Текст книги "«Тигры» в грязи. Воспоминания немецкого танкиста. 1941–1944"

«Старина Фриц»

Мы были счастливы, когда, наконец, достигли Нарвы. Предполагалось, что новые позиции будут хорошо укреплены и достаточно надежны, чтобы сдержать русских. Там не было казарм, потому что весь район вокруг Нарвы был заполнен отступающими войсками. Поэтому мы искали место, где остановиться с другими частями, чтобы хоть немного согреться. Тем временем я отправился на поиски экипажей двух подбитых танков. Они, очевидно, уже также прибыли в Нарву.

Готовый к любым неожиданностям, я взял с собой две банки хорошего горохового супа. Я представил, что они стоят где-нибудь, дрожа от холода и голодные. Поскольку мы шли против встречного потока движения, пробираться на восток было очень трудно. Мы без проблем обнаружили оба наших танка на железнодорожной станции, но не увидели никого из экипажа. Нам пришлось буквально прочесывать один за другим дома. А потом я не поверил своим глазам: мои «голодные» и «замерзшие» сидели за столом, накрытым как в мирное время.

Они ели котлеты и всякие другие вкусные блюда, которые им то и дело подавала хозяйка дома. Мое появление с холодным гороховым супом было встречено радушными приветствиями, и, конечно, я, не колеблясь, присоединился к более богатой трапезе. Было понятно, что людям требовались длительный отдых и подходящая постель. Самым заветным желанием было спать… спать… спать!

Но как всегда, все происходило не так, как того хотелось.

Мы направлялись на запад в свою часть по автостраде. Уже стемнело, и мы оставили позади около 20 километров, когда вдруг объявили:

– Всем взять вправо! Встречный транспорт!

Мы остановились и узнали «тигр», который с большим трудом пробирался сквозь встречный поток движения. Когда я его остановил, старший фельдфебель Цветти вылез из танка и сообщил мне хорошую новость: мне не нужно было возвращаться на поезд. Он привел с собой остальную часть роты, и я мог немедленно действовать в полном составе. Затем мы проследовали на восток с четырьмя своими «тиграми». О постели и сне можно было только мечтать. Цветти не имел представления о подробностях нашей миссии; знал только, что мы должны были доложиться командиру дивизии СС, которой приходилось удерживать плацдарм на Нарве.

Мы мучались неизвестностью всю дорогу до Нарвы и проехали по мосту, построенному нашими саперами. Во всем чувствовалась атмосфера возбуждения. В городе мы увидели только машины СС, снующие взад-вперед. Было нелегко найти командный пункт дивизии, потому что люди из танковой гренадерской дивизии «Нордланд» большей частью были из Скандинавских стран и с трудом понимали немецкий. Но практически все они были рослыми, энергичными молодыми солдатами.

Командовал ими бригадефюрер СС Фриц фон Шольц, которого я сразу же окрестил «старина Фриц». В конце концов я нашел его на своеобразном командном пункте, в автобусе. Я припарковался у соседнего дома. Это был единственный дивизионный командный пункт из всех виденных мной во время войны, который был расположен к фронту ближе полковых командных пунктов.

Я доложил оперативному дежурному офицеру, который располагался во втором автобусе: звание, должность, войсковая часть – и как обычно: «…Прибыл для личного доклада господину генералу».

Гауптштурмфюрер тогда посмотрел на меня с интересом, как на существо с другой планеты.

– Господину генералу, – произнес он наконец, выделяя каждый слог, – господину генералу… Гм! У нас таких здесь нет! Вы в боевых частях СС, если вам это неизвестно. И у нас нет ни «господина», ни «генерала». Здесь, видимо, может быть бригадефюрер, без «господина», если вы желаете с ним встретиться. Кроме того, обращение «господин» также отсутствует и в наименованиях всех прочих званий, включая рейхсфюрера!

Я не был готов к подобному приему, но сразу же сменил тон:

– Я хотел бы доложиться вашему бригадефюреру!

Дежурный офицер кивнул.

– Уже лучше, – сказал он несколько снисходительным тоном. – Венгер, иди и спроси у бригадефюрера, есть ли у него время для господина лейтенанта Кариуса из подразделения «тигров»?

Он посчитал необходимым сделать достаточно заметный акцент на слове «господин» перед моим званием.

Тем временем унтерштурмфюрер поднялся со своего рабочего места и исчез со словами:

– Слушаюсь, гауптштурмфюрер!

