Текст книги "Советы молодому ученому"

Добровольный отказ

Новичок, который попробовал исследования «на вкус» и убедился, что ему скучно или все равно, должен распрощаться с наукой без всякого сожаления, не коря себя и не пытаясь как-то «приноровиться».

Понимаю, сказать-то легко, но на практике квалификации, необходимые ученому, зачастую настолько специализированы и обретаются за столь длительный срок, что они не позволяют ему заняться чем-то иным; в особенности это верно применительно к современной английской системе образования и в значительно меньшей степени справедливо для Америки, где университетское образование общего толка распространено куда шире, чем у нас[17]17
  Повальное увлечение университетами, которое в Англии привело к превращению городских колледжей в университеты, пришлось на промежуток с 1890 по 1910 год, а в Америке «геологическая эпоха» университетской эволюции и университетского строительства случилась около столетия назад. – Примеч. автора.


[Закрыть].

Ученый, который покинет науку, может сожалеть об этом до конца жизни – или может радоваться свободе; во втором случае он, пожалуй, поступит правильно, если уйдет, но любые сожаления с его стороны будут тем не менее оправданными: сразу несколько ученых признавались мне с восторженным умилением, насколько приятно, когда тебе платят, порой вполне достойно, за такую всепоглощающую и приносящую глубокое удовлетворение деятельность, как научные исследования.

3
Что нужно исследовать?

Старомодные ученые скажут, что всякий, кому взбрело на ум задаться подобным вопросом, ошибся с выбором профессии, но такое восприятие больше относится ко временам, когда выпускника университета считали заведомо пригодным для самостоятельных исследований. Сегодня же все обстоит иначе, и практическое обучение «на производстве» является, по существу, незыблемым правилом: молодой и подающий надежды специалист еще на студенческой скамье подыскивает себе опытного наставника и рассчитывает набраться полезных навыков, одновременно получая степень магистра или доктора философии. (Эта степень – своего рода иммиграционное свидетельство, признаваемое почти всеми академическими институциями мира.) Но даже при этом ему предстоит сделать выбор – прежде всего найти себе «патрона» и решить, чем заниматься после получения степени.

Сам я проделал необходимые шаги по получению степени доктора философии в Оксфорде, выдержал экзамены и был сочтен достойным того, чтобы заплатить достаточно крупную по тем временам сумму за докторскую степень и обрести заветные «корочки», – но по зрелом размышлении решил обойтись без этих расходов. Отсюда, кстати, следует логичный вывод: человеческая жизнь вполне возможна и без докторской степени – к слову, эта степень была не слишком, мягко говоря, популярна в Оксфорде, когда я там учился; мой наставник Дж. З. Янг официальной степени не имел, хотя впоследствии был удостоен множества почетных степеней, обеспечивших ему академическую респектабельность[18]18
  Английский зоолог и нейрофизиолог Джон З. Янг, которого называют «одним из ведущих биологов XX столетия», стал почетным доктором наук Батского университета в 1974-м, а годом ранее был удостоен Линнеевской медали от лондонского Линнеевского общества.


[Закрыть].

Что касается выбора патрона, проще всего найти такого поблизости – например, декана или старшего преподавателя на факультете, где учится студент, если такой патрон заинтересован в учениках или лишней паре рабочих рук. Подобный выбор имеет то преимущество, что студенту не придется менять усвоенные мнения, место проживания и круг общения, однако общество взирает на такие решения неодобрительно, и потому считается, что студенту/аспиранту негоже учиться дальше на том же факультете: всюду видишь поджатые губы, слышишь шепотки об академическом инбридинге, а всякий студент, решивший остаться на прежнем месте, вынужден внимать аргументам, суть которых обычно сводится к банальностям вроде «путешествия расширяют кругозор».

Впрочем, все это не должно влиять на окончательное решение. Что касается пресловутого инбридинга, именно так складывались и складываются многие замечательные научные школы. Если студент/аспирант понимает, какой научной деятельностью занимается его факультет, и гордится этой работой, для него будет наилучшим выбором держаться тех людей, которые знают, к чему стремятся. При прочих равных нужно присоединиться к такому факультету, чья деятельность вызывает энтузиазм, восторг или уважение; нет ни малейшего смысла идти туда, где просто подворачивается свободное место, не обращая внимания на научную деятельность этой структуры.

