Текст книги "Козима фон Бюлов"

Петер Хакс
Козима фон Бюлов

Действующие лица

Козима фон Бюлов, 27 лет

Рихард Вагнер, 52 года

Ганс фон Бюлов, 34 года

* * *

8 июля 1864 года

Гостиная виллы Пеле на Штарнбергском озере: чрезмерная роскошь. Бюлов за партитурой, дирижирует левой рукой. Входит Козима.

Козима. Ганс! Ганс Бюлов! Что это? Что это такое? Тебе предписан постельный режим, полный покой, почему ты не в кровати?

Бюлов. Как ты думаешь, Коз, можно дирижировать левой рукой?

Козима. Разумеется, если правой нужно перевернуть страницу.

Бюлов. Я бы мог научиться дирижировать по памяти.

Козима. Какое малодушие – внушать себе, что твоя рука парализована.

Бюлов. Она неподвижна.

Козима. Это не одно и то же. Твое недомогание – разновидность ревматической лихорадки, вызванной переутомлением. Ты отдохнешь, и все пройдет. Тут и говорить не о чем. Досадно только, что тебе взбрело в голову в таком жалком виде увязаться за мной в Мюнхен. Вместо того, чтобы заботиться о своем здоровье, ты мечешься по чужому дому, размахивая руками, как бродяга. И шейный платок развязан. Просто больно смотреть.

Бюлов. Я не могу завязать его левой… Будь так добра, Коз.

Козима. Если ты не можешь усидеть в Берлине, если бестактно обременяешь нашего хозяина своим присутствием, если не желаешь переезжать в отель, ложись, по крайней мере, в постель.

Бюлов. А кто позаботится о Рихарде Вагнере?

Козима. О Рихарде позабочусь я.

Бюлов. Коз, пойми, ты одна в доме Рихарда Вагнера, это невыносимо.

Козима. Что ты хочешь сказать?

Бюлов. Рихард позвал меня. Рихард нуждается во мне. Ты вспомни, что он мне написал: «Коль скоро я прошу тебя приехать, воспринимай это не как сиюминутный каприз, но как важный пункт в завещании умирающего!» Человек, всю жизнь подвергавшийся чудовищным преследованиям и вознесенный, наконец, волною счастья на недосягаемую высоту, нуждается в оруженосце, паже, помощнике, друге. Ему нужен пианист, чтобы познакомить столь благосклонного к нему короля со своими бессмертными композициями. И Рихард Вагнер зовет меня: «Ко мне, мой добрый Ганс!» Я бы отозвался на призыв его фанфары даже на смертном одре, возможно, я это и делаю. Как только я смог двигаться, я бросил все и прилетел сюда. И вот, ужасная дорога, ледяной июль, постоянный пронизывающий ветер со Штарнбергского озера сваливают меня с ног. Я заболеваю тяжелее, чем когда-либо прежде. Я становлюсь ему не опорой, а обузой. Эта неподвижность, Коз, по всей видимости, на всю жизнь. Но пока Бюлов жив, он будет верен своему долгу. Послушай, Коз, мне так одиноко там, наверху. Ведь Рихард и теперь еще работает.

Козима. Собственно говоря… я уверена, что он спит.

Бюлов. Сон артиста – тоже творческое напряжение. Гений трудится всегда: днем и ночью. Если сюда заглянет Рихард, он всегда найдет меня здесь, на посту. Коз, ты не могла бы все же завязать мне шейный платок?

Козима. Если тебе был нужен камердинер, не стоило жениться на дочери Франца Листа.

Бюлов. Ты часто бываешь ужасающе высокомерной, Коз. Ты умна, привлекательна, в тебе есть смелость и порода. Но что касается истинно женских качеств – сочувствия, нежности, тут, Коз, тебе чего-то не хватает.

Козима. И ты меня упрекаешь?

Бюлов. Да, Коз.

Козима. В том, что я недостаточно тебя люблю?

Бюлов. Как бы я хотел, чтобы это оказалось неправдой. Но ты недостаточно любишь даже Рихарда Вагнера. Ты уважаешь его, ты борешься за него. Но ты не отдала ему своего сердца. Рихарду нужна любовь, Коз, ты когда-нибудь задумывалась над этим?

Козима. Моя любовь?

Бюлов. Глупости. Но женщина иного склада, чем ты, почувствовала бы это. (Ложится на широкую тахту.) Его жена, ну, та старая певица, которая никогда его не понимала, живет в Дрездене, бедствует, на ладан дышит, но никак не желает умирать.

Козима. Придет же такое в голову. На Рихарда снизошла благодать, но как мужчина он стар и непривлекателен.

Бюлов. Конечно. Но непривлекательные старики поразительно часто пользуются успехом у женщин. Только мужской пол влюбляется в красоту.

Козима. А что любят женщины?

Бюлов. Ах, Коз, если бы знать!

Козима. Придет же такое в голову!

Бюлов. Неужели ты думаешь, что душа маэстро не испытывает никаких потребностей, но говоря уж о его, как ты знаешь, сильной чувственности. В этом он истинный саксонец. Хорошо бы помочь ему сойтись с женщиной.

Козима. Это мысль. Есть у тебя хотя бы малейшее представление, как должна выглядеть женщина Вагнера?

Бюлов. Видишь ли, я еще не решил.

Козима. Скажи мне, что ты выяснил?

Бюлов. Тебе в самом деле интересно?

