Текст книги "Хамелеон. Похождения литературных негодяев"

Павел Стеллиферовский
Хамелеон. Похождения литературных негодяев
Незаконченный романчик

© П.А. Стеллиферовкий, текст

© И.Ю. Савченков, иллюстрации

© М.М. Салтыков, иллюстрации

© ООО «Издательство АСТ»

НАЧАЛО!

 
Бывают странные сближения.
 

А. Пушкин

 
Тому в Истории мы тьму примеров слышим.
 

И. Крылов

Этот необычный романчик русские литераторы писали почти сто пятьдесят лет. Но так и недописали, потому что главный персонаж его все норовил ускользнуть от острого писательского глаза, менял окрас и, по выражению Салтыкова-Щедрина, бесшумно переползал «из одного периода истории в другой».

Уже были для этого романчика готовы главы и главки, короткие зарисовки и наброски. Они даже опубликованы.

Авторов много, и они столь знамениты, что одно перечисление заставит вздрогнуть искушенного читателя.

А. Радищев, А. Грибоедов, А. Пушкин, П. Вяземский, Е. Баратынский, М. Лермонтов, Н. Гоголь, Ф. Достоевский, А. Островский, И. Гончаров, М. Салтыков-Щедрин, Н. Помяловский, А. Сухово-Кобылин, А. Чехов, А. Толстой, Е. Замятин, В. Маяковский, Н. Эрдман, М. Булгаков, А. Галич…

Постойте, скажет разумный специалист, не могли эти писатели создавать общее произведение. Никак не могли. Хотя бы потому, что жили они в разное время и были очень непохожи. Да и как списаться вместе поэтам, драматургам и прозаикам? Даже Ильфу и Петрову вдвоем было непросто.

Да, это почти так. Но, как мы убедимся, «списаться» смогли. Полтора века персонаж-долгожитель тревожил знаменитые умы. И каждый добавлял свой штрих к его биографии. И каждый, внимательно читая соратников по перу, вписывал свой эпизод в историю похождений, которую мы и собираемся воссоздать.

В целое она может сложиться только в нашем читательском воображении. Значит, дописывать романчик придется нам, уважаемые читатели.

Будь у этого будущего произведения настоящий герой, можно было бы вести речь о романе. Даже о классическом семейном романе. Все признаки налицо. Но тот, о котором пойдет речь, на героя никак не тянет. И повествование о его похождениях язык не поворачивается назвать романом. Поэтому будем говорить о персонаже и о романчике, полухудожественном.

Почему – полухудожественный? В нашем романчике очень много прямых писательских свидетельств и примеров, взятых из лучших книг русских классиков. В их художественности не усомниться любой скептик. А полу? Все главы и главки, наброски и зарисовки, созданные за полтора века, надо было прочитать и перечитать, соединить и выстроить – проще говоря, составить, чтобы получилось последовательное произведение. Конечно, эти связки и мостики художественными не являются.

Итак. Место действия – Россия. Время действия – от конца восемнадцатого века до тридцатых годов двадцатого. Главный персонаж многолик и одновременно един в разных лицах. Соавторы – перечитайте список!

Правда, есть и более поздние писательские наблюдения за невероятными похождениями долгожителя. Но мы их здесь касаться не будем – не хочется выходить за рамки классической традиции. Там бы разобраться.

Но знающий читатель и сам сможет пойти дальше. Ведь по большому счету этот романчик, даже сложившись в нашем воображении, все равно останется незаконченным.

Времена-то и обстоятельства меняются, а главный персонаж никуда не девается, только меняет внешний облик и умело приспосабливается к новым временам и обстоятельствам. Он и сегодня жив-здоров. И опять настойчиво заявляет о себе и своих аппетитах. Уж очень подходит наше время для его новых похождений.

Если читатель захочет провести какие-то параллели с реальными людьми и событиями, то он имеет на то полное право. Наше же дело – литературное.

Знаком он вам?

