Текст книги "Лавсаик, или Повествование о жизни святых и блаженных отцов"

Сей святой имел разные келии в пустыне, в которых совершал подвиги добродетели: одну в Скиту, в самой глубокой пустыне, одну в Ливии, в так называемых Келлиях, и одну в горе Нитрийской. Некоторые из них были без окон – в них, говорят, Макарий проводил Четыредесятницу в темноте. Одна келия была так тесна, что в ней нельзя было и ног протянуть; и еще келия была просторнее других – в ней он принимал посетителей.

Сей боголюбивый муж исцелил такое множество бесноватых, что трудно их и перечислить. При нас принесли к сему преподобному одну благородную и богатую девицу (из Фессалоник, что в Ахаии), – она много лет страдала параличом. Принесшие повергли ее близ келии Макария. Святой, сжалившись над нею и помолившись, собственноручно помазал ее святым елеем, непрестанно и более мысленно молился о ней и чрез двадцать дней отпустил ее в свой город здоровою. Пришедши домой на своих ногах, она прислала богатые дары святым.

Также при моих глазах к святому Макарию, духовному врачу всяких безумных страстей, привели отрока, одержимого злым духом. Положив правую руку ему на голову, а левую – на сердце, святой до тех пор молился о нем, пока он не повис на воздухе. Отрок раздулся, как мех, всем телом своим, сделался по весу весьма тяжел и вдруг, вскричавши, стал всеми чувствами извергать из себя воду. Но, когда это кончилось, он опять пришел в прежнюю свою меру. Затем, помазав его святым елеем и окропив освященною водою, Макарий отдал его отцу и приказал, чтобы больной до сорока дней не касался ни мяса, ни вина, и, таким образом, отпустил его исцеленным.

Однажды начали беспокоить Макария Великого тщеславные помыслы, пытаясь вызвать его из келии и внушая ему отправиться в Рим для пользы других, именно для оказания помощи тамошним больным, ибо в нем благодать Господня сильно действовала на духов нечистых. Долго беспокоили его эти помыслы, но он не слушал их. Тогда они, вооружившись на него сильнее, стали гнать его вон. И вот святой упал на пороге своей келии; протянув ноги, выпустил их наружу и говорил демонам тщеславия: «Тащите меня, демоны, если можете: своими ногами я не пойду в другое место; если же можете так унести меня, пойду, куда вы зовете». Он с клятвою говорил им: «Буду лежать так до вечера; если не сдвинете меня, не послушаю вас». Лежав долгое время неподвижно, он встал наконец, когда был уже глубокий вечер. Но с наступлением ночи демоны опять начали беспокоить его. Святой встал, взял корзину, насыпал в нее меры две песку и, положив ее себе на плечи, ходил с нею по пустыне. Здесь с ним встретился Феосевий, строитель, уроженец Антиохии, и сказал ему: «Что ты несешь, авва? Отдай мне свою ношу и не изнуряй себя». Но Макарий отвечал ему: «Я изнуряю того, кто меня изнуряет; не любя трудиться, он внушает мне охоту к странствованию». Долго ходил он так и возвратился в свою келию, изнурив тело.

Еще рассказывал нам раб Христов Пафнутий, ученик сего доблестного подвижника. В один день, когда блаженный и бессмертный Макарий сидел в сенях келии своей и беседовал с Богом, гиена принесла к нему своего детеныша – слепого. Толкнув головою в дверь сеней, она вошла к Макарию, который в это время еще сидел тут, и бросила детеныша к ногам его. Святой Макарий взял его и, плюнув ему в глаза, сотворил молитву, и он тотчас стал видеть, а мать накормила его и ушла с ним. На следующий день гиена принесла святому и блаженному Макарию кожу большой овцы. Увидев сию кожу, святой сказал гиене: «Ты растерзала у кого-нибудь овцу – иначе откуда тебе взять кожу? Я не возьму от тебя того, что добыто несправедливостию». Гиена, опустив голову к земле, стала на колени у ног святого и подавала ему кожу. Но он говорит ей: «Я сказал, что не возьму, ежели не дашь клятвы, что не станешь больше есть овец у бедных». При этом она опять опустила голову, как будто соглашаясь на слова святого. Кожу эту раб Христов отказал святому и блаженному Афанасию Великому. И блаженная раба Христова Мелания сказывала мне, что она брала сию кожу у святого и дивного мужа Макария под именем дара гиены. И что удивительного, если людям, распявшимся миру, и гиена, ими облагодетельствованная, приносит дары во славу Бога и в честь рабов Его?! Тот, Кто пред Даниилом пророком укротил львов, дал смысл и этой гиене.

