Текст книги "Зиэль"

О`Санчес
Зиэль

Я созерцаю

Брызги бесконечности

Сквозь ночь земную.

Глава 1

Считается, что я – сын Солнца. Мне легко в это поверить, ибо сие говорят люди и боги, принявшие истину из первых рук: ведь я им об этом сказал.

Если они в это верят – то я чем хуже? Мне нравится соблюдать обычаи того мира, в котором я живу, это доставляет мне удовольствие, а получение всяческих удовольствий – и есть высшая цель моего бесконечного бытия. Мы со Снегом немало спорили на этот счет: старик упирал, в основном, на жажду познания, жажду, которою маемся мы оба, вот уже множество лет – святой отшельник Снег, в прошлом из величайших рыцарей империи, прославленный воитель, и я, бродячий ратник черная рубашка Зиэль… Я, понятное дело, подольше, он, в сравнении со мною, недавно, хотя тоже… если по земным меркам… Ну и что, что жажда познания? Я ему говорю: Снег, дружище, мне доставляет удовольствие жажду сию утолять! А до этого нарочным образом ее в себе вызывать! Стало быть, намерение ощутить радость первично и наиболее важно. Иначе и познания никакого нет. Вот ты, например, сударь Санги Бо, давно ли, считая от данного мига, получал удовольствие, либо вознамеривался таковое получить, познавая одну из множества придворных красавиц, до коих ты был великий охотник во время оно? А-а???

Плюется… Хорошо хоть, не в мою сторону. Почему он так упрямо отнекивается от дружбы со мною? Впрочем, пусть себе как хочет, а я люблю с ним общаться, мне сей людишок весьма по душе… Нет, правильнее будет сказать: по сердцу, сердце у меня вроде как есть.

Путь мой лежит на восток, именно туда зовет меня мой разум, в то время как сердце… Сердце робко просит меня остаться здесь, у западных врат Морева, да только есть властители в уделе моего Я и познатнее сердца: мой разум и моя левая нога. Вздумалось мне встать заградой на востоке, и вот мчусь туда, прохладною трусцою (потом нагоню), верхом на добродушном коне моем, Сив… Ой, на Горошке, а не на Сивке! Сивка был как раз зол и кусач, это Горошек у нас добродушный тюфтель! Покладистый.

– Ну, что губы-то распустил? Сам кормись, пока можно. Ходи, отдыхай, только – рядом, понял? За сей круг – ни на шаг.

Сколько у меня на службе коней перебывало – согнать их в единый табун, так и табунов таких нет на белом свете!.. А всё пока вспоминаю Сивку, моего предпоследнего коня, погибшего случайно, при осаде какого-то дурацкого герцогского замка… Впрочем, рано или поздно забуду и его, как всегда и всех забывал за мою долгую веселую жизнь.

Ах, какие чудные места, восхитительные места, словно бы самим богом Ларро созданные для благородного воинского созерцания во время отдыха. И пусть я внешне всего лишь наемник из простолюдинов, ратник-удалец в черной рубашке, но внутренне ставлю себя повыше иного барона, а то и принца, поэтому созерцанию предаюсь наравне с каждым из них. По правде сказать, при открытых встречах, без личин ежели, и монархи в трепете склоняются предо мною, но никак не наоборот, да только гордыня – вовсе не мой любимый грех, для меня и послаще сыщутся. Стало быть, имею скромное право насладиться созерцанием, пока еще не стемнело, а Горошек пусть отдохнет, коли сможет в этих условиях. Плоские Пригорья – хорошие места, темные, звонкие, угрюмые, особенно по ночам.