 
Все тот же он, иль усмирился?
Иль корчит так же чудака?
Скажите, чем он возвратился?
Что нам представит он пока?
Чем ныне явится? Мельмотом,
Космополитом, патриотом,
Гарольдом, квакером, ханжой,
Иль маской щегольнет иной,
Иль просто будет добрый малый,
Как вы да я, как целый свет?…
– Знаком он вам? – И да, и нет.
 

А. Пушкин

Знаком! Еще как знаком! – отозвался И. Гончаров, автор трех знаменитых «О» («Обыкновенная история», «Обломов», «Обрыв»), и в 1879 году написал статью «Лучше поздно, чем никогда», где напророчил наш воссоздаваемый романчик.

«Этот мир творческих типов, – размышлял писатель, сам создавший немало собирательных персонажей, – имеет как будто свою особую жизнь, свою историю, свою географию и этнографию, и когда-нибудь, вероятно, сделается предметом любопытных историко-философских критических исследований. Дон Кихот, Лир, Гамлет, леди Макбет, Фальстаф, Дон Жуан, Тартюф и другие уже породили, в созданиях позднейших талантов, целые родственные поколения подобий, раздробившихся на множество брызг и капель. И в новое время обнаружится, например, что множество современных типов, вроде Чичикова, Хлестакова, Собакевича, Ноздрева и т. д., окажутся разнородностями разветвившегося генеалогического дерева Митрофанов, Скотининых и в свою очередь расплодятся на множество других, и т. д. И мало ли что открылось бы в этих богатых и нетронутых рудниках!»

Что ж, отличный повод, уважаемые читатели, и нам отправиться на поиски «странных сближений», может быть, и неприметных с первого взгляда, но имеющих в жизни и литературе «тьму примеров».

Знакомая с давних пор картина. Она памятна, наверное, каждому бывшему шестикласснику: «Через базарную площадь идет полицейский надзиратель Очумелов в новой шинели и с узелком в руке. За ним шагает рыжий городовой с решетом, доверху наполненным конфискованным крыжовником. Кругом тишина… На площади ни души…»

Но что за крики? «Так ты кусаться, окаянная? – слышит вдруг Очумелов. – Ребята, не пущай ее! Нынче не велено кусаться! Держи!» Идиллия вмиг рассыпалась, и обладателю новой шинели пришлось изрядно поволноваться, прежде чем спокойствие будет восстановлено. Чья же это собачонка укусила за палец золотых дел мастера Хрюкина – генеральская или нет? Вот вопрос! Ошибиться нельзя, надобно знать точно.

Долго прикидывает Очумелов. То распаляется и в гневе готов наказать несчастного владельца: «Я покажу вам, как собак распускать! Пора обратить внимание на подобных господ, не желающих подчиняться постановлениям!.. Ты, Хрюкин, пострадал, и дела этого не оставляй… Нужно проучить! Пора…» То умиляется и вместо угроз добропорядочно заискивает: «Она, может быть, дорогая, а ежели каждый свинья будет ей в нос сигаркой тыкать, то долго ли испортить. Собака – нежная тварь… Шустрая такая… Цап этого за палец! Ха-ха-ха…»

И бросает беднягу то в жар («Сними-ка, Елдырин, с меня пальто… Ужас, как жарко! Должно полагать, перед дождем…»), то в холод («Надень-ка, брат Елдырин, на меня пальто… Что-то ветром подуло… Знобит…»), когда он силится угадать, откуда и каких ждать последствий. Наконец дело благополучно разрешается (конечно, не в пользу пострадавшего!), и Очумелов с чувством честно исполненного долга, «запахиваясь в шинель, продолжает свой путь по базарной площади».

Скажете – мелочь, житейский анекдот, каких множество рассыпано по ранним рассказам Чехова? Ну, это как посмотреть! Если припомнить кое-каких персонажей русской литературы да сравнить, то окажется, что не так уж прост этот Очумелов, хоть и полицейский надзиратель. Целый характер с богатой родословной, уходящей в толщу литературного времени. Он не первый и не последний представитель замечательного семейства, благополучно пережившего немало потрясений и раздробившегося, по выражению Гончарова, «на множество брызг и капель».