Вскоре он появился вновь:

– Бригадефюрер ждет вас!

Вошел в автобус начальства и был совершенно поражен после всего, что этому предшествовало, когда увидел человека, который был воплощением безмятежности и веселости. За все время своего пребывания на фронте я редко встречал какого-либо другого комдива, с которым я мог бы сравнить нашего «старого Фрица». Он полностью солидаризировался со своими войсками, а подчиненные его боготворили.

Он всегда был на месте и доступен каждому.

Во время нашей совместной работы он относился ко мне, как к сыну. Поэтому для всех нас было тяжелым ударом, когда позднее мы узнали, что наш «старина Фриц» был убит в нарвском секторе. Рыцарским крестом с мечами он был награжден в августе 1944 года, но что это значило для тех из нас, кто на самом деле потерял «фронтового отца»?

Когда я докладывал «старине Фрицу» в автобусе, он сразу дружески похлопал меня по плечу.

– Ну ладно, почему бы нам не выпить шнапса за нашу будущую совместную работу, – сказал он, налил два полных бокала и чокнулся со мной. – Откуда вы прибыли?

После моего ответа наш разговор продолжился по-семейному. Я поделился своим первым впечатлением о его войсках. Когда дошел до рассказа, как был принят дежурным офицером, он рассмеялся:

– Да, здесь так заведено. Поначалу мне и самому пришлось немного переучиваться, когда меня перевели сюда из армии. При этом я пережил смешанные чувства. Но теперь я не хотел бы расстаться с этими парнями ни при каких обстоятельствах. Эти ребята в ваффен СС просто необыкновенные, у них такая товарищеская спайка, какой вы, наверное, не найдете больше нигде. Но если бы было так, как могло быть, а также для того, чтобы вы знали, мне нравится, если кто-нибудь обращается ко мне «господин генерал». Если вы воспитанник старой школы, так, как я, например, то такое обращение для вас будет более естественным…

Потом мы говорили о ситуации. В ходе разговора выяснилось, что мой скептицизм относительно легендарного оборонительного рубежа «Пантера» лишний раз в еще большей степени подтвердился.

«Старина Фриц» объяснял мне:

– Видите ли, если быть точным, то эта линия обороны существует только на бумаге. В этом время года конечно же совершенно невозможно для наших товарищей закрепиться на линии фронта. Наверное, тут в окрестностях еще осталось несколько бункеров со времени нашего наступления, но они, как правило, расположены не там, где их можно использовать.

Кроме того, русские наступают быстрее, чем предполагалось. В довершение всего наши войска уже настолько привыкли к постоянным отходам, что уже проскакивали рубежи, которые нужно было удерживать. Мы хотели образовать линию фронта на плацдарме, указанном на карте, и обнаружили, что иваны уже там.

Тогда я организовал новый оборонительный плацдарм. Вашей задачей будет, следуя впереди, помогать войскам выдвигаться на лучшие позиции в своих секторах. Их затем нужно будет укрепить и удерживать. Поскольку у русских в этом районе лишь небольшие отряды передового охранения, не должно возникнуть особых трудностей с тем, чтобы потеснить их назад, позволяя, таким образом, моим солдатам укрепить свою линию фронта.

Таким образом, моя задача была четко обрисована. В ее выполнении эсэсовцам и мне оказывала поддержку артиллерия, которую мы вывели из Ленинграда.

Без этой поддержки фронт на Нарве ни за что не смог бы удерживаться месяцами. Наши танки располагались возле командного пункта дивизии к востоку от Нарвы. С юга фронт простирался до окраины города, на восточной стороне Нарвы. Там, через небольшой отрезок он перекидывался на западный берег реки, где четко обозначалась линия фронта вплоть до того места, где она обрывалась в Балтийском море.

Относительно спокойные времена скоро прошли. Русские бросали все большие и большие силы на наш плацдарм. Вскоре они подтянули тяжелую и сверхтяжелую артиллерию и устроили дикую пляску огня над городом. Спасибо храбро оборонявшимся эсэсовцам. Русским не удалось вклиниться на плацдарм. И только автомобильный мост вызывал у меня беспокойство. Русские держали его под постоянным артобстрелом.

Он оставался последней переправой через Нарву, после того как был уничтожен железнодорожный мост. В случае, если его разрушили бы, мы оказались бы в западне со своими танками и нас не смогли бы использовать на других участках фронта.

