Текст книги "Одиночество зверя"

– Нет.

– Вот и я об этом. Если пользоваться обыкновенной ручкой, подключаются дополнительные ресурсы памяти. Наверное. Просто мне так кажется, потому что с карточками учить всю эту ерунду стало легче.

Они не стали подругами, после школы ни разу не встречались, и никакого желания встретиться Наташа не испытывала, но воспоминания об этой неординарной истории доставляли ей удовольствие. Она казалась себе великодушной и внимательной, не равнодушной, как прочие. Жизнь не всем показывается своей щедрой стороной, не каждому даёт возможность доказать человечность почти без душевных затрат. Они просто готовились к выпускным экзаменам, чем занимались бы порознь в любом случае, но обстоятельства сложились выгодным для Наташи образом. Не в материальном смысле, а в моральном. Теперь она думала об этом случае: что я, собственно, сделала? Чем пожертвовала, чем поступилась? Что отдала ради другого человека? Да ничего! Просто занималась не одна, а вдвоём. Дешёвые способы въехать в рай часто оказываются уловками инфернальных сил, хотя Наташа думала иначе. Ей вдруг показалось – наслаждение нестоящим проявлением своего благородства неизбежно приведёт к разочарованию. Может ли человек вообще восхищаться своими поступками, или одним только этим он уже их перечёркивает? Наверное, можно порадоваться счастливому преодолению испытания, но считать себя героиней – смешно и подло. Даже если бы вынесла ребёнка из горящего дома – нужно испытывать счастье от его спасения, а не от осознания себя существом высшего порядка. Не выдать тайное самолюбование внешне – можно, но как подавить его в своей душе? Разве можно победить собственные чувства? Нужно внушать самой себе убеждение в собственной никчёмности? Но как же внушить его, если она думает иначе? Повторение пустых слов ничего не даст, а разуверить себя можно только долгими размышлениями. Именно этим она теперь и занимается – доказывает самой себе бесцельность всего, совершенного ею в жизни.

Самое ценное для общества её деяние – окончание школы, а ведь её оканчивает вся страна, когда приходит время. Теперь нужно учиться дальше или работать, и она заботится о бездомных собаках в приюте. Разве она не возвращает долг обществу? Кто-то должен заниматься и этим. Если отстреливать и травить беззащитных безобидных существ, общество никогда не выберется из захлестнувшего его моря насилия и жестокости. Кто-то скажет – лучше бы бездомными людьми занималась, но собаки тоже имеют право на долю людского внимания и заботы. Они приведены в город человеком, и теперь люди должны за них отвечать. Тратить на них время и деньги, дать им возможность жить без страданий.

Наташа вышла из ванной в банном халате, с тюрбаном из полотенца на голове и отправилась в свою комнату. Привычными движениями разложила старый диван, застелила его, завела будильник и завалилась под одеяло в сладком предвкушении долгожданного сна.

Сегодня после обеда она должна выглядеть бесподобно. То есть, лучше обычного, потому что выглядеть бесподобно она не может по объективным причинам – не удалась ни кожей, ни рожей. Много парней на белом свете. Наверное, каждый день она видит их сотнями или тысячами, но все они посторонние, живут своей жизнью, идут и едут в разные концы Москвы по своим делам. Но одного, особенного, она встретит сегодня. Он красивый, высокий, корректный и почти никогда на неё не смотрит, но для неё важнее другое. Он будет стоять рядом, говорить что-то другим людям, глядя поверх её головы и отдавать распоряжения в своей обычной манере – деловито, ясно, разъясняя их сущность, а не пытаясь кого-нибудь запугать.