Вот, я сижу на попоне, спина почти вплотную к валуну, осанка прямая, взгляд чист и отрешен. Покатые, с проплешинами холмы, словно замершие волны, окружают меня со всех сторон, образуя неширокий и неровный окоем, а валун, тот, что сзади меня, и это обрезал почти на четверть. Небо над Пригорьями блеклое в любое время года, и осенью, и весною, в самый безоблачный день, а уж ныне и подавно: даже кустарники и травы словно придавлены низкими сизыми тучами… Того и гляди дождь пойдет… Но я безо всякой магии и волшбы знаю, что не пойдет, просто нутром чую, всем своим опытом бывалого путешественника. А и пошел бы – никаких препятствий с моей стороны, пусть бы шел, на то и природа. Но дождя не предвидится, и студеный ветер деловито перебирает ветви кустарников, вычесывает из них все еще густую листву. Тучи серые в просинь, уже черные почти, а края всё же лохматятся смешными белыми прядями… Земля больше желтая, нежели зеленая, там и сям словно кровяные кляксы набрызганы – тоже листва и травы, голые валуны под цвет небосвода, наиболее здоровенные из них – сами будто окаменевшие тучи… Клинок моего меча, словно узкое зеркало, исправно отражает цвета и движения окружающей действительности.

Когда идет созерцание, меч всегда находится перед воином, лежит поперек, плашмя и без ножен, рукоятью под ухват ведущей руки, но правильное созерцание – это когда сидишь себе спокойно, постигаешь вечность, за меч не цапая… Просто знаешь, что он с тобой, а ты с ним, что вы неразлучны до конца времен. От людишек я нахватался этой идолопоклоннической чувствительности, тоже иной раз люблю порассуждать о чести и жизни воина, сосредоточенной в клинке, но когда я наедине с собой, то понимаю: меч – это всего лишь полоска стали, железяка, искусно превращенная людьми в орудие убийства других людей, и хотя этот мой меч ковал искуснейший рукодельник из богов, суть от этого не меняется: рубилка и пырялка, ничего более. То ли дело мой дорогой Чернилло, выкованный вот этими самыми руками из прихотливо подобранных в несокрушимый и всесокрушающий букет крупиц бытия и небытия!.. Но не буду же я таскаться с ним где ни попадя?.. Для обыденных земных дел мне вполне хватает и этого меча, который я зову… А как его имя, кстати говоря?.. Чимборо не успел его наречь, а я… А я ему сто имен давал, да все забывал… Пусть с сегодняшнего дня тебя зовут… зовут… Нарекаешься: Брызга! О как!

Новонареченный Брызга нырнул рукоятью ко мне в левую ладонь, я повел кистью и локтем в потяг, и всею силой своею навалился клинком на взвизгнувший воздух, чтобы очистить его и как можно скорее вернуть его на место, на созерцательное ложе передо мною.

Бывало, что и получше получалось, однако и сейчас терпимо: меч лежит где лежал, может, самую чуточку влажный по телу клинка, а перерубленный нетопырь-кроволюб все еще в падении… вот, в траву кувыркнулся двумя ошметками. Недолго он там пролежит, сбегутся и слетятся на запах смерти и крови иные прожоры, да и усвоят нетопыря без остатка. В этом смысле, в пожирательном, впереди всех – обитатели океанов и морей, но Плоские Пригорья и морских чудовищ за пояс заткнут. Хорошее было созерцание, да жаль – коротко вышло, его уж не вернуть сегодня.

– Молодец, Брызга, расторопен.

Тот защитный круг, что я Горошку очертил, свое дело хорошо делал: исправно отгонял от коняги всякую мелкую дрянь… Но – вечер и ночь впереди, теперь его, круга этого, уж мало будет, совсем мало. И, вдобавок к закату, приманка образовалась, для всех желающих поужинать даровой падалью.

Несколько мгновений я раздумывал: может собраться по-скорому, да прыгнуть в седло, да выскочить на дорогу и бегом-бегом… С другой стороны – а куда бегом? Ночевать все равно в Пригорьях придется, хоть в седле, хоть у костра, Пригорья обширны, на вдруг их не пересечешь… И не минуешь, главное дело: земные боги такого тут настряпали из гор да ущелий, что либо крюка давать на сотни долгих локтей, либо по Пригорьям… Люди, общим опытом своим, накопленным за долгие века поочередной жизни, нашли самый узкий перешеек в Пригорьях и построили там дорогу, надежную, широкую, как и все дороги в империи. Вот по ней, ежели двигаться шустро, дня хватает, дабы перебраться из одного безопасного места в другое, но я презрел удобства безопасности в пользу удобства направления, напересёк двинулся, никаких дорог не разбирая, так что теперь…