Я обрисовал ситуацию «старине Фрицу»; он согласился со мной в том, чтобы разместить мои танки на западном берегу Нарвы, по другую сторону моста. В чрезвычайной ситуации мы всегда могли оказаться на позициях в считаные минуты.

Затем я поехал назад через мост. Я осматривался, чтобы найти подходящий район сосредоточения для своих машин, когда послышался шум мотора приехавшего со стороны линии фронта автомобиля с флагом корпуса. Он сразу же остановился, и я не поверил своим глазам, когда из него выпрыгнул фельдмаршал Модель. Верховное командование приказало ему – как всегда делало в безнадежных ситуациях – отправиться на северный фронт, чтобы навести порядок. Я доложил то, что от меня требовалось, а потом надо мной разразилась буря, подобную которой редко увидишь! У Моделя дергались брови. Я видел такое прежде на Центральном фронте.

Мне даже не было позволено ничего объяснить или сказать что-либо в ответ. Я отправился к своим людям и моментально оказался на другой стороне Нарвы. Фельдмаршал отдал мне приказ, который я никогда не забуду:

– Я возлагаю на вас персональную ответственность за то, чтобы не прорвался ни один русский танк. Ни один из ваших «тигров» не должен быть выведен из строя огнем противника. Нам здесь дорог каждый ствол!

Что касается лично фельдмаршала Моделя, то он не допускал никаких компромиссов, но был снисходителен к фронтовикам, которые его обожали. Для себя самого он ничего не требовал. В «русском мешке» в 1945 году мне довелось услышать его характерный ответ: «В сутках – двадцать четыре часа. Добавьте к этому еще ночь, и вы, вероятно, завершите свою работу!»

К сожалению, наша гастроль с дивизией СС «Нордланд» скоро закончилась. Мы продолжали прикрывать сектор еще несколько дней до тех пор, пока эсэсовцы не закрепились на своих новых позициях. По ходу дела мы успели избавить их от четырех противотанковых пушек. Никогда не забуду замечательных парней из дивизии «Нордланд». Они сражались как львы.

Они были лучше знакомы с большевизмом, причем на собственном опыте, чем многие на Западе по своим толстым книгам.

Позднее я обнаружил, что многие из Курляндской армии в силу сложившихся трудных обстоятельств попали в Швецию, полагая, что это их спасет. Среди них были и те, кто воевал в III танковом корпусе СС. Они были потом интернированы, но позднее под давлением союзников переданы русским. Если учесть, что даже в то время отношения между западными державами и Советами были не самыми безоблачными и что на Западе прекрасно понимали, какая судьба ожидала людей, прибывших из Прибалтики, то решение шведского правительства становится еще более бесчестным, как решение страны, в которой люди так много и охотно любят говорить о Красном Кресте.

Эстонцы, литовцы и латыши, служившие в СС, были преданы смерти или, как минимум, отправлены в Сибирь, подобно тому, как до них это было с их родителями и дедами. Известны шокирующие сообщения о том, что происходило в шведских лагерях для интернированных, когда туда дошла весть о передаче их обитателей русским. Самоубийства и членовредительство – ужасные вещественные доказательства вины так называемой «принимающей страны». Люди, которые подняли оружие против большевизма, только чтобы защитить от него свою родину, западную цивилизацию и, как часть ее, Швецию, были обречены на верную смерть.

Новое назначение ожидало нас между Нарвой и устьем реки. Русские меняли там направления своих главных ударов, после отхода у нарвского плацдарма. Они пытались прорваться через замерзшую Нарву и создать плацдарм на западном берегу реки.

Участком главных ударов была деревня Рииги, расположенная на западном берегу реки, на полпути между Нарвой и Балтикой. Там находились многострадальные пехотинцы Венглера. Они воспользовались старой траншеей, оставшейся со времени наступления в 1941 году.

16 февраля я был направлен к полковнику Венглеру с двумя танками для оказания поддержки его людям в обороне от массированных атак русских из-за Нарвы. Командный пункт Венглера был расположен примерно в 2 километрах за линией фронта, отделенный от него заболоченными лесами. Полковник приветствовал меня с распростертыми объятиями.

– Ну наконец-то ты снова здесь! Я просто счастлив, что они прислали именно тебя, поскольку мы уже хорошо понимаем друг друга. Ситуация здесь весьма сложная, ну да ты уже это знаешь. К сожалению, у меня были большие потери в ходе боев на отходе. Боевая мощь моего полка в лучшем случае равна мощи одного батальона. Для того чтобы удерживать свой участок, мне, как минимум, требуется целый полк, если не больше.