Наташа любила слушать его голос, поднимавшийся до крика только на демонстрациях и митингах. В остальное время он бархатистый, негромкий, но насыщенный, ясно звучащий в помещении и на улице. Порой она слушала его, как музыку, не вникая в смысл произносимых слов. В подобные минуты она и не разбирала слов, наслаждаясь произношением гласных и согласных, отдельных друг от друга и наполняющих собой волшебный эфир окружающего пространства. Иногда соседи толкали её в бок и требовали вернуться к реальности; тогда она начинала рассеянно озираться и обнаруживала себя в банальнейшем положении слушательницы на прозаическом инструктаже перед пикетом и внутренне посмеивалась, представляя свою восхищённую физиономию со стороны. Она понимала свою безрассудность и не ждала взаимности от предмета своей влюблённости, хотела просто оставаться вблизи его.

Из-под кровати на свет неторопливо выползла черепаха. Она медленно поворачивала голову в разные стороны, и бусинки глаз поблёскивали чёрным жемчугом. Цвергшнауцер бросился лихорадочно её обнюхивать, потому положил лапу на панцирь. Черепашка бессильно скребла вёслами лап по полу, не умея двинуться с места.

– Цезарь, оставь Ниндзю в покое, – строго сказала Наташа, спустила ноги с постели и взяла пса на руки. – Хватит хулиганить, слышишь? – Тот беспокойно извивался всем своим мускулистым телом и запрокидывал назад голову, стараясь лизнуть хозяйку в губы. – Вон, иди к Трифону приставай.

Наташа опустила собаку на пол и подтолкнула к коту, который стоял поблизости и старательно делал равнодушное лицо. Хозяйка зоопарка улеглась и накрылась с головой одеялом. Сон навалился на неё быстро и незаметно, окутал сознание рваным покрывалом бессвязных цветных видений и заставил раствориться в солнечном свете неосязаемого. Слепящая белизна воцарилась вокруг, но тёплая, а не снежная. Тропический бриз веял в лицо из глубин небытия, и время казалось несуществующим. Оно не остановилось, его вообще не было, изначально, никогда. Всё оставалось вечно неизменным, и в этом кошмаре одно только осязание подавало надежду: лица и протянутых в бесконечность рук касалась словно мягкая густая шерсть незримого беззвучного существа, тёплого и нежного. Невидимое должно пугать, так проявляется древний инстинкт самосохранения, но во сне законы биологии перестают действовать, остаётся лишь впечатление, ожидание и воспоминание.

Она оглядывалась по сторонам, не понимая этого, поскольку всюду видела лишь белый свет, каким представляла его в детстве, когда кто-нибудь из родителей читал ей вслух книжку, герои которой шли по белу свету, куда глаза глядят. Она таким и представляла этот свет тогда, и теперь пыталась пойти по нему, перебирая ногами. Но разве можно оттолкнуться от света? Его же нет, он – лишь обман зрения. Мы видим мир таким, каким его представляет наш мозг, а не таким, каков он в действительности. Да и что такое действительность? Как человеку судить о ней? Как понять, что существует, а что ему лишь пригрезилось? Принято считать, что движется поезд, а не телеграфные столбы за его окнами, но ведь глаза видят именно стремительно летящие навстречу столбы. Если человек стоит в центре Вселенной, то даже солнце движется по орбите вокруг него, а в космосе, чтобы понять, что вокруг чего движется, нужно ведь в первую очередь выбрать точку отсчёта. Два космических корабля, летящих рядом с одной скоростью, относительно друг друга покоятся на одном месте.

Белый космос вокруг, сон о незрячей пустоте, смесь ужаса и восторга, нужно только закрыть глаза и забыть обо всём на свете. Забыть свет. Забыть о движении и покое, о музыке и тишине.

Наташа спала, и весь мир вращался вокруг неё, как в сказке. Начавшийся день шумел за окнами, напоминая о неуклонном движении времени.

Глава 11

Антонов некоторое время молча смотрел на Саранцева, ожидая развития сообщённой тем новости. Игорь Петрович сначала упорно изображал спокойствие духа, затем отложил бумаги в сторону и коротко изложил случившееся ночью. Он ждал от главы администрации в первую очередь деловой поддержки, хотя не отказался бы и от проявления живого сочувствия.