И вновь пришлось вскочить и срочно покормить Брызгу: штук пять я этих нетопырей порезал на ломти… Здоровенная ватага! Ведь кроволюбы-нетопыри предпочитают держаться в одиночку, либо парами, ибо крупны и стаей им трудно прокормиться, особенно если к добыче нужно подобраться незаметно… С другой стороны, может, они вовсе не стая, а просто слетелись на запахи… Собственной и добытой крови в этих тупырях – так… средненько оказалось, никаких ручьев, одни сгустки да брызги. Осенью из Пригорий уходят все или почти все ящеры, хищные и травоядные, жратвы остается мало и она в большом почете! Кровосос уже не перебирает будущую добычу, ища где посочнее высосать, а с лету кидается жрать, гниль и падаль, лишь бы была… Высокоученые жрецы из близлежащих земель неоднократно пытались выяснить – откуда берется еда в зимних и особенно в весенних Пригорьях, но им мешает разобщенность во взглядах, а также и невероятная трудность изучения. Найдется, предположим, любознательный подвижник, дабы на месте постичь тайну сию… Нашелся, горячими молитвами заручился поддержкой бога или богини, принял на пояс вооружение, подобающее сану, принял благословение святейшего наставника – и в путь! И сгинул в ту же ночь, редко в следующую! Богов-то наших я хорошо изучил: знак благоволения они ему действительно оставили, все честно, да вот… Смертных-то много, а богов мало – уследи за каждым! Отвлеклась богиня Ночи Сулу буквально на миг, посмотреть на ураган в юго-восточном море – ан ее инока уже того… съели. Боги терпеливы и щедры: следующего дождутся и благословят…

Рыцарская дружина или гвардейский полк могут по две, по три ночи подряд, и больше ночевать в Пригорьях и почти без потерь, но они – воины империи, то есть, когда в большом количестве – сами истинные чудовища для окружающей нечисти!.. Однако, им наука еще менее интересна, чем вареный булыжник, с их показаний и наблюдений для жреческой науки толку немного.

Вот меня еще ни разу не кушали местные твари, хотя и пытались брать на зубок, ох как пытались… И для себя я уяснил истину, она довольно проста, хотя и витиевата. Растения не ведают никакого страха перед Пригорьями: тут тебе и хвощ, и ракита, и папоротник, и кокушник и разноцветные рогари, и все что хочешь… Где трава и листья, там и листоядные с травоедами. Звери, что с молочным мясом на костях, те чуть поумнее и попугливее, они пореже сюда забредают, а ящерные коровы со свиньями – да стадами! Да преогромными! За ними ящерные хищники подтягиваются … тут и местные очнулись от весенних невзгод – и пошел пир на весь мир! Травоядных очень много, хватает и на пищу, и чтобы на будущий год осталось, на развод… Осенью, понятное дело, все ящеры уходят на север, в теплые края, но за лето жизнь в Пригорьях наполнилась до краев, Пригорья вроде как жир в себе накопили, в преддверии будущей зимы… Приходит зима, и вся эта сволота начинает охотиться друг за другом: сегодня он добыча – завтра ты, если ты сегодня добыча, то нет для тебя никакого завтра и беспокоиться больше не о чем. К весне, к приходу травоядных, выживают самые сильные и голодные. Там даже хищных растений не остается – сожраны под корень, ибо сами питательны и пахнут плотью! Кстати, обычные травы даже в лютый голод никого не привлекают, вернее – не насыщают. Круг замкнулся. А для посторонних «гостей» так на так и выходит: либо весенние твари немногочисленны и отчаянно свирепы, либо более-менее добродушны – разумеется, по меркам Пригорья – но берут количеством.

– Пойдем-ка, мой дорогой Горошек, вперед, к более открытому пространству, там я разведу костер, разверну полог, напою водицей некоего конягу, для него же добуду из лошадиных продовольственных котомок несколько горсточек свеженького… сам понимаешь чего… Потом очерчу необходимые круги – глядишь, Горошек, и ночь переможем! А?

Горошек не против, он смотрит на меня большими смирными глазами, тычется лбом в плечо, словно говорит: ну, конечно, так и сделаем! Главное, про овес в котомках не забыть!

