одну фигуру.

Ей показалось, что это был мужчина в длинном плаще с высоко поднятым воротом. Он подошел совсем близко, когда Ульяна наконец открыла глаза и вдохнула густой воздух станции. Сбоку от нее мелькнула мужская спина в плаще цвета хаки. Теперь Уля могла разглядеть седой затылок и воротник, чуть лоснящийся от долгой носки.

– Выходит, фигуры там – это люди здесь? – спросила она Рэма, когда они направились к выходу наружу.

– Пройдемся, тут недалеко, – вместо ответа бросил он.

Они пробежали по зебре – единственному белому пятну среди общей слякотной серости – и нырнули под мост, нависший над оживленным шоссе.

– Так я права? – Уля с трудом подстроилась под дерганый шаг Рэма и теперь шла чуть позади, стараясь не попадать в облака дыма, которые тот оставлял за собой. – Живые люди на станции… Я видела их через закрытые глаза. Хотя это странно звучит, да.

Рэм бросил насмешливый взгляд через плечо.

– Тебя еще что-то удивляет?

– Слегка, но все меньше и меньше. – Уля обошла лужу и догнала его, чуть задев плечом. – А что ты чувствуешь, когда видишь… такое?

– Я уже давно не смотрел во тьму, если ты об этом.

Теперь они шли по узкому тротуару мимо сквера с фонтаном. Пассажиры трех вокзалов тащили по аллейкам тяжелые чемоданы, мимо проносились велосипедисты, спешили курьеры, а вдоль проспекта, к которому вела дорожка, с оглушительным шумом тек нескончаемый поток машин.

– Смотреть во тьму, – протянула Уля, пробуя слова на вкус – они определенно горчили. – Так вот как это называется.

– Ты слишком привязываешься к словам. – Рэм затушил недокуренную сигарету об урну. – Не важно название, важна суть. Ты видела ее? Темноту?

Теперь он стоял напротив Ули, обхватив ладонью ее предплечье чуть выше подживающей татуировки. Уля почувствовала, как мелко дрожит от напряжения правое веко, но отвести взгляд не сумела. Рэм гипнотизировал ее, приковывал к себе неведомой силой, которая, подобно полыни во тьме, окутывала с ног до головы. Сил хватило на один судорожный кивок.

– И какой она тебе показалась?

– Живой, – не думая выпалила Уля, – она показалась мне живой. Понимаешь? Дышащей, подчиняющейся своим законам. И она… Она знала, что я смотрю на нее… В нее.

Рэм ослабил хватку, но с места не сдвинулся. Так и стоял – слишком близко.

– Ерунда, правда? – почти жалобно спросила Уля.

– Нет, это хорошо, что ты ее почувствовала. А полынь? Что было с ней… там?

За спиной Ули раздался вой сирены, мимо пронесся полицейский кортеж, за ним, сигналя и рыча, – что-то большое и быстрое, наверное джип. Хотелось обернуться и посмотреть. Название улицы крутилось на языке, но память никак не выдавала его. И это начинало раздражать, как и Рэм, требовательно дернувший ее за руку.

– Я не могла вдохнуть, пока не разрешила себе этого сделать, – нехотя проговорила Уля, бросая взгляд за спину, где стремительный кортеж уже разобрался с пробкой. – А потом… Все изменилось.

– Ты различила в темноте людей, да?

– Да. Не увидела, но поняла, что это они. Только мне пришлось открыть глаза… Воздух стал слишком вязким, и я запаниковала.

– Ничего, ты и так молодец. – Теперь ладони Рэма упирались в Улины плечи. – Я вот и не узнал, что там дальше… Поняла, где мы?

– Не могу вспомнить название улицы, но да.

– Рязанский проезд.

– Точно. – Она сразу же вспомнила, как этим маршрутом ездила с мамой на дребезжащем автобусе навещать дальнюю родственницу, оставшуюся к старости никому не нужной, пока та не умерла, так и не завещав им квартиру. – И зачем мы здесь?

– Чтобы учиться. Расскажи, как ты раньше встреча– ла их?

– Кого?

– Тех, кто должен умереть.

– Случайно. – Уля замешкалась. Вспоминать об этом не хотелось. – Чаще всего в толпе. Но и наедине тоже бывало.

Рэм задумался, глядя на то, как равнодушно летят машины за Улиной спиной.

– А когда это происходило вот так. Лично. Ты была испугана?

– А сам как думаешь? – Уля раздраженно дернула плечами, и ладони Рэма сжали их чуть сильнее. – В любой момент я могла увидеть, как умирает близкий мне человек. Видеть это… Но не знать – когда. И не уметь предотвратить… Я паниковала каждый раз, встречаясь с кем-то глазами.

– Теперь ты знаешь ответ на свой первый вопрос – когда, – Рэм сказал это равнодушно, почти нехотя, но Уля жадно к нему потянулась.

– Что ты имеешь в виду?

– Люди в темноте. Тот, кто почти не виден, – счастливчик, еще поживет. А если можешь разглядеть лицо, одежду, глаза… Особенно глаза. То и гадать нечего. Он – труп.

Озноб пронесся по телу Ули так же стремительно, как машины за спиной.

– Мужчина в плаще, – чуть слышно проговорила она. – Я запомнила поднятый воротник, а когда открыла глаза, он шел мимо меня…

– А, точно. Седой такой. Ничего интересного. Метастазы в горле. Максимум два месяца, но рак – не наш случай.

– Зачем ты так…

Во рту пересохло, а кривая ухмылка Рэма вызывала тошноту. Уле больше не хотелось стоять тут с ним и вообще его видеть. Она вспомнила поседевшие до времени волосы, сгорбленную спину, этот воротник, натянутый до ушей, чтобы укрыть, защитить шею. Ульяне стало совсем уж паршиво, но Рэм крепко держал ее.