Говорят еще о святом Макарии, что он с того времени, как крестился, никогда не плевал на землю, а теперь уже шестьдесят лет минуло, как он принял Крещение. Крестился же верный раб Христов и бессмертный Макарий на сороковом году своей жизни.

Видом сей непобедимый подвижник Христов был таков (я должен и об этом сказать тебе, раб Христов; быв его современником, я, недостойный, хорошо знал его): он был согбен и сухощав. Волосы росли только на губе, да еще на конце подбородка было их немного – от чрезмерных трудов подвижнических даже борода не росла у него.

Однажды впал я в великую тоску и, пришедши к сему святому, сказал ему: «Авва Макарий! Что мне делать? Смущают меня помыслы, говоря мне: «Ты ничего не делаешь здесь, ступай отселе». Святой отец отвечал мне: «Скажи твоим помыслам: «Для Христа я стерегу стены».

Из множества великих чудес и подвигов славного и доблестного Макария только сии описал я тебе, христолюбивый и любознательный раб Божий!

Дивный муж сей рассказывал нам еще вот какое чудо: во время преподания Таин Христовых (он был пресвитер), я никогда сам не подавал приношения Марку-подвижнику, но замечал, что с жертвенника брал оное Ангел и подавал ему – впрочем, я видел только кисть руки, подающей ему Причастие.

О Марке

Марк сей, о котором упомянуто в конце предыдущего сказания, еще в юности знал наизусть писание Ветхого и Нового Завета; он был чрезвычайно кроток и скромен, как едва ли кто другой. В один день на досуге пошел я к нему (он был уже в глубокой старости) и, сев у дверей его кельи (как новоначальный, я считал его выше человека, и он действительно был таков), стал прислушиваться, что он говорит или что делает. Совершенно один внутри келии, почти столетний старец, у которого уже и зубов не было, он все еще боролся с самим собою и с диаволом и говорил: «Чего еще ты хочешь, старик? И вино ты пил, и масло употреблял – чего же еще от меня требуешь? Седой обжора, чревоугодник, ты себя позоришь». Потом, обращаясь к диаволу, говорил: «Отойди же наконец от меня, диавол, ты состарился со мною в нерадении. Под предлогом телесной немощи заставил ты меня употреблять вино и масло и сделал сластолюбцем. Ужели и теперь еще я чем-нибудь тебе должен? Нечего более тебе у меня похитить, отойди же от меня, человеконенавистник». Потом, как бы шутя, говорил самому себе: «Ну же, болтун, седой обжора, жадный старик, долго ли быть мне с тобою?».

О Моисее Ефиоплянине

Некто по имени Моисей, родом ефиоплянин, лицом черный, был рабом у одного сановника. Господин прогнал его от себя за великий разврат и разбой. Говорят, он доходил и до смертоубийства – нахожу нужным упоминать о худых делах его, чтобы показать, какова была после добродетель его покаяния. Некоторые говорят, что он был даже начальником весьма многочисленной шайки разбойников. Из разбойнических дел его, между прочим, известно следующее. Питал он злобу на одного пастуха, который с собаками своего стада помешал ему в каком-то ночном предприятии. Задумав убить его, он обошел кругом то место, где обыкновенно паслись его овцы. Но ему дали знать, что пастух находится по ту сторону Нила, и как река в это время разлилась на широту одного поприща, то он взял меч в зубы, а платье, в которое был одет, положил себе на голову и переплыл реку. Между тем, пока он плыл, пастух имел возможность скрыться в тайном месте. Таким образом, предприятие не удалось Моисею, и он, зарезав четырех отборных баранов и связав их веревкою, переплыл через Нил назад. Зашедши на пути в небольшую хижину, он снял здесь с баранов кожу, лучшее мясо съел, а кожи выменял на вино и, выпив его до восемнадцати италийских мер, пошел в сборное место шайки, до которого оставалось еще пятьдесят поприщ.