Так кто же они, эти долгожители? В чем смысл их существования? Каковы взгляды, пристрастия, мысли, чувства? Что держит их на плаву истории, как они выживают? С кем они и против кого?

Ответить на эти вопросы гораздо труднее, чем может показаться на первый взгляд. Легче говорить о людях, у которых есть что-то свое. А у наших героев своего-то как раз и не может быть – одна благонамеренная пустота. «Это люди подражательные», «у них ничего нет за душой» – таково мнение чуткого к жизненным явлениям писателя Н. Помяловского, автора знаменитых «Очерков бурсы».

Вот как он определил их суть в повести «Молотов»: «Поживши с угрюмым человеком, Касимов совсем отвык от улыбки; с рыцарями – он рыцарь, с франтами – франт, среди ученых корчит глубокомысленную рожу. Однажды он вздумал идти в монахи, потому что наслушался какого-то старика о развращении рода человеческого; а через месяц он уже был отчаянным франтом. Заклятый ненавистник брака, пока холост, а женится – попадет под башмак жены. Человек с небольшим характером и какой-нибудь оригинальной выправкой может заставить их сапоги себе чистить. Противно смотреть на них, так и льнут в глаза и точно в губы поцеловать хотят. Словом, народ сопливый. Он всегда находится под влиянием последней прочитанной статейки… и ничего нигде не понимает, всегда с чужого голоса поет».

Догадываетесь, кто входит в наше замечательное семейство? Давайте – для первого знакомства – назовем лишь некоторые лица, составившие «генетический фонд». И ограничимся короткими характеристиками, которые дают нашим героям их создатели и другие персонажи. А позже поговорим обо всех вместе и о каждом подробнее.

Родоначальник семейства – вездесущий Антон Антонович Загорецкий из комедии А. Грибоедова «Горе от ума». Конечно, сам по себе этот тип не был исключительным открытием автора гениальной пьесы. В нем есть и узнаваемые черты реальных людей, и приметы времени, и литературные отголоски. Уже была, к примеру, написана и ставилась на сцене комедия А. Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды», героиня которой, графиня Лелева, при нужде могла «ко всякому приноровиться нраву»:

 
Жива с Угаровым, с Фиалкиным томна,
С бароном любит двор, а с Пронским – русских славу…
 

Но то – истоки образа, ручейки, а Загорецкий – полноводная река со своим руслом и норовом. Кто он? Светский человек, «отъявленный мошенник, плут»; «лгунишка он, картежник, вор»; «при нем остерегись: переносить горазд, и в карты не садись: продаст». Да, отзывы нелестные, но ведь сказано у Грибоедова: «… у нас ругают везде, а всюду принимают». И все потому, что «мастер услужить». Вот и благодарят его за услуги, «а за старанье вдвое».

Принимают и бессловесного Алексея Степановича Молчалина. Он скромен, тих, незаметен. Вроде и непохож, а присмотришься – повадки те же:

 
Там моську вовремя погладит,
Тут в пору карточку вотрет,
В нем Загорецкий не умрет!..
 

Услужливый Молчалин обладает ценнейшим капиталом: умеренностью и аккуратностью. Этот капитал при любых обстоятельствах дает ему и его многочисленным потомкам хороший процент. Есть у него и еще одно приятное свойство – готовность до гроба служить тому, кто «кормит и поит, а иногда и чином подарит». Он даже готов принять вид любовника «в угодность дочери такого человека». Да и как иначе! Это – наследственное:

 
Мне завещал отец:
Во-первых, угождать всем людям без изъятья —
Хозяину, где доведется жить,
Начальнику, с кем буду я служить,
Слуге его, который чистит платья,
Швейцару, дворнику, для избежанья зла,
Собаке дворника, чтоб ласкова была.
 

