Текст книги "Язык ада"

Пабло Де Сантис
Язык ада

Первая часть
Отель «Маяк»

С энтузиазмом и доверчивостью я вспоминаю англоязычный перевод сентенции некоего китайского философа, высказавшего незабываемый пассаж: «Приговоренному к смерти не нужны ограждения перед пропастью, потому что он уже отказался от жизни». В этом месте переводчик сделал сноску, пояснив в примечании, что существует интерпретация более предпочтительная, нежели первое толкование: «Слуги уничтожают произведения искусства, чтобы не быть обязанными судить об их красоте и недостатках». Итак, как Паоло и Франческа, я отложил чтение, преисполненный необъяснимого скептицизма.

X.JI. Борхес

I

У меня на письменном столе стоит керамический маяк. Он служит мне в качестве пресс-папье, но прежде всего он будит во мне грустные воспоминания. Снизу на подставочке идет надпись: «На память о Порто-Сфинксе». Керамическая поверхность – вся в трещинах, потому что вчера, когда я хотел придавить рукопись одного перевода, маяк упал со стола. Я терпеливо склеил осколки; но тот, кто пытается склеить разбитый кувшин, знает, что, как бы тщательно ты ни собрал осколки, все равно некоторые фрагменты будут утрачены навсегда.

Я ездил в Порто-Сфинкс пять лет назад, по приглашению организаторов конгресса переводчиков. Когда я достал из почтового ящика конверт с приглашением от университета, сперва я подумал, что речь идет об уже прошедшем событии. В течение долгих лет мы продолжаем получать информацию из ассоциаций и клубов, к которым больше не принадлежим; предложения подписаться на давно закрывшиеся журналы; поздравления ветеринаров, предназначенные коту, который умер еще в прошлом веке. Многое в жизни меняется, но количество опоздавшей корреспонденции все растет; нас находят в старых адресных книгах, которые не учитывают изменения наших интересов, жилищ и привычек.

Однако это письмо не относилось к разряду запоздавшей корреспонденции: мне писал Хулио Кун и приглашал меня на конгресс. Кун был начальником кафедры лингвистики факультета. Мы вместе учились, но я окончил университет чуть раньше – и познакомились мы только потом. Я знал, что Кун занимался финансированием частных предприятий в интересах своей кафедры – в обмен на некоторые услуги технического характера. В письме он объяснял, что ему пришла мысль собрать на пять дней в Порто-Сфинксе группу людей с самыми широкими интересами, не превращая эту встречу в собрание лингвистов или профессиональных переводчиков. Меня он выбрал как переводчика технических текстов.

Я уже достаточно долго не встречался ни с кем из моих коллег. Мы были разбросаны по стране, и никто из нас никоим образом не рассматривал переводческую работу как свое окончательное призвание и занятие, переводы считались, скорее, промежуточным шагом к какой-то другой работе. Одни хотели стать писателями, но занимались пока переводами; другие преподавали в университете, а в свободное время переводили. Как-то даже не особо об этом задумываясь, я тоже шел по этому пути.

Моя работа не способствовала укреплению связей с моими коллегами, потому что я посещал издательства исключительно с целью сдать или получить рукопись. Я встречался с секретаршами, редакторами серий и никогда – с другими переводчиками. Окольными путями мы получали новости друг о друге, в большинстве случаев – с месячными опозданиями. Четыре года назад два переводчика, которые работали вместе над одной энциклопедией, попытались объединить нас в некую коллегию или корпоративную организацию, но собрали лишь горстку любопытных. Когда эта немногочисленная группа начала работать, они отвели всего один вечер на слишком обширную программу дискуссий, и в итоге все переругались и предпочли вновь расстаться.

В своем письме Хулио Кун упоминал и других приглашенных. Кое-кого я знал лично, но большинство – только по имени. Были и иностранцы. В последней строчке значилась Анна Деспина. Кун пока не подтверждал ее участие, но уже решил сообщить о моем.

Вещи, на которых написано «На память о…», на самом деле почти никогда не пробуждают воспоминаний; но этот маяк у меня на столе, напротив, по-прежнему продолжает посылать мне сигналы.

II

Моя жена Елена отнеслась к сообщению о поездке со скрытой радостью. На несколько дней она уже видела себя свободной от моей головной боли, моих осложнений, моих ночных блужданий по дому. Мигрень, от которой я страдал с пятнадцати лет, осложнилась в течение последних месяцев. Исследования у врачей ничего не давали, мне выписывали лекарства, которые медленно побивали желудок, но не головную боль. Эту мигрень врачи последовательно связывали то с позвоночником, то с генетическими факторами, с проблемами у меня в жизни, питанием, работой, стрессом, городом, миром. Я предпочел вернуться к аспирину.

