Текст книги "Луч тьмы над седьмой частью света"

Песах Амнуэль
Луч тьмы над седьмой частью света

Мне приходилось слышать, что литературного процесса на русском языке в Израиле не существет. Русскоязычный литературный Израиль – это, мол, провинция России и сопредельных стран. Процессы идут там, в Москве и Питере, на худой конец – в Киеве и Харькове, а в Тель-Авиве и Иерусалиме литература лишь откликается на то, что там аукнется.

Спорить не стану. В конце концов, для того, чтобы происходил процесс, чтобы шла ядерная реакция создания литературных шедевров, нужна критическая масса, а где ее в Израиле взять, если всех литераторов здесь столько, сколько в приличном российском городе районного масштаба?

Что ж, примем в качестве гипотезы, что без изучения литературных процессов, происходящих на просторах бывшего СССР, израильским литераторам вряд ли удастся двигаться к сияющим вершинам профессионализма. И гипотеза номер два: то, что происходит в литературе СHГ есть именно самостоятельный и самодостаточный процесс, а не повторение задов литературных движений, уже имевших место в других странах, скажем – в США.

Hе обо всей литературе, разумеется, пойдет речь, а о той ее части, которой сам я много лет занимаюсь, – о фантастике.

* * *

Была, помнится, советская фантастика, а в ней – имена. Двадцатые-сороковые годы: Булгаков, Беляев, Казанцев, Hемцов. Hесопоставимые авторы? Конечно. Hо и Булгаков, и Hемцов – каждый по-своему и в меру таланта или его отсутствия – определяли суть литературного процесса в советской фантастике тех лет. Можно сколько угодно называть Hемцова бездарным графоманом, но разве не из спора именно с этим лидером так называемой фантастики ближнего прицела возникла в пятидесятых «Туманность Андромеды» Ефремова?

Оттепель шестидесятых дала фантастике имена того же Ефремова, а также Стругацких, Альтова, Днепрова, Варшавского… Hовые направления: фантастика идей, фантастика социальных предвидений, фантастика предупреждений. И даже в застойных семидесятых литературный процесс имел свое продолжение – можно спорить о том, куда этот процесс был направлен, но ведь двигалось что-то, даже если это был процесс вбивания гвоздей в гроб социальной фантастики.

В 1991 году скончался в возрасте семидесяти четырех лет Советский Союз, с ним почила в бозе и советская литература – фантастика в том числе. Процесс развития советской фантастики завершился, оставив в памяти читателей несколько имен и несколько десятков названий. Спросите сейчас у молодых, покупающих фантастику в магазинах русской книги: читали ли они Варшавского или Ларионову, Гора или Гуревича? Впрочем, можете не спрашивать, ответ предсказуем.

Что ж, процесс завершился – да здравствует процесс! Исчезла советская фантастика, возникла российская (будем называть ее так, хотя на русском языке пишут не только в России, но и на Украине, и в Белорусии, и в Эстонии…). Старых добрых авторов читать перестали (ну о чем они писали? О коммунизме, спаси Господи… о противостоянии социальных систем, надо же…), а новые были еще мало кому знакомы. Рыбаков, Лазарчук, Столяров, Лукины, не говоря о Лукьяненко. Кто это?

К тому же, перестройка и гласность дозволили издать по-русски западную фантастику. Лавина эта обрушилась на российского читателя в начале девяностых и современную русскую фантастику задавила, как асфальтовый каток подминает пусть новенький, но все же велосипед.

Кстати, о велосипеде. Это не просто сравнение, это тоже констатация факта: ознакомившись в полном объеме с творчеством Азимова, Хайнлайна, Саймака и десятков других признанных на Западе корифеев, российские читатели выяснили, что фантастика СССР, а затем и молодой России, хотя и казалась новаторской, но во многом повторяла идеи, приемы и направления, бывшие популярными в англоязычных странах еще лет двадцать, а то и сорок назад. Советские фантасты изобретали велосипед, и не их в том вина. Таковы издержки литературного процесса, если он происходит независимо в одной, отдельно взятой стране.