Иногда мне даже странно, что такому, как я, достался такой, как он… Сивка бы – тот и из круга бы рвался, на бой с нетопырями, оборотнями, и прочими тварями и реготал бы гневно, в обиде, что я его не пускаю… Еще бы я пустил, отдав собственного коня на мгновенное растерзание! А Горошек – нет, не такой: в бой идет смело, но отвага у него смирная, без бешенства… Скачет хозяин, значит надо ему так; помашет, помашет железяками, потом покормит, пену лично оботрет, а понадобится – и полечит, и подкует…

На открытое место мы выбрались довольно скоро, а главное – вовремя, ибо уже смеркалось. Следовало поспешить, потому что отнюдь не все обитатели Пригорий столь же безобидны и слабосильны, как нетопыри-кровососы, следовало не отвлекаться ни на какие бытовые задержки, но если уж ты живешь человеческой жизнью – изволь не выходить без нужды за пределы ее возможностей. Правильно? Правильно, я так и сделал: набрал сушняка да сухотравья, которого было полно вокруг и по всем человеческим правилам зажег огонь: с заклинаниями, с поглощением маны… руками даже помавал, вместо того, чтобы пожелать на всю ночь неугасимый огонь, ничем не питаемый, кроме изреченной воли моей. Можно было и простонародным кремешком искру высечь, иногда я именно так предпочитаю… Ай! Ай-яй-яй… Вот до чего доводит беспечность: от близлежащего овражка, выбранного мною в соседи из-за живущего в нем ручейка, вымахнула, на лету разматывая кольца, толстенная змея и хвать за шею моего Горошка! А это и не змея вовсе, но колдовской корень колдовского растения «Черное рогари»! Я уж тут не мешкал: скок поближе к коню, чтобы точнее рубить, и мечом нежненько так обкромсал с моего четвероногого друга все эти древесные удавки… Круг, круг, немедленно защитный круг! Прости, Горошек, моя вина! Сейчас я прочерчу, а потом – овса! Отборный свежий овес, друг Горошек, если его вволю, очень помогает справиться с волнением. Согласен?

Согласен мой Горошек, всей своей лошадиной душой, а сам вздрагивает от пережитого, бедолага, жмется ко мне поближе… Можно было бы успокоить его лечебной волшбой, но уж ныне пусть сам переможется – все-таки боевой конь, а не придворная принцесса.

Костер разведен, круг прочерчен – я не стал скаредничать на ману, сделал попросторнее, чтобы не жаться к костру, в боязни порушить круг неловким движением руки или ноги.

Когда живешь долго среди людей, то невольно обрастаешь всеми привычками этих забавных существ, так, что потом даже ловишь себя на нежелании ломать одни привычки и взращивать другие… Однако, я борюсь с подобными позывами и всегда нахожу точку равновесия, ибо считаю, что тяга к разнообразию должна иметь место, но, при этом, удовлетворяться строго в границах человеческого естества. А иначе неинтересно, перекос в ту ли иную сторону разрушит мою игру, которую я бесконечное количество лет веду сам с собою…

Защиту я сегодня сделал самую мою любимую, так называемый «Шатер Ночного Созерцания».

Защита полупрозрачна, причем весьма и весьма хитрым способом, придуманным, чтобы обеспечить мне все заранее предусмотренные удобства и удовольствия тела и духа: это такое полушарие, совершенно прозрачное для тех, кто находится снаружи. Для них все как на ладони: догорающий костер, пожитки, расстеленная попона, спящий на ней человек, рядом с ним конь, дремлющий прямо на ногах… Подходи и ешь! Ан не-е-ет!.. Не пускает их к ужину невидимая защита! Собравшиеся на огонек недовольны, понятное дело, издают разные звуки – и меня это развлекает. Но если изнутри, от меня смотреть, то защита моя прозрачна лишь наполовину, а именно сверху, чтобы не мешать мне разглядывать ночное небо, полное всякого разного удивительного… даже волнующего… Я бы, наверное, с удовольствием потосковал, если бы умел, глядя, как над головой тихо и неотступно, не старея, кружится Вечность… Да, купол поверху прозрачен, а по бокам я придумал нечто вроде сплошного кругового полога: они меня видят, а я их нет! Это так здорово – вслушиваться в деловую суету ночных Пригорий и только на слух догадываться о происходящем! Иногда угадываешь, иногда нет.

