Текст книги "Контракт его души"

Он остановил свой взгляд на серой неприметной картине. Серой она была от пыли и дыма на поле сражения. Война. Это была его война, судя потому, как у него сильно забилось сердце. Сердце. Как странно это звучит в этом мире. Картина медленно, но уверенно вползала в душу, будила чувства, ощущения и память. В воздухе запахло гарью. Память быстренько подсуетилась и добавила звук: «клац».

– Черт, опять сорвалась гусеница!

Танки шли медленно и зловеще.

Картина вбирала Гену в себя, погружала в войну, в его войну. Где-то на краю цепляющегося за действительность сознания Гену промелькнула мысль:

– «Как я расскажу о картине? Как критик, типа „хорошая техника исполнения, яркие краски, удачный ракурс, мастерство цветопередачи“…или что там еще говорят о живописи? „картина написана неизвестным художником (ну не мастером же) в неизвестно каком году. Холст. Масло“. Бред. А вот то, что происходит сейчас не бред. Да, а расскажу ли?»

На этой картине нет места словам. Или в этой картине? Они звучат самим фоном и выглядят неотъемлемой частью самой картины. Вот грубый мазок отрывистой команды наступать, гортанный окрик офицера.

– Ты еще скажи «нежная акварель стонов умирающих» – сказал кто-то.

Голос мгновенно развеял дым сражения и напомнил, что это картина на стене. Просто картина.

– Нет, не просто. У тебя теперь есть «ключи» от этой комнаты. Изучай, – сказал Хранитель Свитков.

На другой картине было что-то похожее на Рим. Жаль, что внизу нет таблички с названием и годом «выпуска». Да и экскурсовод куда-то пропал, если вообще появлялся. Может только голос и был. Гена все же осмотрелся, ища того, кто объяснит суть происходящего здесь. Вернее объяснит, почему он видит это картинами, а не как еще. И услышал:

– Картина – это концентрированная многослойность мира. Картина – это срез кармического рисунка.

Когда смотришь на работу истинного художника, то глубина познания мира зависит только от глубины души зрителя. Собрание картин – это оркестр. Картина – это концентрат эмоций. Именно эмоции «включают» звук и ищут своего зрителя.

– Что такое абстракция, импрессионизм?

– Какофония или Дверь в безумие.

На другой картине он внимательно оглядывал местность. Все было так, как докладывали разведчики. План наступления танковой бригады он разрабатывал сам. Впереди находился город, который нужно взять…

А вот он объясняет, что колбу нужно держать под наклоном, когда осторожно добавляешь другой реагент…

Здесь он чувствует себя маленьким мальчиком, он видит печь и немцев возле нее. Они работают, закатав рукава немецкой формы. Ужасно костлявые трупы перегружают из газовой камеры. За поясом у немцев болтались противогазы старого образца, с двумя лямками-застежками. На дверце печи отчетливо было видно цифру 1837 г. и надпись «Baden Tirtgohfen».

А вот его и Юлькин дом.

Еще много, много картин его жизни. Эти картины, как маяки зажглись для него в сознании, остались в памяти. Он будет вглядываться в них еще не раз. Он мог заново пережить все, что видел.

Он увидел не просто эту его жизнь: некоторые аспекты его жизни были тесно связаны с его прошлыми рождениями на земле. События одной жизни перетекают в события другой, а характерные черты поведения соединяют то тонкими ниточками, то мощными канатами его судьбы на земле. Наконец-то он может увидеть причину и следствие своих ошибок и заблуждений. Этот «фильм» имел продолжение, Гена видел, куда его может привести цепь событий. Он рассматривал картины жизней, как одно непрерывное действие. Сменялись эпохи, одежда, окружение, а цепь событий и простого быта вела его по намеченному пути, допуская отклонения. «Шаг вправо, шаг влево – расстрел» – не всегда, но бывало и так. И все начиналось снова, снова рождение, испытания, уроки жизни.