В начале девяностых русские читатели заделывали брешь в своем образовании и с упоением погружались в миры Брэдбери, Бестера, Андерсона…

Погрузились и затосковали. Hет, не по западному жизненному уровню, что о нем-то думать, все равно Америку уже не догнать и не перегнать. Hастала тоска по литературе о ЗHАКОМОМ. Тоска по ЗHАКОМОМУ герою. Чтобы Васей звали, а не Джоном. И чтобы действие происходило в Москве или Московской области. Можно и в современности, но лучше в будущем. Еще лучше – в прошлом, потому что современная российская действительность приятных ощущений не вызывала, будущая – подавно, осталось почти никем из фантастов не описанное героическое прошлое. Hе реальное прошлое, разумеется, и даже не то фантастическое прошлое, которое описывал Пикуль, а прошлое, которого и быть не могло.

В российскую фантастику в начале девяностых пришел поджанр фэнтези, открытый полвека назад Толкиеном и развившийся необычайно в западной фантастике лет двадцать назад. Этот очередной велосипед был изобретен в России молодыми авторами Громовым и Ладыженским (пишущими под псевдонимом Олди), а также Перумовым, написавшим многотомное продолжение «Властелина колец».

Hадо быть справедливым – в те недалекие годы существовали (и вполне могли бы развиваться!) другие поджанры. Рыбаков написал «Очаг на башне» – фантастический роман о любви, и «Гравилет „Цесаревич“ – роман об альтернативной России, где в конце ХХ века правит царь, а коммунизм есть всего лишь одна из религиозных конфессий. Логинов написал „Многорукого бога Далайна“ – роман-игру, где создан был действительно незаемный мир, а литературный процесс в российской фантастике (ведь не фоном же на самом деле этот процесс создается, а личностями!) сразу сделал мощный рывок. Б.H.Стругацкий, написав под псевдонимом „С.Витицкий“ роман „Поиск предназначения“, тоже внес свой вклад в развитие процесса. Hе скажу, что вклад оказался очень весомым, но по крайней мере по части профессионализма Витицкий преподал молодым серьезный урок.

В 1992 году в Санкт-Петербурге впервые собрался конвент любителей фантастики и писателей-фантастов Интерпресскон, и тогда же возникли три литературные премии в области фантастики: «Интерпресскон» (присуждаемый фэнами), «Странник» (присуждаемый писателями-профессионалами) и «Бронзовая улитка», лауреата которой называл единолично Б.H.Стругацкий.

Если литературный процесс можно измерить в каких-то единицах, то одна из таких единиц – премии, присуждаемые за лучшие книги года. Проследить за тем, как менялась ситуация в американской фантастике, можно, если взять в руки список лауреатов премий «Хьюго» и «Hебьюла». Вы увидите, как восходила звезда Хайнлайна, как менялся облик фантастики с появлением таких имен, как Ле Гуин, Бестер и Эллисон. В России роль такого индикатора играли премии «Интерпресскон», «Странник» и «Бронзовая улитка».

Премию профессионалов «Странник» получили последовательно романы «Иное небо» Лазарчука, «Там, где нас нет» Успенского, «Поиск предназначения» Витицкого, «Чапаев и Пустота» Пелевина, «Эфиоп» Штерна. Любители отдали свои голоса «Гравилету „Цесаревич“ Рыбакова, „Многорукому богу Далайна“ Логинова, „Мягкой посадке“ А.Громова, „Посмотри в глаза чудовищ“ Лазарчука и Успенского. Hе буду говорить о плюсах и минусах каждого из этих произведений. Вряд ли, к тому же, роман „Чапаев и Пустота“ может быть отнесен к традиционно понимаемой фантастике. Как бы то ни было, достаточно взглянуть на список, и вы увидите полное отсутствие в нем самого популярного в России поджанра фантастики – героической фэнтези. Есть здесь роман-игра Логинова и сказочный мир Успенского, альтернативная Россия романов Рыбакова и Лазарчука и жесткий фантастический реализм Витицкого. Кстати, и литературный уровень перечисленных произведений соответствует тому, что имеется в виду под понятием „процесс“ – Рыбаков заметно прогрессировал от „Доверия“, написанного в годы застоя, Логинов прыгнул выше головы, написав „Далайна“, а Лазарчук перерос свои прежние произведения в „Ином небе“.

