Текст книги "Стоунхендж. Загадки мегалитов"

Рис. 13. Авеню, круги и камни в Мерривейле возле Вокхэмптона (Девоншир), демонстрирующие предполагаемую Локьером астрономическую ориентировку (по Локьеру)

Подводя итоги своим исследованиям монументов Корниша и Дартмура, Локьер поставил несколько вопросов и выразил надежду на то, что в будущем они будут подробно изучены специалистами по ориентировкам. К примеру, он размышлял, не являются ли авеню, состоящие из двух рядов камней, отражением авеню Сфинкса в Египте. Не проводилось ли двойное поклонение в авеню и кругах одновременно? Являются ли все груды камней и цисты в авеню более поздними добавлениями? Он прокомментировал это так: «Я всегда считал, что эти древние храмы и даже дополняющие их длинные и камерные курганы предназначались скорее для живых, чем для мертвых... После того как какое-то место приобрело статус священного, вполне резонно было проводить там захоронения, и с тех пор это могло происходить там регулярно. Наиболее вероятный период может простираться от 1000 года до н. э. вплоть до совсем недалеких времен, которые археологи сочтут возможными».

Локьер не отмахивался от возражений по поводу его астрономической теории со стороны современных ему критиков, которые резко выступали против идей об ориентированных авеню, так как их было слишком много. Один из критиков даже насчитал пятьдесят. На это Локьер ответил, что, по его мнению, в различные периоды года эти авеню предназначались для различных целей, «одни – для практических, другие – для религиозных». Он так писал в поддержку своей астрономической теории: «...результаты, полученные в Девоне и Корнуолле, на удивление схожи... Из всего небесного разнообразия, из которого оппоненты предлагают мне выбрать любую звезду, в настоящее время внимания заслуживают только шесть звезд, две из которых точно использовались как в Египте, для отсчета времени, так как они скрывались за северным горизонтом, так и в Афинах. Эти шесть звезд, как подсказывает глобус планетарных прецессий, являются именно теми звездами, «утренними звездами», которые были нужны жрецам-астрономам, чтобы подготовиться к моменту восхода Солнца в критических точках в период мая или солнцестояния».

Идеи Локьера подвергались постоянной критике как со стороны археологов, так и астрономов, но наиболее агрессивным нападкам подвергались именно его необузданные и гиперспекулятивные экскурсы в дебри предыстории и фольклора. Значительную часть своей книги о Стоунхендже он посвятил беспорядочному обсуждению того, как фольклор и традиции пролили «тусклый свет на использование звезд в древности».

Сегодня такой modus operandi для занимающегося физическими науками ученого, предположительно использующего в своей работе научные методы, практически неизвестен и будет представлять собой губительную методологию, возможно лишь за незначительными исключениями. Перед Локьером, как непререкаемым редактором журнала Nature, никогда не стояла проблема соответствия требованиям критически настроенных, анонимных научных рецензентов, назначаемых редакторами научных изданий. Поэтому он не был чем-то ограничен и часто позволял своим идеям трансформироваться в ненаучные полеты фантазии. Сегодня многие археологи, незнакомые с его огромным вкладом в новаторскую науку о Солнце и звездах, относят его к разряду «лунатиков», в компании с Великовским и фон Деникеном.

Вместе с тем можно утверждать, что экскурсы Локьера в мистический фольклор говорят лишь о разносторонних интересах этого искателя истины в традициях великого ученого-мыслителя XIX века Гумбольдта. Начиная с 1890-х годов и далее исследования Локьера, как астроархеолога, составляли только небольшую часть его огромного интереса к космосу. Например, в 1903 году, самом напряженном году его жизни, когда он находился на пике научной славы, его занимала главным образом метеорология.

Локьер обладал тонким чувством юмора – качеством, которое далеко не часто идет бок о бок с теми, кто не может терпеть глупости. Типичным примером его юмора может служить это прекрасное саркастическое замечание: «Я думал, что изменение наклона эклиптики является самым прекрасным неторопливым движением, известным нам, поэтому и Солнцу определенно надлежит кое-чему научиться, заглянув в типографию».