По этой причине фронт удерживается слабо. Я попытался в качестве подспорья построить серию опорных пунктов. Лучше всего, если мы на месте как можно скорее обозрим ситуацию; вы получите более полное впечатление, чем если я буду показывать вам всю обстановку на карте!

Мы тут же отправились на рекогносцировку. Такая рекогносцировка помогала нам также сориентироваться и в ночное время. Уровень боевой активности был довольно высоким.

Когда мы прибыли на командный пункт батальона, Венглеру сообщили еще об одном прорыве русских. Русские несли величайшие потери во время своих атак, поскольку во время переправы по льду через Нарву у них совсем не было прикрытия. Но даже если небольшой группе удавалось закрепиться на нашей стороне Нарвы, они как пиявки привязываются к нашей системе траншей, и их приходится срочно выбивать контратаками, прежде чем нахлынет следующая волна атаки. Было совершенно ясно, что русские стремились достигнуть своей цели здесь любой ценой и не считаясь с потерями.

Мы должны были оказывать поддержку пехотинцам в расширении территории занятых участков траншей. Это требовало достаточно высокой точности, чтобы при стрельбе свои же не пострадали от нашего огня. Нам приходилось приближаться на расстояние около 50 метров к окопам, простирающимся обычной зигзагообразной линией. Отсюда мы наблюдали за наступлением своих солдат.

Когда они занимали какой-то участок, первый из них делал отмашку рукой. Тогда мы обстреливали следующие 10–12 метров территории из своих 88-мм пушек до тех пор, пока она не становилась готова к тому, чтобы брать ее штурмом. Как только каски наших солдат появлялись над краем траншеи, мы прекращали огонь, и наши захватывали окоп. Наша команда работала ювелирно.

Русские не смогли записать в свой послужной список достижение успеха, несмотря на тяжелые потери. Но они сразу же реагировали на появление наших танков огнем своей артиллерии, направляя нам солидное количество своих приветственных «поздравлений». Восточный берег Нарвы обрывался довольно круто, а край огромного лесистого района простирался по возвышенности. От границы леса иванам довольно хорошо были видны наши позиции. И мы были как бельмо на глазу для их артиллерии, которая доставляла нам немало хлопот. Не прошло и трех минут, как мы отдалились от нашего клочка лесных зарослей, появились первые вспышки у стволов орудий на дальнем берегу.

Только в движении, все время лавируя, мы смогли избежать прямого попадания. Я все свое внимание сосредоточил на дальнем берегу, в то время как Цветти на своей машине оказывал поддержку пехоте. И хотя я заставлял умолкнуть несколько русских орудий, когда вступал в схватку, мы снова оказывались под огнем каждый раз, как только появлялись вновь.

Во время одной из таких передряг я в конце концов научил Лустига, одного из наших водителей, умерять присущее ему безрассудство. Обычно этот сгусток энергии лишь подстегивал меня, если моя машина была выведена из строя, но командир его танка часто говорил мне, что Лустиг необузданный человек, который всегда рвется вперед и которого трудно убедить дать задний ход. Несомненно, характеристика человека, достойного похвалы, если бы не пренебрежение опасностью! По гражданской профессии Лустиг был кузнецом, парень здоровый, как пожарный кран. Как-то раз, когда зажженная сигара упала ему под рубашку, вместо того чтобы посрывать с себя одну за другой одежду, которой зимой бывает много, и выудить сигару, он просто загасил ее, придавив снаружи к своему голому телу. Когда мы обменивались с ним рукопожатиями, я чувствовал себя так, будто меня лягнула лошадь. Вот каким был наш Лустиг, человек, у которого сердце было на своем месте. Он всегда вел машину вперед, не останавливаясь перед врагом.

Но однажды, как я уже сказал, и он научился умерять свой пыл. Мы были примерно в 500 метрах от нашего небольшого леска, когда русские отрыли огонь.

Первый залп пришелся с недолетом; второй – позади нас. Я не хотел ждать третьего, поскольку слишком велика была вероятность попадания. Я крикнул Лустигу: «Дай задний ход!»

Но он не реагировал. Мы оставались на месте, а русские дали третий залп. Снаряды стали рваться вокруг нас, и один из них, 28-см гигант угодил прямо перед нами на тропу. Но не взорвался.

