Текст книги "Мудрость восточной поэзии (сборник)"

Низами Гянджеви

Классик Персидской поэзии

Низами Гянджеви (ок. 1141 – ок. 1209 гг., настоящее имя Абу Мухаммед Ильяс ибн Юсуф) – классик персидской поэзии, один из крупнейших поэтов средневекового Востока.

Используя народное творчество и исторические хроники, Низами своими поэмами вдохновлял молодых поэтов, писателей и драматургов на протяжении многих последующих поколений не только в самой Персии, но и в других странах. Его пять маснави (больших поэм) («Хамсе») раскрывают разнообразные темы из различных областей знаний и получили большую славу, что доказывает большое число сохранившихся списков его произведений. Герои его поэм – Хосров и Ширин, Лейли и Меджнун, Искандер – до сих пор остаются общеизвестными во всем мире. Его творчество оказало влияние на таких великих поэтов, как Хафиз Ширази, Джалаладдин Руми и Саади.

1991 год был объявлен годом Низами в честь 850-летия поэта.

О жизни Низами известно мало, единственным источником информации являются его произведения.

Годом рождения Низами принято считать 1141 год, который официально признан ЮНЕСКО. На эту дату указывает сам Низами в поэме «Хосров и Ширин», где в главе «В оправдание сочинения этой книги» говорится:

 
«Мой знаешь гороскоп? В нем – лев,
                                                 но я сын персти,
И если я и лев, я только лев из шерсти,
И мне ли на врага, его губя, идти?
Я лев, который смог лишь на себя идти!
 

(пер. К. Липскерова)

Отсюда можно сделать вывод, что поэт родился «под знаком» Льва. Также он указывает, что в начале работы над поэмой ему было сорок лет, а начал он ее в 575 году хиджры. Получается, что Низами родился в 535 году хиджры (то есть в 1141 г.).

Большинство средневековых биографов Низами (Ауфи Садид-ад-дин в XIII в., Доулатшах Самарканди в XV в. и другие) городом рождения Низами указывают Гянджу, в которой он жил и в которой умер.

О жизни Низами сохранилось мало информации, но точно известно, что он не был придворным поэтом, так как опасался, что в такой роли он утратит честность, и хотел, прежде всего, свободы творчества. Сохранилось предание о том, что атабек тщетно приглашал Низами ко двору, но получил отказ, однако считая поэта святым человеком, подарил Низами пять тысяч динаров, а позже передал ему во владение 14 деревень.

С одинаковым мастерством Низами изображал простых людей и царственных особ.

До сегодняшних дней сохранилась только часть лирической поэзии Низами, в основном это касыды (оды) и газели (лирические стихи). Дошедший до нас лирический «Диван» Низами составляет 6 касыд, 116 газелей, 2 кит’а и 30 рубаи. Однако, по словам средневековых биографов Низами, это лишь небольшая часть его лирики. Некоторое количество его рубаи (четверостиший) сохранились в антологии персидской поэзии Нузхат ол-Маджалис, составленной персидским поэтом XIII в. Джамалом ал-Дином Халилом Ширвани, однако впервые описанной только в 1932 г. Главными произведениями Низами являются пять поэм, объединенных общим названием «Пандж Гандж», что переводится с персидского как «Пять драгоценностей», более известных как «Пятерица» (от «хамсе» – персидского произношения арабского слова «хамиса» – «пять»).

Памятники Низами были установлены в России, в городах Дербент, Чебоксары, Москва и Санкт-Петербург, в Ташкенте перед ТГПУ имени Низами и бюст в Кишиневе.

20 апреля 2012 г. в Риме в парке Вилла Боргезе прошло открытие памятника Низами, на котором первая леди Азербайджана Мехрибан Алиева и заведующая международным отделом городской мэрии Рима Серена Форни торжественно сняли белое покрывало с монумента.

В начале декабря 2012 г. по случаю 20-летия установления дипломатических отношений между Китаем и Азербайджаном памятник Низами Гянджеви был установлен в одном из центральных парков Пекина – Чаойан. Скульптор – Юань Сикунь.

Именем Низами был назван кратер на Меркурии. Его именем был назван Ташкентский педагогический институт им. Низами в Узбекистане, Институт азербайджанской культуры в Берлине, село Низами в Армении.

30 сентября 2012 г. в городе Гянджа был основан Международный центр Низами Гянджеви.

В памяти людей живут афоризмы мудреца, остающиеся актуальными и по сей день:

 
Слово, идущее от сердца, проникает в сердце.
Чтоб клады счастья обрести, прибегни ко всесилью
слов.
 
 
Влюбленный слеп. Но страсти зримый след
Ведет его, где зрячим хода нет.
 
 
Бывает, что любовь пройдет сама,
Ни сердца не затронув, ни ума.
 
 
Дни свои влачить без друга – наигоршая из бед.
Жалости душа достойна, у которой друга нет.
 
 
Потворствуй преданным друзьям, их за поступки
                                                              не гони.
Как напоит тебя сосуд, тобой разбитый в черепки?
 
 
Коль порою жало горя поражает в грудь,
В эти дни броню терпенья, сын мой, не забудь.
 
 
Какой-нибудь друг неизбежен везде.
Но лучший – когда он помощник в труде.
 
 
Мир ради радости и счастья – не ради притеснений
                                                              и нужды.
 
 
Ведь железо железным смягчают ударом.
Глупость глупостью гни, это верная хватка.
 
 
Дарование каждое тяжкие слышит укоры.
Даже в сахаре яд.
 
 
Единицу к себе тянет сотня всегда,
К одному не потянется сто никогда.
 
 
Если боль и страданья содействуют смерти,
Это воля судьбы благодетельной, верьте.
 
 
И все то, что создашь, что упрочишь с отрадой,
В долгой жизни твоей тебе станет наградой.
 
 
Лес новый не вырастет, если не срыть
Пни старые, ставшие поросль глушить.
 
 
Много книг я прочел, все я ведал науки,
Но бессильны они в час последней разлуки.
 
 
Согласуй с его мненьем дела своей славы,
Ибо мудрый советник дороже державы.
 
 
Старайся быть полезным людям.
 
 
Лучше иметь добрый нрав, как роза,
                     дабы благоухать по всему миру.
 
 
Там, где ценится знанье, – недремное счастье
Тотчас в звездах правителя примет участье.
 
 
Человек, за лепешку принявший луну,
Может рухнуть в колодец, в его глубину.
 

Любовная лирика[2]2
  Перевод: 1–10 – Ив. Бруни; 11–15 – К. Липскерова; 16–19 – М. Тарловского; четверостишия – Т. Стрешневой.


[Закрыть]

1

 
Гнет страсти мне в сердце – ведь сердце
мишень – вошел.
Мой крик в небеса, сквозь лазурную сень,
вошел.
 
 
Нет, мне не забыть ноготка на руке твоей!
Нож в сердце мое – мучить милой не лень —
вошел.
 

 
Что толку скрывать в этом мире любовь
к тебе!
В тот мир уж давно слух о ней, словно тень,
вошел.
 
 
Мой дух за тобой с караваном хотел брести.
Да снова в свой дом – за ступенью
в ступень – вошел.
 
 
Ты молвила: «Низами, я приду». Спеши!
Судьбою назначенный, в горницу день вошел.
 

2

 
Я полюбил тебя. Куда теперь шагнуть?
Путь праведный избрать или позорный путь?
 