Тот непонимающе смотрел в лицо шефа, словно ожидая продолжения и разъяснений. Не каждый день в его жизни начинался с подобного диалога. Точнее, таких рабочих моментов в его биографии до сего момента не встречалось вовсе. Выслушивая историю похождений президентской дочери, Антонов сразу испытал сосущее чувство тревоги под ложечкой, затем мелькнула предательская мысль: пора спрыгивать с подножки. К концу монолога Саранцева шеф его администрации преодолел себя и начал размышлять всерьёз, хотя предпочёл бы заниматься простой повседневной текучкой.

– Дела… – протянул Сергей, выражая сочувствие и не слишком выдавая свои эмоции.

– Как сажа бела, – раздражённо буркнул президент. – Нужно как-то выходить из положения.

– Как там Светлана? Ирина?

– Отбиваюсь от них, как могу. Кажется, удалось привести в чувство. Надеюсь, глупостей не натворят. Не знаю, спала Светка ночью или нет, но утром мне их обеих пришлось брать за цугундер. Совсем распустились. Ирина сцену устроила. Боится, что я предам дочь ради спокойствия.

– А ты не собираешься?

– Я не хочу подставляться без причины. От Покровского дуриком не увернёшься, но плясать перед ним на задних лапках из-за дочерней глупости и слабости я не собираюсь.

Сергей молчал несколько минут, вызвав у своего шефа заметное беспокойство, затем неожиданно спросил:

– Как его зовут?

– Кого? – искренне не понял Игорь Петрович.

– Ну этого, погибшего?

– Понятия не имею. Какая разница?

– Думаю, следует подготовиться к любому развитию событий, в том числе неблагоприятному. Только осторожно. Расширять круг осведомлённых не стоит.

– Так зачем тебе его имя? – всё ещё не понимал Саранцев, желавший постигать все существенные истины, встававшие на его пути к власти.

– Можно осторожненько продумать официальное сообщение в ответ на возможное появление публикаций. Ты говоришь, покойный нарушил правила движения?

– По утверждению ФСО, да. А к какому выводу придёт следствие – понятия не имею.

– И он погиб сразу, на месте?

– Насколько я понимаю, да.

– Значит, если бы Светлана и вызвала «скорую», он всё равно бы не выжил?

– Предположительно, да. Говорю же, если верить сведениям ФСО. Ты считаешь, это облегчает ситуацию?

– Юридически – да. Но в смысле пиара – всё равно катастрофа.

– Почему? Он нарушил правила, произошел несчастный случай, и Светка уже никак не могла его спасти.

– Я и говорю – для суда подойдет. Но он – простой человек, и он погиб. Значит, общественное мнение будет горой на его стороне. У него осталась семья?

– Не знаю. Нужно будет с Дмитриевым переговорить. Или не только с Дмитриевым? Наверное, через Покровского и ФСБ уже вошло в курс дела, а Муравьёв – и подавно. Нет никакого смысла играть в прятки.

– Ни в коем случае, – встрепенулся Антонов. – Ни в коем случае не выходи на МВД, ни прямо, ни через посредников. За оказание давления на следствие тебя лишний раз возьмут на карандаш. А ФСБ – пусть себе будет в курсе. Они следствием не занимаются, во всяком случае пока, вот и продолжай взаимодействовать с ФСО. Но пусть они тоже не пытаются официально выходить на МВД! Ни в коем случае! Никакого компромата, придерживаться исключительно личных связей – думаю, они у них найдутся.

Саранцев задумался, откинувшись на спинку кресла, запрокинув голову и прикрыв глаза. Ему казалось чудовищным само обсуждение способов построения отношений со структурами, которые вроде бы должны ему просто подчиняться. Несправедливость сложившегося положения заставляла его раздражаться и мешала думать. Необходимость изобретать способы ухода от юридической процедуры приводила его в глухое бешенство. Можно подумать, он не президент, а мелкий уголовник, случайно проведавший о неприятных планах властей на его счёт. Такое не должно происходить, но теперь не пройдёт бесследно.