Елена моложе меня на шесть лет, но ей так хочется стереть эту разницу, что она принимает властный вид и постоянно дает мне советы, готовность следовать которым я, в свою очередь, успешно симулирую. Елене просто необходимо давать мне советы, и хотя она знает, что я никогда их не выполняю, ей достаточно того, что мы время от времени ведем диалоги, в ходе которых она демонстрирует свой «зрелый» возраст, здравый смысл и стремление к порядку – качества, в которые, впрочем, она и сама слабо верит.

– Не запирайся в гостинице. Не беспокойся о конференции, – сказала Елена, одновременно проводя ревизию моего багажа. Добавила белую в голубую полоску рубашку и пару замшевых туфель. Достала фотокопию перевода, который я должен был отредактировать. – Не бери с собой никакой работы.

Я всегда сам собирал чемодан или дорожную сумку, но, обвиняя меня в забывчивости, она всегда проверяла меня и энергично заканчивала сборы. Увидев уже закрытый чемодан, Елена приняла озабоченный вид.

– Мы так давно никуда не ездили, – сказала она.

Это было вранье. За последние полгода мы совершили три поездки. Я не противоречил, истина была очевидна – как мне, так и ей. Она хотела сказать другое, а именно, что она в этот раз не поедет со мной, что другие поездки – не в счет, потому что эта поездка – новая, и ни одно путешествие в прошлом не может даже сравниться с тем, которому еще предстоит совершиться.

– И получается, день рождения ты отметишь без меня, – сказала она.

Об этом я совершенно забыл.

– Всего-то четыре дня. Когда вернусь, пригласим друзей, и ты сделаешь торт со свечками.

– Ты знаешь других приглашенных? – спросила она.

Я рассказал ей о Хулио Куне – организаторе встречи. Я вспомнил те бесконечные разговоры, которые мы вели в кафе неподалеку от университета. Может быть, я вспомнил и кое-что лишнее, но, к счастью, она не слышала ничего из того, о чем я говорил – как если бы я молчал, общаясь с тоскливыми собеседниками. Я рассказал еще и о Науме, с которым я работал в одном издательстве, когда нам было по двадцать лет. Елена, которая никогда не читала романов, а только эссе, хорошо знала Наума и мгновенно заинтересовалась, узнав, что он тоже приедет. Я почувствовал укол зависти и ревности; я уже очень давно не вспоминал о Науме, и меня потрясло, что мое к нему отношение до сих пор не изменилось – как если бы кто-то, шагая по улице, вдруг увидел товарища по колледжу и захотел бы ударить его за обиду, нанесенную тридцать лет назад.

Наума звали Сильвио Наум, он подписывал свои книги «С. Наум», но я всегда называл его «всего лишь Наум».

– Ты знаешь кого-нибудь из приглашенных женщин? – спросила Елена.

Я посмотрел в список, отметив пару имен. Я объяснил ей, что знаю о них понаслышке, сделав упор на почтенном возрасте этих дам.

Перед тем как лечь спать, я приготовил деньги, документы, билеты, потому что я не привык вставать рано, а по утрам я – как зомби. Мы посмотрели по телевизору какой-то отрывок фильма – включили где-то на середине, но мы уже видели этот фильм и поэтому быстро отправились в кровать. Ни она, ни я не смогли уснуть сразу, и каждый слышал, как ворочается другой в молчаливой пляске бессонницы. Я положил руку ей на спину, и думаю, что, успокоившись, она быстро уснула; я – нет.

III

До столицы провинции я летел на самолете. Путешествие длилось немногим более двух часов. Я прочитал газету, разгадал кроссворд и попытался привести в порядок мои заметки для выступления – доклада о работах Каблица.[1]1
  Каблиц – российский психиатр и невропатолог, труды которого были запрещены в СССР. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]

Когда мы приземлились, сильный ветер гулял по посадочной полосе. В самолете нам предложили сандвич и кофе, но мне все равно очень хотелось есть.

В холле аэропорта несколько человек встречали пассажиров нашего рейса. Мужчина в желтой куртке держал плакат с надписью: «Конгресс переводчиков», и мы – семеро пассажиров – окружили его.