 
Пока жива душа, живешь в моей душе.
А если мне не быть, то ты на свете будь.
 
 
Из-за любви со мной враждуют города.
Раз не прощаешь ты, простит ли кто-нибудь?
 
 
С протянутой рукой твой локон стерегу.
Забытого бежать и презирать забудь.
 
 
О, пусть никто, как я, не будет без тебя!
Не я проник к тебе: тоска проникла в грудь.
 

3

 
Спеши, о спеши, без тебя умираю!
Мне помощь подай, – без нее пропадаю!
 
 
В крови мое сердце, стенаю в разлуке:
Свиданья! Тоска! Часа встречи не знаю.
 
 
Уж раз ремесло твое – быть музыкантшей,
Я звуков высоких и низких желаю.
 
 
Ты луки бровей не натягивай грозно —
Скорее стрелу посылай! Ожидаю.
 
 
Ты знаешь, что жить без тебя я не в силах.
Ты жизнь мою хочешь, бери же – бросаю!
 
 
Я вижу: удачи я жаждал напрасно, —
Я вздохом последним тебя призываю.
 
 
Тебе Низами отдает свою душу,
Прими – как страдания я принимаю.
 

4

 
Скорбь моя благословенна, вечно по тебе
она.
Эта скорбь за все отрады мне не будет
отдана.
 
 
Скорбь моя веселья лучше. Что на это
молвишь ты?
«Лучше бьешь ты, чем ласкаешь». Эта речь
и мне странна.
 
 
Я тебе служу покорно, хоть служить и права
нет.
Ты же мне помочь не хочешь, хоть вся власть
тебе дана.
 
 
Без речей ты мне сказала: «Жди свидания
со мной».
Может быть, не в этой жизни? Здесь надежда
не видна.
 
 
Как вместить иную в сердце? Место
в сердце – для тебя.
Кто с тобою схож? Ответь мне. С кем ты
схожа? Ты – одна!
 

5

 
Я всю ночь не сплю, мечтаю: будь хоть ночь
со мною ты.
Не захочешь – снова сердце наградишь
тоскою ты.
 
 
Ты других ласкаешь нежно, и глаза твои —
нарцисс,
На мою звезду посмотришь колкою травою ты.
 
 
Дружбой хвастаешься дерзко с тысячью
врагов моих
И меня стыдишь пред ними, о созданье злое, ты.
 
 
Постучись в согласья двери, будь хоть день
в ладу со мной.
Не страшны враги мне, если ласкова
порою ты.
 
 
Ты куда летишь, как птица? Как тебя мне
разгадать?
Нет, не поймана ни глазом, ни моей
душою ты.
 
 
Город весь пленен тобою, не один лишь
Низами,
Но лишь только Ахсатана обняла рукою ты.
 

6

 
О день мой счастливый: я видел лица твоего
овал!
О рок мой, он благосклонен: я твой аромат
вдыхал.
 
 
Я господа славословлю, о пламень очей моих.
К ногам красоты сегодня счастливый мой
взор упал.
 
 
Противоядье – свиданье! Два мира ему цена.
Губительный яд разлуки испробовал я,
узнал.
 
 
Кто хоть однажды взглядом окинет красу
твою,
Не скажет, что понапрасну тебя для любви
избрал.
 
 
Как вырвать теперь из сердца, о друг мой,
любовь к тебе —
Ведь с жизнью и с телом вместе я эту любовь
впитал.
 
 
Душа аромату свиданья возрадовалась
давно,
Но время прошло, я в клочья рубаху в тоске
порвал.
 
 
С пылающим кровью сердцем все это сказал
Низами.
О день мой счастливый: я видел лица твоего
овал!
 

7

 
Счастье пьяное мое в ум придет когда-нибудь.
Крепкий сон судьбы моей – он пройдет
когда-нибудь.
 
 
Эту дверь раскроет вихрь, ночь засветит
ясным днем.
Душу мне воровка душ вновь вернет
когда-нибудь.
 

 
Враг в надежде на любовь ласки не дождется,
нет!
Лишь презрение во мне он найдет когда-нибудь.
 
 
Для нее неверным стал, – может быть
ее коса,
Как зуннар виясь, мой стан обовьет
когда-нибудь.
 

8

 
О мой кумир, сердца не дам, нет, не расстанусь
я с ним.
Если возьмешь сердце мое, знаю, уйдешь ты
с другим.
 
 
Сил уже нет, ну так зачем все угнетаешь
меня?
Словно себе сделай ты мне то,
что находишь благим.
 
 
Я не Джемшид, я не богат, твой не купить
поцелуй.
Вот оно, сердце мое! На! Насладишься
ты им?
 
 
Я на пиру лишь о тебе розовой плачу
водой,
Роза моя! Горек твой смех бедным
колючкам моим!
 
 
Блеском небес, светом очей я называю тебя.
Слава тебе, лику луны, сахарным лалам
твоим!
 

9

 
Может быть, эту газель прочитав, меня
исцелить пожелаешь ты.
Раненым сердце увидишь мое – как сердце
утешить, узнаешь ты.
 
 
Верен тебе, опасался я – таков незадачливый
путь любви.
Ты ведь любимая, так для чего мною всегда
управляешь ты?
 
 
Если скажу я: «Налей мне вина!» – вино моей
крови ты в кубок нальешь.
Если же музыки я попрошу – то стоны
звучать заставляешь ты.
 
 
Встреча с тобой – торжество для меня,
да нужной мне твари для жертвы нет.
В жертву себе ты меня принеси – как жертву
меня принимаешь ты?
 
 
Разве сраженный тобой, о Луна, не стою
я хоть лепестка от роз?
Каждым колючим шипом, о душа, зачем мою
душу пронзаешь ты?
 
 
Ведомо всем: в мире нет у меня души
без тебя, да и сердца нет.
Да запретят тебе все без меня пирушки,
что втайне справляешь ты.
 
 
Если уж стали глаза Низами лишь садом
твоим для прогулок, то
Что если призрак твой вдруг в ночи придет
ко мне в гости? Не знаешь ты?..
 

10

 
Юность всю тебе я отдал: юности ты милой
слаще.
Я умру перед тобою – жизни ты унылой
слаще.
 

 
Ты для глаза – буря злая, но на сердце —
свет от взора.
Ты, что сердце давишь горем, – радостного
пыла слаще.
 
 
«Погляди», – сказала. Что же? Я тебе цены
не знаю.
Знаю только, дней моих ты мне всегда
светила слаще.
 
 
Мир с тобой, с тобою ссора – слаще мне
одно другого.
В гневе ты сладка! Ласкаешь – сердце
не забыло – слаще.
 
 
Жизнь – жемчужина: свиданье Низами
оплатит жизнью.
Но платить ли мне так скупо? Все, что ты
дарила – слаще!
 

11

 
Мне ночь не в ночь, мне в ночь невмочь, когда
тебя нету со мной.
Сон мчится прочь, сон мчится прочь, беда
в мой вступает покой.
Клянусь, придет свиданья час: пройти бы
не мог стороной.
 
