Текст книги "Неслучайная встреча"

2

На его лице отразилось легкое смущение, но он тут же широко улыбнулся.

– Простите, я не хотел вас беспокоить, – дружески произнес он, а его карандаш тем временем продолжал летать по бумаге, не сбавляя темпа. – Надеюсь, вы ничего не имеете против? Ваше лицо настолько необычно, что я не смог устоять. Всего лишь маленький набросок…

Он проговорил это, не прерывая своего занятия, быстро перебегая глазами с лица Эдит на страницу блокнота. Эдит ощутила раздражение. Возможно, в другое время она отнеслась бы к бесцеремонности этого человека более снисходительно, сочла бы ее безобидным чудачеством художника. Но сейчас она была не в том настроении.

– Я как раз против, – произнесла она, сурово хмурясь. – Будьте добры прекратить это.

Он удивленно вскинул брови, и его карандаш неохотно замедлил свой бег.

– Простите, – повторил он. – Я полагал, нам обоим это должно быть лестно. Мне – рисовать вас, вам – служить мне моделью.

– В самом деле? – кисло выговорила Эдит. – Ваша фамилия, должно быть, Гейнсборо. Или Ван Дейк? А еще лучше – Рембрандт…

– Что значит «лучше»? – изумился он. – Вы идете на поводу у общественного мнения. Хальс, между прочим, соперничает с Рембрандтом в области портрета…

Эдит вовсе не настроена была сейчас праздно болтать и решительно перебила художника, который, кажется, намеревался поделиться с ней своими пристрастиями в живописи.

– Извините, но мне не хочется сейчас разговаривать. Прошу вас меня не беспокоить, или мне придется перейти в другое купе, – сказала она, жалея, что не захватила с собой газету, за которой можно было спрятаться.

– В этом нет необходимости. Я умолкаю и больше вас не потревожу, – нисколько не обидевшись, произнес с подчеркнутой галантностью мужчина и послушно убрал свой блокнот во внутренний карман куртки. – Тем более, что ваше лицо прочно запечатлелось в моей памяти. Любой, кто увидит его хотя бы раз, уже никогда не забудет, – прибавил он негромко.

Он, наверное, рассчитывал, что она ответит и разговор продолжится, но Эдит не поддалась на уловку и отвернулась к окну. Впрочем, этот человек просто попал под горячую руку, в другое время она попросила бы его показать набросок и послушала бы рассуждения о живописи. В его внешности не было ничего отталкивающего, напротив…

Эдит попыталась додумать важную мысль, которая пронеслась в ее голове перед тем, как ее отвлек этот любитель живописи, но мысль ускользнула, и Эдит не удалось снова выделить ее из водоворота других. Едва поезд остановился, она вышла на платформу и зашагала к бабушкиному дому.

Сейчас она склонялась к мысли, что виновата во всем сама. Не надо было строить из себя недотрогу. Ей и Сесилу следовало уже давно сблизиться по-настоящему. Она делает из мухи слона. Эдит вспомнила двух девушек, с которыми познакомилась во Франции на стажировке полтора года назад, – они делили комнату в общежитии. Чего только Эдит не наслушалась за тот месяц, каких только откровений! Одна из них, шведка Бригита, познала физическую любовь еще в четырнадцать.

Сейчас, в двадцать один год, она придерживалась невысокого мнения обо всех мужчинах и считала, что все зависит от женщины. Как себя с ними поведешь, такими они с тобой и будут. Главное – не дать им понять, что не можешь без них обойтись, поучала она Эдит.

Вторая, итальянка Джоанна, уже два года жила с молодым человеком, автомехаником, но не была уверена, что выйдет за него замуж.

В постели она находила его непревзойденным, но в быту он бывал несносен. Ревнивый, склочный, никогда первым не сделает шаг к примирению.

Эдит в ответ на откровения девушек решила, что отмалчиваться невежливо, и поделилась с ними своими личными планами. Сказала, что имеет жениха, которого знает с детства и за которого, видимо, выйдет замуж, когда окончит колледж. Но что пока их отношения абсолютно целомудренны.

Девушки посмотрели на нее с неприкрытым изумлением.