С полной уверенностью можно заявить, что ученый любого возраста, желающий совершить значимые открытия, должен атаковать по-настоящему важные проблемы. Скучные и мелкие задачи порождают, разумеется, скучные и мелкие ответы. Недостаточно того, чтобы проблема казалась «интересной»: в конце концов, едва ли не каждая проблема способна вызвать интерес, если погрузиться в нее достаточно глубоко.

Вот пример исследовательской работы, которой не стоит заниматься. Лорд Цукерман[19]19
  Английский зоолог и государственный деятель, научный советник при вооруженных силах в годы Второй мировой войны; в 1956 году был возведен в рыцари и получил баронский титул; в последние годы жизни активно занимался изучением социальной жизни животных.


[Закрыть] придумал чрезвычайно талантливого и не менее хитроумного студента-зоолога, решившего выяснить, почему на 36 процентах икринок морского ежа имеется крошечное черное пятнышко. Это, конечно, отнюдь не проблема глобальной значимости; нашему студенту повезет, если его изыскания привлекут внимание хоть кого-либо, кроме бедняги-соседа, желающего установить причину, по которой на 64 процентах икринок морского ежа нет крошечного черного пятнышка. В общем, перед нами наглядный образчик научного самоубийства, вину за которое во многом должны взять на себя наставники такого студента. Отмечу, что это сугубо вымышленный пример, поскольку лорду Цукерману прекрасно известно, что на икринках морского ежа какие-либо пятна отсутствуют.

Нет, научная проблема должна быть такой, чтобы ее решение имело общественный резонанс – в науке или для всего человечества. Ученые, взятые в совокупности, поразительно единодушны в отношении того, что действительно важно, а что – нет. Если выпускник затевает семинар, на который никто не приходит (или никто не задает дополнительных вопросов), это печально, но куда печальнее будет вопрос, заданный наставником или коллегой и позволяющий понять, что этот наставник или коллега пропустил все объяснения мимо ушей. Коротко: это «звоночек», к которому стоит прислушаться.

Изоляция для студента/аспиранта вредна и неприемлема. Потребность избежать изоляции – один из наилучших доводов в пользу присоединения к какому-либо интеллектуальному сообществу, где бурлит научная жизнь. Возможно, таким сообществом окажется тот факультет, где студент учится; но если нет, нужно противиться всем попыткам наставников удержать студента на этом факультете (увы, должен признать, что некоторые наставники не брезгуют шантажом и привлекают аспирантской стипендией студентов, которые иначе вряд ли бы к ним пришли). В наши дни, когда вокруг стало столько «одноразового» оборудования, очень легко, к сожалению, приучиться смотреть на аспирантов как на одноразовых коллег.

Получив желанную степень доктора философии, ни в коем случае – повторюсь, ни в коем случае – не нужно продолжать заниматься темой диссертации до конца своих дней, сколь бы ни был велик соблазн пойти уже проторенным путем, время от времени сворачивая на ведущие в том же направлении соседние тропинки. Многие успешные ученые пробовали силы в самых разных областях науки, прежде чем определились с основной линией своих исследований, но подобная привилегия доступна только тем, кому повезло встретить понимающих наставников – и при условии, что юный доктор не обременен какими-то конкретными обязанностями. В противном случае ему придется выполнять эти обязанности.

Поскольку свежеиспеченный доктор философии во многом является совершенным новичком, в современной науке ширится новое миграционное движение, которое распространяется столь же быстро, как когда-то (например, в мои дни в Оксфорде) распространялось желание обзавестись докторской степенью. Это новое движение представляет собой миграцию так называемых «постдоков»[20]20
  Постдокторантура – европейская и американская практика, ныне применяемая и в России: стипендиальные научные исследования, выполняемые молодыми учеными после получения степени доктора философии (в отечественном варианте – степени кандидата наук).