Ночь началась как обычно, воем, рыком, взвизгами, но потом Пригорья задали мне жару, на славу разгулялись, хоть уши затыкай! Я некоторое время крепился, крепился, в безнадежных попытках только на слух угадать, кто там есть кто в невероятной кутерьме, да и запутался, заснул, отложив чтение следов на утро. Кстати сказать, под словом заснул я понимаю для себя совсем иное, нежели все остальные люди. Строго говоря, мне не ведомы ни сновидения, ни само состояние сна, но об этом позже, ибо уже утро вокруг, пора умываться, собираться, пора завтракать и двигаться дальше, на восток.

А до завтрака – разобрать следы, ибо… Ибо! Хо-хо!.. Как забавно!.. И еще!.. Э… а это что??? Да-а, ночку мы с Пригорьями выдающуюся учудили: я времени вдвое больше против заранее выделенного потратил на чтение следов – и оно того стоило! Знал бы заранее – снял бы полог и вместо созвездий любовался бы боевым представлением.

Первыми на стоянку наткнулись рапторы, самец и самка. Видимо замешкались и не успели убраться из Пригорий, прибежали из последних сил на тепло. Этих сожрали в два мгновения, напоследок согрели, так сказать. Но демоны оврага тоже были статей отнюдь не богатырских, их, вместе с остатками черного рогари, растерзали подоспевшие оборотни. Растерзали и тут же ввязались в лютый бой с нафами, пришедшими на звуки и запахи, за своей долей. Нафы, как я уже говорил, сильнее оборотней, но тех было гораздо больше… Цуцыри пришли, двое, но – независимо друг от друга, с разных сторон… Каким-то чудом – вот уж воистину чудесами была набита ночь сия – сунулась к месту событий стайка горулей, но всю полудюжину схрумкали еще быстрее, чем церапторов… Тоже пытались драться, тоже ведь хищники считаются… И чем больше крови и криков было, тем охотнее собиралась к моему костру вся окрестная нечисть, звери и демоны… Потом было странное… Потом – вот когда я по-настоящему пожалел, что отказался от зрелища! – потом нагрянули охи-охи! О, если бы я знал заранее! Но как можно было предугадать, что охи-охи заберутся столь глубоко в западные Пригорья, от своих любимых северных предгорий??? Теперь-то уж поздно стенать и казниться, теперь только и осталось, что следы читать, телесные и магические. Воздух в Пригорьях – одна сплошная магия, почти как в императорском дворце, так что разбираться в следах легче легкого. Итак, нагрянули милые звери охи-охи, которые, хотя и звери, а не демоны – суть волшебные звери, очень умные, очень свирепые и очень прожорливые! Жрут и успешно переваривают даже демонов. Ватага преизрядная – морд в сотни полторы их собралось! Все взрослые. Видимо, искали места, куда можно отпочковаться от основной стаи в свое норное стойбище. Для начала они прикончили одного уцелевшего к тому времени цуцыря, а потом уже взялись за остальных… Охи-охи – это такие славные зверушки… Смотришь на них – то ли маленький медведь, то ли помесь горули и крокодила, а иной раз и с волками схожи… Шерсть короткая по всему длинному телу, а схватишься за нее – не шерсть вовсе, но чешуя. Но чешуя не как у змей и ящеров, а на особицу. Клыки у них нежные, беленькие, словно пальчики у благородной сударыни… и такие же размером. Когти, правда, покривее, пожелтее и побольше, зато на всех четырех лапах. Хвосты у охи-охи длинные, начинаются где им положено, из задницы торчат, а заканчиваются маленькими головами! Маленькая голова охи-охи на конце хвоста – точное подобие большой головы, с глазами, с пастью – даже кусаться может. Но главное предназначение маленькой головы – сторожевая служба, пока большая голова спит или чем-то отвлечена. Когда идет в поход шайка охи-охи, всем встречным и поперечным приходится не сладко, ибо охи-охи любят подраться, а еще больше поесть, и очень не любят тех, кто им мешает путешествовать. А им все встречные мешают. Помню, сам видел – лет триста-четыреста прошло, но до сих пор с удовольствием в памяти храню – как вот такая же кочующая ватага охи-охи напоролась на троих взрослых тургунов… Задрали насмерть всех троих! Правда, и сама ватага по итогам столкновения сократилась где-то на две трети… Охи-охи поддаются воспитанию, могут быть ручными, хотя, по чести сказать, за всю свою жизнь в этих краях, я знаю только один единственный случай, когда человек приручил охи-охи… Кстати говоря – когда-то спутник моих странствий, можно сказать – воспитанник, а ныне рыцарь и аристократ при императорском дворе. Да и то, их союз правильнее будет назвать дружбой, а не службой. Один одного считает братом, а другой другого – богом.

