Текст книги "Долина счастья"

Из-за открывшейся двери вышла полная женщина бальзаковского возраста с пронзительным оценивающим взглядом. Несмотря на то что она была скромно одета, чего Флис никак не могла ожидать от матери Видаля, женщина всем своим видом демонстрировала свое превосходство и непоколебимую уверенность в том, что она поступает правильно.

Фелисити поняла, что ошиблась, только когда Видаль сказал:

– Позволь представить тебе Розу, главную по хозяйству в нашем доме. Она проводит тебя в твою комнату.

Экономка подошла к Флис, окинула ее по-прежнему оценивающим взглядом, а затем, игнорируя девушку, повернулась к Видалю и сказала на испанском языке:

– Ее мать была очень воспитанной, эта же ведет себя как дикий, совершенно не прирученный сокол.

Глаза Фелисити заблестели от злости.

– Я говорю по-испански, – заявила она. Флис трясло от гнева и обиды. – И нет такой приманки и такого ловчего, которые смогли бы заманить меня в чьи-либо сети.

Она успела заметить ответную вспышку враждебности во взгляде Видаля, а потом развернулась, чтобы подняться по лестнице вместе со следующей за ней Розой.

Глава 2

Дойдя до первой лестничной площадки, Роза нарушила неловкую тишину, сказав резким голосом:

– Так, значит, вы говорите по-испански?

– А что, не должна? – с вызовом бросила Флис. – Пусть Видаль думает что угодно, у него нет права запрещать мне разговаривать на родном языке моего отца.

Без сомнения, Фелисити не собиралась признаваться Розе или кому-либо еще в этом доме, что для осуществления давней подростковой мечты встретиться когда-нибудь с отцом она тайно копила карманные деньги для занятий испанским языком. Тайно, так как Флис подозревала, что мама не одобрит подобное рвение. С раннего детства Фелисити прекрасно понимала, что маму пугают ее попытки узнать что-либо об испанских корнях. Чтобы не расстраивать маму, девочка старалась скрывать, как сильно она интересуется не только отцом, но и самой страной. Аннабель была мягким человеком, ненавидевшим конфликты и споры. Флис очень ее любила и не желала причинять ей боль.

– Знаете, вы не унаследовали характер ни одного из родителей, – продолжала прямолинейная Роза. – Я бы не советовала вам мериться силами с Видалем.

Флис остановилась и повернулась к экономке. Она немедленно напряглась. Ей была противна сама мысль о том, что, возможно, придется позволить Видалю контролировать какую-то сторону ее жизни.

– Видаль не может влиять на меня, – с негодованием отрезала Фелисити, – и никогда не сможет.

Внимание Флис привлекло движение в холле. Она посмотрела вниз и увидела Видаля. Должно быть, он слышал ее слова, о чем, без сомнения, свидетельствовал его мрачный взгляд. Видаль, вероятно, желал оказывать влияние на Флис. Если бы это было в его силах, он запретил бы ей ехать в Испанию – точно так же, как раньше не позволял Фелисити общаться с отцом.

Вспоминая, она представляла Видаля стоящим в ее спальне – комнате, которая была ее личным раем, – с письмом в руках, которое она отправила отцу несколько недель назад. Письмо, которое он вскрыл. Письмо с откровениями, родившимися в самых глубинах девичьего сердца и посвященными отцу, с которым она так хотела познакомиться. Все нежные, распускающиеся, словно бутоны, чувства, которые Фелисити начала испытывать к Видалю, разрушились в один момент и превратились в горечь и злость.

– Флис, дорогая, ты должна пообещать мне, что больше не будешь пытаться общаться со своим отцом, – молила мать со слезами на глазах после того, как Видаль вернулся в Испанию и они снова остались вдвоем.