 
Клянусь я мглою кос твоих: уйдешь —
и охвачен я мглой.
Не мне ль нестись к тебе одной, стремиться
могу ли к другой?
Тебе ль искать подобных мне, – не тешусь
надеждой пустой.
Сравнись со мной – величье ты, вглядись —
я в тоске пред тобой.
Сравнюсь с тобой – не прах ли я? Все клады
в тебе лишь одной.
Нет глаз, чтоб видеть мне твой лик,
мне радости нет под луной.
Нет ног – поспеть к тебе, нет рук, чтоб
с жаркой сложить их мольбой.
Забыла ты о Низами, владеешь моей ты
судьбой.
Днем гороскоп читаю я, в ночь звезды слежу
над собой.
 

12

 
Готова молодость твоя откочевать,
схвати ее.
Родную кинувший страну, скажи мне:
где пути ее?
 
 
Зачем согнулись старики, давно изведавшие
мир,
Что ищут юность; глядя в прах, все мнят
в пыли найти ее.
 
 
Зачем бросаешь ты, скажи, на буйный ветер
жизнь свою?
Припомни вечность. Надо здесь тебе
приобрести ее.
 
 
Ведь жизнь не жизнью ты купил, не знаешь
цену жизни ты.
Жемчужины не взвесил вор, хоть он зажал
в горсти ее.
 
 
Коль будешь радоваться ты – в отставку
горе не уйдет.
Горюя, радость не спугнуть, навек
не отмести ее.
 

 
Дай органона звоны нам! Дай аргаванное
вино!
Есть песнь любви, о Низами! На радость
в мир пусти ее!
 

13

 
Спать не стоит! Станем лучше веселиться
до утра!
Этот сон в другие ночи мной продлится
до утра.
 
 
То к тебе прижму я веки, то тебя душою
пью,
Чтоб тебе вот в этом сердце поселиться
до утра.
 
 
Ты, дитя, миндальноока, сахар —
твой красивый рот.
Пьяным любо снедью этой усладиться —
до утра.
 
 
До утра вчера в разлуке свои руки я ломал.
Ночь – и я в венце, и розам не раскрыться
до утра.
 
 
Жизнь свою тебе я отдал. Вот – рука,
и весь я твой.
Дважды шесть! И в нардах счастье
нам сулится до утра.
 
 
Наклони ко мне свой локон, и до полночи
целуй.
Волосам твоим струиться – винам литься
до утра!
 
 
К Низами склонись лукаво! Что кольцу
в твоем ушке
До кольца дверного? Кто-то пусть стучится
до утра!
 

14

 
Весть! Весть о милой пришла! Что же с ней?
С той, что для сердца стрела —
что же с ней?
 
 
Чем занята, что творит, что вершит?
Глаз ее сладостна мгла. Что же с ней?
 
 
С той, что, как жизнь моя, мне дорога,
С той, что мне хочет лишь зла —
что же с ней?
 
 
Долгие дни я сгораю в огне.
С розой, что в росах взросла, – что же с ней?
 
 
Льет мою кровь она ловко! Скажи:
С клятвой, что роза дала – что же с ней?
 
 
Стал Низами – как Якуб, ну, а с той,
Что как Юсуф, расцвела, что же с ней?
 

15

 
О кипарис с плавной поступью мой, роза
скупая моя!
Я-то весь твой, о тебе ж не скажу:
«Ты не чужая – моя».
 
 
Жизнь переполнена только тобой, сердце
тебе вручено.
Вот моя жизнь! Вот и сердце, а в нем
страсть огневая моя.
 
 
И под мечом буду руки тянуть к локонам
черным твоим,
Лишь бы, как ворот, меня обняла, милая,
злая моя!
 

 
Я погибаю, сгораю, спаси, я прибегаю к тебе.
Сладостный рот твой – живительный ключ,
жизнь он вторая моя.
 
 
Ты приходи к Низами, чтобы он голову
поднял свою
Радостно – будет тебе вручена песня
любая моя!
 

16

 
Растопился черный мускус – то она пришла
вчера.
Оттого пришли в порядок все мои дела вчера.
 
 
Луноликая спешила, соглядатаев боясь.
Полотно с Луны срывая, розы обожгла
вчера.
 
 
На жемчужину глядел я, глаз не властен
отвести,
Словно по моим ресницам – влажная —
прошла вчера.
 
 
И покоились мы рядом. Пробудилось —
и бегом
Счастье резвое пустилось, чуть сгустилась
мгла вчера.
 
 
«Ухожу! – она сказала. – Что мне дать
в залог тебе?»
– «Поцелуй!» – я той ответил, что мне
жизнь дала вчера.
 
 
Я проснулся, опаленный, и огонь во мне
горит, —
Впрямь была вода живая в той слезе светла
вчера.
 
 
Головою ширваншаха вам клянется Низами:
Лишь во сне со мною вместе милая была
вчера.
 

17

 
Что смятенней: время, локон ли твой каждый,
дело ли ненужное мое?
Меньше ль малый атом, рот ли твой
карминный, сердце ли ненужное мое?
 
 
Родинка, душа ли у тебя чернее, иль мое
несчастие черней?
Слаще ль мед пчелиный или губы милой,
слово ли жемчужное мое?
 
 
Мысль моя светлее, солнце ли с луною,
иль твое прекрасное лицо?
Ты ли непреклонней, иль моя планета,
сердце ли недужное мое?
 
 
Верность ли красавиц, стыд ли твой слабее,
иль мое терпение слабей?
Что, скажи мне, больше: красота твоя ли,
горе ль безоружное мое?
 

18

 
Тюрки рабами индийскими стали – рядом
с тобой.
Глаза дурного бы не замечали – рядом
с тобой.
 
 
Пряди волос моих лишь за единый твой
волосок
Жертвой достойной стали б едва ли —
рядом с тобой.
 

 
Я напоил тебя влагою сердца – чистым
вином.
Печень мою истерзают печали – рядом
с тобой.
 

19

 
В пору мне груз твой! Скажешь – немолод.
Пусть!
Ношу приемлю! Путь не прополот? Пусть!
 
 
Страсти, тобой мне внушенной,
пью я хмель:
Яд примешала милая в солод – пусть!
 
 
Мной не гнушайся – ты мне дороже всех.
Сердцем твоим управляет холод —
пусть!
 
 
Я – наковальня. Жизнь – это молот
Что ж!
Милая, пусть ударяет молот – пусть!
 
 
Жду я тебя, не сытый. Жду, изнемог.
Пусть утоленьем кончится голод —
пусть!
 
 
Жив, Низами, в саду твоем соловей.
Роза цветет, шипом он проколот…
Пусть!
 

Четверостишия

 
Как в курильнице алоэ, тлеет жизнь моя
в огне.
Сердце истекает кровью в обездоленной
стране.
Ты ко мне неблагосклонна? Разлюбила?
Скройся с глаз!
Я молю тебя: «Останься!». Ты безжалостна
ко мне.
 

 
Вот, как некогда в Иране, песнь запели,
не дремли!
Кубок полнит виночерпий пьяным зельем,
не дремли.
Небо в утреннем сиянье, чаша выпита до дна.
Солнцеликая, засмейся, в час веселья не дремли.
 
 
Я горем убит, непригляден мой вид.
Мой облик твою красоту омрачит.
О встрече с тобою Хосров не мечтает,
Пустая надежда мой дух бередит.
 
 
Кто расскажет о печали, той, что сердце
мне гнетет?
Дух избавится едва ли от мучительных
тенет.
Ведь печаль, подобно розе, расцвела
в твоем саду.
Аромат неуловимый и дурманит
и влечет.
 