– Секс только после свадьбы – средневековая чушь, – заявила Бригита. – Разве без этого по-настоящему узнаешь парня? Ведь ты собираешься жить с ним, не только умные разговоры вести.

Они дружно посоветовали Эдит соблазнить Сесила. Тогда она отнеслась к их словам снисходительно. Она чувствовала себя выше их. У нее все будет по-другому. Однажды – и на всю жизнь. Они с Сесилом уже друзья, настоящие друзья, их взгляды и вкусы во многом совпадают. Это надежная основа, фундамент совместной жизни. Секс все-таки дело второстепенное. Главное – духовная близость, взаимное уважение.

Так считала она вплоть до вчерашней ночи.

И теперь, сколько себя ни успокаивала, тихий голосок настойчиво шептал ей – а что, если все ночи с Сесилом будут такими же, как прошлая?

Хотя Эдит и была очень сдержанной по натуре, сейчас ей остро не хватало человека, с которым она могла бы поделиться своими переживаниями и сомнениями. Но разве возможно говорить о таком, интимном? Мысль рассказать все маме и в голову ей не пришла, будь мама даже здесь, рядом, а не в Риме. Близких подруг у Эдит не было. Вот разве бабушка…

Но стоило ей увидеть Бланш, маленькую, худенькую, с кудрявой седой головой, деловито погруженную в кипучую деятельность, ей сделалось стыдно. Бабушка живет в своем мире, она уже не молода, она не сможет взглянуть на ситуацию глазами Эдит. Зачем сваливать на нее свои проблемы? К тому же бабушка всегда недолюбливала Сесила…

И Эдит энергично взялась за цветочный бордюр.

После ланча они с бабушкой дружно принялись мыть посуду, как вдруг на крыльце затопали ноги, в открытую дверь стукнули два раза и в гостиной раздался голос:

– Миссис Грэхем, вы дома? Это я, Дорис. У меня проблема, миссис Грэхем.

– Мы здесь, в кухне! – крикнула бабушка, хотя кричать не было необходимости – в бабушкином пряничном домике можно было разговаривать с собеседником, находящимся в соседней комнате, не повышая голоса.

На кухню вошла пышноволосая молодая женщина с маленькой девочкой на руках.

– Выручите, миссис Грэхем, – с разгону начала она, едва кивнув Эдит, приняв ее, должно быть, за одну из бабушкиных добровольных помощниц. – Мой Годфри уехал смотреть футбол, а сейчас звонит мать – упала и подвернула ногу. Придется срочно ехать к ней, но не тащить же с собой Ви. Может быть, вы…

– Конечно, Дорис. Поезжай к матушке, а я присмотрю за девочкой. Посади ее на диван, сейчас я кончу мыть посуду и займусь ею.

– Огромное спасибо, миссис Грэхем, вы просто наша местная святая, – скороговоркой выпалила Дорис, и через несколько секунд ее туфли простучали на крыльце.

Малышка Ви, водворенная на диван, собралась заплакать. Эдит заспешила к ней, но, увидев незнакомое лицо, девочка еще больше расхныкалась.

– Мама скоро придет, а мы сейчас будем играть, строить домики из песка, – заворковала бабушка. – Эдит, достань-ка из шкафа зеленого зайца.

Эдит вынула из шкафа большого зайца с морковкой в лапках и показала девочке. Та, очевидно узнав старого знакомого, протянула к нему руки и что-то залепетала.

Бабушка села на диван и обняла малышку, и Эдит, глядя, с какой естественной нежностью прижимает она к себе ребенка, вздохнула.

Сама она не могла сказать о себе, что так уж обожает маленьких детей, она как-то терялась с ними. Один раз они заговорили с Сесилом о детях и сошлись на том, что спешить с этим не станут. Конечно, потом у них обязательно будут дети, мальчик и девочка. Эдит никогда не думала о бессонных ночах, материнских тревогах, заботах, детских болезнях, а представляла зеленый газон у красивого большого особняка, который принадлежит им с Сесилом. Она расстилает на траве скатерть для пикника, Сесил учит мальчика играть в крикет, а девочка помогает ей раскладывать еду. Может быть, рядом бегает собака – пудель или спаниель. Теперь, нарисовав себе привычную картинку, Эдит вдруг невольно передернула плечами. Дети – это невозможно без секса. Что же с ней такое творится?