[Закрыть]. Исследования для диссертации и участие в конференциях обычно помогают студентам развить научные способности (и студенты нередко сожалеют, что не научились думать так, как на финальной стадии, еще до начала своих проектов). Ведь позднее они знают намного больше, чем на первых порах, о тех учреждениях, где ведется по-настоящему важная и увлекательная работа, желательно – в дружелюбной творческой компании. Наиболее энергичные постдоки могут попробовать влиться в какую-либо из подобных компаний. Старшие ученые одобряют такую практику, поскольку, раз молодые пришли именно к ним, велик шанс, что новички станут достойными коллегами, а сами постдоки таким вот образом попадают в новое для себя пространство исследований.

Что бы мы ни думали о «потогонной системе» докторских степеней, эта современная постдокторская революция – безусловное и неоспоримое благо, и очень хочется надеяться на то, что патроны и покровители науки не позволят ей выдохнуться и заглохнуть.

Выбирая тему исследования и академическое учреждение для сотрудничества, молодой ученый должен остерегаться следования моде. Одно дело – идти в ногу с общим, согласованным движением научной мысли (пусть это будет молекулярная генетика или клеточная иммунология), и совсем другое – просто попасться на удочку переменчивой моды, олицетворением которой может выступать, скажем, новая гистохимическая процедура или какое-либо техническое ухищрение.

4
Как подготовиться к тому, чтобы стать ученым или повысить свой уровень?

Разнообразие и сложность методик и дополнительных технологий, используемых в исследованиях, настолько велики, что новичок вполне может испугаться и отложить свои изыскания на неопределенное будущее, когда он окажется «как следует подготовленным». Поскольку заранее невозможно сказать, куда приведут исследования и какие научные навыки и умения понадобятся в их процессе, сама «подготовка» не имеет ограничений по времени – да и вообще это сомнительная затея с точки зрения психологии: нам всегда требуется знать и понимать гораздо больше, чем мы знаем и понимаем на данный момент, и овладевать большим числом умений, нежели то, каким мы располагаем. Существенным подспорьем для изучения какого-то навыка или дополнительной технологии является насущная необходимость его применения. По этой причине очень и очень многие ученые (и я в их числе) не торопятся усваивать новые умения или новые дисциплины, пока в этом не возникнет необходимость, а когда она возникает, обучение происходит достаточно быстро. Отсутствие же насущной необходимости у тех, кто вечно «готовится» к самостоятельным исследованиям и выказывает опасное стремление к пополнению группы «учащихся сутки напролет», порой делает таких людей малопригодными для науки, несмотря на все их дипломы и сертификаты соответствия.

Чтение

Схожие соображения относятся и к склонности новичков тратить недели и месяцы на «начитку литературы». Избыток книжного знания способен обрубить крылья воображению, а бесконечные размышления над результатами исследований других ученых иногда выступают психологическим заменителем собственных исследований – так чтение романтической беллетристики может оказаться заменой устроению собственной личной жизни. Ученое сообщество не придерживается единого взгляда на штудирование литературы: некоторые читают совсем мало, куда больше полагаясь на коммуникацию viva voce[21]21
  Зд. Вживую (лат.).


[Закрыть], проглядывание «препринтов» и слухи, внимание к которым позволяет узнавать об очередных достижениях науки. Впрочем, подобные коммуникации – удел привилегированной публики; они доступны тем, кто уже продвинулся достаточно далеко и к кому прислушиваются другие. Новичок должен, обязан начитывать литературу, но выборочно, осознанно и без фанатизма. Редкое зрелище сравнится по трагичности с картиной, когда молодой ученый проводит все дни напролет над журналами в библиотеке. Куда полезнее для дела заниматься исследованиями – при необходимости обращаясь за помощью к коллегам, причем столь настойчиво, чтобы им было проще помочь ему, чем придумывать причины отказа.

Психологически намного важнее добиваться результатов, пусть даже не слишком оригинальных, но зато своих собственных. Результат, пусть и повторяющий чье-то достижение, придает изрядную уверенность в себе; молодой ученый наконец-то начинает ощущать себя «членом клуба» и может как бы мимоходом уронить фразу где-нибудь на семинаре или научном собрании: «Мой собственный эксперимент заключался в…», «Я получил точно такой же результат» или «Я склонен согласиться, что в данных условиях образец 94 подходит лучше, чем 93-й». А дальше можно снова присесть и выдохнуть, не показывая, что внутри все бурлит от восторга.

