Текст книги "Русские анархисты. 1905-1917"

Тема войны расколола московских анархистов на две враждебные группы. Тем не менее, не в пример своим заграничным коллегам, большинство осталось верно Кропоткину и его единомышленникам-«оборонцам». Антимилитаристское меньшинство последовало примеру других разочарованных кропоткинцев и оставило школу «Хлеба и воли» ради анархо-синдикализма. Когда анархистские ячейки стали появляться на крупных предприятиях Замоскворечья и в трех больших московских профсоюзах (печатников, кожевенников и железнодорожников), синдикалисты снабжали их листовками, призывавшими к превращению империалистической войны в социальную революцию. Осенью 1916 года антимилитаристы планировали провести уличные демонстрации под черными знаменами, но полиция положила конец их замыслам.

Несмотря на неудачу, анархистское движение продолжало шириться. Разболтанная военная машина России потерпела ряд катастроф, которые подорвали моральный дух войск – многие части были посланы на фронт даже без оружия – и вызвали разочарование в тылу. Чиновничество, этот становой хребет империи, не могло вынести некомпетентного руководства ставленников Распутина. Перегруженная транспортная система то и дело выходила из строя. Запасы продуктов и горючего в городах опустились до опасного минимального уровня, а в деревнях начали волноваться крестьяне, переживая из-за бессмысленной гибели своих сыновей в солдатской форме. Снова появились и стали повсюду слышны громкие радикальные лозунги. К концу 1916 года стал надвигаться новый шторм.

Часть вторая
1917 год

Глава 5
ВТОРОЙ ШТОРМ

Круши, круши всех монахов и священников, уничтожай все правительства мира, особенно наше!

Голландский анабаптист, 1535 г.

В последнюю неделю февраля 1917 года в Петрограде начались стачки и голодные бунты. Улицы столицы были запружены толпами гневных демонстрантов, выступавших против правительства. Для восстановления порядка в столицу были вызваны войска, но они отказались подчиняться приказам своих офицеров стрелять в толпу и вместо этого стали брататься с ней. Силы законности и порядка быстро испарились. В средоточии этого хаоса по всему городу возникли советы рабочих депутатов, создаваемые по образцу 1905 года. 2 марта комитет IV Думы, недавно сделавшей перерыв в работе, организовал преимущественно либеральное Временное правительство. В тот же самый день Николая II убедили отречься от престола, чем был положен конец более чем трехсотлетнему царствованию дома Романовых.

Самой поразительной чертой Февральской революции был ее стихийный характер. Как отмечал бывший директор царской полиции, «это был чисто спонтанный феномен, а не результат партийной агитации». Рабочих и домохозяек на улицы Петрограда выводил отнюдь не революционный авангард; политические идеологи и радикальные группировки моментально исчезли в этом хаосе и смятении голодных людей, протестующих против нехватки хлеба и непрекращающихся страданий войны.

Будущий премьер Временного правительства, несчастный Александр Керенский высказал убеждение, что весь народ был охвачен «чувством безграничной свободы, освобождения от элементарных запретов, что важно для любого человеческого общества».

Похоже, мечты русских анархистов наконец становились реальностью. Через дюжину лет после «пролога» 1905 года разразился второй шторм, который нес все черты долгожданной «социальной» революции. Быстро возрождался и русский радикализм, от которого после репрессий Столыпина почти ничего не осталось. Когда новости о революции дошли до анархистской эмиграции, их восторг не знал границ. «Встало солнце, – писал Иуда Рощин в Женеве, – и разогнало черные облака. Русский народ пробудился! Приветствуем революционную Россию! Приветствуем борцов за народное счастье!»

Временное правительство, решив взять бразды правления в свои руки, объявило всеобщую амнистию для всех политических заключенных. Рощин и его товарищи в эмиграции строили планы как можно скорее вернуться на родину. А тем временем в рассыпающейся империи Даниил Новомирский, Ольга Таратута и сотни других анархистов были освобождены из каторжных лагерей и тюрем, где провели по десятку или более лет.

Довольно быстро в городах России заново возродились анархистские группы, которые энергично принялись за дело. В Петрограде последние пять лет как-то существовало несколько анархо-коммунистических кружков, состоявших из рабочих и интеллигентов, и в канун революции они с гордостью могли предъявить порядка сотни своих членов. Анархистские кружки на трех больших военных заводах – Металлический в Выборгском районе, Трубный на Васильевском острове и огромный Путиловский в юго-западной части города – участвовали в февральских демонстрациях, после которых от старого режима не осталось и пыли. Члены этих кружков несли черные знамена с лозунгами «Долой власть и капитализм!». Через несколько недель после краха царизма анархистские группировки появились в рабочей среде столицы и ее пригородов. Самая плотная их концентрация образовалась в Выборгском районе в северной части города, в порту и на военно-морской базе Кронштадт в Финском заливе, где немалое число рабочих-анархистов присоединилось к морякам Балтийского флота.