Под стать этой парочке и Адам Петрович Шприх, одно из действующих лиц драмы М. Лермонтова «Маскарад». Работая над пьесой, Лермонтов не только внимательно читал «Горе от ума», но и, как выяснили историки литературы, выбрал для Шприха тот же оригинал, что и Грибоедов для Загорецкого. Это А. Л. Элькан – человек, известный в петербургских салонах, меломан, полиглот, фельетонист, имевший скандальную репутацию и бывший, по некоторым данным, агентом охранки. С него же, кстати, списывал персонажа повести «Предубеждение» Шпирха популярный автор того времени О. Сенковский, публиковавшийся под псевдонимом «Барон Брамбеус».

Мы без труда приметим в Шпирхе Сенковского родственные черты Загорецкого и Молчалина, а в Шприхе Лермонтова – достойного продолжателя семейства.

Вот как представляет читателям автор «Предубеждения» своего героя: «Шпирх служит в каком-то приказе, снимает в наймы какие-то домы в каких-то улицах, уступает знакомым людям какие-то товары, продает в полубутылочках какие-то вина и беспрестанно занят какими-то делами. Он француз в тех домах, где обожают французов, даже таких, как он, и немец с теми, кто бранит все французское. По воскресеньям и в большие праздники он бывает русской… У него все исчислено на рубли и копейки. А его мозг? Его мозг устроен наподобие счетной доски».

Весьма схоже в «Маскараде» описан и Шприх:

 
…Человек он нужный,
Лишь адресуйся – одолжит…
Со всеми он знаком, везде ему есть дело,
Все помнит, знает все, в заботах целый век,
Был бит не раз, с безбожником – безбожник,
С святошей – езуит, меж нами – злой картежник,
А с честными людьми – пречестный человек.
 

От «Горя от ума» до «Маскарада» – десять с небольшим лет. Драма Лермонтова написана в 1835–1836 годах, а опубликована, хотя и в неполном виде, в 1842-м. В том же году вышли из печати «Похождения Чичикова, или Мертвые души» Н. Гоголя, представившие русскому читателю героя, которого он доселе не видывал.

Хотя погодите. Кое-какие черты гоголевского персонажа нам уже знакомы. Вспомните советы родителя, данные при вступлении в жизнь Алеше Молчалину, и перечитайте наставления Чичикова-отца юному Павлуше: «…учись, не дури и не повесничай, а больше всего угождай учителям и начальникам. Коли будешь угождать начальнику, то, хоть и в науке не успеешь и таланту Бог не дал, все пойдешь в ход и всех опередишь. С товарищами не водись, они тебя добру не научат; а если уж пошло на то, так водись с теми, которые побогаче, чтобы при случае могли быть тебе полезными. Не угощай и не потчуй никого, а веди себя лучше так, чтобы тебя угощали, а больше всего береги и копи копейку: эта вещь надежнее всего на свете…»

Чичиков, как и Молчалин, крепко запомнил эти слова, они «заронились глубоко ему в душу». Вот и в губернском городе Павел Иванович сумел приноровиться и к обществу в целом, и к каждому мало-мальски нужному ему человеку.

«Приезжий, – замечает Гоголь, – во всем умел найтиться и показал в себе опытного светского человека. О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе, он говорил и о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, – он показал, что ему небезызвестны и судейские проделки; было ли рассуждение о бильярдной игре – и в бильярдной игре не давал он промаха; говорили ли о добродетели, и о добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами на глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он прок; о таможенных надсмотрщиках и чиновниках, и о них он судил так, как будто бы сам был и чиновником и надсмотрщиком. Но замечательно, что он все это умел облекать какою-то степенностью, умел хорошо держать себя. Говорил ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует. Словом, куда ни повороти, был очень порядочный человек».

Конечно же, Чичиков неповторим. Это не Загорецкий, не Молчалин, не Шприх. Но, согласитесь, в стремлении выказать благонамеренность и услужить полезным людям, в умении надеть любую подходящую маску и высказать удобное мнение он очень на них похож. По-родственному похож! А вот судьба его оказалась поизвилистей, и мы еще вместе поразмышляем, почему она так сложилась и за что всеобщий любимец был изгнан своими обожателями.

