Текст книги "Наука любви (сборник)"

 
Но покидают застольники стол, расходясь многолюдно;
Тут-то сама суета подступ к красавице даст.
Вдвинься в толпу, проберись к красавице, словно случайно,
Пальцами стана коснись, ногу ногою задень.
Вот когда время начать разговор! И Венера, и Случай —
Оба помогут тебе; Стыд неотесанный, прочь!
Здесь твоему красноречью не надобны наши советы,
Только сумей захотеть – сразу же станешь речист.
С ролью влюбленного сладь, словами яви свои раны,
Хитрость любую найди – пусть лишь поверит она.
Это нетрудно: ведь каждая мнит, что любви она стоит;
Даже и та, что дурна, верит в свою красоту.
Часто бывало: притворно любя, притворщик влюблялся,
Взявшись казаться таким, впрямь становился таков.
Так не таите же, девушки, зла на мужское притворство —
Из повсечасной игры часто рождается страсть.
Ты же, о юноша, вкрадчивой речью подтачивай сердце,
Как неустанно река точит нависший обрыв.
Не уставай восхвалять лицо ее, волосы, руки,
Пальцев тонких изгиб, ножки-малютки следок.
Слышать хвалу своей красоте и стыдливая рада:
Каждая собственный вид ценит превыше всего,
Разве Юноне и разве Палладе не стыдно доселе,
Что на Фригийской горе не предпочел их Парис?
Слыша себе похвалу, и павлин свои перья распустит,
А утаишь похвалу – он утаит красоту.
Даже разубранный конь на скачках несется быстрее,
Слыша, как плещет толпа, шею и гриву хваля.
Будь в обещаньях нескуп – обещанья пленяют красавиц.
Всеми богами божись, лишь бы доверья достичь!
Сам Юпитер с небес улыбается клятвам влюбленных
И развевает их вмиг взмахом Эоловых крыл.
Даже стигийской водой сам Юпитер божился Юноне, —
Ложным клятвам не чужд, ложным он клятвам не мстит.
 

 
Выгодны боги для нас – коли выгодны, будем в них верить,
Станем на древний алтарь и возливать, и кадить,
Боги не праздны, они не стынут в дремотном покое, —
Боги над теми блюдут, кто добронравно живет.
Долг не жалейте платить, договор страшитесь нарушить,
Душу храните от лжи и от убийства ладонь, —
Лишь за одно наказания нет: обманывать женщин.
Здесь и только здесь верность стыдней, чем обман.
 

 
Будем неверны неверным! Пускай нечестивое племя,
С хитростью выйдя на нас, в свой же силок попадет.
Есть рассказ: девять лет лежал плодоносный Египет
Сух, и не падал с небес дождь, орошая посев.
Фрасий пришел к Бусириду[57]57
  Бусирид, расправившийся с кипрским прорицателем Фрасием, и акрагантский тиран Фаларид (VI в. до н. э.), которому Перилл изготовил медного быка, чтобы сжигать в нем врагов, и сам стал первой его жертвою.


[Закрыть] и молвил: «Смягчится Юпитер,
Если пришелец прольет кровь на его алтаре».
Тотчас в ответ Бусирид: «Ты сам и падешь, чужеземец,
Первою жертвой богам ради желанной воды».
Сжег Фаларид в жестоком быке Периллово тело,
И злополучный творец пищей творению стал.
Прав Бусирид, и прав Фаларид! Закон всех законов:
Кто злоумыслил смерть – сам этой смертью умрет.
Пусть же теперь поделом вероломных казнит вероломство;
Мучаясь, женщина пусть поданный вспомнит пример!
 

 
Польза есть и в слезах: слеза и алмазы растопит.
Только сумей показать, как увлажнилась щека!
Если же сухи глаза (не приходит слеза по заказу!) —
Маслом пальцы полей и по ресницам пройдись.
 

 
А поцелуи? Возможно ли их не вмешивать в просьбы?
Пусть не дается – а ты и с недающей бери.
Ежели будет бороться и ежели скажет: «Негодный!» —
Знай: не своей, а твоей хочет победы в борьбе.
Только старайся о том, чтоб не ранить нежные губы,
Чтобы на грубость твою дева пенять не могла.
Кто, сорвав поцелуй, не сорвал и всего остального,
Истинно молвлю, тому и поцелуи не впрок.
 