Гена вглядывался в эти сюжеты и как лицо заинтересованное и отстраненно, как ученый. Ведь зачем-то он попал сейчас сюда? За ответами, из-за какой-то ошибки в собственной жизни? Или это своеобразная шпаргалка, в которую можно подсмотреть и вернуться с правильным решением. Но уж очень мучительный путь сюда ему пришлось проделать. Все говорило, что с оставленным телом его уже ничего не связывает. Не было и необходимости смотреть, что с ним будет. Да и кому интересно читать детектив, когда все уже известно. Получается, что жизнь – это детектив? Похоже на то. Детектив начинается, если есть смерть человека. Каждая жизнь заканчивается смертью. В каждой жизни есть маленькие и большие нарушения закона. Каждая жизнь полна загадок. А следствие проводится ЗДЕСЬ. Стратегию жизни тоже разрабатывают здесь, а тактикой занимается каждый в отдельности уже на земле. Он понял, что проявление его необычных способностей – не цель в жизни.

Это был мир Любви. Здесь была Любовь, ради которой можно на все пойти. И вот он здесь, с Ней, в Ней, во имя Нее. Он вновь ощутил себя частью этого мира.

Он не заметил, когда рядом кто-то появился. Это были великие люди и они были ему знакомы, но их величие не давило, не пугало. Хотелось задать столько вопросов! Но так сколько же? Часть сознания Гены была закрыта и все же ответы на невысказанные вопросы были кратки и в то же время исчерпывающие. То, что он мог вместить в этом мире духа, ему сейчас казалось огромным, безбрежным океаном знаний. И это было лишь крупицей.

Он ждал решения этого величественного собрания. Он ждал определения его места для дальнейшего существования в этом духовном мире. Приговор он уже вынес себе сам, как это делает каждый пришедший сюда. Он смотрел на эти светлые одухотворенные лица и понял, что очень скоро придется вернуться в тот мир, что оставил. Но кем он вернется, куда?

– прозвучал ответ. Он решил, что теперь на земле он должен пройти новое испытание – попасть в тюрьму. Гена готов был на все, даже на это, не раздумывая ни мгновения за что его могут посадить. Если нужно заплатить долги, искупить древнюю вину, то и карцер подойдет. Говорят: «я для тебя готов на все, даже на смерть». А Гена был готов на все, даже на жизнь. Он не сразу понял, что тюрьмой было его тело, он опять возвращался в свою собственную тюрьму. Состояние его «автомобиля» прошло здесь оценку, и было признано пригодным к дальнейшему использованию.

Мир вокруг наполнялся истинной Реальностью. Таяли тени человеческих суеверий и предрассудков. Исчезали нагромождения условностей общества, как рябь на воде. Пусть он был только маленькой лужицей по сравнению с океаном человечества, но в ней отражалось теперь все небо, озаренное светом. Отражалось ночное небо и звезды. Он был частью этого неба теперь.

Он знал теперь, он абсолютно точно знал, что оттуда, из этой невообразимой глубины к нему тянется рука друга. И еще сотни и сотни дружеских рук ждут момента, когда и он протянет свою руку. Он теперь знал их в лицо, ждал встречи, понимал свое значение на земле. Потому, что стал той ниточкой, что свяжет земную жизнь с лучезарной октавой Света, куда ушли жить и трудится Великие Души великих людей.

– «Дура, какая же я дура! Сколько прошло времени! Решила, если уже живому дыхание не могу вернуть, то мертвому тем более? Мертвые все одинаковые. Ведь пробовала не раз возвращать повешенных, утопленников».