Как один из величайших ученых мужей, Локьер произвел огромное впечатление на Теннисона. В свою очередь, и сам Локьер был потрясен широтой знаний поэта и его тесным знакомством с астрономией. Однажды Теннисон восторженно написал Локьеру: «...в моем антропологическом спектре вы окрашены как звезда науки первой величины». Свидетельством обширных интересов Локьера стало написание им совместно с дочерью Винифред книги (его последней) под названием «Теннисон, как ученый и певец природы», которая имела целью показать публике широту и глубину научных познаний поэта.

Локьер никогда не ограничивался изучением лишь очевидных факторов любой проблемы и собирал любые свидетельства, которые могли иметь к ней отношение. Не стоит забывать, в какой интеллектуальной атмосфере Локьеру приходилось работать в начале XX века. Незадолго до этого произошло бурное возрождение интереса к фольклору и мистицизму, главным образом с подачи мощных и всеобъемлющих научных знаний Тейлора, Фрейзера и Макса Мюллера, и особенно последнего, теория солнечных мифов которого отзывается эхом и сегодня. Антропология представляла собой совершенно новую науку, еще не определившую свои направления и границы. Она не была систематизирована так, как другие традиционные естественные науки, унаследованные нами из эллинского мира.

Фрейзер был пионером междисциплинарного подхода. На вершине своей славы его называли лидером «нового гуманизма». Он ворвался в несколько научных областей, чтобы выкорчевать там нужные ему факты. Подобно Локьеру, Фрейзер твердо верил, что в процессе познания неосведомленность в какой-то конкретной дисциплине не должна воспрепятствовать человеку взять ее за горло и выслушать, что она расскажет о себе. Его часто критиковали за «библиотечный подход» к антропологии, а поскольку он чувственно относился к такой критике, то счел величайшим комплиментом, когда-либо адресованным ему, когда один покинувший свой дом посетитель с далеких берегов однажды восхищенно воскликнул: «Почему вы знаете мои родинки лучше, чем я сам!»

Следуя своей методологии, Фрейзер представлял себя интеллектуальным дикарем, перед которым стояла проблема объяснить самому себе природные и гуманитарные явления. Последнее привело к тому, что его подход стали называть «Если бы я был лошадью», по примеру апокрифической истории американского фермера, который потерял свою лошадь (см. ниже). Другие параллели также можно провести с методом, который Конан Дойл популяризировал в его Шерлоке Холмсе: «Вы знаете мои методы в таких случаях, Ватсон. Я ставлю себя на место человека и, сначала подключив его интеллект, стараюсь представить, что бы я сам предпринял в таких обстоятельствах».

С академической точки зрения Фрейзер сейчас находится в забвении, но его «Золотая ветвь» в сокращенном виде и мягком переплете являлась наиболее широко читаемой работой по антропологии[11]11
  Мифическая Золотая ветвь росла на определенном дереве в священной роще Дианы в Арицие, а жречество в этой роще принадлежало человеку, которому удалось отломать Золотую ветвь, а потом убить жреца в честном поединке. Данный жрец олицетворял бога рощи – Вирбиуса, а его убийство воспринималось как смерть самого бога. Именно это вызвало вопрос о широко распространенном (в частности, у друидов) обычае убийства людей и животных, считавшихся священными.


[Закрыть]. Она долго оставалась книгой, которую обязательно должны прочитать все, кто заявляет о своем знании литературы. Фрейд и другие позаимствовали у Фрейзера много фактического материала, но интерпретировали его по-своему. Фрейзер также перевел «Фасты» Овидия, в которой содержатся некоторые ранние литературные ссылки на астрономические явления. Вместе с тем Фрейзер всегда признавал свою незначительную осведомленность в астрономии. Особой критике подвергался его упор на растительный элемент в мифологии, который впоследствии Эндрю Ланг назвал школой мифологии Ковент-Гардена.