Кстати, в подобном положении через двадцать с лишним лет оказался и герой пьесы А. Островского «На всякого мудреца довольно простоты» Егор Дмитриевич Глумов. Он был любим и обласкан самыми разными людьми. Ему покровительствовали и консерватор Крутицкий, и либерал Городулин, и легкомысленная Мамаева, и ханжа Турусина. Решив «подделаться к тузам» и угадав, в чем секрет успеха, Глумов начал «льстить грубо, беспардонно» всем, кто ему полезен, и отталкивать тех, от кого пользы не ожидал.

Успех Глумова – это драма ума, духовное самоубийство. Ставить его на одну доску с нашими героями вроде бы и нельзя. У них угодливость и беспринципность, так сказать, природные, характерные. А здесь – осознанные, приобретенные. Впрочем, это лишь усугубляет вину растленного ума, добровольно продавшего себя в рабство ради молчалинской мечты «и награжденья брать, и весело пожить».

Физиологическая подлость оказалась сродни подлости духовной, и это делает Глумова достойным продолжателем семейной традиции. И основателем собственной ветви, из которой в будущем начнут выходить разноликие угодники.

Больше всего их появилось в середине 1870-х годов в разящих сатирах М. Салтыкова-Щедрина. Здесь читатели встретились не только с отдельными представителями неблагородного семейства, среди которых вновь нашли постаревших Молчалина и Глумова, наконец-то вышедших в люди и приобретших столь желаемое общественное положение. Вместе с писателем они совершили основательнейшие «экскурсии в область умеренности и аккуратности» – под таким названием появлялись журнальные публикации сатирической эпопеи «Господа Молчалины». А также услышали «благонамеренные речи» бессмертных «помпадуров» и «ташкентцев», познакомились с фантастическим вруном, беспринципным адвокатом Балалайкиным, на гербе которого начертано «Прасковья мне тетка, а правда мне мать». У него, кстати, есть прямой родственник из стихотворной комедии А. Писарева «Лукавин» (1823), но тот персонаж – ангел по сравнению с Балалайкиным.

Конечно, негодяи Салтыкова-Щедрина отличаются от своих предшественников, хотя Балалайкин прямо заявляет, что «по женской линии» у него в роду Молчалины, Репетиловы и даже Фамусовы. Но время другое, нравы не те. Правда, повадки остаются прежними. Не случайно свой «настоящий роман», одно из самых ярких произведений – «Современную идиллию», писатель начинает с уже знакомых нам по Грибоедову и Гоголю наставлений, которые героями Салтыкова-Щедрина выполняются столь же охотно и неукоснительно:

«Однажды заходит ко мне Алексей Степаныч Молчалин и говорит:

– Нужно, голубчик, погодить!

Разумеется, я удивился. С тех самых пор, как я себя помню, я только и делаю, что гожу.

Вся моя молодость, вся жизнь исчерпывается этим словом, и вот выискивается человек, который приходит к заключению, что мне и за всем тем необходимо умерить свой пыл!

– Помилуйте, Алексей Степаныч! – изумился я. – Ведь это, право, уж начинает походить на мистификацию!

– Там мистификация или не мистификация, как хотите рассуждайте, а мой совет – погодить!

– Да что же, наконец, вы хотите этим сказать?

– Русские вы, а по-русски не понимаете! чудные вы, господа! Погодить – ну, приноровиться, что ли, уметь вовремя помолчать, позабыть кой об чем, думать не об том, о чем обыкновенно думается, заниматься не тем, чем обыкновенно занимаетесь… Вот это и будет значить „погодить“».

По давней привычке наш герой «сейчас же полетел» советоваться к мудрому приятелю. Угадаете, к кому? Правильно, к Егору Дмитриевичу Глумову! Как возмужал он. Научился, по выражению Фамусова, «сгибаться вперегиб». Уроки прошлого явно пошли на пользу. Все уже сам понял и начал годить. Диалог их стоит перечитать.

«– А тебе что Алексей Степаныч сказал?

– Да ничего путем не сказал. Пришел, повернулся и ушел. Погодить, говорит, надо!