 
Что помешало тебе достичь полноты вожделенной?
Стыд? Совсем и не стыд – разве что серость твоя.
Это насилье? Пускай: и насилье красавицам мило —
То, что хотят они дать, нехотя лучше дадут.
Силою женщину взяв, сам увидишь, что женщина рада
И что бесчестье она воспринимает как дар.
Если ж она, хоть могла претерпеть, а нетронутой вышла,
То под веселым лицом тайную чувствует грусть.
Феба[58]58
  Феба и Гилаира, дочери Левкиппа, похищенные Кастором и Поллуксом.


[Закрыть] и Фебы сестра познали насильные ласки,
Но не устали любить тех, кто насильно ласкал.
Всем известен рассказ, и все же его повторю я —
Как Ликомедова[59]59
  Ликомедова дочь – Деидамия, родившая Ахиллу Неоптолема.


[Закрыть] дочь мужа в Пелиде нашла.
Уж от богини, красой превзошедшей соперниц на Иде,
Пылкий судья получил горькую мзду за хвалу;
Плыли уже к Приаму-царю корабли из-за моря,
Эллинскую в Илион старцу невестку неся;
Клятву давали мужи восстать за того, кто обижен,
Общею честью сочтя месть за позор одного;
Только Ахилл (о, стыд! но мольбе уступил он Фетиды),
Длинное платье надев, скрыл, что мужчина и он.
Что с тобой, Эакид? Тебе ли над шерстью трудиться
Ждет Паллада тебя, но не на этой стезе.
Ты ль над корзинкой сидишь? Рука твоя просит оружья!
Эта ли с пряжей ладонь Гектору смерть принесет?
Прочь отбрось, прочь отбрось веретена с добротною нитью
И пелионским копьем в крепкой руке потрясай!
В том же покое спала девица из царского рода,
Ей самой и пришлось мужа в Ахилле признать.
Силе она уступив (приходится этому верить),
Верно, хотела сама силе такой уступить.
Часто она говорила: «Побудь!» – беспокойному другу,
Вместо былых веретен острый хватавшему меч.
Где же насилие, где? Зачем, Деидамия, хочешь
Лаской того удержать, кем обесчещена ты?
 

 
Правда, иную игру начать не решается дева, —
Рада, однако, принять, если начнет не она.
Право же, тот, кто от женщины ждет начального шага,
Слишком высоко, видать, мнит о своей красоте.
Первый приступ – мужчине и первые просьбы – мужчине,
Чтобы на просьбы и лесть женщина сдаться могла.
Путь к овладенью – мольба. Любит женщина просьбы мужские —
Так расскажи ей о том, как ты ее полюбил.
Сам преклонялся с мольбой Юпитер, сходя к героиням, —
Из героинь ни одна первой его не звала.
 

 
Если, однако, почувствуешь ты, что мольбы надоели,
Остановись, отступи, дай пресыщенью пройти.
Многим то, чего нет, милее того, что доступно:
Меньше будешь давить – меньше к тебе неприязнь.
И на Венерину цель не слишком указывай явно:
Именем дружбы назвав, сделаешь ближе любовь.
Сам я видал, как смягчались от этого строгие девы
И позволяли потом другу любовником стать.
 

 
Белая кожа претит в моряке – под брызгами моря
На обожженном лице темный ложится загар.
Белая кожа – укор землепашцу, когда он на пашне
Лемех ведет и отвал, солнцу подставив плечо.
И для тебя, кто рвется к венку из листьев Паллады,
Для состязателя игр, белое тело – позор.
Бледность – тому, кто влюблен! Влюбленному бледность пристала:
В этом его красота – мало ценимая кем.
Бледный в Сидейских лесах Орион на охоте скитался,
Бледный Дафнис[60]60
  Дафнис – сицилийский влюбленный пастух, воспетый Феокритом (идиллия 7).


[Закрыть], томясь, млел о наяде своей.
Бледность и худоба обличают влюбленные души,
Так не стыдись под плащом кудри блестящие скрыть!
Юным телам придают худобу бессонные ночи,
Боль, забота, печаль – знаки великой любви.
Чтобы желанья сбылись, не жалей вызывать сожаленья.
Пусть, взглянув на тебя, всякий воскликнет: «Влюблен!»
Скрыть ли тоску и упрек, что смешали мы правду и кривду?
 