Конечно же Флис дала такое обещание. Она слишком любила свою маму, чтобы расстраивать ее, особенно когда…

Нет! Она не позволит Видалю снова унизить ее. Мама, в отличие от него, быстро сообразила, что тогда на самом деле произошло. Она знала, что Флис была ни в чем не виновата.

Достигнув зрелости, Фелисити поняла, что ее отец, прекрасно зная, где она находится, мог с легкостью сам пообщаться с ней, если бы захотел. Факт, что он никогда этого не делал, говорил сам за себя. В конце концов, она была не единственным ребенком, которого отверг родной отец. После смерти матери Флис решила, что наступило время двигаться дальше. Пора сохранить лишь в теплых воспоминаниях детство и любящую маму и забыть отца, отказавшегося от нее.

Фелисити теперь никогда не узнает, что же заставило отца изменить свое решение. Она никогда не узнает, почему он упомянул ее в завещании. Было ли это чувство вины или сожаление об упущенных возможностях?.. Но на этот раз Флис была уверена, что ни под каким видом не позволит Видалю указывать, что ей можно делать, а что нет.

Внизу, в холле, Видаль наблюдал, как Флис повернулась и последовала за Розой к следующему лестничному пролету. Была одна вещь, которой Видаль по-настоящему гордился. Черта характера, над которой он тщательно работал и которую постоянно совершенствовал. Это власть над собственными эмоциями. Однако сейчас его взгляд – обычно подчиняющийся Видалю – почему-то посчитал необходимым задержаться на стройных, с шелковистой кожей ногах Фелисити, пока она удалялась от него.

В шестнадцать лет эти ножки были еще стройнее. Фелисити тогда превращалась из ребенка в женщину с прелестной маленькой грудью, прикрытой тонкими майками. Она обожала их и носила, казалось, постоянно. Скорее всего, Флис вела себя по отношению к Видалю с притворной невинностью – нерешительные взгляды украдкой, нарочитое нежелание отвести восхищенный взгляд от обнаженного мужского торса, когда Флис зашла в ванную, в то время как он брился. А позже он стал свидетелем проявления истинной сущности Фелисити и понял, что она распутна и беспринципна. Интересно, такой ее создала природа или причина в том, что девочку лишили отца?

Чувство вины, от которого Видаль никак не мог избавиться, вновь овладело им. Сотни раз за все эти годы он мечтал повернуть время вспять и не произносить слова, которые привели к вынужденному краху отношений его дяди и матери Флис. Упоминание маленького Видаля о том, что Филипп поехал вместе с ним и гувернанткой на экскурсию в Альгамбру, привело к концу их роман.

Бабушка Видаля никогда не позволила бы Филиппу жениться по любви. Он был обязан руководствоваться ее выбором, а она ни за что не разрешила бы мужчине, в жилах которого течет голубая кровь, такая же, как и кровь его приемной семьи, взять в жены гувернантку ее внука.

Когда Видалю было семь лет, он не понимал этого, однако быстро осознал последствия своего невинного поступка, когда ему сказали, что милая англичанка, учительница, которая так ему нравилась, была уволена и отправлена домой. Мама Флис не обладала характером достаточно сильным, чтобы противостоять его бабушке. Когда влюбленных разлучили, никто не знал, что родится Фелисити, ребенок, чье имя бабушка Видаля запретила произносить, о чьем существовании она не желала слышать – за исключением тех моментов, когда она хотела напомнить Филиппу о позоре, которым он покрыл свою приемную семью, позволив себе зачать ребенка с простой прислугой.

Интересно, раскаялась бы бабушка, если бы она прожила дольше и увидела взрослую дочь Филиппа?

Семь лет назад Видаль искренне сочувствовал матери Флис, когда они вернулись после ужина в Лондоне и обнаружили, что Фелисити не только развлекалась на разнузданной подростковой вечеринке, но и продолжила развлечение в спальне своей матери с пьяным грубым молокососом.