– Чудак ты! Сказано: погоди, ну, и годи, значит…

– Помилуй! да разве мы мало до сих пор годили? В чем же другом вся наша жизнь прошла, как не в беспрерывном самопонуждении: погоди да погоди!

– Стало быть, до сих пор мы в одну меру годили, а теперь мера с гарнцем пошла в ход – больше годить надо, а завтра, может быть, к мере и еще два гарнца накинется – ну, и еще больше годить придется. Небось, не лопнешь».

Остановимся. Первое знакомство с основателями семейства и близкими родственниками состоялось. Главные действующие лица нашего романчика представлены. Пора поговорить о них подробнее и вывести на сцену остальных. Я уже вижу на их физиономиях намерение показать все, на что они способны, и вечный вопрос: «Чего изволите?»

«А стоит ли продолжать? – спросит недоуменно иной читатель. – Надо ли связываться с эдаким мелким невлиятельным народцем? Ведь там нет ни одного приличного человека. Одни негодяи. Разве они задавали тон в литературе или определяли течение жизни?»

Нет, не они, но ошибается иной читатель, ох, как ошибается. Еще какие влиятельные. Еще как задавали. Продолжать стоит!

Конечно, приятнее познакомиться с положительным героем. Так нередко поступали многие писатели и читатели. Хороший пример – правильный стимул для общественного самочувствия и личного самосовершенствования. Но и пример отрицательный весьма полезен. Особенно в сложные времена переоценки прошлого, сомнений и поисков. Твердо знать, «что такое плохо», надо и обществу, и отдельному человеку.

На этом настаивал еще Гоголь. В первой части «Мертвых душ» он предвосхитил подобные вопросы: «Очень сомнительно, чтобы избранный нами герой понравился читателям… Весьма многие дамы, отворотившись, скажут: „Фи, такой гадкий!“ Увы! все это известно автору, и при всем том он не может взять в герои добродетельного человека… Потому что пора наконец дать отдых бедному добродетельному человеку, потому что праздно вращается на устах слово „добродетельный человек“; потому что обратили в лошадь добродетельного человека, и нет писателя, который бы не ездил на нем, понукая и кнутом и всем чем попало; потому изморили добродетельного человека до того, что теперь нет на нем и тени добродетели, а остались только ребра да кожа вместо тела; потому что лицемерно призывают добродетельного человека; потому что не уважают добродетельного человека. Нет, пора наконец припрячь и подлеца…»

Есть и еще один довод в пользу того, что разобраться с семейством Загорецких-Очумеловых все-таки стоит. Классики дружно свидетельствуют – его роль в жизни и литературе далеко выходит за рамки бытового конформизма, поисков личной выгоды и благополучия. Хамелеонство было и стало для многих жизненной позицией, сутью и формой существования. А это не только неприятно само по себе, но и чревато далеко идущими последствиями.

Угодничество, идейное и нравственное примиренчество, чинопочитание, благонамеренность, равнодушие, вся атмосфера «умеренности и аккуратности» – та питательная почва, на которой расцветают злые цветы политического бесправия, начальственной вседозволенности, унижения личности, бюрократизма, бездумного администрирования. Что, разве все это в далеком прошлом и не существует более, безобразно приумножившись? Нет, нет и нет!

Вот тому несколько подтверждений.

Начало прошлого века. Борьба партий, мнений, жизненных позиций. И такие оценки: «Молчалины демократии», «…традиционная молчалинская мудрость либералов – проповедовать сдержанность», «…продолжение существования Думы вовсе не зависит от вежливости, осторожности, бережливости, дипломатичности, тактичности, молчаливости и прочих молчалинских добродетелей», «балалайкинско-молчалинское преуспеяние», «Балалайкины российского либерализма», «либеральный Балалайкин», «Балалайкин-Троцкий», «земский Балалайкин», «редакционный Балалайкин», «Балалайкины буржуазного либерализма».