 
Дружба и верность у нас нынче пустые слова.
Ах, как опасно бывает хвалить любимую другу:
Он и поверит тебе, он и подменит тебя.
Ты говоришь: «Но Патрокл соперником не был Ахиллу;
Верность Федры попрать не посягал Пирифой;
Если Пилад и любил Гермиону, то чистой любовью,
Словно Палладу – Феб и Диоскуры – сестру».
Кто на такое надеется, тот, пожалуй, надейся
Мед из реки зачерпнуть, плод с тамариска сорвать!
Нынче стыд позабыт – свое лишь каждому любо,
Каждый за радость свою платит страданьем других.
Нынче, увы, не врага своего опасайся, влюбленный, —
Чтобы верней уцелеть, мнимых друзей берегись.
Остерегайся родных, бойся брата, чуждайся знакомца —
Вот с какой стороны ждет тебя истинный страх!
 

 
Близок конец; но ты не забудь, что любовь открывает
Тысячу разных путей к тысяче женских сердец.
Ведь и земля не повсюду одна: иное – оливам
Место, иное – лозе или зеленым хлебам.
Сколько лиц на земле, столько бьется сердец непохожих:
Тот, кто умен и хитер, должен приладиться к ним.
Словно Протей, то он вдруг обернется текучей водою,
То он лев, то он дуб, то он щетинистый вепрь.
Рыбу ловить – там нужен крючок, там потребен трезубец,
Там на крепкий канат нижется частая сеть.
Не выходи же и ты без разбора на старых и юных —
Издали сети твои высмотрит старая лань.
Ум покажи простоватой, нахальством блесни перед строгой —
Та и другая тотчас, бедные, бросятся прочь.
Вот почему бывает порой, что достойным откажет,
А к недостойным сама женщина в руки падет.
Часть пути – позади, а часть пути – предо мною.
Бросим якорь в песок, отдых дадим кораблю.
 

Книга II

 
Гряньте: «Ио, Пеан!» «Ио, Пеан!» – возгласите!
Бьется добыча в сети, кончен охотничий труд.
Ныне влюбленный, ликуя, стихи мои метит наградой
Выше Гомеровых пальм и Гесиодовых пальм.
Так распускал паруса похититель и гость, сын Приама,
От копьеносных Амикл[61]61
  Амиклы – древний пригород Спарты, «копьеносного» города.


[Закрыть] в дом свой жену увозя;
Так и тебя, Гипподамия, вез в колеснице победной
Тот, кто примчался к тебе в беге заморских колес.
 

 
Но не спеши так, юнец; ты выплыл в открытое море,
Волны плещут кругом, берег желанный далек.
Если по слову стиха моего и достиг ты любимой —
Я научил овладеть, я научу сохранить.
Завоевать и оборонить – одинаково важно:
Случай поможет в одном, только наука – в другом.
Так не оставьте меня, Киприда и отрок Киприды,
Ты не оставь, Эрато, тезка которой – Любовь!
Долг мой велик: поведать о том, каким ухищреньем
Будет удержан Амур, мчащийся по миру бог.
Легок Амура полет, два крыла у него за плечами,
Трудно накинуть на них сдержанной меры узду.
 

 
Гостю когда-то Минос замкнул все пути для ухода —
Гость на пернатых крылах по небу путь проторил.
Был уже скрыт в тайнике зачатый матерью в блуде
Бык-получеловек и человек-полубык,
И произнес строитель Дедал: «Минос-справедливец!
Плену конец положи: прах мой отчизне верни!
Пусть я не мог, гонимый судьбой, не знающей правды,
Жить в родимой земле, – в ней я хочу умереть.
Если не жаль старика – дозволь возвратиться ребенку.
Если ребенка не жаль – то пощади старика».
Так он твердил, и долго твердил, но тщетными были
Речи – пленнику царь выхода в путь не давал.
Это поняв, промолвил Дедал: «Теперь-то, умелец,
Время тебе показать, в чем дарованье твое.
Пусть и море, пусть и суша покорны Миносу,
Пусть ни земля, ни вода нам не откроют пути, —
Небо осталось для нас – рискнем на небесные тропы!
Вышний Юпитер, прости мне дерзновенье мое:
Я не хочу посягать на звездные божьи престолы —
Нет нам из рабства пути, кроме пути в небесах!
Ежели Стикс дозволит исход – поплывем и по Стиксу!
Новый пишу я закон смертной природе моей».
Часто беда изощряет умы. Возможно ли верить,
Чтобы шагнул человек ввысь по воздушной тропе?
Вот он перо за пером слагает в небесные весла,
Тонкими нитями льна вяжет одно к одному;
Жарко растопленный воск крепит основания перьев;
Вот уж подходит к концу новоизмышленный труд.
Мальчик веселый меж тем и пером забавлялся, и воском,
Сам не зная, что в них – снасть для мальчишеских плеч.
«Это, – молвил отец, – корабли для нашего бегства,
Это единственный путь к воле и отчей земле.
Всюду – запоры Миноса, свободен лишь воздух небесный;
Мчись по свободному ввысь, воздух полетом прорви!
Пусть, однако, тебя не влечет ни тегейская дева[62]62
  Тегейская дева – нимфа Каллисто, превращенная в созвездие Большой Медведицы (см. «Метаморфозы», II, 401–533).