Методы, которые Локьер использовал в Египте, Стоунхендже и других британских мегалитах, открывают для астроархеологии ценные исторические перспективы. Антропология, под видом этнографических параллелей, опять входит в моду как вспомогательный научный инструмент астроархеологии. Хотя Локьер нередко и заблуждался, он несомненно был пионером в этой области. Когда он начал свое британское исследование, он говорил: «Моя задача не рассортировывать факты фольклора и традиций, а просто выковыривать из известных источников точные выводы в отношении стоящих перед нами вопросов...»

Одна из его первых задач заключалась в установлении значения временных взаимоотношений, в частности кварталов года – четырех важных составляющих григорианского, греческого и римского календарей. Локьер обратил внимание на то, что все эти даты располагались примерно на полдороге между солнцестояниями и равноденствиями, а впоследствии он увязал их с мегалитическими ориентировками.

Локьер, подобно Обри и Стакли до него, сильно увлекался идеями, касающимися друидов. Он говорил, что самую раннюю информацию о днях празднеств в Великобритании можно почерпнуть у Кормака, архиепископа Кашела, в X веке («Словарь верований и фольклора» Хэзлитта), а Валланси рассказывает, что «в то время четыре огромных костра разжигались во время четырех величайших празднеств друидов, а именно в феврале, мае, августе и ноябре».

Большая часть тезисов Локьера была заимствована из «Золотой ветви» Фрейзера. Локьер признавал свой большой долг перед Фрейзером и писал в главе, посвященной «священным кострам»: «Прекрасный подбор фактов, касающихся этой темы, собранных г-ном Фрейзером в его «Золотой ветви», снимает с меня необходимость вдаваться в детали этой части моего исследования».

Затем Локьер кратко перечисляет огненные фестивали:

1. В феврале, мае, августе и ноябре оригинального майского года.

2. В июне и декабре, в самые длинные и короткие дни в периоды солнцестояний...

3. Костер на Пасху.

Прямиком из «Золотой ветви» читателю преподносится глава о «Священных деревьях», «Священных колодцах» и «Ручьях», предшествующая главе о происхождении британского культа и схожих чертах семитского и британского культов.

Локьер свободно пользуется сравнительным методом. Он выяснил, что семитский Ваал также характерен и для Западной Европы. Его эквивалентами предположительно являются Bel, Beal, Balor Balder и Phol, Fal, Fail, а имя Balus также носил первый король Оркни. Майские огненные празднества Бельтена друидов сейчас уже широко известная тема для читателей «Золотой ветви» Фрейзера.

Продолжая майскую тему, Локьер считал cursus Стоунхенджа и авеню Дартмура свидетельствами церемониальных и социальных процессий и предположил: «...празднества, игрища и скачки не были забыты... а что касается скачек, то, по моему мнению, это доказывает тот факт, что размеры cursus Стоунхенджа составляют 10 000 футов в длину и 350 футов в ширину и он занимает долину между двумя холмами, позволяя тысячам зрителей присутствовать одновременно, а нашим лошадям до сих пор надевают праздничную сбрую в Бельтайн».

Изучая происхождение британского культа, он представлял себе, что древние путешественники-первооткрыватели, следовавшие вдоль побережья в Британию в поисках олова, могли торговать в Корнуолле еще в –2500. Касаясь схожести между языками Среднего Востока и кельтским языком и других подтверждающих свидетельств, предоставленных ему его современниками антропологами, Локьер делает вывод: «...основное население этих островов до прихода кельтов говорило на диалектах, схожих с диалектами Северной Африки».