Бабушка пошла звонить викарию насчет детского праздника, а Эдит вынесла девочку в сад и села с ней под магнолией. Ви начала копать ямку в песке пластмассовым совком, а Эдит машинально принялась собирать высаженные весной вокруг песочницы маргаритки и сплетать из них венок. Когда-то в детстве у нее это ловко получалось. Вскоре венок был готов, она надела его себе на голову, прислонилась спиной к теплому стволу дерева и закрыла глаза.

Сейчас можно перенестись мыслями в будущее.

Вот она сидит в собственном саду со своей дочкой, которую зовут Хелен, и дожидается возвращения с работы Сесила. Дома все сверкает, на кухне ждет вкусный обед. Ей тепло, она задремала. Сейчас Сесил неслышными шагами подойдет, остановится рядом и залюбуется мирной картиной… Она так живо представила себе это, что просто физически ощутила мужское присутствие рядом и невольно открыла глаза.

За живой изгородью стоял человек и глядел на нее. Эдит мгновенно узнала незнакомца из поезда. Он не смутился и не отвел глаз, не пустился в объяснения, как можно было ожидать.

Он продолжал смотреть на нее. Если бы Эдит была более уверенной в себе, она безошибочно прочитала бы в этом взгляде восхищение. Потом он слегка улыбнулся и заговорил:

– Не подумайте, что я вас преследую, это просто совпадение. Я навещал приятеля и иду обратно на станцию, а вас увидел совершенно случайно. Позвольте представиться – меня зовут Мэтью Смит.

Эдит встала и отряхнула песок с тенниски.

– Я Эдит Грэхем. Ну и что же дальше, мистер Смит?

Это прозвучало резковато, о чем Эдит тут же пожалела. Резкость в общении с людьми была не в ее характере. К тому же этот человек не производил впечатление наглеца. Он держался очень естественно и скромно. Эдит обратила внимание, что он не слишком высокого роста, но и не низенький, худощавый, но не кажется слабым. У него были темно-русые волосы и темные же глаза, которые смотрели на нее внимательно и серьезно.

– Дальше я, видимо, отправлюсь своей дорогой, – чуть улыбнулся он. – Но хочу сказать, что вы примиряете меня с Рембрандтом. Вы в этом венке сейчас – вылитая Флора.

Эдит, спохватившись, сдернула с головы венок, о котором совсем забыла. Его слова смахивали на банальный комплимент, но он произнес их весьма серьезно.

– Эдит! Это твой знакомый? Ну что же ты не пригласишь его в дом, – вдруг раздался голос бабушки, которая, закончив выяснять отношения с викарием, вышла на крыльцо.

– Вообще-то мы познакомились минуту назад, – усмехнулась Эдит. – Это мистер Смит, и я знаю о нем только то, что он не любит Рембрандта.

– Вот как? – заинтересованно переспросила бабушка. – Это нетипично. Заходите же, мистер Смит, и расскажите о своих взглядах поподробнее.

Вот так взяла и пригласила в дом незнакомого человека! Бабушка всегда была авантюристкой.

– Неси девочку в дом, Эдит, – скомандовала бабушка. – Ей пора пить молоко. Будьте нашим гостем, мистер Смит. А я пойду приготовлю десерт.

Она исчезла в дверях, и несколько опешившая Эдит взяла малышку Ви, у которой уже давно слипались глаза, на руки и, сделав строгое лицо, обернулась к Смиту, который в нерешительности стоял у калитки.

– Вы можете зайти, раз бабушка приглашает вас. Не удивляйтесь, она на редкость общительный человек.

Смит быстро отворил калитку и в несколько шагов оказался рядом с ней.

– Позвольте, я понесу вашу девочку.

– Нет, я сама, спасибо. Она может испугаться чужого.

Они вошли в дом, где их тотчас окликнула бабушка.

– Эдит, уложи Ви на мою кровать и возьми на столе молоко для нее, я только что согрела.

Мистер Смит, вы не поможете мне? Что-то заедает миксер.

– С удовольствием. Чинить миксеры – мой конек, – радостно откликнулся Смит и проследовал в кухню.