[Закрыть],
Ни Волопас, ни его спутник с мечом – Орион:
Только за мною одним устремись на полученных крыльях —
Я – впереди, ты – вослед: в этом – спасенье твое!
Если эфирный поток вознесет нас к недальнему солнцу —
Знай, не вынесет воск солнечных жарких лучей;
Если же крылья у нас заплещут над самой волною —
То маховое перо взмокнет от влаги морской.
 
 
Посередине держись! Лишь бойся недоброго ветра —
Пусть лишь попутный порыв дует в твои паруса».
Эти слова говоря, он ладит на мальчика крылья,
Новым движениям плеч учит, как птица птенца;
Сам на свое надевает плечо рукодельные снасти
И в неизведанный путь телом парящим плывет.
Срок полета настал. Отец целуется с сыном,
Не высыхает поток слез на отцовских щеках.
Холм был пониже горы, но повыше гладкой равнины —
Здесь для двух беглецов горестный путь начался.
Крыльями движет Дедал, озираясь на крылья Икара,
И не сбиваясь с пути, правит и правит полет.
Радует двух беглецов новизна, развеваются страхи,
Мчится отважный Икар, сильным крылом шевеля.
Видит летящих рыбак у воды с дрожащей удою,
Видит, и зыбкую трость в страхе роняет рука.
Наксос, и Парос, и Делос, любезный кларосскому богу,
Минули; с левой от них Самос прошел стороны,
С правой виднелся Лебинт и рыбная Астипалея
И подымался из вод остров Калимны лесной.
Вдруг юнец, по пылкости лет опрометчивый ранних,
Выше направил тропу, долу оставил отца;
Скрепы расслабились, воск растекся от ближнего солнца,
Ветра не может поймать взмах торопливой руки;
В ужасе он с высоты глядит в просторное море,
В сердце – трепетный страх, ночь наплыла на глаза,
Тает воск, бьет юнец бескрылыми воздух руками,
Чувствует смертную дрожь, не в чем опору найти.
Рушится он, крича: «Отец! Отец! Погибаю!» —
И захлестнулись слова темно-зеленой волной.
А злополучный отец (уже не отец!), восклицая:
«Где ты, сын мой Икар? Где, под какой ты звездой?
Где ты, Икар?» – вдруг видит в воде плывущие перья…
Кости укрыла земля, имя осталось волне.
Если Минос не сумел удержать человеческих крыльев, —
Мне ли пытаться унять бога крылатого взлет?
 

 
Но ошибается тот, кто спешит к гемонийским заклятьям
И с жеребячьего лба тонкий снимает нарост, —
Чтоб уцелела любовь, не помогут Медеины травы,
Ни заговорный напев ведомых марсам[63]63
  Марсы – италийское племя, известное ведовством.


[Закрыть] словес.
Если бы только любовь могли уберечь заклинанья, —
Был бы с Цирцеей – Улисс и с Фасианкой – Ясон.
Да и девицам не впрок наводящие бледность напитки:
В души несут они вред и помрачают умы.
 

 
Прочь, нечестивые, прочь! Будь любезным, и будешь любимым.
Чтобы любовь заслужить, мало одной красоты.
Будь ты хоть сам Нирей, любимец былого Гомера,
Или нежнейший на вид Гилас, добыча наяд,
Чтобы любовь госпожи сохранить и ее не лишиться,
Ты приложи к красоте малую долю ума.
Ведь красота – ненадежная вещь, убывает с годами:
Чем протяженней она, тем ее сила слабей.
Вечно цвести не дано цветам длиннолепестных лилий;
Роза, осыпав красу, сохнет, шипами торча.
Так и в твоих волосах забелеют, красавец, седины,
Так и тебе на лицо борозды лягут морщин.
Дух один долговечен, – да будет тебе он опорой!
Он – достоянье твое до погребальных костров.
 