Набираясь опыта, ученые обыкновенно достигают стадии, когда появляется возможность оглянуться на начало своих исследований и подивиться собственной смелости и дерзости – «Насколько же я тогда был невежественен и как мало я знал!». Быть может, так оно и было на самом деле, но, по счастью, живой темперамент побуждает думать, что ты вряд ли потерпишь неудачу там, где одерживали победы многие, так похожие на тебя, а трезвое мировосприятие позволяет понимать, что желанного оборудования в твоем распоряжении (и желанной подготовки) никогда не будет в полном объеме, что всегда найдутся какие-то недостатки и прорехи в познаниях, и для того, чтобы преуспевать, нужно постоянно учиться чему-то новому. Лично я не знаю ни одного ученого любого возраста, который не восхищался бы перспективой непрерывного обучения.

Оборудование

Старомодные ученые порой настаивают на значимости того факта, что настоящий исследователь должен иметь собственную аппаратуру. Если речь идет о том, чтобы вставить одну деталь компактного прибора в другую – никаких возражений, но что касается осциллографов, такой подход уже не годится. Современная аппаратура по большей части чересчур сложна, чтобы конструировать ее самостоятельно, и заниматься этим разумно лишь в особых условиях, когда необходимого оборудования еще попросту нет на рынке. Да, проектирование и конструирование научной аппаратуры является составной частью научной деятельности, однако новичку будет вполне достаточно для начала одной карьеры в науке, а не сразу двух. Кроме всего прочего, на вторую ему просто не хватит времени.

 
Лорд Норвич проводку чинил над столом.
Был током убит. Так и что ж? – поделом:
Ведь долг богачей только в том состоит,
Чтобы ремонтник одет был и сыт.
 

Хилэр Беллок[22]22
  Английский эссеист, прозаик и поэт-сатирик.


[Закрыть], автор этого стихотворения, угодил не в бровь, а в глаз. Конечно, ученых не отнесешь к богачам, но размеры предоставляемых им грантов обычно покрывают затраты на необходимое оборудование.

Искусство решения

Следуя примеру Бисмарка и Кавура[23]23
  Интервью Бисмарка немецкоязычной «Петербургской газете» (1867) носило название «Политика есть учение о возможном». Первого премьер-министра единой Италии графа К. Бенсо ди Кавура считали человеком, который реализует эту максиму Бисмарка на практике; как писал современник: «Кавур, который, по несчастию, не всегда имеет дар угадывать людей, отличается способностью всегда угадывать положение и даже более возможные стороны известного положения. Эта-то изумительная способность и помогла ему создать нынешнюю Италию» (цит. в: Добролюбов Н. А. Жизнь и смерть графа Камилло Бензо ди Кавура», 1861).


[Закрыть], характеризовавших политику как искусство возможного, я позволю себе охарактеризовать исследования как искусство решения.

Некоторые люди почти наверняка и преднамеренно истолкуют мои слова так, будто я призываю изучать мелкие проблемы, подразумевающие быстрые решения, в отличие от моих идейных противников и критиков, изучающих проблемы, главная притягательность которых (для них) заключается в том, что они не поддаются разрешению. В действительности же я имел и имею в виду следующее: искусство исследования состоит в том, чтобы сделать проблему разрешимой, отыскав способ проникнуть в ее, если угодно, «мягкое подбрюшье» или куда-то еще. Очень часто поиски решения заставляют производить вычисления или точно учитывать физические состояния в тех областях, где ранее хватало определений вроде «чуть больше», «чуть меньше», «довольно много» или (о, это проклятие научной литературы!) «выраженная» («Инъекция спровоцировала выраженную реакцию»). Численные методы сами по себе ничего не означают, пока не помогают справиться с задачей. Чтобы пользоваться ими, не обязательно быть ученым, но они и вправду полезны.

Моя собственная карьера в медицине началась с того, что я придумал способ оценки интенсивности реакции у мышей и у людей, которым пересаживали ткань от другой мыши соответственно, или другого человека.