Идеи Локьера о контактах между культурами Восточного Средиземноморья и Британии не так уж далеко ушли от теории Гордона Чайлда, чье влияние на британскую предысторию в более современные времена было просто огромным. Гордон Чайлд (среди других) считал, что имеются очень веские доказательства контактов между культурой Уэссекса и культурой Микен: «...их схожесть, которая может быть иногда случайной, в целом слишком очевидна, чтобы с этим не считаться...» Хотя контакты между этими культурами явно имели место, полезно вспомнить, что сейчас их значение считается сравнительно малым. Несмотря на это, некоторые археологи до сих пор утверждают, что окончательное развитие Стоунхенджа (Стоунхендж III) должно было, по некоторым данным, произойти благодаря значительному вкладу Микен.

В последней главе «Стоунхенджа» Локьер суммирует свои идеи, сравнивая открытия, произведенные им в Египте, с теми, которые он сделал в Британии и Бретани. Он рассказывает, что британские наблюдения основывались на исследовании им многих монументов в течение трех или четырех лет в различных регионах с помощью многочисленных друзей, которым очень нравилось заниматься этим в свободное время.

Эти исследования насчитывали более сотни возможных ориентировок, которые Локьер свел в следующую таблицу:

Локьер называл свои доказательства «исчерпывающими» и считал, что слепая удача не имеет ничего общего с определением различных ориентировок, поскольку, как он отмечал, они прекрасно складываются в определенные группы. При этом он не подвергал свою работу какому-либо статистическому анализу, как это проделывали Хокинс и Том со своими собственными открытиями в более позднее время.

Локьер считал, что авеню и кромлехи хронологически относились к более ранней, примитивной стадии, а каменные круги появились позже, олицетворяя более продвинутые практически астрономические знания. У авеню было единственное предназначение, и она могла быть ориентирована только на восход (или заход) единственного астрономического объекта, в то время как круги, вместе с несколькими внешними, вспомогательными объектами, имели множественное назначение и могли помечать различные астрономические явления. Самые ранние наблюдения за восходом Солнца были связаны с маем – вегетационным годом, ассоциирующимся с ростом и плодородием, что, по мнению Локьера, вероятно, было первой солнечной ориентировкой человека эпохи палеолита на отдаленном горизонте. Гораздо позже эти ориентировки были связаны с периодом солнцестояния, который начинается в июне. Локьер подозревал, что в Стоунхендже когда-то были круги, связанные с маем и предшествовавшие нынешнему кругу, связанному с солнцестоянием. Таким образом, Стоунхендж мог, вероятно, начаться как храм Мая, типа британского Мемфиса, а закончился как храм Солнцестояния, подобно храмам Амона-Ра в Фивах, соответственно египетским идеям Локьера.

Локьер сделал правильный вывод, что британские круги полностью функционировали «более чем за тысячу лет до того, как арийцы или кельты появились на сцене». Вместе с тем он предполагал, что друиды времен Цезаря несомненно были потомками жрецов-астрономов более древних времен и поэтому на их примере можно изучать достижения ранних жрецов-астрономов.

Нет сомнений в том, что в некоторой степени интерес Локьера к кельтам-друидам был вызван тем, что французские археологи рассказывали ему о линии Локьеров, предположительно произошедших от лигуров – ранней кельтской народности, которая селилась возле Уза. Соблазн приписать некоторые астрономические знания своим прямым праотцам носил, возможно, подсознательный характер, но вместе с тем это все же придало его идеям о кельтах определенный колорит[12]12
  Из-за его всепоглощающего интереса к вопросу о кельтах-друидах Локьер в 1907 году принял участие в Уэльском национальном фестивале бардов, который состоялся в Суонси. Его организаторы были настолько польщены визитом Локьера, что присвоили ему звание Человек британской науки (Gwyddon Prydain). Примерно в это же время кто-то предложил обращаться к нему: «Ваше величество, солнечный протуберанец».


[Закрыть].