Козима. Да, ты меня заинтриговал.

Бюлов. Часто, Коз, пытаясь расшифровать звуки «Тангейзера», я спрашивал себя: о ком из них он мечтает? Мечтает ли он о Венере с ее кипящими страстями, с неувядающей прелестью ее жаркой плоти, закутанной в легкий тюль? Или о такой близкой, такой ласковой, такой немецкой Элизабет?

Козима. И кто же из них?

Бюлов. Да, кто? Угадай.

Козима. Ну, конечно, дама-секретарь.

Бюлов. О, ты шутишь.

Козима. Я говорю совершенно серьезно. Художник парит над прозой жизни. Он знает все, что происходит в мире, он охватывает взором столетия. Есть только одна вещь, которую он никогда не поймет: пошлость. В обыденных вещах он совершенно беспомощен. Чего ему не хватает, так это няньки: человека, который приведет его за руку домой, когда пойдет дождь. Поверь мне, в глубине души все художники мечтают о женщине, которая являла бы собой нечто среднее между секретаршей и гувернанткой.

Бюлов. Не думаю.

Козима. Ты не художник, Ганс. Для этого ты слишком рассудочен.

Бюлов. Но одно я знаю точно: женщина Вагнера должна быть безмерно богата.

Козима. Что такое ты говоришь?

Бюлов. Да ведь нужны сокровища, чтобы удовлетворить его безудержную фантазию. Ты погляди на этот дом, на это восточное великолепие, а всего четыре недели назад среди его знакомых было больше судебных исполнителей, чем слушателей. Теперь он может не мелочиться.

Козима. Следовательно, состоятельная женщина означала бы для Вагнера разорение.

Бюлов. Как это?

Козима. Есть только одно состояние, которого он не сможет промотать в четыре недели: деньги, которые заработает он сам, если найдет женщину себе под пару. Но к чему эти праздные домыслы. Иди к себе в комнату и прими капли.

Бюлов. Я подожду Рихарда здесь.

Козима. А я говорю, ты ляжешь в постель.

Бюлов. Ну, хорошо, хорошо.

Голос Вагнера. Козима! Козима!

Входит Вагнер в роскошном халате.

Вагнер. Вот что, Ганс, я хотел поговорить с тобой об одном деле. Если ты в силах. Мы ведь почти не виделись со вчерашнего дня, когда ты заявился к нам сюда, такой жалкий и несчастный.

Козима. Я сейчас постелю тебе постель. (Уходит.)

Вагнер. Но ты кажешься еще очень изможденным. Дай-ка я взобью тебе подушку. (Забирает у Бюлова подушку. Бюлов лежит, скорчившись, и ждет.) Ганс, друг мой, расскажи, как обстоят дела с твоей рукой?

Бюлов. Ах, Рихард, если бы только рука. Весь позвоночник ломит, хотя Козима, с ее железным характером…

Вагнер. Слушай, Ганс, чего я добился. Сначала король назначит тебя своим придворным пианистом. Жалованье – две тысячи гульденов в год. Ни много, ни мало – две тысячи, и это только первый шаг к должности придворного капельмейстера. Когда будет основана Вагнеровская академия, ты станешь ее директором; ибо ясно, что истинное искусство не имеет иного пути к публике, кроме как через поток ученой пропаганды; плебс всегда доверяет болтовне какого-нибудь профессора больше, чем собственным глазам и ушам. Но самую приятную новость я приберег напоследок. Ганс, ты награжден орденом Святого Михаила первой степени, и на меньшее, чем Большой крест, мы не согласимся. Но ближе к делу. Опиши мне твои страдания.

Бюлов. Вы дадите мне подушку?

Вагнер взбивает подушку.

У меня такое чувство, что паралич, подобно Немезиде, шествует от одного нервного узла к другому.

Вагнер. «Тристан» принесет нам победу. Но пока для него созреет время, давай кинем что-нибудь в пасть толпе. В самое ближайшее время ты будешь дирижировать «Голландцем», Лахнеру он не по зубам. Но, Ганс, клавирный эксцерпт из «Тристана» не терпит никакого отлагательства. Ты начнешь, если не сегодня, то уже завтра. Ганс, из всех людей на свете – только ты. Даже я сам не смог бы этого сделать: произведение слишком велико для моего разума. Больше, чем сказано о человеческой душе в «Тристане», не будет сказано никогда. Я написал «Тристана», но постигаешь его ты один. Ганс, ты скверно выглядишь. Ты непременно должен отдохнуть. При столь непонятном недомогании главное – щадящий режим. Щадящий режим и терпение. Щадящий режим и терпение.

Бюлов. Как вы обо всех нас заботитесь! Какое величие и какая доброта!

Вагнер. Какая доброта? Разве мы не друзья?

Бюлов. Я ваш преданный вассал, Рихард. Ваш раб и ваш слуга.

Вагнер. Да, я так и сказал.

Бюлов. Но если случится, что я еще раз обрету силы… Мне так важно, Рихард, продолжить работу над моим собственным сочинением, над моим «Мерлином».

Вагнер. Мерлин?

Бюлов. Это музыкальная драма.

Вагнер. Музыкальная драма?

Бюлов. Козетта написала к ней стихи.

Вагнер. А я-то считал тебя человеком, которого не устрашат препятствия при достижении наших идеалов. Это измена, Ганс. Такие чувства не подобают потомку готов.

...

конец ознакомительного фрагмента