И этот страшный атаман, впоследствии времени пораженный каким-то несчастным случаем, удалился в монастырь и показал такое покаяние, что самого сообщника своего, диавола, который от юности подущал его на злое и участвовал во всех делах его, заставил против воли исповедать Христа.

Между прочим рассказывают, что однажды напали на него в келии четыре разбойника, не зная, что он был Моисей. Блаженный всех их перевязал и, подняв на плечи, как мешок с соломой, принес в собрание братий и говорит: «Я никого не могу обижать, но они пришли меня обидеть – что повелите сделать с ними?». Так взятые святым Моисеем разбойники исповедали грех свой пред Богом, а когда узнали, что это Моисей, некогда знаменитый и всюду известный начальник разбойников, то прославили за него Христа и, тронутые его обращением, сами отреклись от мира и сделались добрыми монахами. Они рассудили так: «Если этот сильный человек и столько прославившийся разбойничьим ремеслом так сильно убоялся Бога, то зачем нам отлагать спасение душ своих?».

На сего блаженного Моисея (так уже должно называть его) восстали демоны невоздержания, увлекая его к прежней распутной и блудной жизни. Он так был ими искушаем, что, как сам сказывал, едва не оставил своего намерения жить в монашестве. И вот он пошел к Великому Исидору, жившему в Скиту, и рассказал ему о своей борьбе с блудными помыслами. Святой сказал ему: «Не унывай, это только сначала. Они потому так сильно напали на тебя, что хотят возвратить тебя к прежним привычкам. Если ты пребудешь тверд в подвиге воздержания, умертвив свои уды, яже на земли (см. Кол. 3, 5), и заградишь вход чревоугодию, которое есть мать любострастия, то демон блуда, не находя более пищи, которая бы разжигала его, с досадою отступит от тебя. С этого времени раб Христов Моисей удалился в уединение и, заключившись в своей келии, с величайшим терпением стал подвизаться более всего в воздержании от пищи и, кроме двенадцати унций сухого хлеба, не вкушал другой снеди. Работал он весьма много и каждодневно совершал по пятидесяти молитв.

Но, как ни смирял он свое тело, все еще иногда был тревожим похотию, особенно во сне. Тогда он пошел к одному монаху, опытнейшему между святыми, и говорит ему: «Что мне делать, авва? Сновидения омрачают ум мой, потому что душа по прежней привычке услаждается ими». Святой отвечал ему: «Ты еще не отвлек своего ума от сонных мечтаний, потому и подвержен этой нечистой похоти. Сделай же, что я тебе скажу: проведи несколько времени в бодрствовании, молись усердно и скоро освободишься от сих мечтаний». Доблестный Моисей, выслушав это наставление, как от опытного наставника, и возвратившись в келию, дал себе слово не спать всю ночь и не преклонять колен даже для молитвы, дабы избежать власти сна. И прожил он шесть лет в келии, по целым ночам стоя посреди келии, непрестанно молясь Богу и не смежая очей.

Но и такими подвигами он не мог победить необузданной похоти. Подлинно необузданная похоть! Ибо, как ни измождал он себя трудами, не мог, однако ж, покорить сей постыдной страсти.

После всего этого он положил изнурять себя другим еще способом. Выходя по ночам, сей противоборник сатаны (различно он ратовал против него) обходил келии тех монахов, которые, состарившись в трудах подвижничества, уже не в силах были носить воду для себя, брал их водоносы и наполнял водою, так что они этого и не знали. А воду в тех местах берут далеко: одни – за две версты, другие – за пять, иные – за полверсты. Демон, не могши выносить терпение ратоборца, подстерегал его и в одну из таких ночей, когда Моисей занимался этим делом, лишь только он наклонился в колодезь, чтобы наполнить водонос одного монаха, так ударил его по бедрам палицею, что он упал тут замертво, совершенно не понимая, что такое с ним случилось и кем это сделано. На другой день один монах, пришедший сюда за водою, увидев, что он лежит там и едва дышит, пошел и сказал об этом Великому Исидору, пресвитеру скитскому, который, отправившись на то место с несколькими из братий, взял его и принес в монастырь. Целый год Моисей был болен, так что едва наконец укрепился телом и душою. Тогда Исидор, великий иерей Христов, стал говорить ему: «Перестань наконец бороться с демонами, брат мой, и не наступай на них, ибо в подвижничестве есть мера и подвигам против демонов». Непобедимый же раб Христов говорит Великому: «Не перестану сражаться с ними, пока не оставят меня сонные мечтания». Тогда пресвитер Исидор сказал ему: «Во имя Господа нашего Иисуса Христа отныне с тобою не будет нечистых сновидений. Теперь с упованием приобщись Святых Таин. Чтобы тебе не тщеславиться, будто собственными подвигами победил ты похоть, диавол и поразил тебя так сильно для твоей же пользы, чтобы ты не пал от надмения».