5
Сексизм и расизм в науке

Женщины в науке

По всему миру десятки тысяч женщин вовлечены в научные исследования или как-то иначе связаны с наукой; в этой деятельности они проявляют себя хорошо или плохо, практически в точности по тем же причинам, что и мужчины: преуспевают энергичные, толковые, преданные делу и способные к упорному труду, а ленивым, лишенным творческого воображения занудам остается лишь кусать локти.

Если учесть ту значимость, какую обыкновенно придают «интуиции» и творческим озарениям в научных исследованиях (подробнее см. главу 11), возникает искушение – исходя из сексистского допущения, что у женщин интуиция развита лучше от природы – предположить, что женщины должны заметно выделяться в науке. Правда, сами женщины преимущественно не разделяют эту точку зрения, а я вообще считаю ее ошибочной, поскольку «интуиция» в данном контексте (дескать, природа к женщинам щедрее, чем к мужчинам) подразумевает, скорее, некую особую восприимчивость, заметную в отношениях между людьми, а не творческие догадки, составляющие суть научного процесса. Но, пусть даже они не то чтобы более талантливы, профессия ученого обладает несомненной притягательностью для умных женщин, и потому университеты и большие исследовательские организации уже давно предоставляют женщинам те же права, что и мужчинам. Это правовое равенство проистекает, помимо прочего, и из равенства заслуг мужчин и женщин перед наукой; не стоит усматривать в нем нечто навязанное извне (общественным мнением и государственной политикой, которые требуют равноправия для женщин в сфере занятости и творческой активности).

«Очень забавно быть женщиной-ученым, – поделилась со мною однажды своими мыслями некая дама, – ведь нам не приходится ни с кем конкурировать». Конечно, она лукавила – научное соперничество никто не отменял, и женщин вопросы научного приоритета заботят ничуть не меньше, нежели их коллег-мужчин, а в работе они не менее усердны и сосредоточенны. Согласен, быть ученым забавно – но вовсе не по каким-то причинам, связанным с разделением человечества на мужской и женский пол.

Молодые женщины, желающие заниматься наукой и, возможно, мечтающие о детях, должны заблаговременно изучить правила потенциального работодателя относительно послеродового отпуска, условий оплаты и тому подобного. Вдобавок следует учитывать, имеет ли организация в своем распоряжении ясли или детский сад.

Тем молодым женщинам, кто рвется защищать свой выбор научной карьеры от возражений напуганных родителей и даже старомодных школьных учителей, я настоятельно советую не ссылаться на мадам Кюри[24]24
  Склодовская-Кюри Мария – первооткрывательница радиоактивности, придумавшая сам термин «радиоактивность», в свое время стала первой женщиной – преподавателем парижского университета Сорбонна и первой женщиной – лауреатом Нобелевской премии в истории и первым двукратным нобелевским лауреатом (премии по физике и химии) в истории.


[Закрыть] как на образец женских успехов в науке; попытки вывести некое общее правило из отдельных случаев никого не убедят – приводить в пример нужно не мадам Кюри, а десятки тысяч других женщин, активно и нередко полезно вовлеченных в научные исследования.

Мне довелось возглавлять несколько лабораторий, в которых часть сотрудников составляли женщины, но скажу прямо: у меня не возникло ощущения, что женщины-ученые в своей деятельности как-либо отличаются от мужчин; честно говоря, как-то затруднительно даже вообразить, в чем может выражаться подобное различие.

Шумиха вокруг возросшего числа женщин, вступающих в ученые ряды, на самом деле имеет мало общего с предоставлением им трудовых возможностей или шанса полноценно себя проявить. Все дело в том, на мой взгляд, что современный мир существенно усложнился и меняется стремительно; мы уже не в состоянии вести повседневную жизнь, а уж тем более менять мир к лучшему (как нам кажется), не используя дарования и умения приблизительно половины человеческого населения нашей планеты.

Тяжкая доля супругов?

Из множества ярких воспоминаний о Лондонском университетском колледже, старейшем и крупнейшем учебном заведении в федерации, известном как Лондонский университет (я работал там в 1941–1962 годах как профессор и заведующий кафедрой зоологии), мне хочется выделить встречу преподавателей и исследователей за кофе в рождественское утро.