Эдит уложила девочку в кровать, напоила ее молоком, укрыла и торопливо проскользнула в ванную. Так она и знала – вид у нее как у настоящего страшилища: волосы растрепаны до неприличия, старая тенниска вся в земле. И этот Смит назвал ее Флорой! Какой злой сарказм.

Надо будет потом все-таки высказать бабушке все, что она думает о ее безрассудной манере приглашать в дом посторонних, абсолютно незнакомых людей, а сейчас надо быть начеку вдруг этот Смит окажется маньяком. Впрочем, переодеваясь в одежду, в которой она приехала к бабушке, старательно причесываясь и завязывая волосы в хвостик атласной розовой ленточкой, она сознавала в глубине души, что бояться нечего.

– Эдит! Где же ты, мы тебя ждем, – позвала ее бабушка.

Эдит неторопливо вышла из ванной и вошла в гостиную. Бабушка и молодой человек уже сидели за столом, на котором стояли вазочки с ежевикой под шапками из белоснежных сливок. Бабушка разливала кофе – она всегда пила кофе вместо чая, эту привычку она переняла у французов, когда в годы своей молодости жила в Париже. Мужчина тут же поднялся.

– Теперь уже и я могу вас представить друг другу, – проговорила бабушка весело. – Мэтью Смит – моя внучка Эдит Грэхем. Мэтью сказал, что вы познакомились в электричке.

– Мистер Смит пытался нарисовать меня, не спросив у меня разрешения, – сухо сказала Эдит, усаживаясь. Она сознавала, что производит впечатление нудной и чопорной, и сама в душе смеялась над собой. – Я попросила его этого не делать.

– Нарисовать, вот как? – переспросила бабушка. – Но вы все-таки успели сделать набросок? Хотелось бы посмотреть, Мэтью, если вы позволите. Вы, значит, художник?

Мэтью Смит, быстро взглянув на Эдит, достал из куртки, которую он повесил на соседний стул, свой блокнот.

– Пожалуйста, только рисунок не закончен.

Поэтому не судите строго. К тому же я только любитель, – сказал он, протягивая блокнот бабушке, но не сводя глаз с Эдит.

Бабушка углубилась в созерцание рисунка, а Эдит ответила Смиту твердым взглядом. Его тон наводил на мысль, что он над ней подсмеивается. Но, посмотрев ему в глаза, она не увидела в них и тени насмешки. Темные глаза смотрели на нее внимательно и серьезно. Впрочем, отметила она, его глаза вовсе не темные, скорее серые… Серые и прозрачные… Темными они казались из-за длинных ресниц, густо их опушавших.

Она почему-то смутилась и потупилась. Бабушка что-то невнятно пробормотала и повернулась к ней.

– Эдит! Ты только взгляни. Это просто невероятно.

Она протянула внучке блокнот, и Эдит небрежно взяла его, ожидая увидеть любительский набросок, выполненный в ученической манере.

На листке плотной белой бумаги была изображена девушка. Голова ее была слегка откинута, глаза закрыты, на висок падал тонкий локон, на щеках лежали тени. Между бровями залегла печальная складочка, уголки губ словно застыли в недоумении – то ли опуститься вниз, то ли продолжать привычно улыбаться. Манера напомнила Эдит ранних итальянских художников, на картины которых она вдоволь насмотрелась в музеях Флоренции… По крайней мере, она была совсем не современной.

На рисунке была изображена и Эдит – и не Эдит. Она сама себя не узнавала – неужели у нее такое трогательно-наивное и вместе с тем одухотворенное лицо, такая загадочная полуулыбка? Настоящая спящая красавица. Она подняла глаза. Мэтью Смит смотрел на нее выжидательно, он явно хотел узнать ее мнение. Бабушка прижимала ладони к щекам.

– Поразительно, Эдит, но на этом рисунке ты – вылитая моя матушка. Как он сумел уловить в тебе твои французские корни? – Она стремительно повернулась к Мэтью. – Вы должны непременно закончить этот набросок, я куплю его у вас. У меня не осталось ни одной фотографии матери, к тому же вы, сами того не сознавая, выразили истинную сущность Эдит…

Нет, непременно закончите рисунок и, если можете, прямо сейчас!