Выслушав это, Моисей возвратился в свою келью и уже спокойно проводил жизнь в умеренном подвижничестве. Когда через два или три месяца блаженный пресвитер Исидор спросил подвижника, не беспокоил ли его тот дух, он отвечал: «С того самого часа, как ты помолился о мне, раб Божий, со мной не случилось ничего подобного».

Сему святому дарована была великая благодать на демонов. Как мы зимой не боимся мух, так точно, и еще больше, презирал демонов этот великий ратоборец Моисей. Таково было святое житие непобедимого подвижника Моисея, по происхождению ефиоплянина, а по душе украшенного Божественною благодатию. По доблестям своим он причислен к лику великих отцов, скончался в Скиту семидесяти пяти лет от рождения в сане пресвитера и оставил по себе семьдесят учеников.

О Павле Фермейском

Есть в Египте гора, чрез которую идет путь в пустынный скит; она называется Фермою. На сей горе живет около пятисот подвижников. В числе их был некто по имени Павел, доблестный монах, который постоянно вел следующий образ жизни: ни за работу и ни за какое мирское дело никогда не принимался, ни от кого ничего не брал, исключая насущной пищи. Дело подвижничества его состояло в непрестанной молитве. Так как у него положено было совершать триста молитв в сутки, то он, набрав такое же число камешков, держал их в пазухе и, как скоро оканчивал одну молитву, выбрасывал из пазухи один камешек.

Однажды сей благочестивый муж, пришедши к святому Макарию, так называемому Городскому, для свидания и духовного назидания, сказал ему: «Авва Макарий! Я нахожусь в великой скорби». Раб Христов заставил его сказать причину скорби, и тот говорит ему:

«В одном селении живет девственница, которая подвизается уже тридцатый год. Многие сказывали мне, что она, кроме субботы и воскресенья, не вкушает пищи ни в какой день, что, всегда проводя так седмицы, вкушает через пять дней и совершает каждый день по семисот молитв. Я укорил себя, когда узнал об этом, рассуждая, что я, будучи мужчиной и превосходя ее крепостью сил телесных, не мог совершать более трехсот молитв». Святой Макарий отвечал: «Я вот уже шестидесятый год совершаю только по сто положенных молитв, зарабатываю нужное для пропитания своими руками, подолгу не отказываю братиям в свидании, и, однако ж, ум не укоряет меня в нерадении. Если же ты, совершая и по триста молитв, осуждаешься совестью, то явно, что ты или с нечистым сердцем молишься, или можешь больше молиться и, однако ж, не молишься».

О Евлогии и увечном

Кроний, пресвитер Нитрийский, рассказывал мне о себе следующее: «В ранней юности я по малодушию убежал из обители своего архимандрита и, блуждая, дошел до горы святого Антония. А сей блаженный жил между Вавилоном и Ираклеею, в обширной пустыне, простирающейся до Чермного моря, поприщ на тридцать от реки Нила. Пришедши в его монастырь (он находился близ этой реки, на месте, называемом Писпир), где жили ученики его Макарий и Аматас (которые и похоронили его, когда он почил), я пять дней ждал случая увидеть святого Антония. Мне сказывали, что он посещает монастырь иногда через десять дней, иногда через двадцать, иногда через пять – как Бог положит ему на сердце идти туда для пользы приходящих в монастырь. На этот раз собралось нас много по разным нуждам. В том числе был один александрийский монах – Евлогий и с ним еще какой-то увечный. Пришли они по следующей причине.