– Нужно привыкать, – проговорил он. – Я же объяснял тебе: они все – мертвецы. Все мы – мертвецы. Сопереживать каждому… Это как давать имена рыбкам – не успеваешь привязаться, а их уже сливают в раковину.

– Тогда зачем это все вообще? – Уля зло дернулась. – Зачем жить, если все равно умрешь? Зачем эта игра дурацкая…

– У каждого свои причины. – Рэм чуть наклонил голову, провожая взглядом огненно-красную машину. – О твоих я не спрашиваю. Должно же оставаться что-то личное, правда? – сказал он и глупо подмигнул Уле, став на мгновение неотличимым от Гуса.

– Выходит, чужая смерть не нарушает твой кодекс личного пространства, а причины жить для тебя слишком сокровенны?

– Поверь, в смерти того человека нет ничего интимного. Он будет блевать от боли, а потом врач вколет ему наркоту. И все закончится. – Рэм улыбался, но глаза оставались ледяными. – А вот почему ты, сочувствующая всем живым, приняла условия Гуса и собираешься играть на чужой смерти? – Уля было открыла рот, чтобы возмутиться, но Рэм лишь поморщился. – Без обид, но мне плевать.

Все, чего хотелось Ульяне – вырваться из цепких пальцев и убраться прочь от узкого тротуара, несущихся по дороге машин. Рэм, как всегда, оказался прав: причина, по которой она согласилась на жуткую игру старика, стоила неприятных решений, которые она уже приняла, и всех поступков, которые еще предстояли. Освободиться от метки полыни, стать нормальной и забыть эту серую Москву, коммуналки, одиночество, страх и некрасивого парня, который стоял напротив и не ждал ее ответа.

– Ты хотел чему-то меня научить? Так учи, – сказала она, не заботясь, насколько враждебно прозвучит голос.

Рэм довольно кивнул.

– Мне нравится, когда ты злишься. Злость всегда лучше страха. Там, где страх заставляет забиться в угол и скулить, злоба подстегивает идти вперед. Ты злишься на меня? Значит, сейчас у тебя больше шансов справиться и научиться.

– Если так, то ты неплохой учитель, поводов тебя ненавидеть все больше, – едко процедила Уля.

Рэм не ответил. Одним движением он развернул Улю лицом к дороге. Движение автомобилей – постоянное, громкое, пахнущее выхлопным газом – странно успокаивало. Спиной Уля прижималась к груди Рэма, чувствуя, как та поднимается и опадает в такт дыханию. Не отдавая себе отчета, Уля подстроилась под чужой ритм, начав вдыхать воздух так же глубоко, чуть задерживать его в себе и выдыхать медленно и плавно.

– Молодец, – шепнул Рэм. – Дыши. Чувствуешь, что полынь всегда рядом?

Горечь, почти неощутимая до, словно поджидала. Теперь к привычным запахам города, дороги, прогорклого масла из ближайшего ларька с шаурмой и теплого, живого тела Рэма примешивался едва уловимый, но знакомый запах полыни. Уля шумно вдохнула, задержала в себе эту терпкую травяную горечь, неспешно выдохнула.

– Хорошо. Этот урок усвоен. Остался еще один. Ты знаешь, как отыскать тех, кто умрет совсем скоро. Ты знаешь, что полынь всегда рядом. Нужно разобраться, как увидеть именно ту смерть, которая тебе нужна.

– И это возможно? Управлять видениями?

– Да, вполне. Конечно, ты продолжишь видеть и то, чего тебе не хочется. Но вызвать образ в нужных тебе глазах станет возможным. Немало, правда?

Ульяна кивнула, чувствуя, как макушкой упирается Рэму в висок, а тот крутит головой в поисках чего-то.

– И я так думаю, – задумчиво протянул он. – Но полынь приходит к тебе, только когда ты испугана, это мы уже выяснили. Значит, чтобы понять, тебе нужно испугаться.

– Я и так постоянно боюсь, – хмыкнула Уля, но отстраненный голос Рэма ее насторожил.

– Это-то понятно. Но нам нужен другой страх. Как закрыть глаза на станции, понимаешь? Такой, чтобы стал еще одной тьмой, – сказал Рэм и сделал пару шагов в сторону, уводя за собой Улю – та послушно перебирала ногами.

– И что? Выпрыгнешь из-за угла? Костюм клоуна натянешь? – Голос дрожал, но Уля продолжала делать вид, что это все простая болтовня.

– С клоуном вариант неплохой, но у меня другая идейка. – Рэм сжал Улины плечи и принялся чуть раскачивать ее из стороны в сторону. – Сейчас ты закроешь глаза, это уже не так страшно, правда? Мимо будут пролетать тени, фигуры, люди. Среди них обязательно найдется тот, кто скоро погибнет. Смертей много, но гибель всегда берет верх числом. Люди любят убивать друг друга. И себя самих. И вот когда ты увидишь того самого – четкого, зримого мертвеца… Только тогда, слышишь? Только тогда ты откроешь глаза и посмотришь на него. Ты, меченая, сама отметишь его выбором. И полынь придет. Должна прийти.

– А если нет?

– Не будет никаких «если»: мы тебя как следует напугаем, и все получится. – Рэм деловито огляделся.

– Что значит «напугаем»?

– Закрывай глаза и доверься мне, – прошептал он. – Но ты должна пообещать, что сделаешь так, как я скажу. Без слов, без споров. Иначе ничего не выйдет, и я уйду. Будешь разбираться сама. И не разберешься. Поняла?