Кому, скажите на милость, взбредет в голову являться на работу в Рождество? Что ж, несколько человек из упомянутого коллектива были одиноки и пришли насладиться общением в компании, скажем так, попутчиков (чья извилистая дорога неизменно ведет вперед и вверх). Другим понадобилось проверить ход текущих экспериментов и заодно подкормить лабораторных мышей (к слову, шум, издаваемый тысячей грызунов, жующих зерно, ласкал слух тех, кому нравились мышки и кто желал им всего хорошего, особенно в Рождество). Но большинство мужчин среди участников этого собрания объединяло то, что они недавно женились и стали отцами маленьких детей. А дома их жены творили повседневные чудеса материнства и ухода – развлекали, успокаивали или кормили младенцев и детишек постарше, причем со стороны казалось, что этих отпрысков в ученых семьях гораздо больше, чем было на самом деле.

Мужчины и женщины, взвалившие на себя нелегкое бремя супружества с ученым, должны осознавать заранее (а не узнавать постепенно в процессе семейной жизни), что их супруг/супруга подвержены маниакальной одержимости и что эта одержимость для них намного важнее жизни за пределами дома и, возможно, внутри; нужно быть готовым к тому, что ученому окажется недосуг играть с детьми, а жене ученого, не исключено, придется со временем взвалить на себя мужские обязанности по дому в дополнение к женским – самой менять предохранители, отгонять автомобиль на техобслуживание и устраивать семейные праздники. Кстати, мужу женщины-ученого не следует ждать, что его, когда он возвращается с работы, быть может, тоже уставший, будут встречать gigot de poulette cuit a la Marjolaine[25]25
  Куриные ножки на пару под майораном (фр.).


[Закрыть] на столе.

Супружеские команды

В некоторых учреждениях существует правило не принимать на работу в один департамент мужа и жену; тем самым создается препятствие для формирования супружеских научных команд. Может быть, это правило составили и внедрили некие скудоумные администраторы, желавшие предотвратить фаворитизм и недостаточно «объективную» оценку результатов исследований. Так или иначе, мудростью этого правила в целом принято восхищаться, ибо, вследствие избирательности нашей памяти (о чем я писал в других своих работах) мы лучше помним распавшиеся супружеские пары, нежели те, которые благополучно жили и трудились вместе. Пожалуй, здесь стоит призвать на подмогу компетентного социолога науки; пока же в нашем распоряжении нет надлежащей статистики, об успехах и неудачах супружеских научных команд можно, по большому счету, лишь догадываться.

Лично мне совершенно не верится в то, что условия, подлежащие выполнению для успеха сотрудничества (см. главу 6), менее строгие для супружеских пар, чем для команд, собранных, что называется, с миру по нитке.

На мой взгляд, необходимым условием и залогом успешного сотрудничества будет искренняя любовь между мужем и женой (не страсть, а именно любовь), и тогда они с самого начала будут трудиться вместе, проявляя взаимоуважение и взаимопонимание, свойственные многим семейным парам, которые счастливо прожили вдвоем много лет.

Соперничество между мужем и женой в особенности разрушительно и губительно; отмечу также, что раньше я думал, будто невозможно сильное неравенство в заслугах среди членов супружеских научных команд, но теперь я в этом уже не так уверен. Все становится намного проще, когда соперничество выглядит очевидно бессмысленным.

Важно подчеркнуть, что члены супружеских научных команд не должны предпринимать никаких публичных попыток приписать кому-то одному честь совместного открытия. Такая попытка будет не менее оскорбительна, чем стремление одного партнера, сколь угодно чистосердечное, добровольно уступить эту честь другому.

В главе 6 я упоминаю о том, что каждый член исследовательской группы может обладать отталкивающими личными качествами и привычками, которые превратят сотрудничество из радости в муку. То же самое касается и супружеских пар. Впрочем, во втором случае ситуацию может усугубить то обстоятельство, что традиционная прямота общения между мужем и женой приведет к отмене «общественного эмбарго», мешающего коллегам сказать конкретному человеку, насколько он омерзителен. Манеры в сотрудничестве важны нисколько не меньше великодушия, и это справедливо как для «спонтанных» исследовательских команд, так и для супружеских научных пар.