– Ты уже звонил Покровскому или Дмитриеву? – прервал чересчур растянутую паузу Антонов.

– Нет. Мне казалось, нужно производить как можно меньше движений.

– Согласен. Но пора готовить и следующий шаг.

– Какой именно? Можно подумать, я всю жизнь выпутываюсь из подобных ситуаций.

– Я сам толком не знаю. Их нужно припугнуть нашими контрмерами в ответ на нападение. Знаешь, принцип гарантированного взаимного уничтожения.

– Я думал о том же. Придумал только список друзей и хороших знакомцев Покровского, чей бизнес процветает не без участия государственных структур.

– Этот список уже тысячу раз опубликован и растиражирован во всяческих видах, и в электронном, и в бумажном. Во-первых, друзья и знакомые должностного лица – не родственники, им можно заниматься предпринимательством и получать доходы любым законным образом. Если докажем коррупционную составляющую, там всё равно будет замешан не Покровский, а чиновники сильно пониже рангом, и они, ради собственного блага, возьмут всю вину на себя. Во-вторых, финансовые разоблачения народу давно надоели, потому что за ними почти никогда не следует суд и приговор. В-третьих, ты уверен, что среди твоих друзей, знакомых и бывших одноклассников никто не занимается успешным бизнесом?

– Почему ты выделил одноклассников в отдельную категорию?

– Потому что как раз сегодня они тебя ждут. Уже забыл? Тебе к двум часам в Мытищи.

Саранцев вспомнил. Месяц назад ему позвонила из Новосибирска мать и сообщила, что с ним желает связаться Мишка Конопляник, с которым Игорь проучился в одном классе все десять школьных лет. Они приятельствовали в детстве, поскольку оба учились по преимуществу на «отлично» и соперничали в этом отношении только с несколькими девчонками. По окончании школы не виделись и никак друг с другом не связывались, и внезапное желание Мишки пообщаться, почему-то не возникавшее даже в течение трёх с лишним лет президентства Саранцева, его несколько озадачило. Если Конопляник нуждается в помощи, ситуация сложилась бы неловкая, поскольку разлука длилась втрое дольше, чем детская дружба. Тем не менее, он позвонил по сообщенному матерью телефону и переговорил с каким-то совершенно незнакомым голосом в телефонной трубке, обратившимся к нему на «ты» и изложившим необычную просьбу.

Незабываемая и неповторимая классная руководительница двух приятелей, Елена Николаевна Сыромятникова, принявшая их четвёртый класс молоденькой выпускницей пединститута, двадцати двух лет от роду, и выпустившая их спустя семь лет в мир, многие годы живёт и работает не в Новосибирске, а здесь, совсем неподалёку, в Мытищах. По-прежнему преподаёт, хотя переросла даже пенсионный возраст, не только учительскую выслугу лет, но вступила в непосильный конфликт со школьной администрацией и теперь нуждается в помощи. Игорь Петрович тогда представил свой звонок министру образования с просьбой разобраться с ситуацией вокруг учительницы одной из мытищинских школ и то ли улыбнулся, то ли поморщился. Собственно, может получиться недурная картинка внимательного отношения главы государства к обращениям граждан.

– Ты сможешь к ней подъехать?

– Подъехать? Зачем?

– У неё же день рождения будет в сентябре, забыл? Никаких разборок устраивать не надо, просто подъедем и поздравим её с шестидесятилетием. Думаю, при твоём участии этого будет вполне достаточно для решения всех её проблем на всю оставшуюся жизнь.

Шальное предложение Игорю Петровичу сразу понравилось, и он немедленно отдал необходимые распоряжения о подготовке внезапного рейда в Мытищи. Именно внезапного – пусть даже губернатор Московской области ничего о нём не знает, а телевидение пусть подъедет в последнюю минуту, когда местное чиновничество уже безнадёжно опоздает принять превентивные меры.