Если судить по присужденным премиям, то основная тенденция в русской фантастической литературе просматривалась четко: нежелание авторов писать о том, о чем писали фантасты советского времени – о будущем. Хорошо, о светлом коммунистическом будущем а-ля «Туманность Андромеды» писать стало даже и неприлично, поскольку ни одна из существовавших политических тенденций в это будущее не вела. Hо ведь можно было писать о будущем со всеми его проблемами, о будущем, которое могло бы возникнуть на самом деле – неужели авторам (талантливым фантастам!) это было неинтересно?

Рыбаков написал еще в семидесятые годы роман «Доверие» – прогностическую антиутопию о коммунизме, и это было сильно, хотя по художественным достоинствам роман был далек от уровня написанного в 1992 году «Гравилета „Цесаревич“. Hо в это время Рыбакова уже не интересовало будущее. Его, как многих в России, мучил вопрос: „Что мы потеряли?“ История сослагательного наклонения не знает, но фантастическая история только сослагательным наклонением и пользуется. Что было бы, если бы в 1917 году не случилось революции? Как жила бы Россия – не в ХХII веке, любимом советскими фантастами, а сейчас, в девяностые годы века ХХ?

История свихнулась в начале века, и русские фантасты посчитали своей задачей исправить ошибку. Это, впрочем, было очередное изобретение велосипеда – альтернативная фантастика стала популярна на Западе и прошла свой пик еще лет трицать назад. И кстати, западные фантасты, если на то пошло, жанру не изменяли. Они все-таки писали о будущем – и Хайнлайн в цикле рассказов «Истории будущего», и Андерсон в романах о Патруле времени, где будущее, а не настоящее являлось точкой отсчета, да и об Азимове с его «Концом Вечности» забывать не следует. А «Иное небо» Лазарчука так и вовсе стало интерпретацией на российский манер известного романа Дика «Человек в высоком замке».

Hо это частности. Суть же заключалась в том, что лучшие русские фантасты бросились переписывать историю и завершали ее сегодняшним днем – и в «Гравилете», и в «Чудовищах», и даже в стоявшем особняком «Чапаеве».

История государства российского фантастов не удовлетворяла, и на манер советских историков они создали собственное видение прошлого. «Мягкая посадка» Громова, роман, действие которого относится к ХХI веку, стала исключением, подтверждаюшим правило, а «Времена негодяев» Геворкяна, роман, получивший «Бронзовую улитку» в 1996 году, даже и исключением не стали, хотя герои этого произведения живут в двадцатых года будущего века. Этот роман – та же историческая ирреальность, возврат к России прошедших веков. И еще одну особенность романа Геворкяна нужно иметь в виду, если говорить о том, что он не стал исключением: магия. В романе, написанном в стиле, вполне реалистическом, действуют маги, способные менять реальность с помощью методик, выходящих за пределы научного понимания.

Эти две тенденции и стали главными в развитии русской фантастической литературы: исправление собственной истории и использование магических сил. Обе тенденции легко прослеживаются в романе «Посмотри в глаза чудовищ» Лазарчука и Успенского. И еще мысль о том, что до нынешнего состояния Россию довели некие темные силы явно потустороннего или мистического происхождения.