В период между новаторской работой Локьера и появлением нового произведения Хокинса «Разгадка тайны Стоунхенджа» почти ничего не было сделано в самом Стоунхендже для дальнейшей разработки идей Локьера. Его произведение критиковалось со всех сторон, но именно его более поздние и довольно экстравагантные рассуждения лишили его практически всякой поддержки. Ранние работы Локьера в Египте и Стоунхендже действительно привлекли на его сторону много сторонников, даже среди археологов уровня Уоллиса Баджа, Флиндерса Питри и Гастона Масперо. Такие маститые ученые, как Макс Мюллер и Дж.Г. Фрейзер, видели в практической полевой работе Локьера многое в подтверждение их собственных библиотечных исследований мифологии и фольклора. Фрейзер считал подтверждением его собственных идей о летней огненной мифологии, когда с восхищением читал в «Рассвете астрономии» Локьера: «...так же точно, как храм в Карнаке когда-то указывал на заход Солнца во время летнего солнцестояния, так и храм Стоунхенджа указывал почти на восход Солнца во время летнего солнцестояния... Наблюдения подсказывали жрецам, что новый год начался, и тогда, вероятно, разжигались костры, чтобы разнести эту весть по всей стране. Таким образом, у нас есть наконец возможность проследить происхождение костров середины лета...»

После выхода первого издания его книги о Стоунхендже в 1906 году Локьер уговорил Королевское общество создать комитет для проведения астрономического исследования древних монументов Британии. Хотя он считал себя слишком старым для такой работы, именно в этот период он заинтересовался каменными кругами Уэльса и глубоко погрузился в изучение кельтской мифологии.

Эти мифологические исследования вышли далеко за рамки того, что большинство сегодняшних археологов и астрономов считают относящимся к сфере астроархеологии. Его гипертрофированные идеи о древней связи между Британией и Египтом были довольно интересны, но не имели достаточно реальных доказательств. Его вера в то, что класс жрецов-астрономов, знакомый с египетскими методами, существовал в Британии аж с с. –3600, а друиды были прямыми предками семитского народа, мигрировавшего в Британию, была пропитана ароматом романтики XVIII века, характерным для Стакли, но лишена осторожного скептицизма, который следовало бы ожидать от редактора Nature и влиятельного члена Королевского общества. Его широкий комплексный подход, объединяющий археологию, астрономию и мифологию, был новаторским и похвальным настолько, насколько он соответствовал рамкам научных методов. Его ранние сторонники были вполне готовы разделить его идею о том, что египтяне и древние бритты ориентировали свои постройки и монументы на небесные тела, но друидские мотивы, перенятые им от Обри и Стакли, воспринять было гораздо сложнее.

Локьер умер в 1920 году. Вскоре после этого один из его друзей и биограф писал: «Солнце – наш высший историк, а астроном – его пророк. Астрономические интерпретации Локьера, зачастую теоретические, порой основанные на неправильных измерениях и полученные в лучшем случае во время работы в выходные дни, представляют собой наследство, оставленное великим теоретиком самого Солнца будущим исследователям археологии и антропологии, которое они просто не смогут проигнорировать».

Глава IV
СТОУНХЕНДЖ: БОЛЕЕ ПОЗДНИЕ ОПИСАНИЯ И ГИПОТЕЗЫ

Основная критика относящихся к Стоунхенджу теорий Локьера касалась его метода определения момента восхода Солнца в Стоунхендже, если принять возраст монумента в –1680 (± 200 лет). Он считал, что восход Солнца над Стоунхенджем происходит в тот момент, когда появляется первый проблеск солнечного диска, в то время как в Карнаке (в его египетских исследованиях) он определял этот момент, когда центр диска Солнца (половина сферы) появляется над горизонтом. Критики обвиняли Локьера в произвольной трактовке фактов и подгонки их для наибольшего соответствия его различным теориям.

В 1912 году Т.Е. Пиит в своей лихой маленькой монографии «Монументы из грубых камней» предпринял попытку определить, кем были строители Стоунхенджа, откуда они так неожиданно и загадочно появились, а позднее исчезли без следа. Но Пиит не добился большего успеха, чем Локьер.