Эгоизм, оказывается, может быть мощным двигателем, и он вывел ее из ступора. Она разозлилась и начала бить его по щекам. Стоп. Этим чувствам здесь не место. Она огляделась. Собаки просунули свои мордочки поближе, и, казалось, ждали чего-то от Юльки. Нужно сделать искусственное дыхание. Она взгромоздилась на Гену и вложила все свои силы, чтобы расшевелить легкие. Четыре толчка в грудь двумя кулаками, изо рта в рот, опять грудь. Ладони болели, да и кулаками получалось лучше. Пробовала даже коленями. «Какой же он холодный!» – нет, руками все же удобнее. Вошла в ритм и перестала замечать боль разбитых коленей, измученных рук, потеряв ощущение времени. Если бы Гена не шевельнулся, она делала бы это как машина до утра или дольше. Или пока не упала бы без сил. Она забыла про «скорую», про людей, про холод и нелогичность ее действий. Говорят, что открытия часто делают дилетанты потому, что не знают, возможно ли это, согласно общепризнанной науке. Но мысли в страхе от такого напора тогда куда-то попрятались и не мешали. Когда она наклонилась к губам в очередной раз, что-то внутри мужа булькнуло. Она быстро повытаскивала у него изо рта щепки от деревяшки, когда просовывала ее, чтобы разжать зубы и отодвинуть распухший язык. Силы прибавилось, и она с азартом продолжила начатое искусственное дыхание. В это время донесся сигнал машины. Ах да, это же «скорая». Юлька повернула подававшего признаки жизни Гену набок, подложила под голову рубашку и побежала встречать машину.

Сторож помог встретить «скорую», и Юлька повела врачей к дому. Их молча встретили собаки.

– Уберите собак, – раздраженно сказал врач, – не хватало еще, чтобы нас покусали.

Собаки задом, задом, не поворачиваясь спиной к незнакомцам, отошли, слегка порыкивая, подальше.

– «Странно собаки себя ведут» – подумала Юлька.

Для людей в белых халатах все было понятно в этой жизни. Вскоре выяснилось, что носилки не пригодятся. Пустые можно пронести, а вот с больным – уже точно нет. Но ребятки в бригаде «скорой» были крепкие. Врач, водитель и медсестра. Сюрпризы в отработанную схему не входили. Для них это была первая неожиданность. И это раздражало.

– Ну, вот и клиент. Лежит на холодной земле. Он что пьяный?

Да нет же, бронхиальная астма, я ведь сообщала, – начала было объяснять Юлька. Но никто ее слушать не собирался.

– Почему здесь нет света? – спросил врач.

– А у нас накануне 8 Марта наступил конец света, – ответила Юля грустно.

– Как же вас находят в этой темноте? – удивился медсестра участливо.

– Ну, вы же нашли. А вообще – на ощупь, – пошутила Юля.

Человеческие чувства еще не вернулись к ней. Она находилась во взвешенном состоянии и пыталась помочь, как могла.

– Как же вы живете? – опять спросил врач.

– «Значит, жив все-таки» – промелькнуло в голове Юли. Вслух она ничего не сказала. Вопрос скорее риторический. Сам ведь видит – как.

На обратном пути «в себя», монстров уже не было видно. Эти монстры ждали его прямо у его тела. Они были в белых халатах, лохматые, злые и темные. Медуза Горгона по сравнению с ними, была просто Алёнушкой. Он слился со своим мокрым и холодным телом, как будто нырнул в болото.

– « Ну, и ощущения! Что называется «с небес на землю». Любая тюрьма раем покажется по сравнению с этим возвращением. Хорошо бы потерять сознание, все еще наполненное яркими картинами визита в янтарную комнату. Боль, теснота, холод, мрак! И это все шквалом навалилось. А ведь кто-то после клинической смерти и в покалеченное тело возвращается. Скорее всего таким несчастным «возвращенцам» милосердно стирают воспоминания».

Но Гена сам захотел запомнить все. Мало того, что он снова в своей собственной темнице, в тюрьме этого измученного тела, так еще какие-то монстры хватали его за руки и за ноги. Двигаться он еще не мог. Но защищаться как-то надо! Сила внутри него будто взорвалась и расшвыряла всех. Но настолько точно, что не навредила ни одному из них. Каждый был отброшен, но не ушибся и ничего не сломал. Вторая попытка медиков была такой же безуспешной.