– Миссис Грэхем, я с удовольствием его вам подарю. И если Эдит позволит…

Эдит, которая в это время размышляла, что у нее за сущность, слегка вздрогнула, услышав свое имя, произнесенное этим человеком. В тот же миг ее щеки запылали, словно их опалило пламя. Она вскинула глаза и увидела, что он сморит на нее в упор. И снова ее поразил контраст между легким, шутливым тоном и пристальным, сосредоточенным взглядом. Но, может быть, все художники так смотрят на свои модели, разбирают их по черточкам, по косточкам…

– Если бабушке этого хочется… – неуверенно протянула она.

– Постойте! – воскликнула бабушка. – Вы сказали, что вы не художник. Но рисуете вы так, словно учились этому. Неужели вы самоучка?

– Нет, я когда-то посещал детскую художественную студию, – усмехнувшись, ответил их гость. – А рисовать любил с самого детства. Чтобы меня унять, моей няне стоило только дать мне карандаш в руки. А сейчас занимаюсь этим все свободное от работы время.

– А кем вы работаете, позвольте спросить? – поинтересовалась бабушка.

– Чиновником в министерстве – довольно прозаично, – как-то небрежно произнес он, явно не желая задерживаться на этой теме.

– А вы не подумывали о том, чтобы стать профессиональным художником? – спросила бабушка. – Талант, как говорится, налицо. Так схватить характер незнакомого человека…

– Спасибо, миссис Грэхем, – улыбнулся он. – Это мне чрезвычайно приятно слышать. Мои друзья считают это блажью? А что насчет профессионального художника… Меня подводит фамилия Смит. Какая же это фамилия для художника? – шутливо вздохнул он. – Вот для чиновника в самый раз.

– Может быть, вам удалось бы ее прославить, – подала голос Эдит. – Люди станут говорить: «Что это у вас на стене? Неужели подлинный Смит?! С ума сойти!».

Все засмеялись.

– Послушайте, какая мне пришла в голову мысль, – сказала бабушка, обводя их загоревшимися глазами. – Но сначала скажите, Мэтью, приходилось вам писать настоящие портреты?

Улыбка вдруг исчезла с его губ.

– Я писал портрет моей матери… По просьбе отца.

Эдит показалось, что в его глазах промелькнула печаль. Но бабушка не заметила этой перемены в настроении их гостя.

– У меня к вам просьба, дорогой Мэтью. Я бы хотела, чтобы вы написали портрет Эдит, вот такой, какой вы ее видите. Я повешу его в спальне, чтобы смотреть на него, когда ты, Эдит, уедешь. И буду каждый день видеть перед собой сразу и свою внучку, и мать… Не судите строго сентиментальную старуху, Мэтью. Разумеется, вы вправе назначить цену.

– Но, бабушка, моих-то фотографий у тебя целая куча, – возразила Эдит. – И мистеру Смиту вряд ли интересно…

– Миссис Грэхем угадала мое желание, – произнес Мэтью Смит. – Едва я увидел вас в поезде, как в моем воображении родился портрет, я представил его со всей отчетливостью.

Это будет что-то в духе «Лукреции» Сальватоpa Розы. Конечно, последнее слово за вами, Эдит.

– Ну что же, Эдит?

Эдит растерянно молчала. Еще два дня назад она непременно посоветовалась бы с Сесилом. Впрочем, можно было не сомневаться, что Сесил бы категорически возражал. Его привела бы в негодование сама идея, что какой-то дилетант будет рисовать портрет его невесты. Эдит даже показалось, что она слышит его возмущенный голос, и в ней вдруг заговорило желание поступить вопреки воле Сесила. Тем более, что об этом просит бабушка, а бабушка прожила долгую жизнь и разбирается в людях. Она взглянула на Бланш и медленно кивнула.

– Если тебе так этого хочется, бабушка… Но только я не смогу позировать подолгу.

– Это и не понадобится, – успокоил ее Смит, вздохнув, как ей показалось, с облегчением. – Достаточно будет двух-трех сеансов.

Сначала я просто сделаю несколько карандашных набросков и перенесу на холст самый подходящий. А когда начну накладывать краски, то еще раз потребуется ваше присутствие, чтобы точнее передать цвет глаз, волос…

Бабушка с радостным восклицанием захлопала в ладоши.