Как и в Петрограде, анархистские группы, стремительно возникшие и в других больших городах, набирали свой актив преимущественно из рабочего класса. Например, в Москве анархистские союзы формировались из пекарей и рабочих пищевой промышленности, сливаясь с группами, появившимися еще до революции среди кожевенников, печатников и железнодорожников. В марте Московская федерация анархистских групп утверждала, что в нее входит примерно 70 членов. На юге анархистские кружки возникли на заводах Киева, Одессы и Екатеринослава, а в середине года шахтеры Донецкого бассейна включили в свою платформу вступление к уставу синдикалистского союза ИРМ – «Индустриальные рабочие мира»: «У рабочего класса и класса эксплуататоров нет ничего общего. Пока среди миллионов рабочего люда господствуют голод и лишения, а меньшинство класса эксплуататоров ведет обеспеченную жизнь, мира между ними быть не может. Борьба между этими классами должна продолжаться, пока организованные как класс рабочие всего мира завладеют землей, средствами производства и избавятся от системы наемного труда». Тем не менее по мере того, как шло время, состав движения менялся, потому что с каждым месяцем росло число интеллигентов, возвращавшихся из тюрем и ссылок.

Весь 1917 год – по контрасту с 1905 годом, когда мощнее всего движение развивалось в пограничных районах, – оно давало о себе знать главным образом в Петрограде, который был уже не штаб-квартирой деспотического правительства, а самым центром революционного шторма. Вплоть до летних месяцев, отмеченных мощным наплывом синдикалистов из своих американских и западноевропейских убежищ, большинство анархистских организаций города «Красного Петра», придерживались взглядов анархо-коммунистов. Местные группы анархо-коммунистов в столице и в ее окрестностях вскоре объединились в свободную Петроградскую федерацию анархистов. В мае федерация выпустила свою первую газету «Коммуна», за которой осенью последовали «Свободная коммуна» и «Буревестник». Цель Петроградской федерации, как она предпочитала именоваться в своих газетах, заключалась в превращении города в эгалитарную коммуну, построенную по идеализированному образу Парижской коммуны 1871 года. Вместо беспорядочных убийств и грабежей, которыми все предыдущее десятилетие занимались анархо-коммунисты, федерация призвала к систематическим и широким «экспроприациям», перечень которых включал в себя дома и продукты, заводы и усадьбы, шахты и железные дороги. «Через общественную революцию – к анархистской коммуне, – гласил их лозунг, – к революции, предназначенной к избавлению от правительства и собственности, тюрем и казарм, денег и прибыли, которой предстоит возвестить о создании бесклассового общества с «естественной экономикой» .

Анархисты Кронштадта, выпускавшие несколько номеров своего журнала «Вольный Кронштадт», обратились ко всем угнетенным массам мира с драматическим призывом распространить социальную революцию, которая началась в России, на собственные страны и избавиться от своих угнетателей: «Просыпайтесь! Просыпайся, человечество! Рассей тот кошмар, что окружает тебя... Положи конец дурацкому поклонению земным и небесным богам! Скажи: «Хватит! Я встаю! И вы обретете свободу!» В этих словах слышался отзвук резких обличительных речей их предшественников, и кронштадтские анархо-коммунисты призывали угнетенные массы всего мира обрушить гнев своей мести на угнетателей. «Да здравствует анархия! Пусть трепещут паразиты, властители и попы – все сплошь обманщики!»

К большому разочарованию анархистов, Февральской революции не хватило решимости перерасти в революцию социальную, и хотя она свергла монархию, государство устранить не смогла. Некоторые упавшие духом анархисты сравнивали февральские события с игрой оркестра, в котором прежнего дирижера сменил другой. «Что произошло в феврале? – спрашивал журнал анархо-коммунистов Ростова-на-Дону. – Ничего особенного. Вместо Николая Кровавого на трон влез Керенский Кровавый».

Полные решимости избавиться от двойного ига – Временного правительства и частной собственности, анархисты нашли общий язык со своими идеологическими противниками большевиками – единственной из прочих радикальных групп в России, которая требовала немедленного уничтожения «буржуазного» государства. Неприкрытая враждебность, которую в течение многих лет испытывали анархисты к Ленину, стремительно испарилась в первые же месяцы 1917 года. Пораженные рядом ультрарадикальных заявлений, которые сделал Ленин по возвращении в Россию, многие (но ни в коем случае не все) из них пришли к убеждению, что лидер большевиков освободился от смирительной рубашки марксизма ради новой теории революции, полностью совпадающей с их собственной.