В последующие годы статьи и книги о Стоунхендже регулярно продолжали появляться, но большинство из них просто пересказывали известные археологические материалы. В 1927 году в первом номере Antiquity появилась обзорная статья. Именно этот журнал широко освещал тему Стоунхенджа и других мегалитов в 1960-х годах. А.П. Троттер в своей статье «Стоунхендж как астрономический инструмент» предпринял попытку пересмотреть астрономические теории о Стоунхендже. По словам Троттера, он намеревался «скорее изучать факты, чем обсуждать теории». Он сразу же объявил об отсутствии у него какой-либо приверженности к существовавшим теориям, так как подошел к проблеме Стоунхенджа не как астроном и не как археолог. В статье кратко обсуждались последствия применения Локьером его методов датирования и перечислялись три возможных положения Солнца во время восхода: первый проблеск, наполовину поднявшееся (половина сферы) и полностью поднявшееся (полная сфера) Солнце, что могло иметь большое значение. Первый проблеск дал Локьеру дату с. –1700. В свою очередь, наполовину взошедшее Солнце дало с. –3500, а полностью взошедшее с. –5200. Встав на указанную Локьером центральную ось, Троттер отметил, что различие в позициях правого и левого глаза наблюдателя давало разницу в датировках в 500 лет. На основе этого он сделал соответствующий вывод, что Стоунхендж является весьма неточным астрономическим инструментом для определения дат.

Троттер высказал свое мнение о том, как идея об ориентировании Стоунхенджа на точку летнего солнцестояния могла работать на практике. Он отметил, что восточная точка восхода Солнца весной совершает длинные скачки, затем замедляет свое движение и сползает почти на северо-восток. Наблюдатель, стоящий посередине под огромным трилитом (55 – 56), увидит, как Солнце однажды утром поднимется близко к северной стороне входа, а точка его восхода с каждым днем будет смещаться все меньше и меньше, и за период примерно в три недели точка восхода Солнца на горизонте будет сдвигаться только на ширину самого Солнца. Тогда он предположил, что строители Стоунхенджа вполне могли определить неделю, когда происходит солнцестояние, но вряд ли они могли знать точный день. Поэтому Троттер пришел к выводу, что Стоунхендж был бесполезен для календарных целей и мог фиксировать лишь одну «дату», а именно неделю летнего солнцестояния.

Несмотря на то что отдельные данные накапливались в течение многих лет, только в начале 1950-х годов стала вырисовываться более четкая картина Стоунхенджа, когда решением этой проблемы занялись археологи Стюарт Пигготт, Р.Дж.С. Аткинсон и Дж.Ф. Стоун.

К этому времени стало ясно, что у Стоунхенджа действительно длинная предыстория. Его послеримская датировка Фергюссоном уже давно была вполне обоснованно отброшена. При раскопках рва были найдены осколки керамики и другие артефакты, которые можно датировать периодом от –1900 до –1700 – очень близко к ранним, возможно весьма произвольным, астрономически обоснованным оценкам Локьера. Пигготт и Аткинсон доказали, что монумент рос и развивался в период позднего неолита, начиная от простого сооружения, сравнимого с другими британскими каменными монументами типа «хендж», до строения гораздо большей сложности.

В том виде, который известен сейчас как Стоунхендж I, с с. –2350 до –1900[13]13
  Это неправильные даты самого Аткинсона. Последние данные, определенные с помощью радиоуглеродного метода, указывают на более древнюю хронологию.


[Закрыть], монумент состоял из круглого рва и внутренней насыпи высотой 2 м (6 футов) и диаметром 96 м (320 футов) с разрывом-входом в 10,5 м (35 футов), смотрящим на северо-восток (рис. 14). Для этого периода характерны несколько других отличительных черт: ямы для столбов и другие разбросанные группы ям для столбов и камней B, D и Е у входа на дамбу; пятьдесят шесть ям Обри, которые были выкопаны, а затем вскоре засыпаны; три большие ямы для столбов на парковке для посетителей (рис. 21); возможно, другие, еще ненайденные; четыре ямы для столбов А; возможно, ямы для столбов у базовых камней 92, 94 и у Пяточного камня 96 и гораздо позже возведенные камни в базовых участках 91 и 93. В этот период камень D, вероятно, был передвинут на позицию С, а камень Е смещен и впоследствии закопан рядом со своей изначальной позицией.