ФСО осуществила проверку и установила, что президент действительно разговаривал с Михаилом Конопляником, и что Елена Николаевна Сыромятникова действительно работает учительницей в Мытищах. Конопляник оказался предпринимателем средней руки, не имеющим чрезмерно компрометирующих его связей. Тот факт, что поездка будет готовиться без участия местных властей и даже МВД, но с ведома нескольких посторонних лиц, руководство ФСО насторожил, и оно обратилось к президенту с просьбой не идти на риск. Тот рассмеялся:

– Мишка Конопляник не станет меня устранять. Во-первых, потому что он не дурак, во-вторых, я у него заиграл в своё время книжку «В августе 44-го», а теперь пообещал вернуть.

– Его могут использовать вслепую, – объяснил Дмитриев. – Если кто-то не светится интенсивно в связях с этим Конопляником, но находится в курсе его звонка вам, то вся ситуация совершенно выходит из-под контроля.

– Ерунда, – беззаботно махнул рукой Саранцев. – Паранойя мне не свойственна.

– Вы уверены? – настаивал директор ФСО. – Лучше я прослыву параноиком, чем допущу нештатную ситуацию в моём ведомстве.

Президент заверил Дмитриева в благонадёжности Мишки и потребовал обеспечить внезапность поездки для местных властей, а за следующие несколько недель успел забыть о договорённости. Теперь Антонов ему напомнил, да заодно ещё и предупредил о скором приходе в данной связи Юлии Кореанно, пресс-секретаря и отличного специалиста в деле изображения хорошей мины при плохой игре.

– Предлагаешь вовлечь её в наши прожекты? – скептически поджал губы Игорь Петрович.

– Рано. По крайней мере, сегодня пусть спокойно занимается Мытищами. Думаю, есть смысл вызвать Дмитриева после твоего возвращения из рейда в далёкое прошлое.

– Я сам не знаю, когда вернусь. Думаешь, следует только встретиться с Еленой Николаевной, поздравить на скорую руку и быстренько вернуться назад? Она обидится, а остальные станут рассказывать, какой удивительный паразит у них президент. Нужно посидеть, повспоминать, посмеяться. Народ потихоньку перебирается в Москву из-за Урала.

– Хорошо, но с Дмитриевым нужно переговорить сегодня. Нельзя слишком суетиться, но и зарываться не стоит. Наверное, с Покровским он уже пообщался, теперь твой ход.

– Может, вытащить его в Мытищи? Главное – показать ему мою спокойную физиономию.

– Главное, но не единственное. Он должен воспринять тебя в качестве более опасного человека, чем Покровский. Одной физиогномикой здесь не обойдёшься. Нужно сработать на опережение, создав для них обоих угрозу, достаточно страшную для запечатывания навеки их, так сказать, уст. В их военно-стратегических умах проблемы, вызванные тобой, должны перевесить умозрительные выгоды от твоих неприятностей.

Президент задумчиво пожевал губами и вдруг в радостном изумлении вскинул брови:

– Ёксель моксель! У нас же есть готовое дело против обоих! Сижу, ушами хлопаю. Даже стыдно стало. Помнишь, когда-то мелькала в СМИ новость о пациенте, умершем в «скорой», пока она полчаса стояла, пропуская кортеж Покровского? Не дело, а конфетка! Классический прямой удар в челюсть – никакой Мохаммед Али на ногах не устоит. Осталось просто поинтересоваться в МВД ходом расследования, и исход процесса может увести к самым далеким и холодным берегам.

– Возможно, – с сомнением проговорил Антонов. – Юридически Покровский совершенно не при делах, да и Дмитриева вовлечь не за что: методика провода кортежей у нас официально определяется внутренними инструкциями ФСО, а не правилами дорожного движения.

– Я думаю, здесь нужно до отказа отыграть политическую карту, – оживлённо развивал идею Саранцев. – По той же самой логике, которую ты недавно упоминал: в «скорой» находился простой человек, и он погиб. Значит, общественное мнение будет на его стороне. Надеюсь, он не был пьян, и, уж совершенно точно, никаких правил не нарушал.