Этот Евлогий знал преподаваемые в школах науки, но, подвигнутый любовию к Богу и возжелав бессмертия, он отрекся от шума мирского и, раздав все свое имение нищим, оставил себе малую часть денег, потому что не мог работать. Будучи в нерешимости сам с собою оттого, что и в общежитие не хотел вступить, и не считал себя способным к уединению, он нашел на торжище одного увечного, у которого не было ни рук, ни ног, а остался в целости один язык, чтобы умолять проходящих. Евлогий, остановившись, посмотрел на него, помолился Богу и дал Богу такой обет: «Господи! Во имя Твое я возьму этого увечного и буду покоить его до самой смерти его, чтобы ради него спастись и мне. Даруй же мне, Христе, терпения послужить ему». Потом, подошедши к увечному, сказал: «Хочешь ли, друг мой, я возьму тебя в дом и буду покоить?». «О, если бы ты удостоил меня! – отвечал увечный. – Но я не заслуживаю этого». «Так я пойду, – сказал Евлогий, – приведу осла и возьму тебя отсюда». Увечный согласился на это с великою радостию. Евлогий привел осла, посадил на него увечного, привез в свое жилище и стал заботиться о нем, удовлетворяя всем его нуждам.

Увечный пятнадцать лет жил во всем довольстве, потому что Евлогий пекся о нем, как об отце, с любовию омывал его, мазал маслом, угождал ему во всем, носил его своими руками, берег больше, чем он заслуживал, и покоил, как только требовала болезнь. Но по прошествии пятнадцати лет демон вошел в увечного, желая, конечно, и Евлогия отклонить от его обета, и увечного лишить покоя и благодарности к Богу. Увечный восстал на Евлогия, начал поносить его и осыпать ругательствами, говоря ему: «Негодный беглец! Ты, видно, похитил чужие деньги; ты, может быть бывши рабом, обокрал своего господина и за мною хочешь укрыться, как будто принял меня в свое жилище под предлогом благотворительности, и из-за меня хочешь спастись?» Евлогий упрашивал и успокаивал его, говоря: «Нет, друг мой. Не говори этого, а скажи лучше, чем я огорчил тебя, и я исправлюсь». Но увечный с дерзостию говорил: «Не хочу я этих ласк твоих; отнеси меня и брось на торжище, где прежде мне было так спокойно». «Сделай милость, друг мой, – говорил ему Евлогий, – успокойся, что тебя огорчает?». Но увечный, ожесточаясь от гнева, говорил ему: «Не могу выносить твоей коварной и лицемерной ласки. Противна мне эта скудная и голодная жизнь – я хочу есть мясо!». Великодушный Евлогий принес ему и мяса. Увидев его, строптивый увечный опять закричал: «Скучно мне жить с тобою одним – хочу видеть много людей». Евлогий отвечал: «Я сейчас приведу к тебе множество братий». Но тот опять с негодованием говорит: «О, я несчастный! На тебя не могу смотреть, а ты хочешь привести ко мне подобных тебе тунеядцев». И, терзая самого себя, закричал неистовым голосом: «Не хочу, не хочу – хочу на торжище! Брось меня там, где взял». Словом, если бы он имел руки, то не преминул бы лишить себя жизни – в такую ярость привел его демон!

Евлогий после сего пошел к жившим в соседстве подвижникам и спросил их: «Что мне делать? Бросить его? Но я дал обет Богу и боюсь нарушить его. Не бросать? Так он не дает мне покоя ни днем ни ночью. Не знаю, что мне с ним делать». Те отвечают: «Великий (так они называли святого Антония) еще жив – поди к нему. Увечного посади в лодку и, перенесши его в монастырь, там дождись, пока Великий выйдет из пещеры, и предай дело на его суд. Что он тебе скажет, то и сделай: чрез него Бог будет говорить тебе».

Евлогий послушался совета подвижников: обласкал увечного, положил его в пастушью лодку и, отправившись из города ночью, прибыл с ним в монастырь Великого Антония. Случилось же, что Великий пришел в свой монастырь, как рассказывал Кроний, поздно вечером на другой день, одетый кожаною хламидою. Он имел обыкновение призывать к себе Макария и спрашивать его: «Брат Макарий! Не пришли ли сюда какие братия?». Макарий отвечал: «Пришли». «Египтяне или иерусалимляне?», – спрашивал далее Великий. (Надобно знать, что Великий Антоний наперед внушил Макарию: «Когда увидишь, что пришли в монастырь люди не совсем усердные, то говори: египтяне. А когда придут довольно благочестивые и умные, говори: иерусалимляне».) Итак, Великий, по обыкновению, спросил ученика своего, Макария: «Египтяне сии братия или иерусалимляне?» Макарий отвечал: «Смесь». Когда Макарий говорил, что пришли египтяне, то Великий приказывал ему изготовить для них сочиво, накормить их и потом, сотворив о них одну молитву, отпускал их. А когда Макарий говорил: «Иерусалимляне», – святой проводил с ними всю ночь в беседе о спасении души.