И еще: «…верхи мелкобуржуазных политиков несомненно заражены… кадетским духом предательства, молчалинства и самодовольства умеренных и аккуратных мещан или чиновников». Последнее: «Копните либерального российского буржуа, скажем мы, и найдете одетого в новенький мундир урядника». Не будем касаться политической части этих оценок. Здесь нам важно, что их автор – политик В. Ленин – усмотрел в писательских открытиях глубокие общественные язвы.

Иное свидетельство – из другого лагеря. 1924 год. Выходит в свет повесть А. Толстого «Похождения Невзорова, или Ибикус». Семен Иванович Невзоров пережил трудные времена: революция, гражданская война, разруха, бандиты, анархисты, монархисты, эмигранты. Мотало его по городам и весям России и Украины, забросило в Турцию. Он был скромным чиновником, служившим «без прогулов, добросовестно, как природный петербуржец», затем стал казначеем в банде атамана Ангела, осведомителем белой контрразведки, потом – сутенером и распорядителем тараканьих бегов.

Прозябал, преуспевал, разорялся, вновь вставал на ноги и сказочно богател. Назывался то Семеном Невзоровым, то графом де Незором, то С. И. Невзоровым, артистом государственных театров, то греческим подданным Семилапидом Навзараки, то, покинув родину и оказавшись на гребне удачи, «наполовину более не считал себя русским», то, купаясь в лучах славы и капитала, мысленно видел себя «императором Ибикусом Первым». Все и всех пережил и перехитрил.

«Разумеется, – признавался читателю автор жизнеописания Невзорова, – было бы лучше для повести уморить Семена Ивановича… Но ведь Семен Иванович – бессмертный… Он сам – Ибикус. Жилистый, двужильный, с мертвой косточкой, он непременно выцарапается из беды, и – садись, пиши его новые похождения. В ресторане у Токалиана Семен Иванович сам… рассказал свою дальнейшую судьбу. Заявил, что он – король жизни… Я нисколько не сомневаюсь в словах Семена Ивановича».

Вот видите, пробился представитель нашего семейства сквозь жизненные бури и не только уцелел, но и приосанился. Кто скажет, как его остановить?

Подтверждение последнее, но не окончательное. 21 ноября 1987 года в газете «Правда» было напечатано интервью с Олегом Табаковым, популярным артистом театра и кино, сыгравшим роль Балалайкина в телеспектакле по мотивам романа Салтыкова-Щедрина «Современная идиллия».

«„Подходящий человек“ – вот, по мнению Табакова, ключ к разгадке Балалайкина. – Тут и происхождение его, тут и объяснение, почему так живуч… Балалайкин очень легко трансформируется, переодевается, меняет маски, поворачивается на сто восемьдесят градусов. На нашей памяти Балалайкин высмеивал мушку-дрозофилу, а заодно и генетику. Потом он с важным видом знатока стал рассуждать о пользе генетики, хотя в ней – ни ухом, ни рылом. Когда на берегу Байкала ставили заводы, Балалайкин восхвалял очаги индустрии, когда же общественность стала сильней и активней отбиваться от натиска технократов, Балалайкин стал кричать надрывнее всех о защите легендарного чуда-озера. В свое время он восхвалял прожект поворота северных рек как проект века, а сейчас хихикает и над поворотом, и над отворотом… Балалайкин очень чуток к барометру общественного мнения. В этом ему не откажешь. Но он начисто лишен гражданской позиции, убежденности, не говоря уже о принципиальности. Ему все равно, кого хвалить, кого ругать и за что хулить, за что хвалить. Лишь бы по моде, лишь бы попасть в конъюнктуру, лишь бы „в масть“. Он – перевертыш…»

Весьма объемная характеристика, читая ее, не раз вспомнишь того или другого нашего персонажа. Видите, как оборачивается дело. Действительно, непрост полицейский надзиратель Очумелов, с которого мы начали знакомство с семейством. Оказывается, знать-то мы его знаем, но до конца так и не разобрались. И потому, наверное, не в полной мере осознаем его опасность. А писатели наши поняли это давно и целых полтора века составляли зловонное генеалогическое древо в назидание потомкам.