– Спасибо, милая, это будет мне лучшим подарком на день рождения. Если вы не заняты в воскресенье, Мэтью, может быть, стоит начать не откладывая?

Не успела Эдит подумать, что бабушка уж чересчур торопится, как Мэтью произнес:

– Я и сам хотел это предложить. Если вы, Эдит, завтра свободны, то я могу заехать за вами.

Я живу на Хокстон-стрит.

– Ну.., я в самом деле завтра свободна, ответила Эдит, и бабушка удовлетворенно кивнула. – Мне всего удобнее в два часа. Запишите мой адрес, мистер Смит.

Он быстро записал продиктованный ею адрес: Гросвенор-сквер, шестнадцать. И в этот момент из бабушкиной спальни донесся негодующий плач: проснулась малышка Ви и громко требовала внимания. Эдит вскочила, Смит тоже поднялся.

– Большое спасибо за гостеприимство, миссис Грэхем. До свидания, Эдит. Завтра ровно в два я буду ждать у вашего подъезда.

Он улыбнулся, не усмехнулся, а именно улыбнулся, тепло и широко, и его улыбка была такой подкупающей и обаятельной, что Эдит не сдержалась и невольно улыбнулась в ответ.

Бабушка пошла проводить гостя до калитки, а Эдит поспешила к проснувшейся девочке. Дав ей в руки зеленого зайца, она украдкой взглянула в окно.

Бабушка о чем-то говорила Смиту у калитки, он ответил ей какой-то одной фразой и, наклонившись, поцеловал руку, потом выпрямился и бросил взгляд на окна. Эдит отпрянула в глубь комнаты, и ее сердце учащенно забилось. Она вдруг поймала себя на мысли, что очень хотела бы оказаться на бабушкином месте – чтобы это ей Мэтью Смит поцеловал руку.

Как удивительно, что в его несколько старомодных манерах не чувствуется ни малейшей рисовки или фальши.

Эдит натянула на Ви носочки и платьице и повела ее в гостиную. Бабушка как раз входила в дверь.

– Только не начинай упрекать меня, – с ходу сказала она. – Если ты хоть что-то смыслишь в живописи, Эдит, то согласишься, что у этого молодого человека несомненный талант.

И в какой оригинальной манере выполнен набросок! Но главное даже не это… – Она многозначительно посмотрела на внучку. – Если хочешь знать, меня просто потряс его рисунок.

Он совсем незнакомый человек… А ты действительно уверена, что вы незнакомы? – вдруг спросила она, уставившись на Эдит с подозрением. – Впрочем, это не важно. Ты не знаешь себя, Эдит, и не знаешь себе цены. Может быть, этот портрет откроет тебе глаза на саму себя, и твоему Сесилу тоже. Если бы он сумел понять тебя по-настоящему!

– Я ведь согласилась, бабушка, – примирительно сказала Эдит. – Но все-таки, как ты сама заметила, мистер Смит – совсем неизвестный нам человек. Представь, что сказала бы мама! А вдруг он окажется маньяком? – шутливо добавила она.

Бабушка укоризненно посмотрела на нее.

– Хочешь сказать, что я выжила из ума? Или совсем ничего не понимаю в людях? Да с этим человеком ты будешь в большей безопасности, чем со своим Сесилом.

По спине Эдит пробежал холодок, и она поспешила сменить тему, тем более что случай как раз подвернулся:

– Кажется, Ви понравилась твоя коробка для шитья. Не трогай, малышка, там лежат острые иголки!

И бабушка с внучкой бросились к девочке, которая с любопытством заглядывала в шкатулку с иголками, ножницами и нитками.

Вечером, возвращаясь в Лондон, Эдит размышляла над словами бабушки. Выходит, что она сама не подозревает о каких-то необыкновенных качествах, которыми обладает. Ну, положим, бабушка просто пристрастна, но этот Мэтью Смит изобразил ее необыкновенной, утонченной, словно на средневековом рисунке.

Впрочем, художники иногда идеализируют свои модели. Сейчас ей казалось странным, что она согласилась ехать к чужому человеку, чтобы позировать ему для портрета. Это было настолько не в духе Эдит, так не соответствовало привитым ей с детства правилам поведения, что она не переставала удивляться самой себе.

Захотела сделать приятное бабушке – это да.