Как большая мышь, легко и быстро он пустой болванкой понесся к нам, проскользнул по снегу под нашу машину. Позднее мы увидели его перед лесом по дороге назад. После этого случая даже наш друг Лустиг проникся убеждением, что нельзя терять ни минуты, если я даю ему команду давать задний ход.

Снова и снова мы восхищались качеством стали наших танков. Она была твердая, но не хрупкая, а упругая. Если снаряд противотанковой пушки не угодил в броню прямым попаданием, то соскальзывал в сторону и оставлял после себя отметину, как если бы вы провели пальцем по мягкому куску масла.

Ночью мы не могли помочь нашим многострадальным товарищам, своими выстрелами только подвергли бы их опасности. Мы просто открывали огонь по покрытой льдом Нарве, как только русские начинали новую атаку. Делая это, мы частично отвлекали на себя огонь артиллерии Иванов. Русские часто, раз по десять за ночь, пытались переправиться. Они даже использовали сани. Несмотря на огромные потери, стремились форсировать реку. Когда они так поступали, мы называли это «упрямством», а когда мы – «храбростью».

Нам пришлось близко познакомиться с перевернутым употреблением таких выражений после войны. Солдат, который выполнял свой долг во имя своей страны до самого конца, вдруг оказывался «милитаристом» и «поджигателем войны», короче говоря, «злобным нацистом».

После того как в секторе Рииги стало несколько спокойнее, мы получили новый приказ на марш. Я отпросился у полковника Венглера в отпуск и, когда мы пожелали друг другу удачи, он смущенно поделился со мной, что, вероятно, ему предстоит труднейшая и длиннейшая битва в его жизни. Он собирался жениться.

Представился случай, давший ему возможность сочетаться, а именно – награждение его Рыцарским крестом с дубовыми листьями, в связи с чем он возвращался в Германию. Он стал 404-м военнослужащим, получившим эту высокую награду. К сожалению, его ранний брак оказался недолговечным. Венглер, уже в звании генерал-майора, был убит в 1945 году на западе, после того как был награжден мечами к Рыцарскому кресту. Он стал 123-м военнослужащим вермахта, получившим эту награду.

Фронт, удерживаемый на Нарве

Для того чтобы стали понятны последующие операции, мне придется рассказать о расстановке оборонительных позиций вдоль Нарвы, как об этом было известно штабу батальона на 24 февраля 1944 года. Сама река служила естественной оборонительной позицией. Если следовать по ней вверх по течению, она тянется вначале на протяжении примерно 10 километров в юго-восточном направлении от устья в Финском заливе. Река течет мимо Рииги и Сиверцев и до города Нарва, прежде чем повернуть на юг. Через 1–2 километра она поворачивает на запад. Этот отрезок – где Нарва течет почти 10 километров с востока на запад – будет важен для дальнейшего повествования. Минуя этот отрезок, после примерно 45 километров пути в южном и юго-восточном направлении, достигаешь северо-восточной оконечности озера Пейпус (Чудского озера. – Пер.).

Когда наши войска выводили из Рииги, фронт тянулся от Нарвского залива, точнее говоря, от Хунгербурга, вдоль западного берега реки. Он шел через Рииги к месту как раз перед Нарвой, затем перемещался на восточный берег, где плацдарм был образован перед самым городом, для его удержания.

Линия фронта снова упиралась в Нарву, где делала изгиб. Было намерение продолжить ее на восточном берегу. Планировалось даже создать плацдарм в середине следующего отрезка восток – запад. Однако, как уже нередко бывало, русские положили конец нашим планам.

Линия железной дороги Нарва – Вайвара – Везенберг шла параллельно этой оси восток – запад на Нарве, примерно на 8 километров на север. Еще 800 метров на север далее вела автодорога. От нее оставалось еще 5–6 километров до Балтийского побережья. Район между рекой и автодорогой был полностью заболоченным; железная дорога проходила по укрепленной насыпи. Пехотные части, которые должны были занять ось восток – запад для того, чтобы создать запланированный плацдарм на юг, прибыли слишком поздно.

Предполагалось, что русские все еще не продвинулись до Нарвы в этом районе. Из-за болотистой местности считалось также маловероятным, что они закрепятся к северу от реки. По мнению Верховного командования, заболоченный район был совершенно непригоден для устройства позиций.