В том, что известно как Стоунхендж II, с с. –1900 до –1700 (структура, которая больше не существует), произошло несколько дополнительных изменений: сооружена авеню; ров у Пяточного камня засыпан; на объекте появились голубые камни и начато их возведение в форме двойного круга в центре ограждения (рис. 15). Однако схема двойного круга явно никогда не была завершена, и только примерно две трети камней было установлено на их позиции. Когда позднее они были удалены, ямы от подготовки к возведению более поздних сарсенов.

Рис. 14. План Стоунхенджа I. Участок авеню датирован позже них были засыпаны мелом и плотно утрамбованы в ходе

Во время Стоунхенджа III, с с. –1700 до –1350, более крупные сарсены были доставлены на место из Марлборо-Даун и установлены в виде: а) пяти трилитов в форме подковы, б) круга из тридцати вертикальных камней, соединенных сверху камнями-перемычками и сформировавших замкнутый архитрав или круг. Голубые камни, демонтированные во время фазы строительства II, вновь были возведены и сформировали: а) круг из 59 – 61 камня (точное число дискутируется), расположенных в форме круга 2,4 – 2,7 м (8 – 9 футов) внутри круга сарсенов; б) подковообразное сооружение, состоящее из девятнадцати камней, расположенных внутри пяти трилитов. Были выкопаны пятьдесят девять ям Y и Z, которые впоследствии сровнялись с землей естественным образом.

Рис. 15. План Стоунхенджа II. Возведение камней в южном квадранте никогда не было завершено

Пятьдесят шесть ям Обри, первая из которых была найдена им в 1666 году, а потом пропущена последующими исследователями монумента, были вновь открыты Р.С. Ньюволлом во время раскопок, проводившихся под руководством полковника Хаули в 1919 – 1926 годах. Эти ямы представляют собой грубые округлые углубления глубиной от 0,6 до 1,2 м (2 – 4 фута), наполненные смесью дробленого мела, продуктами горения и органикой поверхностного слоя земли. В одно время считалось, что когда-то они удерживали камни или столбы, однако раскопки это не подтвердили и фактически показали, что ямы были намеренно засыпаны вскоре после того, как были выкопаны.

Рис. 16. На плане Стоунхенджа III показан круг сарсенов с перекрытиями (SC); пять сарсеновых трилитов (ST), формирующих подкову; круг голубых камней (BC); подкова из голубых камней (BH) и позиции ям Y и Z

Со времени ранних публикаций присутствие чужеродных голубых камней в структуре Стоунхенджа вызывало множество споров. Напомним, что, по мнению Джадда, их привезли в Стоунхендж из другого объекта, но изначально они попали в этот район вместе с ледником. Гораздо раньше апокрифическая история Готфрида Монмутского повествовала о том, что они были привезены с горы в Ирландии для возведения памятника 460 казненным британским воинам. Но каким образом эти камни были перевезены в древние времена, остается большой загадкой. Никто не может конкретно сказать, чья это заслуга – человека или природы. Ясно одно, никаких голубых камней за исключением нескольких разрозненных фрагментов, ассоциируемых с остатками уэссекской культуры, невозможно найти в окрестностях Стоунхенджа в наше время. Их не встретить и в кладке местных зданий или других современных строений, несмотря на частые сообщения о таких находках.