 
Я сказал: «Мое моленье до тебя пусть
долетит!
Я люблю, мое терпенье Вседержитель
наградит»
«Друг, о чем Аллаха молишь?» —
ее во прозвучал прос.
Я ответил: «О свиданье». – «Бог любовь
вознаградит».
 
 
Дорогой горя и скорбей мой дух, устав
безмерно, бродит.
Он возле замкнутых дверей возлюбленной
неверной бродит.
Знай, сердце пьяное мое безумным стало
от волненья.
В безумстве, веру потеряв, мой дух по жизни
бренной бродит.
 
 
О ты, стенающая там, расстались мы
не в срок.
Но здесь твой образ начертать
по памяти я смог.
Изобразил твое лицо на глинистой
земле,
Затем, припав к нему, пролил кровавых
слез поток.
 

 
Доколь дыханьем жить твоим, как будто
ты Иса?
Доколе верить, что свершать ты можешь
чудеса?
Ты станешь раны наносить, я – исцеленья
ждать,
Испепеляет жизнь мою смертельная
краса.
 
 
Где мне любимую искать? Что делать
мне теперь?
Кому о горе рассказать, что делать
мне теперь?
Отныне мне не видеть ту, которую
любил.
И кровью плачу я опять, что делать
мне теперь?
 
 
В огне печали жизнь мою, о небо, не сожги!
Да будет нежный поцелуй наградой для слуги.
«Не надо!» – пусть шепнет она, прильнув
к моим устам.
Желанью сердца моего, создатель, помоги!
 
 
Чтоб заслужить ее любовь, души своей
лишись,
Родного дома и добра не пожалей, лишись.
Оставь надежду в двух мирах забвенье
отыскать,
Успокоенье обрести и жизни всей лишись.
 

 
Нет сострадающих вблизи, к чему тогда
вздыхать?
Немного дней осталось жить, зачем напрасно
ждать?
Я посвящаю каждый вздох, любимая, тебе
И не желаю никому такого испытать.
 
 
Всевышний, разбуди, молю, любимую от сна —
Испив из чаши красоты, она опьянена.
Пусть протрезвеет иль меня сознания лишит,
Скажи ей, что моей беды виновница она.
 

Саади

Суфийский философ

Абу Мухаммад Муслих ад-Дин ибн Абд Аллах Саади Ширази (ок. 1203–1291) – персидский поэт, представитель практического, житейского суфизма.

Писал стихи и прозу, для сюжетов часто использовал личный опыт своей скитальческой жизни. Но, зная людей, Саади понимает, что не все могут удалиться от мира и предаваться мистическому созерцанию. Поэтому Саади рекомендует мирянам аскетизм житейский: жить в мире, но не пристращаться к нему, сознавать его превратность и быть готовым к потере земных благ.

В 1257 г. Саади написал поэтический трактат «Бустан» («Плодовый сад»), в котором изложена суфийская философия и этика, сопровождаемая различными притчами и рассказами. Можно смело утверждать, что «Бустан» – одно из величайших произведений всей суфийской литературы. В 1258 г. поэтом написана проза «Гулистан» («Цветочный сад»). «Произведение имеет своеобразную прелесть народности, так как содержит множество пословиц и поговорок. Аналогию с «Гулистаном» имеет еще «Книга советов» (Пенд-наме), одноименная с такой же книгой Аттара; но ее принадлежность Саади не доказана.

Другие произведения Саади, составляющие до двух третей его дивана, относятся в основном к лирике. Каждый бейт в ней можно прочитать как в любовном, так и в философско-дидактическом ключе.

Лирика[3]3
  Перевод В. Державина


[Закрыть]
(1210–1292 гг.)

 
В зерцале сердца отражен прекрасный образ
твой,
Зерцало чисто, дивный лик пленяет
красотой.
 
 
Как драгоценное вино в прозрачном хрустале,
В глазах блистающих твоих искрится дух
живой.
 
 
Воображение людей тобой поражено,
И говорливый мой язык немеет пред тобой.
 
 
Освобождает из петли главу степная
лань,
Но я захлестнут навсегда кудрей твоих
петлей.
 
 
Так бедный голубь, если он привык
к одной стрехе,
Хоть смерть грозит, гнезда не вьет
под кровлею другой.
 
 
Но жаловаться не могу я людям
на тебя,
Ведь бесполезен плач и крик гонимого
судьбой.
 

 
Твоей душою дай на миг мне стать
и запылать,
Чтоб в небе темном и глухом сравниться
с Сурайей.
 
 
Будь неприступной, будь всегда, как крепость
в высоте,
Чтобы залетный попугай не смел болтать
с тобой.
 
 
Будь неприступной, будь всегда суровой,
красота!
Дабы пленяться пустозвон не смел твоей
хвалой.
 
 
Пусть в твой благоуханный сад войдет лишь
Саади!
И пусть найдет закрытым вход гостей
осиный рой.
 

* * *

 
Коль спокойно ты будешь на муки страдальца
взирать —
Не могу я свой мир и душевный покой
отстоять.
 
 
Красоту свою гордую видишь ты в зеркале
мира —
Но пойми: что влюбленным приходится
претерпевать!
 
 
О, приди! Наступила весна. Мы умчимся
с тобою,
Бросим сад и в пустыне оставим других
ночевать.
 
 
Почему над ручьем не шумишь ты густым
кипарисом?
Кипарисом тебе подобает весь мир
осенять.
 
 
Ты такой красотою сияешь, таким
совершенством,
Что и красноречивым каламом их
не описать.
 
 
Кто сказал, что смотреть я не должен
на лик твой чудесный?
Стыдно годы прожить и лица твоего
не видать.
 
 
Так тебя я люблю, что из рук твоих чашу
любую
Я приму, пусть мне яд суждено в том напитке
принять.
 
 
Я от горя в молчанье горю. Ты об этом
не знаешь!
Ты не видишь: слеза на глазах моих блещет
опять!
 
 
Ты ведь знал, Саади: твое сердце ограблено
будет…
Как набегу разбоя грозящего
противостать?
 
 
Но надежда мне брезжит теперь,
что придет исцеленье.
Ночь уходит, глухая зима удаляется вспять.
 

* * *

 
В ночь разлуки с любимой мне завесы парча
не нужна —
В темной опочивальне одинокая ночь так
длинна.
 

 
Люди мудрые знают, как теряет свой ум
одержимый.
У влюбленных безумцев впереди
безнадежность одна.
 
 
Пусть не плод померанца – свою руку
безумец порежет.
Зулейха невиновна, недостойна укоров
она.
 
 
Чтобы старец суровый не утратил
душевного мира,
Скрой лицо кисеею, ибо ты так нежна,
так юна.
 
 
Ты подобна бутону белой розы, а нежностью
стана —
Кипарису: так дивно ты гибка, и тонка, и стройна.
 
 
Нет, любой твоей речи я ни словом не стану
перечить.
Без тебя нет мне жизни, без тебя мне
и радость бедна.
 
 
Я всю ночь до рассвета просидел, своих глаз
не смыкая,
К Сурайе устремляя блеск очей-близнецов
из окна.
 
 
Ночь и светоч зажженный, – вместе
радостно им до рассвета
Любоваться тобой, упиваться,
не ведая сна.
 
 
Перед кем изолью свои жалобы? Ведь
по закону
Шариата влюбленных – на тебе
за убийство вина.
 