Прежде чем мы успели обменяться приветствиями, мужчина в желтой куртке отвел нас к серому микроавтобусу с ветровым стеклом, защищенным металлической решеткой. Как только мы все расселись, он зачитал список с нашими именами, вычеркивая фамилии по мере того, как мы называли себя.

– Наум? – спросил он в конце, но никто не ответил.

Рядом со мной сидела худая и элегантная итальянка лет пятидесяти. Она достала из сумочки зеркало, чтобы убедиться, выдержала ли ее прическа борьбу с южным ветром. Прагой рукой она поправила волосы и, решив, что состояние ее прически уже позволяет представиться, протянула мне руку.

– Я – Рина Агри! – сказала она, положив начало волне приветствий; мы обменялись рукопожатиями, представились друг другу, однако никто никого не вспомнил.

Когда представления завершились и общий разговор разделился на части, Рина Агри спросила, что я перевожу. Я рассказал ей о русских невропатологах из общества Каблица, работам которых я посвятил последние три года.

Как это бывает всегда, когда двое разноязычных людей, работающих в одной области, пытаются подобрать слова, чтобы понять друг друга и завязать разговор, мы занялись поисками общих знакомых среди других участников конгресса; мне понравилось, что она назвала Анну; теперь итальянка стала мне чуточку ближе. Она хорошо знала и Наума тоже.

– В последние годы мне приходилось вплотную работать с американскими бестселлерами, но я стараюсь не растерять интерес и к другим вопросам, – сказала она. – Я до сих пор переписываюсь с несколькими людьми, с которыми мы работали над «Историей перевода на Западе». Так я познакомилась с Анной и Наумом.

Я не видел их обоих уже, наверное, лет десять. В течение всей моей жизни я дружил исключительно с теми людьми, которые по различным причинам уезжали жить за границу: с теми же, кто оставался здесь, я не имел ничего общего, как, впрочем, и с теми, кто уехал. Я везде ощущал себя иностранцем.

Другие пассажиры обсуждали пейзаж за окном, точнее, полное отсутствие оного. По обеим сторонам дороги не было ничего – ни единого строения на восемьдесят километров. Только безбрежный простор низкой колючей растительности. Беседа затихла к середине пути, но вновь оживилась, когда дорога пошла по берегу. Шофер вел машину молча, а когда ему задавали какой-нибудь вопрос, отвечал кратко и односложно.

– Вы раньше бывали в Порто-Сфинксе? – спросила меня Рина.

– Ни разу, – ответил я. – Даже не знал о его существовании.

Она достала из сумочки карту и не без труда развернула ее. Карты – это абстрактные версии местности; но в том путешествии все происходило с точностью до наоборот, и местность была абстрактной версией карты. Рина показала мне точку на берегу моря. Я поискал, но не нашел названия деревни.

Зеленая табличка у дороги сообщила, что мы выехали в Порто-Сфинкс. Сначала мы проехали мимо кладбища с железными решетками, окруженного серыми стенами, а потом – мимо маяка, имевшего заброшенный вид. Его окружала проволочная изгородь, одно из звеньев которой свалилось и открывало проход на внутреннюю территорию.

Ветер встряхивал микроавтобус. Тяжелое и серое море оставило на пляже полосу мертвых водорослей, которая в некоторых местах производила впечатление широкой прогнившей стены.

Из глубины салона раздался голос француза, который спрашивал об обещанных пальмах, солнце и пляжах с белым песком.

Микроавтобус остановился рядом с гостиницей. В отдалении, километрах в полутора, виднелись первые дома, растянувшиеся вдоль залива.

Отель полностью не соответствовал общему виду Порто-Сфинкса. Он строился как центр крупного туристического комплекса, который пока если и был, то в проекте. Отель состоял из двух корпусов, расположенных под углом к берегу. Первая половина была закончена и уже начала потихонечку приходить в упадок, во втором корпусе не было ни дверей, ни окон, ни законченной кладки. Огромный щит сообщал о продолжении работ, но не было видно ни машин, ни рабочих, ни строительных материалов. Над входом я прочел надпись, выполненную серебряными буквами: «Международный отель "Маяк"», – над дверью висели потрепанные и потерявшие цвет флажки.

Мы вышли из микроавтобуса и размяли ноги.

Я потянулся и повернулся к морю, приветствуя природу, однако холодный воздух вызвал у меня приступ кашля.

– В какой половине гостиницы мы разместимся? – спросила итальянка.