Здесь, у нас в Пригорьях этой ночью, не случилось ни тургунов, ни драконов, ни горных медведей, но всего остального вполне хватило, чтобы к утру уполовинить даже непобедимых охи-охи… Пожалуй, даже и не уполовинить, а поболее того… Как бы то ни было, оставшиеся охи-охи поужинали, вернее, позавтракали тем, что им боги ниспослали от щедрот, и дальше двинулись. А местная разгромленная нечисть, почесав намятые бока, осталась на поле брани подбирать съедобные трофеи… Трава вся повыбита вокруг моей защиты, словно тут веселая деревенская свадьба шла неделю без отдыху, с плясками и драками… Только крови и костей еще больше оставлено. Думаю, к вечеру кровь до пятнышка вылижут, а кости обглодают. Что еще? Странное было – вот что еще. Когда мою защиту пробуют на взгляд, или на зуб, или на рог, на ней остаются некие магические следы, дабы с утра я мог их прочесть, коли пожелаю… И сегодняшняя ночь не исключение, но было на мою защиту воздействие, которое никак не укладывается в возможности демонов и зверья! Словно бы кто-то мощный, колдун под стать богам, зацепил ненароком, проходя мимо… И следы есть, человеческие следы, здоровенные, правда… Может, действительно кто из богов рядом оказался? Было бы интересно. Впрочем, не такой уж я глупец, чтобы перед самим собой тайны до времени разоблачать – это никак не в моем обычае! Уж ежели я даже Морево собираюсь избывать по мере его прихода, то подобные мелочи и подавно разведывать потерплю. Зато потом будет больше радости.

Если говорить о людях, как о населении – Плоские Пригорья почти пустынны, хотя и здесь встречаются изверги среди людей, редкие одиночки, колдуны и колдуньи, вообразившие себя демонами. Поэтому, я повертел, повертел головой, пострелял глазами да и пошел на сделку с совестью: резко, так, ускорил свое движение по пересеченной местности, дабы мне уже во второй половине текущего дня добраться до имперской дороги, пересекающей Пригорья в самом узком месте, а там уже тихо-мирно дальше двигаться, на глазах у людей, как все… И заночевать уже за пределами Пригорий, в людских приветливых местах… Решено – сделано, и вот я уже на имперской дороге, в нескольких часах пути от обжитых мест. Однако и здесь, на приветливой ровной дороге, с попутчиками не густо. И со встречными тоже. Разве что, вон, нищенка на обочине на коленях стоит, милостыню просит. Нашла где. Ладно, – думаю, – буду нынче благодетелем: проеду мимо, не ударив, потому что я Зиэль – добряк, простак и весельчак, и ничем не брезгую, в поисках радости и наслаждений, даже милосердием.

– Подайте на хлебушек, сиятельный сударь… маковой росинки… одна на свете…

– Да подавись ты нафом.

Вот – почему так? Почему так мир устроен? Чем ты к людям добрее, тем они к тебе подлее! Нет, чтобы добром на добро ответить – совсем наоборот отплатить норовят!