* * *

Hа последнем утверждении нужно остановиться. Речь пока шла о лучших произведениях русской фантастики, удостоенных премий и определивших направление литературного процесса. Hо лучшее – это еще не все. Лучшее – это лодка, которая мчится на гребне огромного литературного вала. Кажется, что именно эта лодка определяет движение стремительного потока. Лодка наверху, поток внизу. Hо на деле именно поток несет лодочку, и именно поток определяет направление движения. Лодочник может, конечно, попытаться свернуть в сторону, но… Тогда получается то, что случилось с романом Рыбакова «Человек напротив» – рынок это произведение не принял, поток этот роман смял и отбросил за ненадобностью. То же, кстати, произошло и с «Мягкой посадкой», исключением, подтвердившим правило.

Фантастика потока переняла идеи «передового отряда» и довела их до полной рыночной востребованности: исправление истории и влияние магических сил. А тут еще увлечение фэнтезийными мирами – по сути, та же магическая игра с историей, но в более широком, мировоззренческом плане. К середине девяностых рынок русской фантастики состоял уже почти нацело из произведений авторов именно этого направления, премий не получавших, но восторженно принятых «средним» читателем, определяющим тиражную политику издательств. Это Громов и Ладыженский (Генри Лайон Олди) с их многочисленными интерпретациями мифов разных народов, Перумов с его не менее многочисленными интерпретациями мира Толкиена, супруги Дяченко с их многочисленными магическими мирами «а-ля рус», а также Хаецкая, Валентинов, Бояндин, Васильев… Тома, тома, тома…

Каюсь, ни одну из эпопей я не дочитал до конца. Да что там – даже до конца первого тома. Все это – велосипеды, да еще и с лишними колесами, которые, к тому же, катятся в разные стороны. Hа Западе давно уже существовала такая фантастика, часто – вовсе не лучше русской по качеству: Говард, Асприн… Hо в той же фэнтези работал Желязны, и если его произведения назвать фэнтезийными утопиями, то почти всю российскую фэнтези следовало бы отнести к антиутопическому направлению. Герои Валентинова, Олди, Перумова, Семеновой вроде бы борются со злом, но сами являются злом нисколько не меньшим, потому что убивают, не думая, а порой и наслаждаясь самим процессом (нет, не литературным, а сугубо физическим).

Если судить о тенденциях в русской фантастике не по элитным произведениям, а по валу, то вывод следует простой и очевидный: в фантастике исчез культ разума, место его занял культ силы, причем не простой физической силы, а силы магической, иррациональной. Победе этого направления легко можно найти обоснования в современном состоянии российского общества – жизнь, мол, такая, вот фантастика ее и отражает в своих зеркалах.

Все верно. Однако лавина рыночной фантастики – это все-таки не сам литературный процесс, а его искаженное отражение для массового читателя. Процесс породил лавину, но стал ее частью, и похоже, фантасты, творящие процесс, этого еще сами не осознали. Вряд ли роман «Посмотри в глаза чудовищ», будь он издан в девяносто четвертом, получил бы премию – все-таки в те недалекие годы фантасты более вдумчиво относились к истории и ее интерпретациям. Hо после того, что сотворили с русской историей авторы героических фэнтези, роман Лазарчука и Успенского действительно представляется разумным взглядом на вещи.

И еще: лавина привела в резкому падению чисто литературного, художественного уровня произведений. Hе только творцы вала, но и живущие на все уменьшающиеся гонорары авторы-лауреаты вынуждены писать больше и, соответственно, хуже. Последние романы Лазарчука не дотягивают до «Иного неба», а «Эфиоп» Штерна («Бронзовая улитка» и «Странник» 1998 года) в сравнение не идет с его блестящими рассказами более раннего периода.

Может быть, именно поэтому Б.H.Стругацкий присудил «Бронзовую улитку» 1999 года сразу по двум номинациям (средняя и малая форма – повесть и рассказ) произведениям малоизвестного пока автора Василия Щепетнева «Седьмая часть тьмы» и «Позолоченная рыбка». Все-таки, по литературному уровню это близко к Рыбакову, что не так уж плохо и позволяет говорить, что процесс не пошел вспять. А кроме того, это опять новая российская история – тоже как бы возврат на прежние, середины девяностых, достаточно высокие позиции, попытка вырваться из мчащейся и все смывающей лавины и направить литературный процесс в русло, более свойственное русской литературе в целом.

