Текст книги "Труп"

X

Лужайка отдыхала от сильного дневного жара под тенями спустившегося перед закатом солнца.

На бревнах – новых, не прошлогодних – сидели опять Ашимова и ее приятель Крупинский. Она была в темном кретоновом платье, без шляпки, как дачница. Он одет почти так же, что и в прошлом июле, когда лесная тропинка завела их сюда, на эту самую лужайку.

Наружность Лидии Кирилловны изменилась – к выгоде ее. Овал лица сделался тоньше и цвет кожи менее ярок. Слишком пышный бюст принял более строгие очертания. В глазах не было задорного блеска. Они углубились в своих впадинах и казались больше.

Крупинский немного пополнел. Но в тоне его приятельского разговора с Ашимовой звучало что-то новое.

Вчера приехал он повидаться с нею, и они повели свою первую интимную беседу только сегодня, на прогулке в лес.

Она ему все рассказала, и когда они пришли сюда и сели, он уже знал, что ее ребенок умер, что Струев «пожинает лавры» в Ковент-Гардене[9]9
  Ковент-Гарден – королевский оперный театр в Лондоне.


[Закрыть] и подписал уже ангажементы в Вену, Неаполь и Мадрид, по два месяца в каждом городе. Прокурор не проронил ни одного изречения, ни одной шутки. Его глаза грустно и вдумчиво взглядывали на Ашимову и тотчас же опускались.

– Вот какие дела, Крупинский, – начала она своим приятным, низковатым голосом, не утратившим грудной звучности после болезни. – Не хотите ли дать заключение?

– Зачем же так, Лидия Кирилловна?

Он почти смущенно отмахнулся правой рукой.

– Да что же все в лирическом тоне разливаться? Как видите, пророчество ваше сбылось. Я перешагнула через труп.

– Позвольте, мало ли что болтаешь!

– Нет, вы были правы! Только я перешагнула через труп собственного ребенка… Могла бы и через другой труп перешагнуть, через забитую душу той женщины… но не хочу.

– Почему же? – искренно вскричал он и приподнялся.

– Вы ли это мне говорите?

– Я, Лидия Кирилловна. В чем же вы можете себя упрекнуть теперь?

– Вы, стало, плохо слушали?

– Нет, превосходно!

– Я жертв не желаю, Крупинский. Он до сих пор ее идол… Такова женская доля. Но во мне, кажется, этого идолопоклонства нет. Он – ее дорогое чадо. Она надеется, что рано или поздно он вернется к ней и у него будет семья, у него будет мать, нянька, все, на что она способна для него и на что я неспособна.

– Вы?

– Нет, неспособна.

Ашимова провела по лбу рукой, и брови ее нервно сблизили свои концы.

– Зачем лгать самой себе? Я только воображала о себе многое. Смерть моего мальчика научила меня знать себя лучше. Да, живи он – я бы не отказалась быть женой Струева – для сына. И то, едва ли!

– Лидия Кирилловна!

– Едва ли, – повторила она с ударением. – Он бы и меня бросил, стало быть, и его покинул бы. Дать ему имя? Так ведь он был незаконный!

– Нынче стало легче вернуть права ребенку.

– Нет, я вряд ли бы пошла на это. Я хочу с совестью в ладу жить; всегда передо мной стоял бы призрак этой женщины… Как она тогда не выдержала и зарыдала, бросившись головой к ногам моим – такие минуты не забываются. Особенно когда страсть перегорела; а она перегорела.

– Однако… Явись он сюда, вот сейчас, вы бы кинулись к нему и пошли бы на все?

Не сразу ответила она.

– Не знаю… Вряд ли… Я ему – уже в тягость. Он меня зовет туда, но как? Для очистки совести. Да если бы я ему и по-прежнему нравилась – зачем я ему? Он идет полным ходом, и я для него обуза.

– Что вы говорите! Но вы пошли бы рука об руку!

– Я мечтала об этом. Голос у меня есть, но не Бог знает какой… Хорошо, если и в провинцию получу ангажемент. А уцепиться за него, чтобы он всюду меня таскал и, в виде подачки, выговаривал для меня места третьей конпримарии – я слишком горда. Что ж! Каюсь, гордость – мой коренной порок, но он, по крайней мере, удерживает от гадостей и унижений.

Горечь сложила ее губы, немного побледневшие, в усмешку.

– Вы не думайте, что во мне ревность, самолюбие говорят. До меня дошли слухи о его новых победах в Лондоне, об этой американке… с которой он пел в «Эрнани» с таким успехом. Нашлась какая-то добрая душа, анонимно прислала мне корреспонденцию, где есть прозрачный намек на то, что баритон и примадонна так искренно увлекаются на сцене, как могут только увлекаться взаимно любящие сердца. Есть и еще намек – на возможность свадьбы… Почему же нет?.. Крупинский, я не хочу говорить о нем дурно… У него такая уж натура: год – одно увлечение, следующий – другое. Неунывающий артист!.. Лучше я вам скажу про себя: настоящей, роковой любви к нему у меня нет… А ребенок наш умер! Стало… Остальное вы сами доскажете; вы в логике – первый мастер. Вы видите, я не рисуюсь, я – не в отчаянии… Буду жить, работать, за счастьем погожу гнаться. Обожглась! На первый раз довольно.

И она глухо засмеялась.

– Если так, – заговорил он, опять подсаживаясь к ней, – что ж!.. Я рад за вас, Лидия Кирилловна.

Он как бы перебил самого себя. Его речистость ему изменяла в первый раз с нею. Вбок поглядел он на нее с тревожным сочувствием. Можно было догадаться по движению рук и головы, что им овладевает волнение, которое ему трудно одолеть.

– Урок слишком тяжкий… И вы меня простите за все, что я в прошлом году изрекал, вот здесь.

– Напрасно!.. Если бы я помнила, как надо, ваши слова… о трупе, я бы не кинулась так напролом… не тешила бы так свое…

Она искала слова.

– Женское себялюбие, – выговорила она грустно и смолкла.

Крупинский протянул ей молча руку. Она пожала.

В его пожатии была дрожь, замеченная ею. Этот «сушка-прокурор», – как она его звала часто и в письмах, – человек с душой и предан ей.

Только ли предан? Не заговорило ли в нем более нежное чувство? Вопрос выскочил в ее голове сам собой… Она не устыдилась и не испугалась его.

Но голова продолжала работать. И сердце помогало этой работе головы.

Нет, – сказала она про себя, – не надо мне мужских подачек. И для меня, и для него унизительно, если он даже и полюбит меня.

Она способна была выговорить это вслух, начни он изливаться.

Что же тут мудреного? Мужчины, не меньше женщин, гоняются за миражем страсти, да вдобавок еще любят играть в великодушие, спасать, на каждом шагу принимать жалость за любовь.

А жалости она не хочет. И любить она не может, в эту минуту… Своего приятеля Крупинского способна полюбить, как хорошего человека.

Но такому человеку надо другую жену.

– Милая, – прошептал он и стыдливо прикоснулся губами к ее руке.

– Пойдемте… Мы старые приятели, – возбужденно и громко сказала Ашимова. – Нам нечего обижать друг друга жалостью.

И, молча, пошли они в обратный путь.