 
Ты похитила сердце обещаний коварной
игрою…
Скажешь: племенем Са’да так разграблена
вражья казна.
 
 
Не меня одного лишь – Саади – уничтожить
ты можешь
Многих верных… Но сжалься! Ты ведь
милостью дивной полна.
 

* * *

 
Мы живем в неверье, клятву нарушая
то и знай.
Всемогущий! Это слово ты забвенью не предай!
 
 
Клятву верных нарушает и цены любви
не знает
Низкий духом, кто средь верных оказался
невзначай.
 
 
Если в день суда на выбор мне дадут, мол,
что желаешь?
Я скажу: подругу дайте! Вам отдам
небесный рай.
 
 
Пусть расстанусь с головою, но любви
останусь верным,
Даже в час, когда над миром грянет ангела
карнай.
 
 
Умирал я, но здоровым стал, едва пришла
подруга.
Врач! Подобным мне – недужным —
ты бальзама не давай!
 

 
Болен я. Но ты явилась и болезни
удивилась.
Исцели меня, вопросов праздных мне
не задавай!
 
 
Ветерок, что веет в пуще, позабудет луг
цветущий,
Если кос твоих коснется благовонных,
словно май.
 
 
И зубами изумленья разум свой укусит
палец,
Если ты с лица откинешь кисеи летучий
край.
 
 
Мне отрада пред тобою пламенеть, сгорать
свечою.
Не гаси меня до срока, с головы до ног
сжигай!
 
 
Не для глаз недальновидных красота, но ты,
о мудрый,
Кисти самого аллаха след в ней тайный
различай.
 
 
Взоры всех к тебе стремятся, но любовь
и откровенье
Не для низких себялюбцев, не для наглых
черных стай.
 
 
Ты у Саади, о верный, научись живому
чувству,
На своей могиле бедной мандрагоры
насаждай.
 
 
Темным душам недоступны все восторги
опьяненья,
Прочь уйди, советчик трезвый, в пьянстве
нас не упрекай.
 

* * *

 
Терпенье и вожделенье выходят из берегов.
Ты к страсти полна презренья, но я, увы,
не таков.
 
 
Сочувствия полным взглядом хоть раз
на меня взгляни,
Чтоб не был я жалким нищим в чертоге
царских пиров.
 
 
Владыка жестокосердный рабов
несчастных казнит,
Но есть ведь предел терпенья и в душах
его рабов.
 
 
Я жизни своей не мыслю, любимая,
без тебя,
Как жить одному, без друга, средь
низменных и врагов?
 
 
Когда умру, будет поздно рыдать, взывать
надо мной.
Не оживить слезами убитых стужей
ростков.
 
 
Моих скорбей и страданий словами
не описать,
Поймешь, когда возвратишься, увидишь
сама – без слов.
 
 
Дервиш богатствами духа владеет,
а не казной.
Вернись! Возьми мою душу, служить я тебе
готов!
 

 
О небо, продли подруге сиянье жизни ее,
Чтоб никогда не расстались мы в темной
дали веков.
 
 
В глазах Красоты презренны богатство
и блеск владык
И доблесть, и подвиг верных, как ни был бы
подвиг суров.
 
 
Но если бы покрывало упало с лица Лейли, —
Врагов Меджнуна убило б сиянье ее зрачков.
 
 
Внемли, Саади, каламу своей счастливой
судьбы
И, что ни даст, не сгибайся под ношей ее даров!
 

* * *

 
Я нестерпимо жажду, кравчий! Скорей
наполни чашу нам
И угости меня сначала, потом отдай
ее друзьям.
 
 
Объятый сладостными снами, ходил я долго
между вами.
Но расставаяся с друзьями: «Прощайте», —
молвил прежним снам.
 
 
Перед мечетью проходила она, и сердце
позабыло
Священные михраба своды, подобные
ее бровям.
 
 
Я не онагр степной, не ранен, ничьей петлей
не заарканен,
Но от стрелы ее крылатой по вольным
не уйду степям.
 
 
Я некогда испил блаженство с той,
что зовется Совершенство…
Так рыба на песке, в мученьях, тоскует
по морским волнам.
 
 
До пояса не доставал мне ручей,
и я пренебрегал им;
Теперь он бурным и бездонным вдруг
уподобился морям.
 
 
И я тону… Когда ж судьбою я буду выброшен
на берег, —
О грозном океанском смерче в слезах поведаю
я вам.
 
 
И вероломным я не стану, и не пожалуюсь
хакану,
Что я сражен ее очами, подобно вражеским
мечам.
 
 
Я кровью сердца истекаю, от ревности
изнемогаю,
Так бедный страж дворца рыдает, певцам
внимая по ночам.
 
 
О Саади, беги неверной! Увы… Ты на крючке,
как рыба, —
Она тебя на берег тянет; к ней – волей —
не идешь ты сам.
 

* * *

 
Коль с лица покров летучий ты откинешь,
моя луна,
Красотою твоею будет слава солнца
посрамлена.
 
 
Сбить с пути аскета могут эти пламенные
глаза,
А от глаз моих давно уж отогнали отраду сна.
 

 
И давно бразды рассудка уронила
моя рука.
Я безумен. Мне святыня прежней истины
не видна.
 
 
Но Меджнуна не избавит от мучений
встреча с Лейли,
Изнуренному водянкой чаша полная
не полна.
 
 
Тот не искренний влюбленный,
кто не выпьет из милых рук
Чашу огненного яда вместо искристого
вина.
 
 
Как жалка судьба лишенных человечности
и любви!
Ведь любовь и человечность —
неразрывная суть одна.
 
 
Принеси огня скорее и собрание озари!
А с пустых руин налога не потребует
и казна.
 
 
Люди пьют вино надежды, но надежд они
лишены.
Я не пью, душа любовью к ней навеки
опьянена.
 
 
Саади в себе не волен, он захлестнут
петлей любви,
Сбит стрелой, чьим жалом ярость Афросьяба
сокрушена.
 

* * *

 
В дни пиров та красавица сердце мое
привлекла,
Кравчий, дай нам вина, чтобы песню она завела.
 
 
В ночь на пиршестве мудрых ты нас красотой
озарила.
Тише! Чтобы кутилы не знали,
за кем ты ушла!
 
 
Ты вчера пировала. Все видят – глаза твои
томны.
Я от всех утаю, что со мною вино
ты пила.
 
 
Ты красива лицом, голос твой мое сердце
чарует,
Хорошо, что судьба тебе голос волшебный
дала.
 
 
Взгляд турчанки – стрела, брови темные
выгнуты луком.
Боже мой! Но откуда у ней эти лук
и стрела?
 
 
Я – плененный орел, я сижу в этой клетке
железной.
Дверцу клетки открой. И свои распахну
я крыла!
 
 
Саади! Был проворен в полете, а в сети
попался;
Кто же, кроме тебя, мог поймать его,
словно орла?
 
 
Я влюблен в эти звуки, в этот сердце мне
ранящий стон.
Я беспечен, и день мой проплывает неясно,
как сон.
 

 
Ночи… Ночи бессонные в ожиданье моей
светлоокой,
Но тускнеет пред нею свет, которым
весь мир озарен.
 
 
Если вновь приведется мне лицо ее нежное
видеть —
Сам себя я счастливым буду звать
до скончанья времен.
 