Видаль закрыл глаза, затем открыл. В его голове возникали воспоминания, которые он предпочел бы забыть. Разговор с бабушкой, когда он невольно разрушил любовные отношения своей гувернантки и названого дяди… Ночь, когда его мама пришла к Видалю и сказала, что самолет, в котором летел его отец, разбился в Южной Америке и никого не осталось в живых. Вечер, когда он увидел, как Фелисити лежит на кровати своей матери, ее медово-золотистые волосы обвивают запястье молодого человека, склонившегося над ней, а в ее глазах застыло бесстыдное равнодушие к тому, что она творит.

Ему было тогда двадцать три года. Он был мужчиной, не мальчиком. И его приводило в смятение то, какой эффект оказывает на него Фелисити. Видаля одновременно терзали и тяга к Флис, и строгие моральные принципы. Разница в семь лет между ним и Фелисити отделяла детство от зрелости и представляла собой пропасть, которую не следует осквернять. Точно так же, как нельзя осквернять невинность шестнадцатилетней девушки.

Даже теперь, спустя столько лет, Видаль был способен испытывать гнев, который в тот момент растерзал его сердце и иссушил душу. Холодный черный гнев, вновь разжигаемый появлением Флис.

Чем быстрее все вопросы с завещанием будут решены и чем быстрее Флис окажется в самолете, летящем в Великобританию, – тем лучше.

Умирая, Филипп рассказал ему, как он страдает из-за прошлого. Видаль уговорил дядю внести изменения в завещание в пользу ребенка, чьим родным отцом он являлся, но был вынужден отказаться от него. Видаль сделал это ради своего дяди, а не ради Фелисити.

Наверху, в комнате, куда ее проводила Роза, Флис осматривала обстановку. Просторная комната с высоким потолком была обставлена массивной изысканной мебелью черного дерева. С таким стилем мебели Флис была знакома по рассказам своей материи – он был типичным для богатых испанских домов. Отполированное и без единой пылинки дерево приятно блестело в свете, струящемся из высоких французских окон. Подойдя ближе, Флис обнаружила, что они выходят на маленький балкон, огражденный замысловатой металлической решеткой, выполненной скорее в классическом арабском стиле, чем в европейском. Как она ни старалась, так и не смогла найти умышленные изъяны, которые, как считалось, всегда допускались, поскольку только Аллах может сотворить совершенство.

Балкон располагался над внутренним двором, выполненном в таком же классическом мавританском стиле. Правда, двор был скорее похож на прекрасный сад. Он был разделен пополам прямыми каналами со струящейся по ним водой, которая вытекала из отверстия, спрятанного в дальнем конце. Каждая сторона узкого канала была покрыта тротуарными плитами, почти не видными под кустами плетистых роз, источающих аромат, доносящийся даже до балкона. Земля рядом была усеяна белыми лилиями. Тропинки были выложены нежно-голубыми и белыми плитками, а вдоль стен росли фруктовые деревья. В четырех углах, вдалеке от роз, белая герань, казалось, выливалась из терракотовых кувшинов. А прямо под балконом располагалось наполовину скрытое в тени уединенное патио, обставленное элегантной мебелью.

Флис закрыла глаза. Она знала каждый уголок этого великолепного сада. Мама много раз описывала его, показывала фотографии. Она рассказывала, что изначально внутренний двор был предназначен только для женщин. Со стороны Видаля, поселить Флис в этой комнате было преднамеренной жестокостью: окна выходили в сад, который, как он знал, безумно любила ее мама. Предоставил ли он ей комнату, в которой жила мама? Фелисити подозревала, что нет. Мама рассказывала, что они с Видалем занимали последний этаж, когда приехали в Гранаду навестить бабушку Видаля.

Флис вернулась в комнату. На окнах висели однотонные шторы из парчовой темно-голубой ткани. Точно такой же тканью были обиты стулья, расположенные с каждой стороны мраморного камина. Кремовое покрывало было отделано тесьмой голубого цвета. Парчовые подушки тоже были голубыми. Темный деревянный пол блестел, а антикварный голубовато-кремовый ковер, покрывающий большую его часть, был настолько шикарным, что Флис боялась наступить на него.