О шовинизме и расизме в целом

Мысль о том, что женщины в силу своей природной конституции отличаются и должны отличаться от мужчин в способностях к науке, является удобной и, если угодно, «домашней» формой расизма, то есть более широкой убежденности в том, что существуют некие врожденные различия в научных способностях и навыках.

Шовинизм

Всем народам нравится думать, что в них есть что-то такое, что делает их особенно эффективными в науке. Это источник национальной гордости, куда более питательный, нежели наличие национальных авиалиний, собственного ядерного арсенала или даже выдающегося умения играть в футбол. «La chimie, c’est une science francaise»[26]26
  «Химия – французская наука» (фр.).


[Закрыть], – обронил один современник Лавуазье, и мне до сих пор помнится, с каким негодованием я в школьные годы отреагировал на этакую претензию. Куда более обоснованными, к слову, выглядят притязания в этом отношении со стороны Германии, в славные деньки Эмиля Фишера (1852–1919) и Фрица Габера (1868–1934)[27]27
  Эмиль Фишер прославился в том числе синтезом глюкозы, а Фриц Габер – открытием синтеза аммиака (и как «отец» химического оружия).


[Закрыть], в те деньки, когда молодые британские и американские химики учились у немцев основам биологической химии и рвались получать именно немецкие докторские степени в данной области[28]28
  Ничто не иллюстрирует значимость немецких достижений в химии нагляднее, чем тот факт, что изучение немецкого языка многие годы считалось обязательным для будущих химиков. – Примеч. автора.


[Закрыть].

Многие американцы фактически принимают за данность приоритет своей страны в науках и порой охотно приводят различные доказательства этого приоритета – но такие, от которых немедленно отмахнется любой мало-мальски опытный социолог. В баре пригородного теннисного клуба, где посиживали молодые бизнесмены, я как-то услышал следующее: «Конечно, с японцами беда в том, что они способны только подражать другим, а ничего своего и оригинального у них нет». Мне любопытно, сообразил ли наконец сегодня обладатель этого громкого и уверенного голоса – таким же голосом иногда заявляют, что высокая скорость автомобиля не является главной причиной аварий и, наоборот, гарантирует безопасность, – так вот, сообразил ли он наконец, что японский народ творчески одарен и изобретателен? Послевоенный расцвет японской науки и основанного на научных достижениях производства немало способствовал развитию науки и промышленности во всем мире.

Мне неизвестна нация, не породившая ряда замечательных ученых и не внесшая вклада в мировую науку соответственно размерам своей страны. Региональными различиями здесь вполне можно пренебречь по методологическим основаниям, и никакой серьезный ученый не верит в то, что такие различия существуют. Националистические лозунги не входят в лексикон науки. После научной лекции никто ведь не восклицает: «Положительно, он перевернул вверх ногами половину слайдов, но это потому, что он из Югославии!»

В крупных исследовательских учреждениях, наглядно демонстрирующих общечеловеческие успехи, будь то парижский Институт Пастера, Национальный институт медицинских исследований в Лондоне, Институт Макса Планка во Фрайбурге, брюссельский Институт клеточной патологии или Рокфеллеровский университет в Нью-Йорке, крайне редко обращают внимание на национальность сотрудников и тем более придают этому значение. Численное превосходство американцев наряду с их щедростью по финансированию научных изысканий и стремлением организовывать научные конференции по всему миру привело к тому, что ломаный английский сегодня сделался международным языком науки. На международных конгрессах народы и нации различаются не стилем научных исследований, а национальным стилем представления научных докладов. Негромкое и монотонное зачитывание, столь характерное для американцев, разительно контрастирует с громким голосом и «забавными» интонационными перепадами, присущими, по мнению американцев, англичанам – а сами англичане находят комичными по форме представления доклады, с которыми выступают шведы.

Интеллект и национальность

Я верю в концепцию интеллекта[29]29
  Как-то я беседовал с одним генетиком, который утверждал, что концепция интеллекта абсолютно бессмысленна. Я позволил себе назвать его «не-интеллектуалом». Он обиделся, а мой следующий вопрос задел его еще больше: я спросил, как он ухитрился отыскать столь четкое определение отсутствия интеллекта. Впредь мы не общались. — Примеч. автора.


