Текст книги "Юхан Спаситель"

Пер Лагерквист
ЮХАН СПАСИТЕЛЬ

Мое имя Юхан, но все называют меня Спасителем, потому что я спасу людей на земле. В этом мое предназначение, и потому меня так называют. Я не такой, как другие, и никто здесь в городе не похож на меня. В моей груди господь зажег огонь, который никогда не гаснет, я чувствую, как он горит во мне, горит день и ночь. Я знаю, что должен спасти людей, что ради них я буду принесен в жертву. Моя вера, вера, которую я им проповедую, принесет им освобождение.

Да, я знаю, как сильно я должен верить, верить за них, за всех, кто сомневается, кто алчет, и жаждет, и не может насытиться. Я должен укрепить их. В тоске и горе взывают они ко мне, и я, будто мановением доброй и ласковой руки, освобожу их от всех бед – и не будет больше ни забот, ни тревог.

Да, я спасу людей на земле. В четырнадцать лет я понял, что в этом мое предназначение. С тех пор я не такой, как другие.

Я даже одет не так, как все. На куртке у меня два ряда серебряных пуговиц, вокруг пояса – зеленая лента, а на рукаве – красная. На шее у меня висит на шнурочке крышка от сигарной коробки, на которой нарисована молодая и красивая женщина – что это такое, я уже не помню. Вот так я одет. А на лбу у меня звезда, которую я сам вырезал из жести, звезда сияет на солнце, ее видно издалека, она сверкает так, что все обращают на нее внимание.

Когда я иду по улице, люди смотрят мне вслед. Они удивляются. «Смотрите, Спаситель», – говорят они. Они знают, что это я. Знают, что я пришел, чтобы спасти их.

Но они меня не понимают. Они верят не так, как нужно верить. Не так, как верю я. В них не пылает огонь, как во мне. Поэтому я должен говорить с ними, учить их верить, поэтому я должен пока быть среди них.

По-моему, это очень странно: они видят своего Спасителя, слышат его, он живет среди них, и все-таки они его не понимают. Но когда-нибудь глаза у них раскроются, и они увидят его таким, каков он есть.

Сегодня базарный день. Я был на площади и проповедовал, как обычно. Там были крестьяне со своими телегами. Все собрались вокруг меня. Я говорил им обо всем том, что ношу в себе, о слове божием, которое я должен возвестить миру, и о том, что я пришел освободить их, что я помогу им обрести покой. Они слушали внимательно, я думаю, их утешили мои слова.

Я не знаю, почему они смеялись. Я не смеюсь никогда. Для меня все серьезно. И когда я стоял, глядя на всех этих людей, и думал, что у каждого из них есть душа, которую нужно спасти от гибели, я чувствовал, сколь велика и серьезна моя задача. Как это чудесно – говорить и видеть, что тебя слушают. Мне даже показалось на миг, что передо мной неисчислимые толпы людей, среди них и те, кто не пришел сегодня меня послушать (ведь когда базар небольшой, народу бывает не так много), показалось, что я вижу всех людей земли, всех алчущих и жаждущих покоя, и я несу им спасение. Это был миг блаженства, я никогда его не забуду.

Мне кажется, сегодня я говорил вдохновенно и они понимали меня.

Когда я кончил, один из них выступил вперед и от имени всего собрания вручил мне кочан капусты. Я взял его с собой и дома сварил удивительно вкусный и сытный суп. Уже давно я не ел горячего. Боже, благослови этого доброго человека.

Как жаль людей! Все они несчастны, все страдают, все в отчаянии. Булочник Юханссон несчастен оттого, что лишился покупателей, с тех пор как рядом открылась другая булочная. Хлеб у него все такой же хороший, он мне часто дает кусочек. Хлеб всегда хорош. Полицейский Экстрем, с которым я часто разговариваю, несчастен потому, что жена у него плохая хозяйка и совсем перестала о нем заботиться. Даже городской судья и тот несчастен, потому что потерял своего единственного сына.