Все это являлось полной противоположностью ее минималистическим апартаментам в Англии. Тем не менее декор был очень близок Флис. Наверное, склонность к подобным интерьерам была у нее в крови, досталась в наследство от отца. Если бы он не порвал с ее матерью, если бы не отказался от них обеих, Флис росла бы в этом доме, впитывая его историю, так же как и Видаль.

Видаль… Как она его ненавидит. Ненавидит и презирает. Эта ненависть намного сильнее, чем ненависть к отцу. У того, в конце концов, не было выбора. Как объясняла мать, его заставили отказаться от любимой женщины и ребенка. Он не распечатал письмо дочери с мольбой о встрече, а затем потребовал, чтобы она больше не пыталась общаться с ним. Наверняка на этом настоял Видаль. Он всегда смотрел на Флис с холодным высокомерием. Он унизил ее и оставил глубокую рану в ее сердце.

Здесь, в этом доме, все и случилось. Семья Видаля повлияла на жизнь Фелисити и ее родителей самым жестоким образом. Отсюда выгнали ее мать. Здесь ей сообщили, что мужчина, которого она любила, должен жениться на другой – на девушке, выбранной его приемной семьей. Она окончила частную школу, готовящую к замужеству девушек из высшего общества. Филипп клялся, что не любит эту девушку и конечно же не хочет жениться на ней. Так говорила мама Флис.

Тем не менее не имело никакого значения, чего хотел Филипп. Все его обещания, все торжественные заверения в любви напоминали сверкающие под лучами солнца струи воды в фонтане. Они невероятно красивые и чарующие, от них замирает сердце, но в реальной жизни они – мимолетные и хрупкие.

У влюбленных хватило времени только на то, чтобы в последний раз прижаться друг к другу и разделить лихорадочную тайную близость, которая привела к беременности матери Флис. Затем Аннабель отправили обратно в Англию, а Филиппа заставили исполнить свой долг – сделать предложение выбранной для него девушке.

– Филипп клялся, что любит меня, но он также любил и свою приемную семью и не мог ослушаться их, – кротко говорила мама Фелисити, когда та, будучи маленькой девочкой, спрашивала, почему отец не уехал вместе с ней.

Бедная мама… Она совершила ошибку, влюбившись в человека, у которого не хватило сил защитить их любовь. И ей пришлось дорого заплатить за это. Фелисити никогда не допустит, чтобы подобное случилось с ней. Она никогда не позволит себе влюбиться и стать уязвимой. Ведь Флис уже знает, каково это, даже если ее чувства к Видалю не были настолько сильны.

Отбросив горькие мысли, Фелисити посмотрела на свой маленький чемодан. Мама рассказывала ей о традиционном укладе жизни этой аристократической властолюбивой испанской семьи, которую теперь возглавлял Видаль. Он заявил, что его мать настояла на том, чтобы Флис поселилась здесь. Значит ли это, что ей следует ожидать формального приема в семью? Например, во время ужина. Флис не захватила с собой вечерние наряды – только несколько смен белья, пару простых маек, несколько новых топов и одно очень скромное платье, в которое она буквально влюбилась, когда бродила по лондонским магазинам.

Флис как раз собиралась достать это платье из чемодана, когда открылась дверь и в комнату вошла Роза, держа в руках поднос с бокалом вина и разными закусками.

Поблагодарив ее, Фелисити поинтересовалась:

– В котором часу подают ужин?

– Ужина не будет. Видаль не хочет, он слишком занят, – высокомерно ответила по-испански Роза. – Вам принесут ужин в комнату, если вы проголодаетесь.

Флис почувствовала, что начинает краснеть. Грубость Розы была очевидна. Без сомнения, Видаль подсказал ей, как следует вести себя с нежеланной гостьей.