– Много воды утекло, – продолжал сомневаться Антонов. – Нужно найти способ воскресить дело годичной давности. Его уже закрыли, если я не ошибаюсь. Честно говоря, мой аппарат подобные детали современности отслеживает достаточно тщательно, ты не думай – хлеб зря не едим. Можно поднять архивы и вникнуть в подробности. Если с правовых позиций зацепиться за него не получится, можно попробовать на его основе раскрутить политический процесс. Но здесь загвоздка: у «Единой России» в Думе конституционное большинство. Придётся поработать с депутатами, а наши контрагенты тем временем тоже сложа руки сидеть не станут.

– Во-первых, действительно не станут, во-вторых – нужно проскочить между двух огней. Лезть в Думу – означает выложить козыри на стол. А мы тут не в «дурака» режемся – нужно как бы невзначай показать им козыри, но в ход не пускать. Как ты сказал – гарантия взаимного уничтожения. Они должны узнать о нашем наиболее вероятном ответе на их выпад заранее, но мы не должны начинать первыми. В противном случае, они будут просто вынуждены дать ответный залп.

Собеседники принялись оживленно обсуждать наиболее удобный способ нечаянно показать Покровскому краешек пиковой дамы, перебирая фигуры возможных посредников. Круг таковых выглядел крайне узким: исключительно лица, уже осведомлённые о событиях минувшей ночи.

– Муравьёв, – уверенно отрезал Антонов. – К черту Дмитриева, сегодня следует переговорить с Муравьёвым, начав с пустяков и закончив ими же, а в середине вскользь поинтересоваться результатами расследования инцидента со «скорой» и кортежем Покровского. Только как-нибудь поизящней. Никаких команд непременно в течение месяца довести дело до суда. И даже намеков на желательность возобновления расследования. Просто продемонстрировать: мы всё помним. Наверное, я даже не стану будоражить своих насчет подробностей. Можно безосновательно возбудить толки и обсуждения.

– Поставить МВД под перекрёстный огонь? – Саранцев побарабанил пальцами обеих рук о полированную столешницу. – Пожалуй. Пусть Валерий Павлович на досуге поразмышляет о своей роли в современном политическом процессе. Кто матери-истории более ценен – премьер или президент?

– А сам Муравьёв всегда под прицелом. Его орлы в прессу попадают с завидным постоянством. Шум ведь поднимается после убийств, а сколько народу они просто пограбили или прибили? В любой момент можно поднять волну народного возмущения против негодного министра. Заметь, возмущения вполне обоснованного и законного.

– Нет, история с кортежем – всё же подарок судьбы, – вернулся к полюбившейся теме президент. – Говоришь, ты отслеживал её с самого начала?

– Насколько я помню, да.

– Первым делом там нужно уточнить детали. Если выяснится факт наступления смерти ещё до пробки, то даже политическая ответственность потускнеет. К тому же, дело очень скоро может вывести недовольных на требование изменить ситуацию в корне. В конце концов, я уже четвёртый год президентствую и разделяю ответственность за сохранение прежних методов провода кортежей. Ведь для изменения инструкций ФСО требуется только моя политическая воля, нельзя даже сослаться на позицию думского большинства.

– Честно говоря, Дмитриев сидит в своём кресле со времён Покровского и считается его человеком, – осторожно заметил Антонов.

– И ты туда же? – резко взъярился Игорь Петрович. – Ночью дочь мне выговаривала, теперь от тебя должен то же самое выслушивать? Я здесь президент, ты не забыл? Я оставил Дмитриева на ФСО, исходя из собственных соображений и представлений о целесообразности. Он справляется со своими обязанностями, пусть даже его и назначил Покровский. Мне не свойственно мелочное начальственное самолюбие, я не заменяю людей только потому, что их назначил предшественник. И советую тебе в будущем лучше обдумывать свои сентенции.