В 1872 году Фергюссон считал, что старая ирландская легенда во многом правдива, ссылаясь на то, что эту идею поддерживают геологи, так как очень похожие камни хорошо известны в Ирландии. Фергюссон задает вопрос: «Почему мы не можем предположить, что эти камни были установлены в память о королях или других людях, которые были похоронены рядом с ними?» Другие исследователи полагали, что, скорее всего, эти голубые камни являются военными трофеями и были доставлены в Стоунхендж победителями в честь этого события. В 1923 году Х.Х. Томас положил конец этим догадкам и спорам, когда с помощью петрологического анализа доказал, что эти камни, издавна считавшиеся чужеродными для равнины Солсбери, – все родом из сравнительно ограниченного района гор Преселли в Юго-Западном Уэльсе. Эти чужеродные камни оказались разновидностью пятнистого долерита или презелита, риолита или вулканического пепла, а так называемый Алтарный камень и другие чужеродные обломки, возможно, произошли из отложений (песчаника) Кошестона в гавани Милфорд, к югу от гор Преселли.

Однако путь, по которому эти камни были доставлены в Стоунхендж, озадачивал как археологов, так и геологов. Много было написано о возможных методах и технологиях, использованных древними строителями для транспортировки этих массивных камней в равнину Солсбери. Сейчас большинство людей верит в то, что они были доставлены в Стоунхендж силами человека, а не природы. Однако геологический механизм не был полностью списан со счетов, и в 1971 году геолог Дж.Ф. Келлавей снова выдвинул весьма правдоподобную теорию о леднике (см. ниже).

Несмотря на новые полевые работы Пигготта, Аткинсона и Стоуна, которые пролили свет на последовательность сооружения Стоунхенджа, здесь все еще оставалось множество необъяснимых загадок. Например, каково назначение ям Обри и ям Z и Y и остались ли еще какие-либо необъясненные предназначения для внешних базовых камней? Астрономическое, или, по-другому, сезонное значение Пяточного камня и ориентировки авеню были признаны, но вместе с тем в отношении самого монумента было мало или не было вообще никаких свидетельств, рисующих что-то большее, чем простая картина сооружения, служившего каким-то доисторическим церемониальным центром, связанным с летним и зимним солнцестоянием.

Местонахождение Стоунхенджа тесно связано с примечательным скоплением округлых курганов. Они и экзотические погребальные вещи, найденные в некоторых из этих курганов, ассоциировались с культурой Уэссекса раннего бронзового века и датировались по явной связи с Микенами периодом примерно от –1550 до –1400. В начале 1950-х годов древесный уголь из ям Обри (Стоунхендж I) с помощью радиоуглеродного анализа был датирован –1848 (± 275). Но лишь в 1959 году был обнародован первый радиоуглеродный анализ Стоунхенджа III. Возле одного из трилитов была найдена сломанная кирка из рога оленя, использовавшаяся при сооружении монумента. Она была датирована –1720 (± 150). Более точные проверки по годовым кольцам дерева значительно изменили эту дату и отнесли ее к более раннему периоду.

Неожиданным и восхитительным открытием, которое в то время, похоже, теоретически связало Стоунхендж с микенской Грецией, стал рисунок кинжала, обнаруженный Аткинсоном на одном из сарсеновых монолитов в июле 1953 года. Он заметил этот рисунок, когда попытался сфотографировать для туриста некую граффити, вырезанную посетителем Стоунхенджа в XVII веке. В момент, когда Аткинсон смотрел через видоискатель фотокамеры, он неожиданно заметил на камне оттененный рельеф кинжала и топора. Быстро оторвав глаз от камеры, он внимательно всмотрелся в древнюю, изъеденную непогодой поверхность. Рисунок был вполне реальным и все еще безошибочно различимым в косых лучах полуденного солнца. Аткинсон рассказывает, что, когда он позвал своего коллегу Дж.Ф. Стоуна взглянуть на этот рисунок, тот настолько возбудился, что сильно прикусил чубук своей трубки и сломал зуб. По крайней мере, это доказывает, что не все археологи столь флегматичны, как это принято считать!