3 апреля, в день прибытия в Петроград, Ленин объявил своим сторонникам, что в России начинается новая эра и скоро страна станет свидетельницей того, как новое «буржуазное» правительство заменят советы рабочих и крестьян, а армию и полицию сменит народная милиция. Мало кто из анархистов мог не согласиться с этим рациональным зерном программы. Более того – анархисты с одобрением отметили, что Ленин не упомянул Учредительное собрание и не пытался подкреплять свои высказывания марксистскими доктринами.

«Апрельские тезисы», которые Ленин прочитал на следующий день на митинге социал-демократов в Таврическом дворце, следовали тому же неортодоксальному курсу: в истории России должна была исчезнуть целая фаза – продолжительный период «буржуазной демократии», который по Марксу обязательно предшествует пролетарской революции. «Странность настоящей ситуации в России, – говорил Ленин, – в том, что она представляет собой переход от первого этапа революции, когда в силу недостаточной организованности и сознательности пролетариата власть принадлежит буржуазии, ко второму этапу, когда власть переходит в руки пролетариата и беднейшего крестьянства» .

В целом это утверждение не отличается от теории «перманентной революции» Льва Троцкого, которую Ленин отверг в 1905 году, ошеломив умеренных социал-демократов. Неужели, отрицая период капитализма, который по Марксу должен предшествовать социалистической революции, Ленин, изумлялись они, полностью отвергает законы истории, установленные его учителем? Неужели он издевается над марксистской философией, разом перепрыгивая целую эпоху социальных и экономических преобразований?

Для самых ортодоксальных социалистов слова Ленина означали еретический отход от устоявшихся доктрин; по всей видимости, он позволил себе усомниться в них за время долгого и нелегкого периода эмиграции или, что еще хуже, стал анархистом. И.П. Голденберг, ветеран российского марксизма, заявил: «Ленин сейчас сделал себя кандидатом на тот европейский трон, который пустовал вот уже тридцать лет, – трон Бакунина! Новые высказывания Ленина отражают нечто старое – вышедшую на пенсию истину о примитивном анархизме». Тем не менее заново найденный Лениным «анархизм» оказал гальванизирующее воздействие на ряды его большевистских сторонников, которые увеличились за неделю до возвращения Ленина. Как отмечал левый меньшевик Суханов, хроникер революции, Ленин «отряхнул прах марксизма со своих ног».

Если нетерпеливое отношение Ленина к жесткости исторических периодов, «максималистское» стремление подтолкнуть историю разочаровали многих его соратников-марксистов, то анархисты в массе одобрили его. «Апрельские тезисы» включали в себя много «иконоборческих» утверждений, которые давно уже высказывали анархистские мыслители. Ленин призывал к трансформации «хищнического империализма», к войне революционных сил против капиталистического порядка вещей. Он отрицал идею парламентаризма в России, отдавая предпочтение режиму советов, модель которого появилась во времена Парижской коммуны. Он требовал уничтожения армии, полиции и бюрократии и предлагал, чтобы жалованье чиновников (всех их надлежало выбирать, и они могли быть отозваны в любой момент) не превышало зарплаты квалифицированного рабочего. Хотя за то время, пока Ленин готовился к захвату политической власти, анархисты смогли оценить его. Довольно многие из них сочли, что его взгляды органично соответствуют их воззрениям и могут служить основой для сотрудничества. Если они и питали какие-то подозрения, в данный момент они были отброшены. Более того, некий лидер анархо-синдикалистов, летом 1917 года вернувшийся в Петроград, был убежден, что Ленин собирается прославить анархизм, «устранив государство» в тот же момент, когда доберется до него.

Ленин вновь подтвердил мнение анархистов об «Апрельских тезисах» в августе – сентябре 1917 года, когда написал свою знаменитую работу «Государство и революция». Он снова провел линию от советов обратно к Парижской коммуне, которая была для анархистов столь же священной легендой, как и для социалистов, и призвал рабочих и беднейшее крестьянство «свободно организовываться в коммуны», после чего стереть капитализм с лица земли и передать железные дороги, заводы и землю в собственность «всего общества». Хотя Ленин безжалостно уничтожил анархистскую мечту, как государство исчезнет «всего за сутки», он все же заявил, что в конечном итоге государство станет «совершенно ненужным», и одобрительно процитировал хорошо известный абзац из «Происхождения семьи, частной собственности и государства» Фридриха Энгельса: «Общество, которое организует производство на основе свободных и равных ассоциаций производителей, сможет отправить государственную машину туда, где ей и надлежит быть: в Музей древностей, рядом с прялкой и бронзовым топором». Ленин заявил: «Пока есть государство, свободы быть не может; когда появляется свобода, государство исчезает». Он не отказывался признавать «сходство между марксизмом и анархизмом (и Прудона, и Бакунина)... в этом пункте».