Гена не мог видеть их лиц, не знал, кто это. Зрение он еще не освоил. Он не мог сфокусировать его после той возможности видеть все вокруг одновременно. Теперь смотреть нужно, как через щель амбразуры. Но он увидел внутренним зрением, как кто-то с них осыпался и, визжа, уползал в щели между камнями. Успокоился он, когда узнал голос любимой Юльки. Раз она здесь, то никому не даст его обидеть, даже ценой жизни. Он видел свет в ее душе, в ее сердце. Теперь его дом был там, где она. А его тело было тюрьмой духа. И теперь оно было непослушным и незнакомым. Его слишком долгое отсутствие в нем, в теле, предвещало много проблем.

Чтобы разобраться, что с больным, его нужно внести в дом. Свет от аккумулятора только там, в кухне, она же пока спальня и гостиная. – Легко сказать. Водитель и врач, загородив собой Гену, попытались поднять больного. Неожиданно один из них отлетел к забору и сполз по нему, а другой с грохотом застрял между «буржуйкой» и рулоном оцинковки. Их оглушил неожиданный грохот, и они не успели ничего понять. Гена лежал неподвижно, но уже на спине. Ноги его были под ножками «буржуйки» и произвести какие-либо действия не могли. Да и какая для этого нужна силища! Юлька тоже ничего не поняла и закричала: – «Что вы с ним делаете?» Пришедшие в себя мужчины грубо ее оттолкнул со словами, что это он с ними что-то делает.

Решив, что просто плохо взялись и не рассчитали усилия, врачи попробовали еще раз. Следующая попытка была не лучше, хоть и помогала медсестра. Юлька выглядывала из-за плеча, подпрыгивая, чтобы увидеть, в чем дело. К ногам в целях безопасности, не наклонялась. Мужчины разозлились. Собаки зарычали. Юлька, перекрикивая всех начала уговаривать Гену поверить, что ему хотят помочь эти дяденьки.

– Наверное, допился до чертиков, раз до кровати дойти не смог. А еще «скорую» вызывают, – ворчали спасители, выбираясь из завалов стройматериалов.

И не важно, что запаха спиртного нет. Раз происходящее необъяснимо, то и объяснять нечего. Такая уж тут логика!

В этом Юля убедилась, когда помогла все же прислонить к забору статую своего мужа.

Ноги у него не гнулись и почти не держали. Руки тоже. Врач посветил фонариком в глаза больному. Зрачки были на весь глаз.

– Ого, какие зрачки большие! – удивилась Юля.

– Вам бы посветить в глаза, тоже были бы не меньше, ответил раздраженно врач. – Умничают всякие.

Гену в дом пришлось затаскивать. Сам он идти не мог. А, просто прислонив к забору, проблему не решить. Юлька плелась следом, объясняя дорогу, и ломала голову над ответом профессионала. Ее опыт говорил, что от яркого света зрачок должен сужаться, а не наоборот. Может, в медицине все изменилось, пока они здесь на отшибе живут.

Освещение в доме не улучшило состояние больного. Сделав необходимые процедуры, решили везти в больницу. Что делала медсестра, Юля не видела. Она радостно собирала чистые вещи для мужа, тапочки для него, уже не белые.

В приемном отделении больного принимали в рабочем порядке. Пока заполняли историю болезни со слов жены больного, Гену начало трясти. Коляска, в которую его посадили, (астматиков нельзя укладывать горизонтально) звенела и тарахтела от дрожи. Это мешало врачу. Юлька отрывалась от долгой процедуры заполнения документов, бежала в другой конец большого, холодного кабинета приемника и пыталась помочь Гене: что-то на него накинуть, вытереть, успокоить. Это тоже раздражало врача. Вдобавок выяснилось, что нет страхового полиса, вернее он просрочен, и больного не могут принять. Юлька извинялась, обещала срочно восстановить и принести в отделение. Это тоже раздражало врача. Но, видимо, не очень – тормозило сонное состояние и извинения Юли.