Только я счастлив. Во мне ведь горит огонь веры, который никогда не гаснет, который будет гореть и гореть, пока не сожжет меня. Я не знаю ни забот, ни тревог, я не такой, как они. Таким мне быть нельзя.

Нет, мне нельзя отчаиваться. Ведь я должен верить за них.

Они взяли меня на казенный кошт, чтобы я мог посвятить себя своему делу, ни о чем больше не заботясь. Мне здесь хорошо, нас кормят два раза каждый день. Все здесь бедные и несчастные люди, мне их очень жаль. Они добрые и тихие, кажется, еще никто не понимал меня так хорошо, как они. Они тоже называют меня Спасителем и очень уважают.

По вечерам я им проповедую. Они слушают меня с благоговением, каждое слово западает им в душу. Как сияют их глаза, когда я говорю! Они хватаются за меня, за мои слова, как за свою единственную надежду. Да, они понимают, что я пришел их спасти.

После ужина я всегда собираю их вокруг себя и вдохновенно говорю о той вере, которая может преодолеть все, которая превратит этот мир в счастливую обитель, дарованную нам господом. Начальник говорит, что это можно, что это разрешается. Он мной доволен. Потом мы идем отдыхать. В комнате нас четверо. Над моей постелью висит звезда, она сияет надо мной всю ночь, она бросает свет на мое лицо, когда я сплю. Я не такой, как другие.

О страшное отчаяние в моей душе! Отчаяние и тоска душат нас всех!

Исчезла звезда, звезда спасения, которая одна только может указать нам путь! Утром, когда я проснулся, гвоздь, на который я ее повесил, был пуст. Никто не знает, куда она пропала. Тьма поглотила нас, я ищу луч света, но не нахожу ничего, не нахожу пути из этой ужасной тьмы. Все убиты горем, весь город погружен в печаль. Из окна нашего дома мы видим, каким серым и мрачным стало небо, кажется, будто дома и улицы посыпаны пеплом, нигде ни огонька.

Как же нам быть? Как избавиться от отчаяния, охватившего нас?

Все с надеждой смотрят на меня. Но что я такое, раз над моей головой не сияет звезда и небесный свет не ведет меня? Теперь я – ничто, такой же бедняк, как все.

Кто же тогда спасет нас?

Все уладилось, все хорошо. Я целый день благодарил господа.

Старый Энук спрятал ее. Мы нашли ее у него под матрацем. Теперь все счастливы и спокойны. После этого испытания моя вера окрепла еще больше.

Это была только шутка, я не сержусь.

Иногда я чувствую такое одиночество и пустоту вокруг. Мне кажется, что люди не понимают, зачем я послан к ним. Я сомневаюсь в своей власти над их душами. Сумею ли я освободить их?

Они всегда так хорошо улыбаются, когда я проповедую, их лица светлеют, едва они завидят меня. Но верят ли они в меня по-настоящему?

По-моему, очень странно, что они не понимают, кто я такой, не чувствуют огня, пылающего во мне, неземного вдохновения, сжигающего мою душу. Ведь сам-то я хорошо это чувствую.

Иногда во время проповеди мне вдруг кажется, будто я совсем один, хотя вокруг толпятся люди, много людей, слушающих меня. Я – как пламя, которое вздымается все выше и выше к небу, становясь все чище и ярче. Но никто не греется возле него…

О сомнение, которое хочет сломить меня! Ты, только ты и повинно в том, что мы так несчастны и униженны.

Сегодня я был в гостях у птиц и цветов. Они были рады, что я пришел. Жаворонки пели, фиалки и одуванчики выглядывали из травы. Я проповедовал им в полной тишине. Все слушало. Жаворонки повисли над моей головой, чтобы послушать. Какой душевный покой чувствовался в природе, здесь все так хорошо понимают меня.