– У меня нет желания ужинать с Видалем, так же как и у него со мной, – ответила Флис. – Однако он сообщил мне, что его мать пожелала, чтобы я остановилась в этом доме, хотя у меня был забронирован номер в отеле. Поэтому я предположила, что буду ужинать именно с ней.

– Герцогини здесь нет, – коротко сообщила Роза, поставила поднос и с поджатыми губами направилась к двери. Она исчезла прежде, чем Флис успела задать следующий вопрос.

Видаль солгал ей? Его матери нет в особняке, и она не собиралась увидеться с Флис. Зачем? Почему он пожелал, чтобы она жила здесь, под крышей его собственного дома?

На мгновение Фелисити захотелось вернуться в Англию. Но еще сильнее она желала, чтобы мама была жива. Охваченная грустью, девушка присела на край кровати.

Благодаря маме у Фелисити было замечательное детство. Щедрое наследство дальней родственницы, которую Флис никогда не видела, позволило маме купить милый домик в тихой деревушке – достаточно большой, чтобы с ними переехали бабушка и дедушка. Также мама получала регулярные выплаты, позволяющие ей не работать, а заниматься воспитанием дочери. Она всегда откровенно разговаривала с Фелисити, вспоминая о Филиппе. Любовь сквозила и в ее голосе, и во взгляде. Ни капли горечи или обиды. Женщина только однажды предпочла промолчать, когда Флис начала просить отвезти ее в Испанию, чтобы она собственными глазами увидела родину отца. Кстати, мать запретила Фелисити критиковать Видаля, когда девочка осознала, что именно он предал ее родителей.

– Дорогая, ты не должна винить его, – говорила мягко мама. – На самом деле это не его вина. Видаль был просто маленьким мальчиком – приблизительно такого же возраста, как ты сейчас. Он не предполагал, какие последствия вызовет его рассказ.

Ее нежная, любящая мама, всегда готовая понять и простить тех, кто причинил ей боль…

Сначала Фелисити согласилась с мамой. Но когда Видаль приехал навестить их, то после кратковременного доброжелательного отношения он начал обращаться с Фелисити с презрением, увеличивая и без того огромную пропасть между ними и открыто показывая, что она ему не нравится. Как же мучительно страдало ее молодое уязвимое сердце от такого пренебрежения!

С той самой минуты, как она впервые увидела Видаля, выходящего из дорогого автомобиля, на котором он приехал к ним, Фелисити была сражена наповал. Она по уши влюбилась в него. Флис до сих пор не забыла тот день, когда нечаянно зашла в ванную, где брился Видаль. Ее опьяненный от любви взгляд не мог оторваться от его обнаженного торса. Конечно, это заставило ее подростковые эмоции выйти из-под контроля. В их доме жили практически одни женщины, и поэтому вид полуодетого мужчины вызвал у Флис неподдельный интерес. Но самое главное, торс принадлежал Видалю.

От волнения и желания у нее закружилась голова. Когда Флис наконец смогла выйти из ванной, в ее воображении уже возникла масса различных картин, причем в них она не просто смотрела на Видаля, а пребывала в его объятиях. Сейчас, конечно, можно было посмеяться над своей давнишней детской наивностью, но… Сексуальная близость до сих пор оставалась для девушки такой же неизведанной областью, как и тогда.

Флис отвернулась, словно пыталась уйти от осознания самой себя. Но от реальности не убежишь – она все еще была девственницей. Сколько бы стен Флис ни воздвигала вокруг себя, как бы ни отстаивала свою женскую гордость и как бы сильно ни старалась скрыть факт затянувшейся девственности – она не могла спрятаться от правды.

Фелисити задалась вопросом: что же с ней происходит? Она долгие годы прожила, не познав радости секса. Оставаться девственницей было ее собственным решением. Темп современной жизни, необходимость построить карьеру не позволяли Флис встретить мужчину, с которым она захотела бы забыть свое безрадостное прошлое.