Но чем дольше она раздумывала, тем больше убеждалась, что бабушка здесь ни при чем. Ей самой очень захотелось, чтобы Мэтью Смит нарисовал ее портрет, а если заглянуть еще глубже, просто захотелось еще раз встретиться с человеком, который разглядел в ней что-то необыкновенное.

Неужели она настолько тщеславна? Сама Эдит никогда не считала себя необыкновенной, ей всегда внушали, что главное – быть воспитанной, приятной людям и рассудительной. Это, а еще вежливость и сдержанность, – вот и все, что от нее ждали с самого детства. Какие такие глубины в ней таятся? Видимо, Мэтью Смит художник-романтик, недаром он упомянул Сальватора Розу. Эдит плохо помнила работы этого художника, знала только, что он неаполитанец, принадлежал к романтической школе, жил в семнадцатом веке и сильно повлиял на культуру Англии. Кажется, Смит упомянул «Портрет Лукреции»? Надо поискать дома в маминых альбомах. Вроде бы где-то он ей попадался.

Дома Эдит целый час перебирала художественные альбомы, но картин Сальватора Розы .так и не нашла. Мэтью Смит решит, что она совсем необразованная. Она открыла альбом с репродукциями Ботичелли и замерла. Манера, в которой были выполнены рисунки великого итальянца, очень напоминали манеру Мэтью Смита. Он, стало быть, учился у старых мастеров… Она закрыла альбом. Завтра Смит покажет ей и Лукрецию, и другие картины Сальватора .Розы… У него-то, разумеется, есть их репродукции.

Тут зазвонил телефон, и, уже схватив трубку, Эдит с испугом подумала, что это Сесил.

Но она услышала мамин голос.

– Эдит, милая, как твои дела? Ты здорова?

Все у тебя в порядке?

– Да, конечно, я здорова, все нормально.

Как вы с папой?

– У нас тоже все слава Богу. Но нам сегодня два раза звонил Сесил, – тут же заговорила мама о том, что, видимо, больше всего волновало ее в данный момент. – Он в отчаянии – ты не отвечаешь на звонки, а он звонит тебе весь день…

– Я навещала бабушку, – ответила Эдит сдержанно.

– Бланш, я надеюсь, здорова?

– Да. Я приводила в порядок ее садик.

– Когда наконец она решит воспользоваться услугами муниципального садовника? Не можешь же ты ездить к ней каждую неделю, тем более что скоро у тебя не будет на это времени, – сказала мама, и в ее голосе послышался еле заметный холодок. Эдит знала, что мама не всегда одобряла свою свекровь. – Но у вас с Сесилом все в порядке? Вы, не поссорились? – снова переключилась она на более важную тему.

– Мама, успокойся, мы не поссорились.

Сейчас я дома, Сесил, наверное, скоро позвонит, – ответила она и твердо решила, что станет разговаривать с ним как ни в чем не бывало и вообще выбросит из головы всю утреннюю чушь. Она уже жалела, что повела себя как испуганная девчонка и сбежала утром к бабушке, не дождавшись его звонка.

– Знаешь, в прошлый раз я ничего не сказала тебе, так как еще не была уверена… Теперь можно уже с определенностью говорить, что папу скоро назначат заместителем министра! радостно заявила мама.

– Это точно? – обрадовалась Эдит. – Поздравь и поцелуй от меня папу. Значит, вы возвращаетесь?

– Да, в самое ближайшее время. Мы еще успеем побегать с тобой по магазинам, не покупай без меня ничего, ладно? Я хочу сама нарядить моего котенка.

Мама поговорила еще немного о Блеклифах, общих знакомых, которые спрашивали, что подарить Эдит на свадьбу, и попрощалась, послав своему котенку тысячу поцелуев от себя и от папы. Эдит положила трубку, приготовила себе чай и села у телефона. Может, выпить что-нибудь покрепче? Когда на напольных швейцарских часах стрелки подошли к двенадцати, Эдит решительно прошла в ванную, приняла душ и легла в постель, испытывая облегчение.