Если бы люди были цветами и деревьями, они бы тоже поняли меня. Да, они были бы куда счастливее!

Но они привязаны к земле, хотя и не принадлежат ей. Они как растения, вырванные с корнем, и солнце палит их, и земля ждет, когда они сами станут землею. Ничто не может сделать их счастливыми, ничто не может их спасти, кроме слова божьего, которое я им несу. И тогда все станет на свои места, и земля станет пахнуть лилиями, и люди обретут покой.

Когда я вечером возвращался домой, возле пивных было много народу, и все звали своего Спасителя и хотели, чтобы я проповедовал. Но я отвечал, что говорил с моим богом и теперь должен идти домой, чтобы обдумать то, что он мне сказал.

Может быть, я поступил неправильно, но я чувствовал себя чужим среди них и с печалью в сердце пошел домой.

О сердце, как мне тяжело жить! Как тяжко бремя, которое я несу!

Сегодня, когда я, погруженный в свои мысли, шел по улице, я попал вдруг в толпу детей, выходивших из школы. Они окружили меня. «Смотрите, Спаситель идет, – кричали они, – Спаситель идет!» Их было много, и мне пришлось остановиться. И тогда один из них раскинул руки и закричал: «Распятый! Распятый!» Я думаю, кто-нибудь подучил их, потому что остальные тоже раскинули руки и вокруг меня зазвенели детские голоса: «Распятый! Распятый!»

Меня будто ударили ножом. Я почувствовал, как остановилось сердце, холодный пот выступил на лбу. Под их крики и шум я кое-как выбрался из толпы. Я вошел во двор столяра Лундгрена, сел и заплакал.

Я люблю детей. Никто их так не любит, как я. Когда я смотрю в их чистые глаза, я чувствую радость, которую не может дать ничто другое на свете. Я хотел бы, чтобы они ко мне приходили. Я сажал бы их на колени, гладил бы по голове, и они прижимались бы щекой к моей щеке…

Я часто видел, что так делает маленький сын булочника Юханссона, когда сидит по вечерам на пороге со своим отцом: он гладит отца по щеке и обнимает за шею, и так они сидят долго-долго, не тревожась ни о чем на свете. Как часто мне хотелось, чтобы детская рука вот так же ласкала и меня…

Но тот, кто послан на землю, чтобы спасти людей, бредет в одиночестве, он как чужой среди них. У него нет очага, нет земных радостей, нет и печалей. Он – изгой, ибо в нем пылает огонь, который испепелит их. Кто он, непохожий на остальных?

Распятый! Распятый!

Только верить и верить! Верить за них всех! Каждый вечер я прихожу такой усталый, будто прожил тысячи чужих жизней. Я свертываюсь клубочком, как зверь, и засыпаю. Лишь звезда горит надо мной, смертельно усталым, горит, чтобы я снова проснулся и верил еще сильней.

Почему такое предназначение выпало именно мне? Часто, когда я сижу у окна и смотрю сверху на город, мне кажется странным, что именно я призван спасти их. Ведь я такой ничтожный, многие в мире обладают большей силой и большей властью, чем я. Призвание давит меня, как ноша, для которой я слишком слаб, и я падаю на колени. В такие мгновения мою душу наполняет отчаяние и страх…

Но разве Спасителю дозволено упасть? Разве дозволено ему чувствовать страх?

О, почему я, самый слабый из всех, должен верить за них!

Сегодня, когда я шел по площади, я встретил судью. Он кивнул мне.

– Здравствуй, Юхан, – сказал он.

Я даже остановился…

Он не назвал меня Спасителем!

«Здравствуй, Юхан», – сказал он только… Только Юхан, больше ничего.