Жалеть себя девушка не собиралась, считая это неоправданным потаканием собственным слабостям. Она была уверена, что ее детство было особенным. Честно говоря, Флис до сих пор считала, что у нее есть нечто, чего нет у других, – и не только потому, что у нее была такая чудесная мама.

После смерти матери и бабушки с дедушкой большой дом стал казаться ей пустым – и в то же время наполненным болезненными воспоминаниями. В период роста цен на недвижимость к Флис обратился риелтор, который предложил ей огромную сумму за этот дом и прилегающую к нему землю. Промучившись в сомнениях несколько дней, Фелисити решила продать дом и приобрела квартиру в таунхаусе. Работа в туристической фирме занимала все ее время. Кроме того, у девушки была куча друзей, хотя многие ее одноклассники уже стали людьми семейными, а три самые близкие подруги по школе и по университету, одинокие, как и Флис, сейчас жили и работали за границей.

Легкий стук в дверь спальни заставил Флис вскочить с постели и напрячься. Она предположила, что это пришла Роза – без сомнения, с выражением осуждения на лице.

Но, как оказалось, это была вовсе не экономка, а сам Видаль. Он сменил деловой костюм на более свободную повседневную рубашку и модные летние брюки. Судя по влажным волосам, мужчина недавно принял душ. Флис почувствовала боль в сердце, и ей стало не хватать воздуха. Еще до того, как он прикрыл дверь, сам факт присутствия Видаля в ее спальне унес Фелисити в страну воспоминаний, приносящих горе.

Нет! Она никогда никому не позволит утащить себя в темный ад этих воспоминаний. Ей необходимо сосредоточиться на настоящем, а не на прошлом. Именно Флис должна бросить вызов Видалю, а не наоборот.

Собравшись с силами, девушка поинтересовалась:

– Почему ты сказал, что твоя мама ждет меня здесь, хотя прекрасно знал, что это не так?

Лицо Видаля застыло, причем он не пытался скрыть это, устремив на Флис холодный презрительный взгляд.

– Моей маме пришлось уехать, чтобы навестить подругу, которой нездоровится. Я сам был не в курсе, пока Роза не сообщила мне об ее отъезде.

– Роза должна была доложить тебе, где твоя мать? Как это типично для таких мужчин, как ты, – узнавать о местонахождении собственной матери от прислуги.

– К твоему сведению, Роза не служанка. А что касается моих отношений с матерью – это не та тема, которую я хотел бы обсуждать с тобой.

– Да, я не сомневаюсь, что ты не хочешь, – резко ответила Флис. – В конце концов, именно по твоей вине у меня так и не сложились отношения с отцом. Ты перехватил мое письмо к нему. И именно ты приехал в Англию, чтобы заставить мою маму умолять меня не пытаться искать встречи с ним.

– Твоя мать считала, что тебе не пойдет на пользу, если ты будешь продолжать писать Филиппу.

– Ой, так это, значит, ты ради меня настоял на прекращении контактов с ним, верно? – Голос Флис стал ледяным от сарказма. Она вспомнила все страдания и унижения, которые принес ей Видаль. Он жесток и высокомерен. Он способен разрушать жизнь других людей, не испытывая угрызений совести. – Ты не имел права запрещать мне встречаться с отцом и лишать меня возможности по крайней мере выяснить, сможет ли он полюбить свою дочь.

Флис чувствовала, как обжигающие слезы готовы хлынуть по ее щекам. Слезы! Она никогда ни за что не должна плакать в присутствии этого человека. Она никогда не должна показывать ему свою слабость. Никогда.

– Что ты вообще можешь знать о любви? – Флис яростно забрасывала Видаля обвинениями. Она была готова на что угодно, лишь бы не позволить ему догадаться о той боли, которую он причинил ей. – Ты понятия не имеешь, что такое любовь!