[Закрыть] и считаю, что существуют наследуемые различия в интеллектуальных способностях, однако мне вовсе не кажется, что интеллект представляет собой некую скалярную величину, которую можно выразить конкретной цифрой (речь о тестах на IQ и прочем подобном)[30]30
  См.: P. B. Medawar. Unnatural Science, New York Review of Books 24 (February 3, 1977), p. 13–18. – Примеч. автора.


[Закрыть]. Психологи, придерживающиеся обратного мнения, в итоге вынужденно пришли к совершенно нелепым выводам, при знакомстве с которыми поневоле предполагаешь, что они призваны напрочь уничтожить репутацию психологии как научной дисциплины.

Использование тестов на интеллект для оценки умственных способностей американских новобранцев в годы Первой мировой войны, а раньше – для пограничной проверки потенциальных иммигрантов в США на острове Эллис, позволило накопить значительный объем недостоверных по своей природе числовых данных, изучение которых ввергло психологов, одержимых IQ, в грех, коего, пожалуй, не искупить. Так, Генри Годдард, изучив интеллектуальные способности потенциальных иммигрантов, заключил, что 83 процента евреев и 80 процентов венгров, ждущих разрешения на въезд, следует признать слабоумными[31]31
  См.: L. J. Kamin. The Science and Politics of IQ (New York: John Wiley & Sons, 1974), p. 16. Сведения по исследованиям Годдарда приводятся со ссылкой на «Журнал психоастеники» (sic!) за 1913 год. – Примеч. автора.


[Закрыть].

Подобное отношение к венграм и евреям наверняка сочтут чрезвычайно оскорбительным все те, кто, справедливо или ошибочно, уверен в особой предрасположенности евреев к занятиям наукой, а целое созвездие современных ученых – Томас Балог, Николас Калдор, Джордж Клайн, Артур Кестлер, Джон фон Нейман, Майкл Поланьи, Альберт Сент-Дьёрдьи, Лео Силард, Эдуард Теллер и Юджин Вигнер[32]32
  Томас Балог и Николас Калдор – английские экономисты; Джордж Клайн – шведский микробиолог; Артур Кестлер – английский писатель; Джон фон Нейман – один из американских пионеров кибернетики; Майкл Поланьи – английский химик, физик и философ; Альберт Сент-Дьёрдьи – американский биохимик; Лео Силард – американский физик; Юджин Вигнер – американский физик и математик. Всех этих людей объединяет венгерское происхождение.


[Закрыть] – говорит, по-моему, кое-что в пользу научной предрасположенности венгров.

Разве такие воззрения являются менее расистскими, чем те, которые по праву осуждает общественное мнение? Нет, они вовсе не расистские, поскольку в них отсутствует даже намек на «генетический элитизм»: венгры – это политическая нация, а не этнос, а что касается евреев, то, при всем обилии у них общих этнических характеристик, имеется множество «внегенетических» причин, по которым они должны преуспевать в науках – тут и традиционное почтение к образованию, и жертвы, на которые готовы идти еврейские семьи ради обучения детей «умным» профессиям, и долгая печальная история самого народа, убедившая стольких евреев в том, что в конкурентном и зачастую враждебном мире наилучшую надежду на безопасность дают именно ученые занятия.

Применительно к этому созвездию венгерских интеллектуалов (многие из которых одновременно евреи по происхождению) всякая мысль о генетических интерпретациях сразу улетучивается, ведь в заочном чемпионате мира среди ученых против них вполне можно выставить аналогичную команду из Вены и ее ближайших окрестностей: Герман Бонди, Зигмунд Фрейд, Карл фон Фриш, Эрнст Гомбрих, Ф. А. фон Хайек, Конрад Лоренц, Лиза Майтнер, Густав Носсаль, Макс Перуц, Карл Поппер, Эрвин Шрёдингер и Людвиг Витгенштейн[33]33
  Герман Бонди – британский математик; Карл фон Фриш – австрийский этолог; Эрнст Гомбрих – австрийский / британский историк и теоретик искусства; Лиза Майтнер – австрийский физик и радиохимик; Густав Носсаль – австрийский медик, биолог и иммунолог; Макс Перуц – английский биохимик; все остальные перечисленные имена вряд ли нуждаются в пояснении.


[Закрыть].