Однако когда наши ребята хотели занять свои позиции, они в замешательстве обнаружили, что у русских значительные силы уже продвинулись вперед между северным берегом Нарвы и железной дорогой. Они создали там плацдарм, с которого угрожали нашим войскам в Нарве. Наши части были слишком слабы для того, чтобы оттеснить неприятеля назад на юг через реку.

Из-за всех этих осложнений наша линия фронта приобрела весьма своеобразный характер. Она проходила севернее железнодорожной насыпи и состояла из опорных пунктов. Однако примерно в середине этого отрезка она вклинивалась во вражеский плацдарм по обе стороны трассы, принимая форму ботинка. Северная часть занятой русскими местности была, таким образом, расколота пополам, на «восточный мешок» и «западный мешок». Оба этих названия стали общеупотребительными в сводках вермахта.

Проход, который выводил из «ботинка» на север, вел через деревню Лембиту, после пересечения железнодорожных путей. Еще примерно через 800 метров он приводил к некоему возвышению, выступавшему среди равнины подобно большой насыпи. Сразу за ним трасса упиралась в главную автостраду. Эта трасса пересекалась со второй в Лембиту.

Она шла с запада, параллельно железной дороге и мимо усадьбы за краем деревни. От усадьбы она вела по диагонали к железнодорожной насыпи и достигала второго железнодорожного переезда примерно через 130 метров. Вдоль отрезка от усадьбы до переезда стояли еще дома, приблизительно на одинаковом расстоянии один от другого.

Мне хотелось предварить свое последующее повествование этим подробным описанием местности с тем, чтобы читатель мог мысленно представить себе, как разворачивались наши операции в этом районе. Карта, приводимая в этой главе, также дает дополнительную информацию о районе, в котором мы сражались с русскими.

Когда мы вернулись из Рииги к позициям роты, расположенным примерно в 25 километрах к западу от Нарвы, в районе между побережьем и автострадой, я сразу же поехал с докладом на батальонный командный пункт. Командир попросил меня сменить в тот же день заболевшего командира роты в Лембиту.

Нашу роту рассредоточили по отдельным пехотным полкам. Командира роты отправили в Лембиту с двумя «тиграми»; еще четыре танка – к «западному мешку». Сев в автомобиль, я сразу поехал в Лембиту, чтобы сменить заболевшего командира. Тот был счастлив, что я прибыл так быстро, и тут же уехал на моем автомобиле.

Фельдфебель Кершер командовал второй машиной. Мы всегда хорошо друг с другом ладили. И вместе с ним я всегда чувствовал себя уверенней во время операции. Товарищи объяснили мне ситуацию. По их словам, русские засели за железнодорожной насыпью и чувствовали себя там как дома. Насыпь была так высока, что в ней легко оказалось прорыть туннели. Они служили бункерами.

Наши находились в усадьбе и в обоих домах между ней и «русским» железнодорожным переездом. Наши танки располагались за усадьбой. Ночью часовые попарно должны были поддерживать контакт между опорными пунктами. Решили отказаться от системы траншей, поскольку командир полка придерживался того мнения, что нынешние позиции были временными. Его командный пункт был расположен на склоне «детского дома» – так мы прозвали гору к северу от Лембиту. Она так круто обрывалась в восточной стороне, что прорытые в горе туннели позволили обезопасить себя от любого обстрела.

После первой ночи я договорился с пехотным командиром, что мы будем нести боевое охранение днем, а его люди – ночью. Моим людям тоже требовалось отдохнуть хотя бы несколько часов, если позволит обстановка.

Между усадьбой и домом в деревне к западу от железнодорожного переезда у нас была радиосвязь. Я, таким образом, всегда мог находиться наготове. В первый вечер мы, конечно, не вернулись на «подготовленные для отдыха позиции». Я хотел прежде взглянуть на боевые позиции, а это было возможно только с наступлением темноты.

Пехотинцы выразили удивление, когда я высказал желание ознакомиться с позициями. Очевидно, раньше им не приходилось сталкиваться с такой просьбой. Но у меня на этот счет были свои соображения. Как мы могли оказывать пехоте эффективную поддержку, если фактически не знали расположения их внутренних и внешних позиций? Как станем действовать одной командой, если не познакомимся друг с другом поближе? Для нас, танкистов, позиционная война и любой вид операции на фронте конечно же не являются тем, о чем нужно повсюду кричать. Мы существуем не для того, чтобы слоняться по местности в качестве крупных целей. Наша задача состояла в том, чтобы атаковать и контратаковать, то есть действовать на ходу. Но что было без нас делать бедным парням? Они оказались на такой позиции, которую без танков не удержать.