В этот вечер, говорит Кроний, Великий сел и пригласил к себе всех. Уже было очень поздно, когда он стал звать: «Евлогий, Евлогий, Евлогий!», хотя ему никто не сказывал, как зовут этого ученого. Три раза произнес он это имя. Но Евлогий не отвечал, думая, что так зовут еще другого кого-нибудь. Антоний в другой раз говорит ему: «Тебе говорю, Евлогий, который пришел из Александрии». Тогда Евлогий сказал: «Что тебе угодно?».

Великий говорит ему: «Зачем ты пришел сюда?». Евлогий отвечал: «Тот, Кто открыл тебе мое имя, откроет и дело, по которому я пришел». «Знаю, зачем ты пришел, – говорит ему святой Антоний, – но расскажи при всей братии, чтобы и они услышали».

Повинуясь приказанию Великого, раб Божий Евлогий сказал при всех: «Этого увечного я нашел на торжище, он лежал там без всякого призрения. Сжалившись над ним, я помолился Богу, чтобы Он даровал мне благодать терпения в служении увечному, и взял его к себе, дав обет Христу ходить за ним, чтобы и мне спастись его ради, и ему иметь от меня покой. Вот уже пятнадцать лет, как мы живем вместе, – твоей святости, конечно, все открыто. Но теперь, после стольких лет, не знаю, за какую вину с моей стороны он до крайности оскорбляет меня, и я решился бросить его, потому что он сам принуждает меня к тому. Вот за тем я и пришел к твоей святости, чтобы дал ты мне совет, как я должен поступить, и помолился о мне, ибо он тяжко оскорбляет меня».

Великий Антоний самым строгим и суровым голосом говорит ему: «Евлогий! Ты хочешь бросить его? Но Сотворивший его не бросит его. Ты бросишь его, а Бог воздвигнет лучшего, нежели ты, и поднимет его». Замолчал Евлогий и устрашился, услышав это. А Великий Антоний, оставив Евлогия, начинает наказывать словами увечного и громко говорит ему: «Ты, увечный, грязный, не достойный ни земли, ни неба, перестанешь ли восставать на Бога и раздражать брата? Разве не знаешь, что тебе служит Христос? Как дерзаешь говорить так против Христа? Не Христа ли ради он отдал себя в услужение тебе?». Смирив и увечного сими обличениями, Антоний оставил их и занялся беседою со всеми братиями о нуждах каждого из них, потом опять обратился к Евлогию и увечному и сказал им: «Перестаньте враждовать, дети, но пойдите с миром; не разлучайтесь друг с другом, бросьте все огорчения, которые демон посеял между вами, и с чистою любовию возвратитесь в келию, в которой жили вы столько времени. Бог уже посылает за вами. Это искушение наведено на вас сатаною: он знает, что вы оба уже при конце поприща и скоро удостоитесь венцов от Христа – он за тебя, а ты за него. Итак, ни о чем другом не думайте; если Ангел, пришедши за вами, не найдет обоих вас на одном и том же месте, вы лишитесь венцов».

И вот они поспешно отправились в путь и возвратились в свою келию в совершенной любви. Не прошло и сорока дней, как блаженный Евлогий скончался и отошел ко Господу, а через три дня после него скончался и увечный телом, но крепкий уже душою, предав дух свой в руки Божии.

Кроний, пробывши несколько времени в Фиваиде, пошел в монастыри александрийские. Случилось, что в это время братия уже совершили по блаженном Евлогии сороковой день, а по увечном третины. Узнав о сем, Кроний изумился и, взявши Евангелие для удостоверения слушавших его, положил оное среди братии и, рассказав, как Великий Антоний наперед узнал о них и о всем случившемся, присовокупил с клятвою: «Я сам был переводчиком при их разговоре, ибо блаженный Антоний не знал по-гречески, а я знаю оба языка (греческий и египетский), потому и переводил блаженным уже по благодати Христовой, Евлогию и увечному, по-гречески слова Великого, а святому, блаженному и Великому Антонию, – по-египетски слова того и другого».