 
Я – не муж, если скрою свою грудь от камней
порицанья.
Муж душой своей твердой, как щитом,
от копья огражден.
 
 
Не изведав несчастий, не достигнешь
заветного счастья.
Кто дождался Ноуруза, стужу зимнюю
вытерпел он.
 
 
Хоть жнецы были мудры, но Лейли они тайны
не знали,
Лишь Меджнун ее ведал, кем был весь
урожай их спален.
 
 
Сонм влюбленных, что верой и богатствами
мира играет,
Жатвы не собирает, а несметным добром
наделен.
 
 
Ты другого арканом уловляй! Мы же —
верные слуги.
Ведь не нужно стреножить скакуна,
что давно приручен.
 
 
День вчерашний умчался, ну, а завтра пока
не настало.
Саади, лишь сегодня ты и волен в себе
и силен!
 

* * *

 
О, если бы мне опять удалось увидеть тебя
ценой любой,
На все времена до Судного дня я был бы
доволен своей судьбой!
 
 
Но вьюк с моего верблюда упал… В туманную
даль ушел караван.
Я брошен толпой вероломных друзей,
что заняты были только собой.
 
 
Когда чужестранец в беду попадет,
ему и чужой сострадает народ.
Друзья же обидели друга в пути, покинув его
в пустыне глухой.
 
 
Надеюсь я – долгие дни пройдут, раскаянье
тронет души друзей.
Я верю – придут они, друга найдут,
измученные своею нуждой.
 
 
Ведь воля – о муж, – это воля твоя!
Захочешь – воюй, захочешь – мирись.
Я волю свою давно зачеркнул – иду за тобой
безвестной тропой.
 
 
А кто на чужбине осла завязил в трясине
и сам свалился без сил,
Ты молви ему, что в сладостном сне увидит
он край покинутый свой.
 
 
Ты счастья, ты радости ищешь себе.
На образ красавицы этой взгляни!
А если взглянул – с отрадой простись,
навеки забудь свой сон и покой.
 

 
Огнепоклонник, и христианин,
и мусульманин – по вере своей, —
Молитвы возносят, но только мы, о пери,
твоей пленены красотой!
 
 
Я прахом у ног ее пасть захотел. «Помедли! —
она промолвила мне, —
Я не хочу, чтоб лежал ты в пыли и мучился
вновь моей виной!»
 
 
Я гурию-деву увидел вчера, которая в сборище
шумном друзей
Сказала возлюбленному своему, поникшему
горестно головой:
 
 
«Желанья ты хочешь свои утолить? Ты больше
ко встрече со мной не стремись!
Иль вовсе от воли своей откажись, тогда
насладишься любовью со мной».
 
 
Коль сердце печаль свою в тайне хранит,
то, кровью оно истекая, горит.
Не бойся предстать пред глазами врагов
открыто, с израненною душой.
 
 
Пусть море мучений клокочет в тебе,
но ты никому не жалуйся, друг,
Пока утешителя своего не встретишь
ты здесь – на дороге земной.
 
 
О стройный, высокий мой кипарис, раскрой
окрыленные веки свои,
Чтоб тайны покров над скорбью моей я снял
пред тобой своею рукой!
 
 
Друзья говорят: «Саади! Почему ты так
безрассудно любви предался?
Унизил ты гордость и славу свою пред этой
невежественной толпой».
 
 
Мы в бедности, мы в униженье, друзья,
и гордость, и славу свою утвердим!
Но каждый из нас – по воле своей – пусть
выберет сам тот путь иль иной.
 

* * *

 
Что не вовремя ночью глухой барабан
зазвучал?
Что, до света проснувшись, на дереве дрозд
закричал?
 
 
Миг иль целую ночь приникал я устами
к устам…
Но огонь этой страсти пылающей не потухал.
 
 
Я и счастлив и грустен. Лицо мое, слышу,
горит.
Не вмещается в сердце все счастье,
что в мире я взял.
 
 
Головою склоняюсь к твоим, о мой идол,
ногам.
На чужбину с тобой я ушел бы
и странником стал.
 
 
О, когда бы судьба помирилась
со счастьем моим,
Онемел бы хулитель и низкий завистник
пропал.
 

 
В мир явился кумир. И прославленный
ваш Саади
Изменился душой, – поклоняться он идолу
стал.
 

* * *

 
Мне опостылело ходить в хитоне этом
голубом!
Эй, друг, мы осмеем ханжей с их святостью
и плутовством.
 
 
Кумиру поклонялись мы, весь день молитвы
бормоча.
Ты нас теперь благослови – и мы свой идол
разобьем.
 
 
Средь юных я хочу сидеть, и пить вино,
и песни петь,
Чтобы бежала детвора за охмелевшим чудаком.
 
 
В простор пустынь меня влечет из этой
душной тесноты.
Несется радостная весть ко мне
с рассветным ветерком.
 
 
Пойми, когда разумен ты! Не прозевай, когда
ты мудр!
Возможно, лишь одним таким ты одарен
счастливым днем.
 
 
Где одноногий кипарис шумит, колеблясь
на ветру,
Пусть пляшет юный кипарис, блистая
чистым серебром.
 
 
Ты утешаешь сердце мне, ты радуешь
печальный взор.
Но разлучаешь ты меня с покоем сердца,
с мирным сном!
 
 
Терпенье, разум, вера, мир теперь покинули
меня,
Но может ли простолюдин взывать пред
шаховым шатром?
 
 
Пусть льется дождь из глаз твоих,
и в молниях – гроза скорбей —
Ты пред невеждой промолчи, откройся перед
мудрецом.
 
 
Смотри: не внемлет Саади укорам низких
и лжецов.
Суфий, лишения терпи! Дай, кравчий,
мне фиал с вином!
 

* * *

 
Тяжесть печали сердце мое томит,
Пламя разлуки в сердце моем кипит.
 
 
Розы и гиацинты мне не забыть,
В памяти вечно смоль твоих кос блестит.
 
 
Яда мне горше стал без тебя шербет,
Дух мой надежда встречи с тобой живит.
 
 
На изголовье слёзы я лью в ночи,
Днем – ожиданье в сердце моем горит.
 
 
Сотнею кубков пусть упоят меня,
В чаши отравы разлука их превратит.
 
 
Предан печалям, как палачам, Саади!
Не измени мне, иль пусть я буду убит!
 

* * *

 
Кто предан владыке – нарушит ли
повиновенье?
И мяч пред чоуганом окажет ли
сопротивленье?
 

 
Из лука бровей кипарис мой пускает стрелу,
Но верный от этой стрелы не отпрянет
в смятенье.
 
 
Возьми мою руку! Беспомощен я пред тобой,
Обвей мою шею руками, полна сожаленья!
 
 
О, если бы тайны завеса открылась на миг —
Сады красоты увидал бы весь мир
в восхищенье…
 
 
Все смертные пламенным взглядом твоим
сражены,
И общего больше не слышно теперь осужденья.
 
 
Но той красоты, что я вижу в лице у тебя,
Не видит никто. В ней надежда и свет
откровенья.
 
 
Сказал я врачу о беде моей. Врач отвечал:
«К устам ее нежным устами прильни
на мгновенье».
 
 
Я молвил ему, что, наверно, от горя умру,
Что мне недоступно лекарство и нет
исцеленья.
 
 
Разумные по наковальне не бьют кулаком,
А я обезумел. Ты – солнце. А я? – буду тенью!
 