Флис уже не понимала, что говорит, а яростные слова продолжали срываться с ее губ. И их неиссякаемым источником была невыносимая душевная боль.

– А ты знаешь? Ты, которая… – Рассвирепевший Видаль приблизился к Флис и замолчал.

Однако Фелисити отлично знала, что он собирается сказать и в чем собирается обвинить ее.

Теперь паника, так же как и боль, пронзила Флис.

– Не прикасайся ко мне, – приказала она дрожащим от ужаса голосом и отступила к стене.

– Ты можешь перестать притворяться, Фелисити. – Теперь Видаль говорил презрительно. – Мы оба знаем, что ты притворяешься. Тебе нет смысла отрицать очевидное и обманывать себя и меня.

Паника Флис достигла апогея, не позволяя ей совладать с эмоциями.

Воспоминания полностью захлестнули ее, смешивая прошлое с настоящим. Сердце Флис бешено колотилось, и ей снова было шестнадцать лет…

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – выпалила она. – Но ты ошибаешься. Я не хочу тебя. И никогда не хотела.

– Ты хочешь меня?!

Тишина в комнате напоминала затишье перед бурей. Флис казалось, будто эта буря прямо сейчас обрушится и уничтожит ее. Ей было некуда бежать.

– Ты хочешь меня? – повторил Видаль. – Так вот что ты имеешь в виду?

Он крепко схватил Флис и всем телом прижал ее к стене. Его захват был так силен, что она могла ощущать не только крепкие мужские мускулы, но даже кости. В отличие от Фелисити, его сердцебиение было ровным – спокойным и решительным. Как сердцебиение победителя в момент пленения побежденного.

Чувствовала ли себя так же много-много лет назад мавританская принцесса, которую схватил поработитель?

Сердце Флис бешено заколотилось, пульс словно извивался в диком первобытном танце, лишая возможности думать. Испытывала ли столетия назад молодая женщина такие же обжигающие, головокружительные, сбивающие с толку, несовместимые страх и триумф? Страх за независимость – и инстинктивный триумф женщины над мужчиной. И наслаждалась ли она ощущением триумфа? Ведь ей удалось заставить мужчину утратить способность держать себя в руках, удалось что-то надломить в нем, и пусть в качестве расплаты за этот триумф он обрушит на нее всю свою силу.

Вихри мыслей промчались в смятенном мозгу Фелисити, перевернув все ее представления о любовных отношениях. Она уже была не в состоянии понять саму себя.

Видаль знал, что ему не следовало этого делать, но почему-то не мог остановиться. На протяжении тысяч ночей его мучили запретные мечты о том, что он крепко сжимает Флис в объятиях. И сейчас они полностью овладели им. Ей уже не шестнадцать лет. Моральные принципы больше не запрещают ему близость с ней, хотя мысль о том, что он по-прежнему хочет ее, унижала Видаля.

Он никогда не забывал девушку с широко раскрытыми глазами, прелестную в своей безрассудной юности, охваченную предчувствием первого сексуального влечения.

Когда Видаль склонил над Флис голову, он почувствовал, как сильно бьется ее сердце, и ощутил нежное тепло женской груди, прижавшейся к нему. Он жаждал сорвать с Флис майку, чтобы увидеть эту совершенную грудь и дотронуться до нее, ласкать пальцами соски и целовать их, доводя Флис до изнеможения и мольбы овладеть ею.

Нет! Он не должен так поступать.

Видаль заставил себя отпустить Флис, однако она задрожала, испустив глухой стон.

Он смотрел ей в глаза и заставлял Фелисити смотреть на него. Вблизи ее глаза переливались всеми оттенками золота. От немигающего взгляда Видаля у девушки закружилась голова.

Он начал целовать ее, и Флис ощутила холодное, ничего не прощающее господство его губ. Она раскрыла губы, собираясь запротестовать, а не в знак покорности и конечно же не из-за страстного желания.