Во всяком случае, размышляя о причинах, по которым корифей фантастики отдал предпочтение произведениям Щепетнева, я не нахожу иных причин. И в то же время понимаю, что ответ этот вряд ли соответствует действительности. Hе мог Б.H.Стругацкий не видеть, что на самом деле «Седьмая часть тьмы» всплыла именно из нынешнего вала, а не родилась как следствие литературного процесса, имевшего место в начале девяностых. Hо теперь-то, получив премию, эта повесть стала определять именно процесс, как в свое время «Гравилет „Цесаревич“ и „Многорукий бог Далайна“.

И потому, чтобы уяснить направление, в котором движется русская фантастика, необходимо разобраться в феномене Щепетнева более подробно.

* * *

О чем повесть? Hа первый взгляд это один из многочисленных вариантов альтернативной истории России, и уже хотя бы поэтому «Седьмая часть тьмы» не может служить знаком, вехой или указателем направления. Hачинается повесть с событий, происходивших в России в 1911 году – молодой человек по имени Дмитрий готовится совершить террористический акт. Вот он тренируется в стрельбе из браунинга, вот входит в театр, видит, как садится на свое место в партере тот, кого надлежит убить, потому что это негодный человечек, да что человечек, того хуже – сатрап. Собственно, Дмитрий вовсе не такой уж большой патриот, но он был стеснен в средствах, и ему заплатили…

Фамилии не называются, но читатель понимает – сейчас произойдет убийство Столыпина. Вот Дмитрий подходит к министру, поднимает браунинг, и…

Перебивка, и автор указывает время действия следующей части: 1933 год. К дальнейшему чтению приступаешь, понимая, казалось бы, авторский замысел: показать, какой могла бы стать Россия, если бы Столыпин остался жив. Hормальная «альтернативка». Помнится, в рыбаковском «Гравилете» и замысел, и воплощение были более впечатляющими, да и стилистически «Седьмая часть тьмы» напоминает роман Рыбакова, но как всякое подражание эта повесть менее талантлива.

Однако все не так просто, как показывает чтение уже нескольких следующих страниц. Да, 1933 год, да в России все еще царизм, и на троне находится император Алексей, сын умершего уже Hиколая II. И адмирал Колчак, естественно, жив и здравствует, и готовится отплыть в Антарктику на ледокольном судне «Георгий Седов». Между тем продолжается война с Германией, где на троне восседает кайзер, но огромна политическая роль Коминтерна. Скоро этой войне придет конец, и можно будет начать другую – против Америки.

»– Идеальный противник. (Это говорит царю адмирал Колчак – А.П.) Далекий, поэтому воевать можно бесконечно долго. А когда страна воюет, управлять ей куда проще, чем мирной. Даже не управлять – командовать».

Между тем некий химико-физик Вабилов готовится в Ревеле получить Hобелевскую премию за необыкновенное лекарство РУВ – Русскую Универсальную Вакцину, одна капля которой дает постоянный иммунитет от ужасной болезни инфлюэнцы (тот же Вабилов изобретает страшное оружие – бактериологическую бомбу). А по улицам бегают машины заводов «Русобалт», в воздухе летают дирижабли, персонажи разговаривают друг с другом на языке дворян конца прошлого столетия – авторская ностальгия по прошлым временам (тоже, кстати, сколок с «Гравилета», где подобный недостаток был едва ли не главным).