 
Но тверд Саади, не боится укоров
людских, —
Ведь капля дождя не боится морского
волненья.
 
 
Кто истине предан, тот голову сложит
в бою!
Лежит перед верным широкое поле сраженья.
 

* * *

 
Эй, виночерпий! Дай кувшин с душою яхонта
красней!
Что – яхонт? Дай мне ту, чей взгляд вина
багряного хмельней!
 
 
Учитель старый, наш отец, вино большою
чашей пил,
Чтоб защитить учеников от брани
лжеучителей.
 
 
Скорбей на жизненном пути без чаши
не перенести,
Верблюду пьяному шагать с тяжелой ношей
веселей.
 
 
Ты утешаешь нам сердца. Бессмысленной
была бы жизнь
Без солнца твоего лица, что солнца вечного
светлей.
 
 
Что я о красоте твоей, о сущности твоей
скажу?
Немеет пред тобой хвала молящихся тебе
людей.
 
 
Пусть держит медоносных пчел разумный
старый пчеловод.
Но тот, кто пьет из уст твоих,
мед соберет вселенной всей.
 
 
Ты сердце, как коня, взяла и в даль степную
угнала,
Но если сердце увела, то и душой моей
владей!
 

 
Или отравленной стрелой меня ты
насмерть порази,
Или спасительной стрелы душе моей
не пожалей.
 
 
Предупреди меня, молю, пред тем,
как выпустить стрелу,
Пред смертью дай поцеловать туранский лук
твоих бровей.
 
 
Какие муки снес, гляди, с тобой в разлуке
Саади,
Так обещай же встречу мне, надеждой
радости повей!
 
 
Но хоть целительный бальзам затянет рану,
может быть,
Останутся рубцы от ран, как видно,
до скончанья дней.
 

* * *

 
Кто дал ей в руки бранный лук? У ней ведь
скор неправый суд.
От оперенных стрел ее онагра ноги не спасут.
 
 
Несчастных много жертв падёт, когда
откроешь ты колчан,
Твой лик слепит, а свод бровей, как черный
лук Турана, крут.
 
 
Тебе одной в пылу войны ни щит, ни панцирь
не нужны,
Кольчугу локонов твоих чужие стрелы
не пробьют.
 
 
Увидев тюркские глаза и завитки индийских
кос,
Весь Индостан и весь Туран на поклонение
придут.
 
 
Покинут маги свой огонь, забудут идолов
своих;
О идол мира, пред тобой они курильницы
зажгут.
 
 
На кровлю замка можешь ты забросить кос
твоих аркан,
Коль башни замка под твоим тараном
гневным не падут.
 
 
Я был, как на горах Симург. Но ты меня
в полон взяла.
Так когти сокола в траве индейку горную
берут.
 
 
Уста увидел я. И лал в моих глазах дешевым
стал.
Ты слово молвила – пред ним померкли перл
и изумруд.
 
 
Твои глаза громят базар созвездий вечных
и планет.
Где чудеса творит Муса, убогий маг, —
при чем он тут?
 
 
Поверь, счастливую судьбу не завоюешь
силой рук!
Запечатленный тайны клад откапывать —
напрасный труд.
 

 
О Саади! Ты знаешь: тот, кто сердце
страсти отдает, —
И нрав избранницы снесет, и сонмище
ее причуд.
 

* * *

 
Не нужна нерадивому древняя книга
познанья,
Одержимый не может вести по пути
послушанья.
 
 
Пусть ты воду с огнем – заклинания силой
сольешь,
Не любовь и терпенье, тоска мне стесняет
дыханье.
 
 
Наблюдай всей душою кумира приход и уход,
Как движенье планет, как луны молодой
нарастанье.
 
 
Не уйдет, коль прогонишь, – уйдя,
возвратится она.
В этом вечном кругу непостижном —
ее обитанье.
 
 
Не прибавишь ни слова ты в книге печали
моей.
Суть одна в ней: твоя красота и мое
пониманье.
 
 
Саади! О, как долго не бьет в эту ночь
барабан!
Иль навек эта ночь? Или это – любви
испытанье?
 

* * *

 
Нет, истинно царская слава от века ущерба
не знала.
Когда благодарность дервишам и странникам
бедным являла.
 
 
Клянусь я живою душою! – осудит и злой
ненавистник
Того, чья калитка для друга в беде запертою
бывала.
 
 
Нет, милость царей миродержцев от прежних
времен и доныне
Из хижины самой убогой всегда нищету изгоняла.
 
 
А ты меня все угнетаешь, ты жизнь
мою горько стесняешь,
Ну что ж! Я тебе благодарен за боль,
за язвящие жала.
 
 
Заботятся люди на свете о здравии,
о многолетье.
Ценою здоровья и жизни душа моя всё
искупала.
 
 
Невежда в любви, кто ни разу мучений любви
не изведал
И чья на пороге любимой в пыли голова
не лежала.
 
 
Вселенную всю облетела душа и примчалась
обратно,
Но, кроме порога любимой, пристанища
не отыскала.
 
 
О, внемли моленьям несчастных, тобою
покинутых в мире!
Их множество шло за тобою и прах твоих ног
целовало.
 
 
Не видел я платья красивей для этого
бедного тела,
И тела для пышного платья прекрасней земля
не рождала.
 
 
Коль ты ослепительный лик свой фатою
опять не закроешь,
Скажи: благочестье из Фарса навеки
откочевало.
 
 
Не мучь меня болью разлуки, ведь мне
не снести этой муки —
Ведь ласточка мельничный жернов вовек еще
не подымала.
 
 
Едва ли ты встретишь на свете подобных —
мне преданно верных.
Душа моя, верная клятве, как в бурю скала,
устояла.
 
 
Услышь Саади! Он всей жизнью стремится
к тебе, как молитва.
Услышь! И надежды и мира над ним опусти
покрывало!
 

* * *

 
Я лика другого с такой красотою и негой
такой не видал,
Мне амбровых кос завиток никогда так
сердце не волновал.
 
 
Твой стан блистает литым серебром,
а сердце, кто знает – что в нем?
Но ябедник мускус дохнул мне в лицо и тайны
твои рассказал.
 

 
О пери с блистающим ликом, ты вся —
дыхание ранней весны.
Ты – мускус и амбра, а губы твои – красны,
словно яхонт и лал.
 
 
Я в мире скиталец… И не упрекай, что следую
я за тобой!
Кривому чоугану желаний твоих мячом
я послушным бы стал.
 
 
Кто радости шумной года пережил и горя
года перенес,
Тот весело шуму питейных домов, и песням,
и крикам внимал.
 
 
Всей жизни ценой на базаре любви мы платим
за сладкий упрек,
Такого блаженства в пещере своей
отшельник бы не испытал.
 
 
Не ищет цветник взаймы красоты, живет
в нем самом красота.
Но нужно, чтоб стройный, как ты, кипарис
над звонким потоком стоял.
 
 
О роза моя! Пусть хоть тысячу раз к тебе
возвратится весна.
Ты скажешь сама: ни один соловей так сладко,
как я, не певал.
 
 
Коль не доведется тебе, Саади, любимой
ланит целовать.
Спасение в том, чтобы к милым ногам лицом
ты скорее припал.
 

* * *

 
Встань, пойдем! Если ноша тебя утомила —
Пособит тебе наша надежная сила.
 