Позже, шагая со своим небольшим чемоданчиком по коридору, я убедился, что переход в другое крыло здания был закрыт – двери заперты на ключ, к стенам прибиты щиты с объявлениями, запрещавшими проникновение в недостроенную часть гостиницы, где только холодные номера и гнезда чаек.

IV

Хулио Кун встретил нас в холле отеля. Мужчина почти двухметрового роста, он был одет как скалолаз. Он беспокойно вышагивал по салону в своих высоких ботинках, но при появлении нашей честной компании все его беспокойство вмиг улетучилось. Он обнял меня, и мы обменялись обычными в таких случаях словами: мы, мол, стоим друг друга, и могли бы встречаться чаще. Он назвал имена нескольких общих знакомых, в надежде, что я что-нибудь слышал о них за последнее время, и не осмеливаясь признаться, что сам ничего не знает о людях, о которых мы говорили. Кун был прирожденным организатором; не являясь блестящим специалистом, он тем не менее был способен развеять любые нелестные и туманные слухи, окружавшие его имя. Первое правило организатора – помнить обо всех, и Кун не позволил себе пропустить ни одного лица, ни одного имени.

Он протянул мне брошюрку с информацией о конгрессе, на обложке которой небрежными мазками был изображен маяк Порто-Сфинкса.

Ветер стучал неплотно прикрытыми форточками. Кун удовлетворенно осмотрел отель.

– Почему ты выбрал именно это место? – полюбопытствовал я.

– Мой племянник – один из хозяев гостиницы. Он предложил мне специальную цену; в противном случае с моей сметой я не смог бы пригласить и половины участников. Отель куплен два года назад, когда обанкротилась фирма-учредитель. Сейчас мало туристов, сезон закончен. Но новые хозяева, купившие отель, скоро откроют здесь казино.

– Кто же поедет в такую даль, чтобы сыграть в рулетку?

– Все продумано. Организуются чартеры для игроков. Гостиница предоставляется бесплатно, люди платят только за питание. У игроков не будет никаких других развлечений, поэтому они будут сидеть в казино, пока не потеряют последнее сентаво. Жаль, что племянник не берет меня в компаньоны.

Я поискал глазами других приглашенных.

– А остальные? – спросил я.

– Через два часа прибывает еще одна группа. Последние – завтра.

– А Анна Деспина приедет?

– Она скоро будет здесь.

Отвечая, Кун не смотрел на меня. Он всегда был сдержанным. В молодости он мог в течение многих часов выяснять в мельчайших деталях политические воззрения собеседника, но никогда не говорил о женщинах, если только кто-нибудь не затрагивал этой темы. Человеческие чувства его тяготили; Кун женился очень молодым, но никогда не обманывал свою жену. Не знаю, была ли это любовь – мы никогда с ним об этом не говорили.

Консьерж неторопливо вносил сведения об участниках переводческого конгресса в регистрационную книгу. Нам роздали регистрационные карточки. Я написал в своей: Мигель Де Бласт, женат, возраст… Через день мне исполнится 40 лет. Я не хотел опережать события и написал: 39.

Мне выдали ключ от номера 315. Я собирался немножечко поработать. Обдумать свой завтрашний доклад. Но вместо этого сам не заметил, как заснул.

Я проснулся от голода и спустился вниз. В холле отеля появились новые лица. Кун сидел в кресле и о чем-то беседовал с мужчиной лет семидесяти. Где-то я уже видел эту седую бороду, этот берет набекрень и прежде всего эти тяжелые перстни с камнями на левой руке – в форме глаза, полумесяца, осы…

– Валнер, позвольте представить вам моего друга Мигеля Де Бласта. Уже несколько лет он переводит работы невропатологов из общества Каблица.

– Де Бласт, – сказал Валнер, как если бы мое имя произвело на него впечатление. – Вы переводили Нембору.

Я почти забыл об этой работе. Семь лет назад, после нескольких месяцев ожидания заказа на более или менее приличный перевод, мне позвонили из издательства, специализирующегося на эзотерической литературе. Я приехал к ним, в здание по соседству с рынком Абасто, поднялся пешком на четвертый этаж и получил оригинал книги «Затерянный мир алхимии» Кристофа Нембору, русского автора, который жил в Париже, но продолжал писать на своем родном языке.

– Эта книга очень мне помогла в моих исследованиях. Не столько из-за того, о чем в ней говорится, сколько из-за того, о чем в ней умалчивается. Нембору знает, что не все можно публиковать; чтобы понять его, надо уметь читать между строк, понимая намеки.