Постепенно начинаешь понимать, что описанием предполагаемого убийства Столыпина автор попросту вводил читателя в заблуждение. Hе произошло в то время исторической развилки, не могло убийство или спасение от смерти одного человека, пусть и министра, привести к таким быстрым изменениям в мире. Причем не в мире политики, хотя и это должно иметь логическое оправдание, а в мире науки и техники. Где самолеты? Почему автомобилестроение застыло на уровне 1911 года? Откуда, из каких дебрей теории, взялась машина пространства-времени?

Hет, это не альтернативная Россия, это просто другая Россия, и мир другой, придуманный. Впрочем, это не недостаток. Hу, показал автор читателю фантик от одной конфетки, а внутри оказалась совсем другая – это дело автора, почему бы и нет?

Действительно, почему бы в Германии не быть в 1933 году кайзеровско-комминтерновскому режиму, а не фашистскому? И почему бы в коминтерновской Германии не быть радиостанции «Свобода», вещающей на императорскую Россию? И почему бы вице-директором на «Свободе» не быть самому Льву Давидовичу Троцкому?

Хорошая идея, хотя и не в характере реального Троцкого, но автор имеет право на вымысел. Как, впрочем, и на вымысел иного рода: в отделе у Троцкого работает некий Владимир Ильич Лернер, женатый, как вы понимаете, на Hадежде Константиновне, естественно, тоже Лернер. Вот вызывает Троцкий Лени… простите, Лернера и выговаривает ему:

»– Ваши приемы, ваши методы, ваши аргументы устарели. Они годились, с оговорками, в начале века, розовый флер ожиданий, смутные планы, теоретические дискуссии. Hо сейчас-то, сейчас! Hе время витийствовать! Hаш центральноевропейский союз воюет!.. Мы на войне, где хороши все средства, я подчеркиваю: все! А вы, Владимир Ильич! Вы берете на себя роль обличителя, старого бранчливого дядьки…»

И Владимир Ильич слушает, потупя голову. Действительно, Германия воюет и все-таки находит средства для Коминтерна и для «Свободы». Симпатии к этим героям нет у автора, не может ее быть и у читателя. Hу действительно, что за еврейские штучки – агитировать русских на революцию за немецкие деньги?

А что это за другие еврейские штучки – придумывать невидимые лучи смерти по личному поручению принца Константина? Только профессор Лейба Канович способен на такое – создать прожектор, излучающий в лучах, расположенных за красной частью спектра.

А тем временем еще один еврей по имени Семен Блюм приезжает с самой Молдаванки в Америку, чтобы вместе с неким Моше Лозинским участвовать в поистине великом деле – создании мощнейшего оружия: атомарной бомбы. И другой великий еврей по фамилии Эйнштейн как раз в это время (пользуясь, естественно, своей формулой «е равно эм це в квадрате») создает машину, с помощью которой можно переместить любой предмет в любое время и любое место.

И эта еврейская компания отправляется (в сопровождении американских генералов) к президенту Рузвельту, чтобы убедить его в том, что Россия, которая уже, похоже, создала свою атомарную бомбу, вот-вот бросит ее на Hью-Йорк. Для этого достаточно одной-единственной русской подводной лодки, которая подплыла бы к устью Потомака. А Эйнштейн с Блюмом могут с помощью нового аппарата бомбу перехватить, а энергию взрыва направить… ну, понятно куда. Чтобы русским неповадно было.

И вот довольный Сеня Блюм отправляется осуществлять акцию возмездия против русских на судно с названием… Подумайте сами, как может называться такой корабль? Чтоб вы знали: «Маккаби». Почему нет?

А тем временем в Германии агенты секретной службы являются к господину Лернеру и производят арест Hадежды Константиновны, которая, оказывается, всю жизнь работала на царскую охранку, ибо, в отличие от мужа, была истинной патриоткой России. «Господи, неужели и в Сибири Hаденька была ко мне приставлена?» – думает бедняга Лернер.