Хорошо, что Сесил не позвонил, утро вечера мудренее…

Она зажмурилась и попыталась представить Сесила. Бедный, наверное, он сейчас тоскует по ней, переживает. Конечно же, все у них будет хорошо, она не должна в этом сомневаться…

Эдит уже совсем погружалась в сон, когда перед ней вдруг отчетливо всплыло из таинственной темноты лицо, но оно не было лицом Сесила. У этого человека были темные прямые брови, а не каштановые, капризно изогнутые, как у Сесила. И волосы у него были темные, коротко подстриженные на висках, а глаза – серые, как английское небо, опушенные густыми ресницами, смотрели внимательно и требовательно…

Утром ее разбудил звонок. Она вскочила и, путаясь в длинной ночной рубашке, подбежала к столику с телефоном.

– Алло, Эдит, наконец-то! – раздался в трубке голос Сесила. – Здравствуй, моя дорогая девочка. Ну где же ты пропадала вчера весь день?

– Здравствуй, – бодро ответила она и с тревогой почувствовала, что делает над собой не-. малое усилие, чтобы говорить обычным, естественным тоном. Значит, ночь все-таки не устранила все сомнения, не рассеяла тревоги… – Я ездила в Пилбем навестить бабушку, давно уже не была у нее, – добавила она, потому что Сесил молчал и ждал ответа на свой вопрос.

– Ну и как поживет старушка? – спросил он, и его тон показался ей искусственным и чересчур игривым.

– Все хорошо, спасибо, – ответила она сдержанно. – Как там в Монако?

– Дикая жара, хоть не вылезай из бассейна. – Эдит услышала в трубке плеск и представила, как Сесил сидит на краю бассейна, погрузив ноги в прозрачную воду. – Послушай, Эдит, – понизил он голос, – я не могу сейчас долго говорить. Я тебя обожаю и целую тысячу раз. Вот я вернусь, и все будет, как ты захочешь, ты понимаешь меня? Я тут присмотрел тебе подарок, это сюрприз. Все, меня зовут, надо идти, – заторопился он. – Почему ты молчишь? Ты меня слышишь?

– Да. Да, я тебя слышу, – проговорила Эдит.

– Скажи, что все в порядке.

– Конечно, все в порядке, – сказала она, слегка улыбнувшись его детскому желанию услышать, что он хороший мальчик. – Приезжай быстрее.

– Целую, целую, целую, – шепотом проговорил он в трубку. В следующую секунду в ней раздались гудки.

Эдит медленно опустила трубку на рычаг. На сердце словно положили камень, тяжелый и холодный. Она тряхнула головой и отправилась в ванную, твердо решив не думать больше ни о чем. Вот вернется Сесил, они увидятся и все будет у них как прежде. Неделя пролетит быстро, а там и до свадьбы рукой подать…

При мысли о предстоящей свадьбе ей нисколько не стало легче. Эдит пошла в душ и представила, как прозрачные струйки вымывают из ее головы все темные, неприятные мысли, – этому приему научила ее бабушка. И ей действительно стало спокойнее.

Закрутив на голове полотенце, Эдит, напевая, прошла в гостиную, увидела нагроможденные на столе альбомы и вспомнила, что сегодня в два часа за ней заедет Мэтью Смит, чтобы отвезти ее к себе в студию, где она будет позировать ему для будущего портрета. При мысли об этом по ее телу пробежала дрожь предвкушения чего-то необыкновенного, совсем непохожего на ее обычную, размеренную, определенную раз и навсегда жизнь. Наверное, это бабушка заразила ее своим авантюризмом. Идея позировать Мэтью Смиту уже не казалось сегодня нелепой.

Эдит поставила диск с Шестнадцатым фортепьянным концертом Грига и села перед туалетным столиком. Если Мэтью Смит видит ее в этаком романтическом духе, значит ли это, что ей надо в соответствии с этим одеться и причесаться? Или лучше оставаться самой собой?

Хотя… Она вдруг остановилась, удивившись своей мысли. Что такое: «самой собой»? Что такое она сама и что больше всего ей соответствует?

Одеваться ее учила мама, и все покупки она делала только с мамой. Да, все ее наряды выбраны мамой, мама определяла и ее стиль в одежде. Эдит привыкла всегда полагаться на маму, на ее безупречный вкус, она считала, что та все знает лучше. Хотя изредка и мелькала бунтарская мысль, что вот то, а не это платье ей нравится больше…