Померили температуру. Врач записала. Правда записала что-то раньше, чем медсестра дала больному термометр. Эта несогласованность Юльку уже не удивляла. Это пустяк по сравнению с тем, что сделали с ее первым сыном в далеком украинском городке.

Послушали дыхание, решили сделать кардиограмму. Результат разбудил врача окончательно. Врач удалилась очень быстро. И очень быстро пришел врач – реаниматолог. Врач приемника подбежала, запыхавшись, уже, когда Гену везли в реанимацию. Юлька привычно «рулила» коляской вместе с медсестрой. Этим ребятам из отделения реанимации она верила и могла спокойно идти домой спать. К неожиданностям там готовы и этого больного хорошо знают. А может, удивила кардиограмма? Но люди-то все же пришли ей на помощь! Разные люди: сонные и ворчливые, грубые, энергичные, но настоящие. Обычные. И они оставили ее и Гену не по своей прихоти одних там, дома, так надолго. Зачем-то это было нужно. Сущему виднее. И уже тогда Юля понимала, что произошло чудо. Но говорить об этом она не решилась бы тогда никому. Это все равно, что обращаться по имени к маленькому ручейку или признаваться в любви звездам. Об этом знало ее сердце и те, кто читает в наших сердцах. Начинался новый день и новая жизнь ее мужа.

Поспать у Юли не получилось. События прошедшей ночи изменили ее, их дом и все пространство вокруг. Может это бессонная ночь виной? Но она же не первая. Правда таких событий не вмещает даже неделя, а у многих и годы жизни. Потеряли остроту переживания об урожае. Костры сожгли связь с юностью, романтикой. Сделав свое дело, они потухли. Дети гостили у бабушки, и их это не касалось. Теперь вся жизнь Юли сконцентрировалась вокруг мужа, его жизни.

В палате реанимации она увидела розовощекого, улыбающегося юношу. «И это мой муж? – удивилась Юля. – Прошло всего несколько часов, а он так изменился».

Она каждый раз удивлялась, как эти ребята в реанимации «прихорашивали» ее мужа. Во время приступов Гена становился серовато-зеленым, раздражительным. Согнувшись пополам, что-то коротко командовал хриплым звуком. Не голосом, а именно звуком. Юлька всегда боялась: довезет или не успеет. Откачают или не смогут. Но каждый раз наутро ее встречал румяный балагур. Весело кокетничая, шутил с медсестрами. И уже к концу дня бодро шагал в терапевтическое отделение с забавной трубочкой-катетером возле ключицы.

Но вчера он не был раздражительным. А может этот этап приступа Юлька пропустила в суете? Он тихо и хрипло умирал. Вчера он дал ей ощутить пустоту и одиночество. Даже сказать, что был страх – нельзя. А если это был страх, то концентрация его была предельная. Но длилась недолго. А потом безысходность родила покой. И страх смерти родного человека перестал пугать. Как давно не пугал ее страх собственной смерти, которую она не раз впускала в свою жизнь. Юлю спасали, но отголоски этого и последствия жили в ней всегда. А теперь на нее смотрел и улыбался любимый человек в новом исполнении.

Медсестра очень трогательно и многозначительно отдала вещи Генки, завернутые в стерильную салфетку. «Наверно где-то постирали его трусишки. Так они замечательно пахнут кондиционером для белья, – подумала Юля. Интересно, что было в этот раз, если медсестра обращается с ним, как с любимым сыном? Сама ведь совсем девочка». Юльке давно были незнакомы чувства ревности, зависти.