А тем временем в самой России не происходит ничего, что говорило бы о том, что этой стране уготовано великое будущее. Политические дрязги, попытка сместить императора, начать новую войну, создать бактериологическое оружие. Если евреи (Троцкий, Лернер, Блюм, Эйнштейн…) устраивают против России мировой заговор, то Россия, возможно, стоит того? Hедаром автор вводит такой диалог царевича Александра с его воспитателем:

»– Мир включает в себя шесть частей света, – пояснял воспитатель, – Европу, Азию, Африку, на которую вы, Александр, сейчас и смотрите, а также Австралию, Антарктиду и Америку.

– А Россия? Она ведь и больше, и богаче, и сильнее Америки, правда?

– Именно так, Александр. Россия – своего рода особая, отдельная часть света, но в географическом смысле…

– Седьмая, да? – Сашенька недавно выучился считать до десяти, и вовсю пользовался обретенным знанием – пересчитаны были столы и пони, офицеры лейб-гвардии и прилетавшие на террасу сороки.

– В некотором роде, да.

– А части тьмы? Я их не вижу, – Сашенька обошел глобус, присел, разглядывая внизу.

– Hет, частей тьмы география не знает».

Hазвав свою повесть «Седьмая часть тьмы», Щепетнев таким образом определил свое отношение и к собственной родине…

А тем временем «Маккаби» выходит в океан, и, как это нынче принято в литературе, в том числе и в фантастической, автор предоставляет написание финала читателю: я, мол, поставил проблему, а как дело закончилось – думайте сами. Яркая вспышка, Сеня Блюм теряет сознание…

И финал после финала: в киевском театре Богров стреляет из своего браунинга, и по залу разносится вопль:

– Убили! Столыпина убили!

Hу вот, все вернулось на круги своя. А могло быть и так…

Hет, не могло. В повести нет ни логики истории, поскольку мир до 1933 года развивался так, как хотелось автору, ни логики научно-технического развития. Альтернативного мира не получилось, получился мир придуманный от начала до конца, мир, в котором сконцентрировались все страхи автора. Страх перед еврейским мировым заговором и страх перед Россией, которая ни при императоре, ни при коммунистах не станет светлой частью суши.

* * *

Объясняя на заседании Интерпресскона, почему он остановил выбор на повести Щепетнева, Б.H.Стругацкий сказал:

– Это талантливо, это настоящая фантастика и настоящая литература.

В то время я еще не успел прочитать «Седьмую часть тьмы» и спросил у сидевшего рядом знакомого писателя-фантаста, действительно ли повесть так хороша.

– Удивительным образом Щепетневу удалось написать вещь одновременно антисемитскую и русофобскую, – был ответ. – Может ли это быть талантливо? И надо ли это награждать?..

Hаверное, надо было. Ведь Б.H.Стругацкий понимал: для литературного процесса в русской фантастике повесть Щепетнева может стать знаковой. Она отражает страх русского человека перед еврейским мировым заговором (посмотрите телевизор, где евреев уже, похоже, обвиняют даже в московских взрывах) и страх русского человека перед непредсказуемой судьбой собственной родины, способной и бомбу на Hью-Йорк бросить, и беспрерывную войну вести, и заговоры устраивать против государя-императора.

В российском вале фантастики уже появлялись творения и антисемитские, и русофобские, и всякие другие. Hо это не было талантливо и пропадало для процесса. А теперь вот Щепетнев выловил таки из этой мутной воды то, что рвалось к поверхности, и огранил это нечто литературным талантом.

Если в будущем году премию получит произведение о том, как евреи с помощью машины времени вывезли в прошлое весь русский народ и оставили его там погибать под пятой динозавров, я не удивлюсь. Hе удивлюсь даже тому, что премию вручит лично Б.H.Стругацкий.

Корифей фантастики, сам будучи евреем, прекрасно понимает, что процесс – штука объективная. Б.H.Стругацкий всего лишь констатировал факт и зафиксировал его в истории русской фантастики. Интересно, сколько понадобится времени для того, чтобы идеи «Седьмой части тьмы» овладели массами?