 
Не забывай и о том, что для всякой души благотворно
Знание двух языков и благородных наук.
Не был красивым Улисс, а был он красноречивым —
И воспылали к нему страстью богини морей.
Ах, сколько раз, сколько раз о поспешном грустила Калипсо,
И говорила, что нет в море дороги гребцу,
Как она вновь и вновь вопрошала о гибели Трои,
Чтобы на разный он лад все говорил об одном!
На берегу стояли они, и снова Калипсо
Об одрисийском вожде свой начинала расспрос.
Легким прутом Улисс (был прут в руке у героя)
Все, о чем говорил, изображал на песке.
«Вот, – говорил он, – стена» (рисуя троянские стены),
«Вот река Симоент, вот и палатка моя;
Вот и луг (нарисован и луг), обагренный Долоном
В ночь, когда пожелал он гемонийских коней;
Ну, а там стояли шатры ситонийского Реса,
Там я пробрался в ночи, пленных коней уводя».
Так он чертил и чертил, как вдруг волна, разливаясь,
Вмиг стирала с песка Трою, шатры и царя.
И говорила богиня: «Ты видишь, как смыла пучина
Столько великих имен, – ей ли доверишь ты плот?»
 

 
Не возлагай же надежд на красу ненадежного тела —
Как бы ты ни был красив, что-то имей за душой.
Лучше всего привлекает сердца обходительность в людях, —
Грубость, наоборот, сеет вражду и войну.
Ястреба мы ненавидим за клюв его дерзкий и коготь,
И ненавидим волков, хищников робких овец;
Но безопасно от нас кротких ласточек быстрое племя
И хаонийский летун[64]64
  Хаонийский летун – голубь, названный так, потому что он был священной птицей при додонском оракуле Зевса в Эпире (Хаония).


[Закрыть], башен высоких жилец.
Прочь, злоязычная брань, исчезни, вредная ссора!
Сладкие только слова милую нежат любовь.
Жен мужья и жены мужей пусть ссорами гонят,
Словно меж ними в суде длится неконченый спор.
Это – супружества часть, в законном приданое браке,
А меж любовников речь ласкова будь и мила.
Вам не закон приказал сойтись к единому ложу —
Силу закона иметь будет над вами Любовь.
Пусть, к приятным словам склоняясь польщенной душою,
Будет подруга всегда рада увидеть тебя!
 

 
Тех, кто богат, я любви не учу – на что им наука?
Ежели есть, что дарить, – им мой урок ни к чему.
Тот без науки умен, кто может на всякую просьбу
«Вот тебе, молвить, и вот!» – с ним мне тягаться невмочь.
Бедным был я, любя, для бедных стал я поэтом;
Нечего было дарить – праздное слово дарил.
Бедный робок в любви, боится недоброго слова,
Бедный такое снесет, что не стерпеть богачу.
Помню, однажды, вспылив, повредил я прическу подруги —
Скольких мне дней любви стоила эта гроза!
Я ей рубашку не рвал, а она уверяет, что рвал я, —
Мне же пришлось на свои новую ей покупать.
Умные ученики! Не следуйте нашим ошибкам!
Пусть мой убыточный грех служит уроком для вас.
Схватки – на долю парфян, а учтивым подругам несите
Ласки, шутку и мир – все, что питает любовь.
 

 
Если подруга в ответ на любовь неприветлива будет —
Будь терпелив и крепись: жди, и смягчится она.
Ветку нагни, и нагнется она, если гнуть терпеливо;
Если же с силой нажать, то переломится сук.
Будь терпелив, по теченью плыви через всякую реку,
Ибо пустой это труд – против течения плыть;
Будь терпелив, и ты усмиришь и тигрицу, и львицу,
И неповадливый бык шею нагнет под ярмо.
Кто неприступнее был Аталанты, охотницы горной?
Но и ее получил сильный заслугою муж.
Часто Миланион под сенью дубравных деревьев
Плакал о доле своей, о непокорной любви;
Часто по слову ее таскал он охотничьи сети,
Хаживал на кабанов с пикою наперевес,
Раны знавал он тугой тетивы Гилеева лука —
Но уязвляла его глубже иная стрела.
 