И хотя милостыню просила не человек, а сахира, демон-кровоед в человеческом обличье, все равно: демоны точно такие же неблагодарные твари! Я ведь ей, можно сказать, княжескую милостыню отвесил: жизнь подарил, а она… Как прыгнет на меня, когти наружу, от тихого воя мороз по коже, клыки в распахнутом зёве – что кинжалы… И подросла в одно мгновение, чуть ли ни с меня, пешего, ростом…

Но я хоть и доверчив, хоть и прост, а сам загодя спешился, Горошка в поводу держу, собой заслоняю, потому что сахиры пусть и не из сильных демонов, и уж никак не из умных, но повредить животное у любой из них когтей и клыков достанет. Кроме того, они почти всегда парами охотятся. И точно: только спроворил я пройтись секирою сквозь нежить-плоть неудавшейся нищенки – она даже в слякоть не успела превратиться – как другая выпрыгивает из канавы обочинной. Я и ее усмирил навеки. Глупы сахиры невероятно! Наверное, им кажется, что человеческим побирушкам нет места слаще и обыденнее, нежели просить милостыню в пустынных Плоских Пригорьях…А не задирались бы ко мне с дурацкими мольбами о хлебушке – тысячу лет бы еще по миру бродили, спокойно кровь сосали… Хотя… Вполне вероятно, что ни у кого из нас в этом мире нет в запасе ни тысячи лет, ни века, ни даже месяца. Я стараюсь не расстраивать себя мыслями подобного рода: этот мир исчезнет – другой какой-нибудь найду, но… Во-первых, мне этот еще не разонравился, а во-вторых… Скорее всего, я чувствую некую свою вину, некую причастность к Мореву, пусть и косвенную, потому и хочу воспрепятствовать если не ему самому, то его победе. Да, Морево – тот случай, когда я на самом деле не все знаю и понимаю, и не в силах заранее узнать и понять, даже если разверну свои возможности в полную силу, ибо Морево – не мой посланец, но одной из сил, кои не подвластны мне: вероятно, Солнца или Земли. Я на них, обеих… обоих… на их волю тоже чихаю с верхнего повета, они мне ни в чем не указ, но… Но.

Так вот, сахиры – глупые демоны, бесполые, но притворяются почти всегда женщинами, когда имеют дело с людьми. Если они с великой голодухи в чистом поле на ящерного подсвинка навалятся – им нет нужды облики примерять, а среди людей – всегда в личинах, ибо у людей разговор с демонами короток: убивают в тот же миг, как распознают! Или деру дают, если перевес не на их стороне, что также не по нраву оголодавшему демону.

Почистил я секиру от дряни, прыгнул в седло и опять сделал себе поблажку, вторую за сутки: потянул ноздрями воздух и ману крепко-крепко… Нет дальше нечисти никакой, а также опасного зверья – ни одного, на десять долгих локтей вперед по имперской дороге, идущей сквозь печально знаменитые Плоские Пригорья. Это не я наколдовал, это просто так бывает, хотя и редко, в полдень осеннего дня. Да еще с утра, в подмогу счастливой случайности, полутысяча дорожной стражи прошагала – тихо в округе, благолепно.

Двигался я, не разбирая путей, с запада на восток, а как только выскочил на имперскую дорогу, то пошел тихо-мирно по ней, то есть почти строго на юг, с тем, чтобы опять повернуть на восток. Если бы я наоборот выбрал, на север, то рано или поздно вышел бы за пределы Пригорий, к городку Марубо, а оттуда уже почти прямая дорога на Океанию, столицу Империи. Уж так она странно расположилась, столица, что едва ли не с трех сторон окружают ее горные гряды и Плоские Пригорья: с запада скачешь – не миновать Пригорий, с юга – опять же не миновать, с востока… С востоком попроще, а вот с севера от столицы – у Пригорий самые обширные владения. Подозреваю, что императоры древности нарочно выбрали так, чтобы гиблые местности служили Океании дополнительной защитой от врагов… Хотя, если разбираться в деле без смеха – империя-то и есть главный враг всему сущему, то есть демонам и животным в имперских границах, и людям, имеющим неосторожность и отвагу жить по другую сторону границы, своими, не имперскими законами и обычаями. За это я империю и люблю. В демонах у меня любимый боец – дракон, а в зверях – тургун, оба – сильнейшие среди себе подобных, то же и с империей: она всех других народов и государств сильнее и страшнее – стало быть, и по нраву мне больше других. Именно поэтому большую часть своего безразмерного времени я провожу в ее пределах, однако, отнюдь не брезгую приключениями и вне имперских границ.