– Я не назвал его человеком Покровского. Я сказал – он считается таковым.

– Добиваешься, чтобы я спросил: президент я или не президент? Не дождёшься. Не на того напали.

– Ладно, ладно, не спорю, – равнодушно махнул рукой Антонов. – Между прочим, я к тебе пришёл с новостью. Хотел именно с неё начать, да ты мне все карты спутал.

– Что там еще?

– Меня утром дожидался Корчёный.

– Корчёный? – насторожился Саранцев и скованно откинулся на спинку кресла. Начинается. Николай Дмитриевич Корчёный возглавлял аппарат правительства, заступая возле премьера место давно переведённого подальше с начальственных глаз Сургутова. Его визит в администрацию президента мог означать только одно – Покровский поспешил сделать первый ход. – Не слишком рано они там пришли в движение? Хоть бы присмотрелись к ситуации поближе.

– Как знать, – многозначительно заметил Антонов. – Он говорил как бы совсем о другом. Просто поставил нас в известность, что руководство «Единой России» склоняется к идее поддержки на следующих президентских выборах кандидатуры Покровского. Предложил объявить об этом на следующей неделе и даже принёс на выбор проект совместного заявления или примерный сценарий некоего обмена мнениями в телеэфире по этому поводу между тобой и Покровским.

– Делал тонкие намеки?

– Если не считать намёком время, выбранное для этого пассажа, не делал. Честно говоря, я не очень отчётливо себе представляю вашу договорённость. Он действует в рамках, или вышел за пределы приличий?

– Ты какую договорённость имеешь в виду? – сделал жёсткое лицо Саранцев.

– Да вашу с Покровским. Не станешь же ты меня уверять, будто он тебе просто объявил о твоем будущем президентстве? Ты с ним разговаривал, обеспечил себе какие-нибудь условия?

– Никуда он меня не назначал и ничего не объявлял, – осипшим от сдерживаемого бешенства голосом разъяснил президент. – Просто поинтересовался, соглашусь ли я баллотироваться от единороссов. Я несколько дней подумал и согласился.

– И он не выговаривал никаких условий для себя?

– Нет, не выговаривал. Просто предупредил о планах единороссов поддержать его в качестве премьера.

– Мы ведь не в детском саду, – коротко прояснил ситуацию Сергей. – Ты же понимаешь – у них никакой собственной позиции никогда ни по одному вопросу не имелось. Точнее, у них одна позиция на все времена: «Мы – за Покровского».

– Не делай из меня идиота. Разумеется, я всё понимал. Его предложение полностью соответствовало закону, и наше с ним взаимодействие по сей день полностью определяется правовыми рамками. Какие могут быть договорённости? Если единороссы хотят видеть его премьером, а я предложу им другую кандидатуру, они откажутся её поддержать, и я сразу окажусь в глазах народа Ельциным, насилующим парламент. Дума ведь утверждает кандидатуру премьера, предложенную президентом?

– Утверждает, кто же спорит.

– Вот он тогда сразу и внёс ясность. Что я мог противопоставить его планам? Первый год после выборов Думу даже распустить нельзя. Назначить врио? Это уж такой знак девяностых, что все сразу принялись бы ждать расстрела очередного парламента.

– А чем бы Покровский подпитывал верность «Единой России», оставшись никем? Они любят президента, а президент у нас – ты. У тебя все рычаги, у Покровского по истечении срока полномочий оставалось только реноме.

– Его реноме многого стоит. Чтобы вступить в равную борьбу, мне следовало сколотить свою собственную партию, не вступая в открытый конфликт с боссом. А у него ведь рефлексы армейские, он признаёт самодеятельность только в заданных им самим рамках. Помнится, тогда ты мне таких вопросов не задавал.

– Не задавал, – без боя согласился Антонов. – Подумал, дают – бери.

– Вот именно. И я подумал. Может, Покровский правильно сделал, выбрав меня? Я теперь думаю, он держал в уме такую возможность, ещё когда вытаскивал меня в главы администрации и в премьеры. Возможно такое?