Тем не менее…

Тем не менее под одеждой, под майкой и бюстгальтером, ее грудь начала болеть. Флис трепетала в объятиях Видаля и с ужасом была вынуждена признать, что отклик ее тела и набухшие груди вовсе не являются признаком яростного неприятия.

По жилам Флис распространялось желание, предчувствие неизведанного прежде наслаждения. Новые ощущения охватили ее, и она полностью утратила контроль над собой.

Дыхание Видаля овевало ее чистую, пахнущую мятой кожу. Флис вдохнула этот первобытный, опасный для женщины, потерявшей контроль, запах. Грубый мужской запах, пробуждающий ее чувственность, заставляющий прильнуть к Видалю и раскрыть губы еще больше.

Их взгляды встретились, и в схватке за господство губы Видаля накрыли рот Флис. Давление этих мужских губ крайне возбуждало ее, вызывая взрыв наслаждения в низу живота.

Флис пыталась бороться с собственными эмоциями. Она издала беспомощный стон – стон протеста, как сама себя уверяла. Хотя на самом деле то был скорее стон невероятного желания. Желания, которое неудержимо росло, поскольку тело Видаля давило на ее тело, в то время как его язык нежно ласкал рот Флис, уводя ее в темные глубины опасной чувственности. Все ее тело горело и было готово взорваться. Флис закрыла глаза…

Видаль чувствовал, как ярость нарастает в его душе, стирая границы самоконтроля, который он считал несокрушимым. Чем больше он пытался держать себя в руках, тем яростнее становился.

Гнев, вырвавшееся из-под контроля мужское желание… Эти составляющие достаточно опасны поодиночке, а одновременное пробуждение обоих, чего сумела добиться эта женщина в его объятиях, способно уничтожить самоуважение мужчины и вместе с тем его веру в себя.

Закрыв глаза, Видаль видел в своих фантазиях Флис – обнаженную, готовую утолить разбуженную ею мужскую похоть. От желания ее белая кожа стала бы перламутровой, темно-розовые соски, жаждущие прикосновений его пальцев и губ, набухли бы от наслаждения.

Сгустились сумерки. В саду сработала автоматическая система освещения. Вспыхнувший свет заставил Видаля открыть глаза и осознать, что он творит.

Проклиная себя, мужчина чуть ли не оттолкнул Флис.

Девушку буквально затрясло от отвращения к самой себе. Только теперь она осознала, кто именно столь страстно поцеловал ее. Прежде чем Флис смогла хоть немного разобраться в своих беспорядочных чувствах, прежде чем она смогла предпринять что-либо, прежде чем она успела сказать Видалю, что думает о нем, он первый заговорил как ни в чем не бывало.

Эмоции заполонили Фелисити настолько, что она уже была не в состоянии понять саму себя.

– Я пришел, чтобы сообщить тебе о встрече с адвокатами. Она состоится в десять часов утра. Роза пришлет кого-нибудь с завтраком, так как моя мать вернется не раньше полудня. И еще я должен предупредить, что любая твоя попытка… попытка заставить меня удовлетворить твои плотские желания будет обречена на провал, как и эта. – Он цинично улыбнулся. – Пошедшие по рукам девушки никогда не привлекали меня.

Дрожа от полученного оскорбления, Флис потеряла голову:

– Ты это начал, а не я. И… и ты заблуждаешься насчет меня. Ты всегда заблуждался. То, что ты увидел…

– Я увидел, как шестнадцатилетняя шлюха лежит на кровати собственной матери, позволяя молодому оболтусу лапать себя, а он и рад хвастаться тем, что переспал с ней после того, как это сделала вся футбольная команда.

– Убирайся! – закричала разозленная Флис. – Убирайся!

Видаль ушел прочь.

Фелисити, не вытирая слезы гнева и стыда, заперла дверь на ключ.