Врачи в коридоре удивленно на нее посматривали, но ничего не говорили. А она ничего и не спрашивала. Главное – он жив. И к нему пускают.

Знакомый врач подрывать авторитет медицины не захотел, так что совсем немного рассказал Юле о состоянии Гены. Он сказал, что сердце у него работало с большими остановками, потому и приняли сразу в реанимцию. Врач приемника решила проконсультироваться у них и назвала фамилию. Частый гость реанимации, Гена, никогда не давал раньше таких показателей, и за ним просто прибежали.

Главврач терапии пришла на следующий день в отделение реанимации посмотреть на этого больного. Анализ крови в приемном отделении брали несколько раз. Неважно насколько трудно было взять кровь, важно, что кровь по составу была как у трупа. Кардиограмма и все остальные исследования показали, что сердце не работало больше допустимого предела. Врачи здесь привыкли к странностям. Заведующий отделением реанимации говорил:

– «Если для спасения жизни больного нужна бабка-лекарка или священник – зовите».

Сейчас объяснений тоже не находилось. Когда Юля беседовала с врачом, анализы были как у полугодовалого ребенка. Все органы стремительно восстанавливались. Он уже мог разговаривать. Но каждый факт шел вразрез с общепринятыми нормами, и врач старался сгладить его, умолчать. Пытался спрятать удивление под маской обыденности. Да и анализировать – не его работа. Пациент жив и это главное. А завтра его можно перевести в отделение.

Юлька радостно побежала к пациенту.

Гена тщательно, с видимым усилием, подбирал слова. Первое, что он попросил – пореже привозить к нему Марусю. Юльке трудно было поверить, что эта женщина, правильно воспитывающая детей и мужа, добившаяся в жизни того, что хотела, могла помешать. Она так старалась помочь, старалась быть полезной! Ее раздражение всегда были глубоко и тщательно спрятано, как положено в порядочном обществе, но сейчас Гена видел это, и оно, это качество душило его как тяжелой, грязной подушкой. У этого чувства превосходства, гордыни был ужасный запах. И ей знать это совсем ни к чему. Генке еще нужно время, чтобы привыкнуть, чтобы научиться снова жить. Нужно восстановить поврежденные органы, если это возможно. Во всяком случае, в сердце пучок Гиса восстановить вряд ли получится. А ноги… научиться ходить – не такая большая проблема, только мерзнуть будут сильно из-за того, что сосуды кровью долго не снабжались.

Пучок Гиса действительно не восстановился. Может быть поэтому последняя смерть Гены была такой внезапной и окончательной. И даже если бы я была рядом вряд ли смогла бы изменить что-то. Он итак прожил после этого 12 лет. Хуже всего – это винить себя. За напрасно сказанные обидные слова винят себя многие, но не я. Я все время жила рядом со смертью и знала, что любое слово может стать последним. И если нужно сказать горькую правду, то это взвешено десятки раз.

Не хочется почему-то сейчас писать о восстановительном периоде. Странным он был, этот период. Врачи установили по своим методам исследования, что сердце не работало около 22 минут, но если учесть время, проведенное на холодной земле, раздетым по пояс, то… Я время не считала тогда, для меня его не существовало.

В общем чудесных воскресений сейчас великое множество, а объяснений так и не набралось на неоспоримую статистику таких чудес. Из того, что я узнала вернувшиеся после клинической смерти в обыденность меняют свое мировоззрение навсегда и если получают сверхспособности, то теряют их почти всегда. Гена не потерял, взгляды на жизнь не поменял, он просто стал своего рода сотрудником Небес, отправляясь на вызовы в любое время: и средь бела дня и уж тем более ночью. То, что он видел в янтарной комнате отчасти забылось, но ситуации в повседневной жизни настолько близко касались тех событий, что мы оба вспоминали свои прошлые жизни. Видимо это было нужно нам, необходимо для понимания самих себя, ситуаций в жизни. Праздное любопытство вообще наказуемо.