 
Я не гоню тебя следом за ним по рощам Менала,
Можешь сетей не таскать, можешь не трогать копья,
Можешь не подставлять свою грудь стремительным стрелам —
Проще и легче завет скромной науки моей!
Я говорю: будь уступчив! Уступки приносят победу.
Все, что придет ей на ум, выполни, словно актер!
Скажет «нет» – скажешь «нет»; скажет «да» – скажешь «да»: повинуйся!
Будет хвалить – похвали, будет бранить – побрани;
Будет смеяться – засмейся и ты; прослезится – расплачься;
Пусть она будет указ всем выраженьям лица!
Если захочет играть, бросая квадратные кости, —
Хуже старайся играть, больше старайся платить.
Ежели в длинные кости[65]65
  Длинные кости – кости с очками только на четырех сторонах; худший бросок, при котором все кости показывали одно и то же число очков, назывался «псом».


[Закрыть] игра – то же самое делай:
Чаще выбрасывай «псов», ей уступая игру.
Если, в «разбойники»[66]66
  В «разбойники» играли стеклянными шашками.


[Закрыть] сев, ты двинешь по линии шашку, —
Пусть поскорей твой боец сгинет в стеклянном бою.
Сам держи над своей госпожой развернутый зонтик,
Сам расчищай для нее путь в многолюдной толпе.
Если в точеных носилках она – придвинь ей скамейку,
И не стыдись у нее ножку обуть и разуть;
Ежели холодно ей – позабудь, что и сам ты иззябнул,
И на холодной груди ручку замерзшую грей.
Нет позора и в том (отрада ведь пуще позора!),
Чтобы своею рукой зеркальце ей подносить.
Тот, кому мачеха дать по плечу не могла супостата,
Тот, кто небо носил, тот, кто на небо взошел,
Меж ионийских девиц сидел над рабочей корзинкой
И, говорят, не стыдясь прял ионийскую шерсть.
Если тиринфский герой покорялся приказу царицы —
Ты ль не возьмешься снести то, что сносил Геркулес?
Коли прикажет тебе госпожа явиться на площадь —
Раньше срока предстань, самым последним уйди.
Если велит бежать по делам – беги, не замедли,
Чтоб никакая толпа не задержала тебя.
Ночью ли с пира домой собираясь, раба себе кликнет, —
Будь ей вместо раба, первым являйся на зов.
Шлет ли, уехав, письмо «Приезжай!» – поезжай и не мешкай;
Не на чем ехать – беги: лени Амур не простит.
И да не будут помехой тебе ни снега на дорогах,
Ни в нестерпимые дни дышащий жаждою Пес.
 

 
Воинской службе подобна любовь. Отойдите, ленивцы!
Тем, кто робок и вял, эти знамена невмочь.
Бурная ночь, дорожная даль, жестокая мука,
Тяготы все, все труды собраны в стане любви.
Будешь брести под дождем, из небесной струящимся тучи,
Будешь, иззябший, дремать, лежа на голой земле.
Если рожденный на Делосе бог, Адметово стадо
Пасший, ютился порой под шалашом пастуха, —
Ты ли не примешь того, что сам не отверг дальновержец?
Хочешь остаться любим – всякую спесь позабудь.
Если не будет тебе дороги открытой и ровной,
Если перед тобой дверь заперта на засов —
Не устрашись ничего и спускайся во двор прямо с крыши
Или в высоком окне выищи надобный лаз.
Женщина рада бывать причиною смертного риска:
Это им верный залог самой горячей любви.
Ты опасался, Леандр, потерять любимую Геро
И, чтоб себя показать, переплывал Геллеспонт.
 

 
Нет худого и в том, чтобы льстить рабам и рабыням:
Каждого, кто повидней, надобно ближе привлечь.
По именам их зови, обращаясь (чего тебе стоит?),
И не гнушайся пожать рабскую руку своей.
В день Фортуны[67]67
  День Фортуны – 24 июня


[Закрыть], когда о подарке попросит невольник,
Не пожалей для него: право, расход невелик.
Не пожалей и служанке подать в тот праздник, в который
Галлы погибель нашли в брачной одежде рабынь[68]68
  Праздник служанок – 7 июля, в память о том, как после галльского нашествия латины (а не галлы) подступили к Риму и потребовали в жены римлянок; вместо римских гражданок к ним вышли переодетые рабыни, справили с ними свадьбу, и после этого в свадебную ночь на латинов врасплох напали римляне и перебили их.


[Закрыть].
Челядь должна быть с тобой заодно; особенно важен
Тот, кто стоит у дверей и перед спальнею спит.