Поэтому я отправился в ближайший дом с первой попавшейся парой часовых. Он располагался примерно в 70 метрах от нас. Ночью дорога не была видна русским, поскольку между нами и железнодорожной насыпью росли небольшие деревья и болотные кустарники.

Опорный пункт роты напоминал фермерскую усадьбу. Однако не следует обманываться словом «рота». Оно подразумевало от 25 до 30 человек. И даже эта «внушительная» численность была достигнута лишь благодаря тому, что незадолго до этого прибыло пополнение из тыла – зеленые новобранцы, которым еще только предстояло познакомиться с фронтом. Им ужасно хотелось, просто не терпелось увидеть боевые действия. С совершавшими обход часовыми я отправился от этого опорного пункта к третьему, всего в 30–40 метрах от железнодорожной насыпи.

Иногда мы слышали, как русские перекликались друг с другом, и различили звуки, которые заставили нас предположить, что оборудование позиций идет полным ходом. Русским приходилось строить блиндажи, так же, как это делали мы, и расширять дороги для подтягивания тяжелой боевой техники.

Соседняя рота располагалась еще через 150–200 метров вдоль края леса, который тянулся между железнодорожной насыпью и автострадой. Этому охранению, следовательно, приходилось прикрывать длиннейшую полосу. Потом мы поехали на правый опорный пункт соседнего батальона, который принадлежал дивизии «Фельдхернхалле». Там в лесах начиналась собственно линия фронта. Она уходила к железнодорожной насыпи в направлении на восток. Русские создали свои позиции у еще одной полосы леса в 200 метрах к югу.

Ни одному пехотинцу не понравится, когда у него за спиной совершенно открытая местность. На ней не укроешься, и практически невозможно в трудной ситуации подтянуть резервы скрытно от противника. Наша пехота оказалась как раз в такой сложной ситуации на этих позициях. Это делало необходимость нашего присутствия еще более очевидной. Если бы русским взбрело в голову атаковать далее на север, то наши товарищи не смогли бы этого предотвратить без бронетанковой поддержки.

Наша пехота была поглощена превращением опорных пунктов в бункеры. Подвальные помещения были укреплены балками, добавлены амбразуры, и караульный заверил, что часовые всегда имеют возможность погреться. По сравнению с ними тем из нас, кто были в танках, туго приходилось зимой, когда требовалось днями и неделями нести боевое охранение, как мы это делали там. Мы были бы счастливы получить хоть малую толику того жара, который преобладал в танках летом. Зимой ощущение было такое, будто сидишь в холодильнике.

Для того чтобы иногда хоть немного согреться, мы придумали зажигать большую керосиновую лампу. Когда проходили подготовку, нам строго запрещалось даже курить в танке, и вот теперь мы докатились до того, чтобы на полную мощь жечь керосиновую лампу, когда перед нами противник! Слава богу, что ни в одном из танков нашей роты ни разу не произошло несчастного случая из-за такой беспечности. Но были другие побочные эффекты. К примеру, когда все мы впадали в дрему, тяга в лампе ослабевала, и она начинала чадить, как ненормальная.

Мы все были похожи на трубочистов. Из-за копоти внутреннюю поверхность наших танков теперь уже едва ли можно было назвать белой. Воздух тоже оставлял желать лучшего. Сегодня я просто поражаюсь, что никто из нас не отравился ядовитыми парами. Но тогда у всех на слуху была избитая фраза: «Никто еще не умирал от вони, но многие замерзали насмерть».

Даже продовольственный паек в танке имел привкус гари или масла. Однако со временем, испытывая лишения, люди привыкают ко всему. Этот запах гари и застарелого масла, этот «запах танка», на протяжении лет стал для нас вполне приемлемым.

Серым утром молодой солдат подбежал к моей машине. Он доложил, что солдаты в ближайшем опорном пункте видели, как русские устанавливали первую противотанковую пушку у железнодорожной насыпи.

Я, конечно, пообещал принять срочные контрмеры. Старая истина: мы должны продемонстрировать свою мощь товарищам из пехоты, чтобы завоевать их доверие. Если это сделать, то мы могли бы говорить с ними по существу и не беспокоиться о том, что будет сделано что-то не так.