С той поры, когда я был еще ребенком, меня никто так не называл. Теперь я вспомнил, что так звала меня мать. Она сажала меня на колени и гладила по голове… Теперь я вспомнил, я только подумал немножко и вспомнил…

«Здравствуй, Юхан…»

Она была такая добрая. По вечерам она приходила домой, зажигала лампу и готовила ужин, а потом я забирался к ней на колени. Волосы у нее были совсем золотые, а руки красивые и белые-белые, потому что целыми днями она мыла полы… Теперь я вспомнил… Я обнимал ее за шею… Я помню…

«Здравствуй, Юхан…»

Как хорошо мне стало, когда судья сказал это. Тепло и хорошо. И в душе сразу как будто все успокоилось – ни тревоги, ни тоски.

Только Юхан, больше ничего.

О, если бы я мог быть таким, как все! Если бы мог снять с себя бремя своего предназначения, стать одним из них, таким, как они. Жить спокойно и безмятежно своими земными заботами, как все, день за днем, и вечерами приходить усталым от будничных дел, которые сделал как нужно, усталым от них, а не от веры, одной только веры…

Может быть, я сумел бы помогать столяру Лундгрену. Или, если бы это оказалось трудным, подметать двор.

И я бы стал таким, как они. И огонь не жег бы меня больше. И не терзало отчаяние.

Только Юхан, больше ничего… Они бы все знали, кто я, видели бы каждый день, что я занят своим делом. А, Юхан, это который подметает двор у столяра!..

О, зачем я избран спасти их, я, самый жалкий и слабый из всех! Я, который хотел бы только тишины и покоя, благодарный за то, что мне позволено жить на земле. Как пришелец, опустившийся на колени перед богатым столом, как едва заметный росток.

О господи, отец мой, если можно – пусть минует меня чаша сия!

Нет, нет. Мне нельзя сомневаться. Нельзя покинуть их.

Что же смущает мою душу? И толкает меня низвергнуть их в пропасть, во тьму, покинуть их?

Это ужасно! Неужели я не верю больше?

Нет, нет! Я верю, верю, как никогда раньше! Я спасу их. Я, только я должен спасти их!

Я иду и иду в ночи, иду не останавливаясь. По улицам, потом по дороге, далеко в лес и обратно… Дует ветер, несутся облака… Где я?.. Голова горит… Я так устал…

Нет, я верю. Я верю. Я спасу их, я буду принесен в жертву ради них. Скоро, скоро…

Но почему тогда я чувствую такую тоску? Разве можно Спасителю так тосковать и отчаиваться?

Нет, нет…

Я, кажется, снова в лесу. Слышится шум деревьев… Зачем брожу я здесь? Почему я не там, не с людьми, которые ждут и ждут…

Но ведь они меня не понимают.

А как им понять меня, который весь – отчаяние и тоска? Как им поверить мне, который бродит во тьме, не зная покоя?

Нет, не могу я спасти их! Не могу!

Да, их Спаситель в тоске и страхе. Он как птица, что кричит высоко в небе над их головами. Они слышат ее крик там, в поднебесье, но не знают, о чем она кричит им, потому что птица так высоко. И пока она, истекая кровью, замертво не упадет на землю, они не поймут. Только после этого они поймут, потом они смогут верить.

Распятый! Распятый!

Да, меня принесут в жертву.

Они освободятся ценой моей крови, моей бедной крови…

Скоро, скоро случится это…

Спите спокойно в ночной тиши – все цветы, все луга, все деревья, все люди на свете! Обрети покой, милая сердцу земля. Я освобожу тебя. Я ночью не сплю над тобой. Вся твоя тоска – моя. Ты не будешь страдать, не будешь. Ведь я отдам за тебя жизнь.

Как тихо в лесу… Я иду по опавшей листве… Моих шагов не слышно…

Много цветов и листьев гниет осенью, и под деревьями так мягко идти… Пахнет гнилью…

Колокол бьет в городе… Раз… Два…

О, я так устал, так устал… Мне нужно домой.