А теперь оглянитесь вокруг себя, присмотритесь внимательно. Нет ли рядом кого из наших персонажей? Нет? Может быть, плохо смотрели? Давайте еще раз перечитаем классиков, а потом опять обернемся…

По давней привычке наш герой «сейчас же полетел» советоваться к мудрому приятелю. Угадаете, к кому? Правильно, к Егору Дмитриевичу Глумову! Как возмужал он. Научился, по выражению Фамусова, «сгибаться вперегиб». Уроки прошлого явно пошли на пользу. Все уже сам понял и начал годить. Диалог их стоит перечитать.

«– А тебе что Алексей Степаныч сказал?

– Да ничего путем не сказал. Пришел, повернулся и ушел. Погодить, говорит, надо!

– Чудак ты! Сказано: погоди, ну, и годи, значит…

– Помилуй! да разве мы мало до сих пор годили? В чем же другом вся наша жизнь прошла, как не в беспрерывном самопонуждении: погоди да погоди!

– Стало быть, до сих пор мы в одну меру годили, а теперь мера с гарнцем пошла в ход – больше годить надо, а завтра, может быть, к мере и еще два гарнца накинется – ну, и еще больше годить придется. Небось, не лопнешь».

Остановимся. Первое знакомство с основателями семейства и близкими родственниками состоялось. Главные действующие лица нашего романчика представлены. Пора поговорить о них подробнее и вывести на сцену остальных. Я уже вижу на их физиономиях намерение показать все, на что они способны, и вечный вопрос: «Чего изволите?»

«А стоит ли продолжать? – спросит недоуменно иной читатель. – Надо ли связываться с эдаким мелким невлиятельным народцем? Ведь там нет ни одного приличного человека. Одни негодяи. Разве они задавали тон в литературе или определяли течение жизни?»

Нет, не они, но ошибается иной читатель, ох, как ошибается. Еще какие влиятельные. Еще как задавали. Продолжать стоит!

Конечно, приятнее познакомиться с положительным героем. Так нередко поступали многие писатели и читатели. Хороший пример – правильный стимул для общественного самочувствия и личного самосовершенствования. Но и пример отрицательный весьма полезен. Особенно в сложные времена переоценки прошлого, сомнений и поисков. Твердо знать, «что такое плохо», надо и обществу, и отдельному человеку.

На этом настаивал еще Гоголь. В первой части «Мертвых душ» он предвосхитил подобные вопросы: «Очень сомнительно, чтобы избранный нами герой понравился читателям… Весьма многие дамы, отворотившись, скажут: „Фи, такой гадкий!“ Увы! все это известно автору, и при всем том он не может взять в герои добродетельного человека… Потому что пора наконец дать отдых бедному добродетельному человеку, потому что праздно вращается на устах слово „добродетельный человек“; потому что обратили в лошадь добродетельного человека, и нет писателя, который бы не ездил на нем, понукая и кнутом и всем чем попало; потому изморили добродетельного человека до того, что теперь нет на нем и тени добродетели, а остались только ребра да кожа вместо тела; потому что лицемерно призывают добродетельного человека; потому что не уважают добродетельного человека. Нет, пора наконец припрячь и подлеца…»

Есть и еще один довод в пользу того, что разобраться с семейством Загорецких-Очумеловых все-таки стоит. Классики дружно свидетельствуют – его роль в жизни и литературе далеко выходит за рамки бытового конформизма, поисков личной выгоды и благополучия. Хамелеонство было и стало для многих жизненной позицией, сутью и формой существования. А это не только неприятно само по себе, но и чревато далеко идущими последствиями.

Угодничество, идейное и нравственное примиренчество, чинопочитание, благонамеренность, равнодушие, вся атмосфера «умеренности и аккуратности» – та питательная почва, на которой расцветают злые цветы политического бесправия, начальственной вседозволенности, унижения личности, бюрократизма, бездумного администрирования. Что, разве все это в далеком прошлом и не существует более, безобразно приумножившись? Нет, нет и нет!