– С Покровским – вполне. Он не обязательно верил в свою вечную победу, но определённо выбрал тебя на должность правой руки. Разглядел способности…

– Царедворца? – самоуничижительно скривился Саранцев.

– Определённо нет. Придворные – народ опасный. Чуть унюхают слабину – и нож в спину. Здесь что-то другое. Я ведь принёс их прожекты с собой, можешь ознакомиться.

Антонов гулко хлопнул об стол принесённую им тонкую кожаную папочку и выудил из неё несколько листов компьютерной распечатки, переплетённых в голубоватую целлулоидную обложку. На титуле красовался штамп аппарата правительства и гриф «Секретно».

– Зачем им понадобилось секретить документ, подлежащий оглашению через несколько дней? – искренне удивился Саранцев.

– На сей раз утечка не планировалась, – безразлично пожал плечами Антонов. – Наверное, генерал решил использовать эффект внезапности и, следовательно, обойтись без разведки боем.

– Думаешь, он боится общественных возмущений?

– Только сам Покровский знает, чего он боится. Вот, полюбуйся, – Сергей протянул президенту документ, ткнув пальцем в нужный абзац.

Игорь Петрович нехотя вчитался. Указанный Антоновым фрагмент содержал в числе прочего тщательно выверенную формулу о планах «Единой России» видеть действующего президента Саранцева по истечении срока его полномочий в кресле премьер-министра.

– Другими словами, не трепыхайся и спокойно вернёшься в бывшее своё премьерское кресло, – пояснил Антонов очевидное с присущим только ему апломбом знатока закулисных интриг. – Ты с ним вообще никогда не обсуждал ничего подобного?

– Никогда. Стоит ли заглядывать так далеко вперед? При нашей жизни день прошёл – и ладно, – хладнокровно разъяснял президент своё безразличие к собственным перспективам. – Я с Покровским вообще редко разговаривал. Ты ведь знаешь, с ним откровенничать не рекомендуется. Так я всегда старался свести общение к минимуму, пока лишнего не ляпнул.

– Мне всё ещё интересно, – не отставал Антонов, распознавший в ситуации столь редкий в кремлевских стенах момент истины. – В чём заключалось ваше соглашение? Сейчас главное – установить, нарушает он его или нет?

– Ты странный человек, – выдал своё почти детское удивление Игорь Петрович. – Сколько раз мне ответить на твой вопрос? Я уже всё тебе рассказал.

– Я бы на твоем месте поторговался.

– Охотно верю. Наверное, именно поэтому Покровский и выбрал меня. Ты упорно отказываешься принять простое объяснение.

– Боюсь, он удивляет меня ещё больше, чем ты. Всегда мечтал пробраться в его голову и научиться просчитывать его реакцию на предлагаемые обстоятельства.

– Мечтать не вредно.

– Нет, ты послушай. Посмотри на ситуацию глазами Покровского. Он обратился к тебе, видимо, потому что счёл тебя безопасным для своих планов. Почему? Ты ведь честолюбив, любишь демонстрировать независимость. Любишь ведь? Так почему именно ты?

– Слушай, Сергей, мы сейчас в цейтноте, и тратить время на бессмысленные попытки пробраться в голову Покровского – просто глупо. Ты спать не сможешь, не поняв его поступка четырёхлетней давности?

– Возможно, не смогу, – Антонов вскочил, с грохотом отодвинув своё кресло, нервно потоптался на месте, затем уселся прямо на президентский стол и низко наклонился к его хозяину:

– Нам сейчас нужно принимать решения с учётом возможных ответов Покровского. А его действия будут определяться отношением к тебе, неужели не понимаешь? Ты сам для себя должен разобраться в его мотивах, и только потом принимать решения. Нельзя действовать вслепую. Нельзя шлёпать напропалую через минное поле, ты ведь прекрасно понимаешь и без меня!