Я пойду и прилягу, я не могу больше. Они ведь ждут, удивляются, куда это я пропал.

Вот я, кажется, на дороге. Какая вязкая глина… Наверное, вчера шел дождь… А какой ветер!

Нет, колокола бьют и бьют. Воздух дрожит… Кажется, произошло что-то ужасное… Много колоколов, они звенят, они стонут, как в день Страшного суда. Что это? Нужно бежать.

Это пожар! Пожар! Бушует пламя, небо стало кроваво-красным. Это горит город! Это горит мир, все гибнет!

О боже, я должен спасти их. Я должен. Они ждут меня – он не идет, почему он не идет?

Но я бегу, я бегу! Я спасу вас! Только глина мешает, но я ведь бегу!

Горит земля, горит небо – целое море огня! Я должен спасти их, я должен спасти их!

Сердце, не бейся так сильно, не надо, сердце, родное мое, не надо! Ведь я не смогу бежать, а я должен спасти их! Ты же знаешь, я должен спасти их!

Сплошное море огня. И грохочет шторм. Пылающее небо обрушивается на землю и поджигает ее.

Я встречаю людей – все бегут туда же.

– Мир гибнет! – кричу я им.

– Э, – отвечают они, – это всего-навсего богадельня.

Да, всего-навсего богадельня. Все эти несчастные, алчущие и жаждущие, потому что они не в силах верить, – они в огне. Они гибнут! Только я могу их спасти.

Сердце, не бейся так, не делай мне больно, я скоро добегу, уже скоро, скоро…

Бьются языки пламени, дым застилает улицу, я чувствую жар…

И вот я у цели.

Начальник здесь, и много народу собралось.

– Я спасу их! Спасу! – кричу я.

– Там некого спасать! – кричат они, пытаясь меня задержать. Они не понимают. Я бросаюсь в огонь.

Дым душит меня. Нет, я не упаду, нет, их Спаситель не может упасть. Я проберусь – вот прихожая… коридор… комната…

Здесь пусто. Их нет. Они наверху.

Дым на лестнице душит меня, огонь слепит… Нет, я не упаду… Я спасу их… Всех… Всех…

Где они?

Я ощупью двигаюсь вперед, как во сне. Плотная стена дыма. Языки пламени. Очень трудно устоять на ногах.

Где они?

Старый Энук, который сам уже не ходит… И Антон – он хромой, и старуха Кристина – она ничего не понимает, совсем как ребенок, и Самуэльсон, и Манфред…

Я не вижу их – их нет…

Я ползу по полу – пламя ползет за мной… Кругом шумит… ревет… рушится… Где они?.. Тут нет ни столов, ни кроватей – ничего, пусто и холодно… будто никто не живет здесь и не жил… Где они? Здесь их нет… Здесь только я… только я…

Кругом горит, горит! Рушатся балки, бушует пламя… Я мечусь в огне… Где они? Где они? Все несчастные люди… Я не нашел их, их нет – только огонь, только пламя, только я, только я…

О мое сердце, это ты горишь? Может быть, это только ты? Я чувствую, как ты сжигаешь мое тело, мою грудь, скоро не останется ничего, кроме тебя! Сердце, поглоти все! Я хочу быть только тобою, только тобою, сердце, алчущее и жаждущее, только тобою, огонь, сжигающий меня!

Ничем другим… ничем другим… только тобою…

Нет, я не могу больше… не могу… это – конец… Да, я падаю… Падаю… Это конец…

О господи, прости, что я не нашел людей, которых должен был спасти! Я не нашел их… Прости, сердце, которое горит… горит, пылая жаждою принести себя в жертву… умереть… умереть…

Я знаю, ты простишь меня… Ты простишь, сердце, которое сгорело ради тебя… Во имя тебя… Это ты любишь… Да, это ты любишь… Ты позволишь ему сгореть… Сгореть… Позволишь обрести покой… Покой…

Распятый! Распятый!