Хорошая вещь – имперская дорога! Вот сейчас она бежит впереди меня почти строго на юг, каждая тысяча локтей отмечена по левой стороне обочины одинаково обточенным камнем. Левая и правая стороны дорог всегда считаются от столицы: встань спиною к Океании, лицом к провинции – слева левая сторона, справа – правая. Камень достаточно велик, чтобы его не сперли крестьяне для своих домашних нужд, чтобы ветер либо паводок его не шевельнул, достаточно прочен, чтобы лед, солнце и ветер не разрушили его за несколько лет, но и не громоздок: на одной укрепленной телеге, запряженной парою волов ящерных, помещается несколько таких камней. Дороги строятся всегда, и камнетесные мастерские без дела не простаивают. Ровна дорога, тверда, широка – а и тоже с умом сделана: где надо – она и с горки ныряет, и в гору ползет, и вправо от оврага вильнет и слева скалу обогнет… Ибо нет смысла надрывать силы человеческие, чтобы прогрызаться насквозь, равняя все в прямую линию! Подобное глупое усердие нарочно запрещено имперскими указами, с древних еще времен! Однако, здравомыслие сие не касается тех кусочков имперской дороги, которые ведут к важнейшим храмам, или проложены в личных угодьях их Величеств – там уж только один закон: воля богов или императора… или, реже, членов его семьи.

В дороге я провожу очень много времени, больше чем во всех вместе битвах, стычках, схватках и почти столько же, сколько в кабаках, поэтому не удивительно, что есть у меня кроткая мечта, насчет имперских мастеровых и жрецов: вот бы выучились они делать так, чтобы дорога не пылила! Особенно летом бывает досада: проскачешь, этак, денек, а потом до утра отхаркаться не можешь, словно тертых камней наелся. Но – нет, ни работяги, ни жрецы с пылью справиться не могут, разве что пытаются обыватели выбирать для удобного пути время после дождичка, либо когда зима устелет всю пыль под снег и лед… Так ведь на севере и зим-то не бывает. Зато люди выучились иначе с пылью бороться: принял, скажем, имперский наместник в западных землях, молодой граф Борази Лона, приглашение на семейное торжество к баронам Камбор, да по государственным надобностям и задержался, прибыл не загодя, но непосредственно к пиру. Ему и переодеться некогда, ибо даже высокому вельможе и незаконнорожденному сыну императора нельзя рушить чужой обычай в чужом уделе! Опоздать в дороге – так-сяк, все люди-человеки, все понимают, но задержать пир внутренним опозданием, уже находясь в пределах замка – тут и его Величество, узнав сие, не потерпит подобного мужланства, пусть даже от собственного отпрыска, и накажет! И вот выходит наш великолепный граф Борази Лона в середину зала, дабы, будучи почетным гостем, пригласить на первый танец виновницу торжества старуху-баронессу Камбор, а сам – весь в пыли, с головы до ног! Лицо и руки протер, едва ли не на бегу, по дороге в пиршественный зал, верхний камзол скинул, а все остальное у него, включая сапоги и заднюю сторону ушей – серое, в потеках, в пятнах! Никто этого не замечает. Даже старая сварливая баронесса бровью не поведет, видя, как ее любимые кружева, соприкасаясь с дорожной пылью, обильно летящей от графа Борази Лона, превращаются в грязные тряпки! Ибо это – не есть неряшливость и неуважение к хозяевам дома, но обстоятельства силы неодолимой, сиречь – дорога, пыль, столь же неизбежная, как и смена времен года. Сегодня граф в пыли, завтра – ты, или другие, не менее благородные, чем ты… Потом, конечно, после пиров и танцев, девицы плачут по испорченным нарядам, но это – там, в тиши своих покоев, а на людях фыркнуть – боги упаси! Прослывешь на три поколения вперед унылой деревенщиной!