И тут я вспомнил, кто этот Валнер – не из-за лица или перстней, а из-за голоса. Это был голос того, кто владеет истиной, недоступной другим, кто владеет мелодикой убеждения. Он вел на радио программу, где рассказывал об НЛО, исполнении предсказаний и о контактах Египта с Марсом. В течение многих лет именем Валнера подписывались переводы предсказаний Нострадамуса,[2]2
  Нострадамус (1503–1566) – французский астролог и врач.


[Закрыть] книг Аллана Кардека,[3]3
  А. Кардек (1804–1869) – основатель французской школы спиритизма.


[Закрыть] учебников теологии и кратких пересказов трудов, посвященных непостижимости таинств Христовых. В одно время он сделался яростным апологетом эсперанто, но потом превратился в его столь же яростного хулителя, опасаясь всемирного триумфа этого искусственного языка, тогда как он – Валнер – не стоял у его истоков.

Я попросил у Куна программу первого дня конгресса.

– Форум открою я, чтобы поприветствовать участников. Потом с первым докладом выступит Наум, за ним – Валнер, которому надо уехать на следующий день. Валнер, какая тема вашего доклада?

– Я буду говорить о языке небожителей, которому ангелы обучили Джона Ди.[4]4
  Джон Ди (1527–1608) – английский алхимик.


[Закрыть] Я пишу его биографию.

Я перевел «Затерянный мир алхимии», но перевести – это забыть. Я безуспешно вспоминал этого чародея, изобретателя шифров, телескопов, секретного оружия. С помощью черного камня, отполированного до зеркального блеска, он беседовал с ангелами. Он находил общий язык с потусторонними созданиями лучше, чем со своими современниками; толпа хотела его линчевать, обвинив в колдовстве, сожгла его библиотеку. Кто-то даже писал, что он был прототипом шекспировского Просперо.

– Я обратился с письменной просьбой в Британский музей, хотел взглянуть на черный камень, но они его берегут как зеницу ока. Если бы мне разрешили, я бы отправился и к черту на кулички, лишь бы его увидеть.

– Его не выставляют?

– Нет. Камень много раз пытались украсть, и теперь его прячут. Но сообщения об этом не появлялись в газетах.

– Почему?

– Дирекция музея хочет, чтобы о камне вообще забыли. Также с помощью публикаций, которые называются «направленными», они сделали все возможное, чтобы выставить Джона Ди шарлатаном и мистификатором. Но если бы он Действительно был шарлатаном, власти музея не проявляли бы столько заботы о камне, правильно? В мире сохранился единственный чудодейственный предмет, и они никому не позволят его увидеть. Я столько раз просил разрешения, но мне всегда отказывали. В этот раз у меня больше надежд, потому что сменилось руководство музея. Только что опубликован новый каталог запрещенных книг, существование которых раньше даже и не признавалось.

Тут Валнер увидел кого-то из знакомых и быстро удалился.

– Зачем ты его пригласил? – спросил я Куна. – Он даже не переводил эти книги, которые нам тут расписывал. Он копирует – и, кстати, плохо копирует – чужие переводы.

– Нам нужен был человек, который бы сделал доклад о забытых искусственных и выдуманных языках. Разве я виноват, что серьезные люди такими вещами не занимаются?

– Ладно, Кун. Я так понимаю, это все для рекламы конгресса?

– На самом деле у меня не было выхода. На меня надавили, чтобы я включил его.

– И кто это был? Президент некоего тайного фонда, который финансирует тебя без уплаты налогов?

– Ты даже не представляешь кто.

Было пять часов вечера. Я выпил в баре коктейль и вышел из гостиницы. Из-за сильного ветра я не пошел по тропинке, выходящей за разрушенную каменную дамбу. От гниющих водорослей исходил сильный сладкий запах; почва служила последним пристанищем для отходов города и моря: сигаретные пачки, ракообразные, обрывки лески, банки из-под пива. Рядом с дамбой двое мальчишек толкали кончиками палок какую-то непонятную фигуру, валявшуюся на песке. Приблизившись, я увидел, что это был дохлый тюлень.

Из книги Нембору, которую я перевел с излишней тщательностью, я понял, что вне и внутри вещей нас подстерегают условности и что, куда ни взгляни, не найдется такого места, даже в восьмидесяти километрах пустыни, где бы не было Символа, Предписания, Послания.

Я приблизился к мертвому животному. Недовольные или напуганные, мальчишки убежали. Пожалуй, они тоже нашли в теле тюленя форму некоего Начала.