 
Не сидится на месте и нам без тебя,
Наше сердце в себе твою волю вместило.
 
 
Ты теперь сам с собой в поединок вступай! —
Наше войско давно уж оружье сложило.
 
 
Ведь судилище верных досель никому
Опьянение в грех и вину не вменило.
 
 
Идол мира мне преданности не явил, —
И раскаянье душу мою посетило.
 
 
Саади, кипариса верхушки достичь —
Ты ведь знал – самой длинной руки б
не хватило!
 

* * *

 
Я в чащу садов удалился, безумьем любви
одержимый.
Дыханьем цветов опьяненный, забылся —
дремотой долимый.
 
 
Но роза под плач соловьиный разорвала свои
ризы,
Раскаты рыдающей песни бесследно покой
унесли мой.
 
 
О ты, что в сердцах обитаешь! О ты, что,
как облако, таешь,
Являешься и исчезаешь за тайною
неисследимой!
 
 
Тебе принеся свою клятву, все прежние
клятвы забыл я.
Обетов и клятв нарушенье – во имя твое —
несудимо.
 
 
О странник, в чьих полах застряли шипы
одинокой печали,
Увидя цветущий весенний цветник, обойди
его мимо.
 
 
О сваленный с ног своим горем дервиш,
безнадежно влюбленный,
Не верь ни врачам, ни бальзаму! Болезнь твоя
неисцелима!
 
 
Но если любовь нам запретна и сердца
стремление тщетно,
Мы скроемся в дикой пустыне, ветрами
и зноем палимой.
 
 
Все остропернатые стрелы в твоем,
о кумир мой, колчане
Пронзят меня… Жертв твоих сонмы умножу
я, раной томимый.
 
 
Кто взглянет на лик твой, на брови,
подобные черному луку,
Пусть мудрость свою и терпенье подымет,
как щит нерушимый.
 

 
«Зачем, Саади, ты так много поешь
о любви?» – мне сказали.
Не я, а поток поколений несметных поет
о любимой!
 

* * *

 
Когда б на площади Шираза ты кисею с лица
сняла,
То сотни истых правоверных ты сразу бы
во грех ввела.
 
 
Тогда б у тысяч, что решились взглянуть
на образ твой прекрасный,
У них у всех сердца, и разум, и волю
ты б отобрала.
 
 
Пред войском чар твоих я сердце открыл,
как ворота градские,
Чтоб ты мой город разрушенью и грабежу
не предала.
 
 
Я в кольцах кос твоих блестящих запутался
стопами сердца,
Зачем же ты, блестя кудрями, лучом лица
меня сожгла?
 
 
Склонись, послушай вкратце повесть моих
скорбей, моих страданий!
Ведь роза, освежась росою, стенанью
жаждущих вняла.
 
 
Но ветер, погасив светильник, вдаль
беспечально улетает.
Печаль светильни догоревшей луна едва ль бы
поняла.
 
 
Пусть отдан я на поруганье, но я тебя
благословляю,
О, только б речь сахарноустой потоком
сладостным текла.
 
 
Насмешница, задира злая, где ныне смех твой
раздается?
Ты там – на берегу зеленом. Меня пучина
унесла.
 
 
Я пленник племени печалей, но я не заслужил
упреков.
Я ждал – ты мне протянешь руку, ведь ты бы
мне помочь могла.
 
 
При виде красоты подруги, поверь, терпенье
невозможно.
Но я терплю, как терпит рыба, что на песке
изнемогла.
 
 
Ты, Саади, на воздержанье вновь притязаешь?
Но припомни,
Как притязателей подобных во все века
толпа гнала!
 

* * *

 
До рассвета на веки мои не слетает сон.
О, пойми, о услышь, ты – чей временем взгляд
усыплен.
 
 
Ты – с натянутым луком, обетам ты неверна,
Разве это клятва аскетов, чье слово закон?
 
 
Без тебя мое тело колючки пустыни язвят,
Хоть лежу я на беличьих шкурах, в шелка
облачен.
 
 
Как к михрабу глаза правоверных обращены,
Так мой взгляд на тебя обращен, лишь в тебя
я влюблен.
 
 
Сам по собственной воле жертвою страсти
я стал.
Стариком в этой школе подростков попал я
в полон.
 
 
Смертным ядом, из розовой чаши ладоней
твоих,
Я, как сладким гулабом, как чистым вином,
упоен.
 
 
Я – безумец. Близ кельи красавиц кружусь
я всю ночь.
Мне привратник с мечом и копьем его
жалким смешон.
 
 
Нет, никто и ничто Саади не властно
убить,
Но разлукой с любимой высокий дух
сокрушен.
 
 
Не беги, не пренебрегай, луноликая, мной!
Кто убил без вины – отягчил свою душу
виной.
 
 
Ты вчера мне явилась во сне, ты любила меня,
Этот сон мне дороже и выше всей яви земной.
 
 
Мои веки в слезах, а душа пылает огнем,
В чистых водах – во сне я, а днем – в беде
огневой.
 
 
Слыша стук у дверей моих, думаю: это она.
Так мираж умирающих манит обманной водой.
 

 
Для стрелы твоей цель хороша – дервиша
душа,
Кровь его на ногтях твоих рдеет багряною
хной.
 
 
Твоя речь, как река, в беспредельность
уносит сердца.
Что же соль ты на раны мне сыплешь
беспечной рукой?
 
 
Ты прекрасна, и роскошь одежды лишь
портит тебя.
Кисея на лице, словно туча над ясной
луной.
 
 
Эту за ухом нежную впадинку ты
позабудь,
Ты приникни к поле, пропитай ее красной
росой.
 
 
Да, тюрчанка соблазна полна со свечою
в руке,
В сладком уединенье с тобой, с головою
хмельной,
 
 
Ты бы вешнего солнца затмила сиянье
и блеск,
Если б солнечный лик не скрывала густой
кисеей.
 
 
Саади, если хочешь, как чанг,
быть в объятьях ее, —
Претерпи эту боль, чтобы струн своих
выверить строй.
 

* * *

 
О утренний ветер, когда долетишь
до Шираза,
Друзьям передай этот свиток рыдающих
строк.
 
 
Шепни им, что я одинок, что я гибну
в изгнанье,
Как рыба, прибоем извергнутая на песок.
 

* * *

 
Если в рай после смерти меня поведут
без тебя, —
Я закрою глаза, чтобы светлого рая не видеть.
 
 
Ведь в раю без тебя мне придется сгорать,
как в аду,
Нет, аллах не захочет меня так жестоко
обидеть!
 

* * *

 
Спросил я: «В чем вина моя, что ты
не смотришь на меня?
Куда ушла твоя любовь и ласковость
минувших лет?».
 
 
Она мне: «В зеркало взгляни, увидишь сам —
ты сед и стар.
Тебе не свадебный наряд, а траурный
приличен цвет».
 

* * *

 
Эй, пустомеля и болтун, как о любви
ты смеешь петь?
Ведь стройно ты за жизнь свою десятка
бейтов не связал!
 
 
Смотри, как в помыслах высок владыка слова
Саади, —
Он пел любовь, одну любовь – земных владык
не восхвалял.
 

* * *

 
Я хочу в уединенье до рассвета быть
с тобой.
В неизвестности и тайне от врагов
и от друзей…
 
 
За грехи да будет кара! Почему же
за любовь
Вкруг меня все гуще злоба и гоненья
все сильней?