Так и случилось, что в течение восьми месяцев, которые отделяли две революции 1917 года, и анархисты, и большевики прилагали усилия, стремясь к одной и той же цели – к свержению Временного правительства. Хотя и с той и с другой стороны присутствовала определенная настороженность, известные анархисты отмечали, что в самых жизненных вопросах между двумя группами существовала «безукоризненная общность». У них часто совпадали лозунги и нередко даже возникали между давними антагонистами определенные дружеские отношения, основанные на общей для них цели. В октябре они рука об руку старались поставить локомотив истории на новые рельсы. Когда лектор-марксист рассказал аудитории заводских рабочих в Петрограде, что анархисты вносят раскол в солидарность рабочих в России, возмущенные слушатели стали орать: «Хватит! Анархисты – наши друзья!» Тем не менее было слышно, как чей-то голос пробормотал: «Спаси нас Бог от таких друзей!»

В том хаосе и сумятице, которые последовали за Февральской революцией, группы вооруженных анархо-коммунистов захватили несколько частных домов в Петрограде, Москве и других городах. Среди самых известных случаев был захват виллы П.П. Дурново, которую анархисты сочли самой заманчивой целью, потому что во время революции 1905 года Дурново был генерал-губернатором Москвы. Дача Дурново была расположена в Выборгском районе, отличавшемся радикальными настроениями; он лежал на северном берегу Невы, как раз напротив Финляндского вокзала. Именно здесь анархисты и вербовали себе самых стойких среди столичных рабочих сторонников. Анархисты и другие левые из рабочих захватили виллу Дурново и превратили ее в «дом отдыха», где были комнаты для чтения, дискуссий и отдыха, а сад стал игровой площадкой для их детей. Новые обитатели состояли из членов профсоюза пекарей и отряда народной милиции.

Экспроприаторов никто не беспокоил до 5 июня, когда отряд анархистов, расквартированный на даче, предпринял попытку реквизиции типографии буржуазной газеты «Русская воля». Через несколько часов после захвата помещения захватчики были выставлены войсками, посланными Временным правительством. Проходивший в то время I съезд Советов осудил налетчиков как преступников, «которые называют себя анархистами». 7 июня министр юстиции П.Н. Переверзев дал анархистам двадцать четыре часа, чтобы освободить дом Дурново. На следующий день для защиты дачи из Кронштадта прибыло 50 моряков, а рабочие в Выборгском районе оставили свои заводы и вышли на демонстрации, протестуя против приказа о выселении. Съезд Советов ответил прокламацией, призывающей рабочих вернуться на свои рабочие места. Осуждая захват частных строений «без согласия их владельцев», прокламация требовала освободить дачу Дурново и вносила предложение, чтобы рабочие имели право пользоваться садом.

Во время этого кризиса дача была украшена черными и красными флагами; то и дело входили и выходили вооруженные рабочие. В саду все время проходили бесчисленные митинги. Анархистские ораторы настоятельно требовали не обращать внимания ни на какие приказы и декреты ни Временного правительства, ни Советов. Репортер из органа Советов, газеты «Известия», записал типичный уличный разговор недалеко от дачи:

« – Мы захватили этот дворец потому, что он принадлежал прислужнику царизма.

– А что насчет «Русской воли»?

– Это буржуйская организация. А мы против всех организаций.

– И рабочих тоже?

– В принципе да. Но вот именно сегодня...

– Товарищ, будешь ли ты по приказу социалистов воевать с рабочими организациями и прессой?

– Конечно.

– Даже с «Правдой»? Вы и ее захватите?

– Да... даже с «Правдой». Если сочтем необходимым, захватим и ее».

Анархисты окопались на даче, держа круговую оборону и против Временного правительства и против Петроградского Совета. Несколько дней продолжались стихийные митинги, слившиеся с многолюдной демонстрацией в поддержку большевиков, которая прошла в столице 18-го числа (Июньская демонстрация). В ходе ее анархисты вломились в тюрьму на Выборгской стороне и, освободив семерых узников (включая трех обыкновенных уголовников и немецкого шпиона по фамилии Мюллер), предоставили им убежище на даче. Министр юстиции Переверзев наконец понял, что необходимо действовать. Он приказал совершить налет на дачу. Когда двое из анархистов, рабочий Ленин и Анатолий Железняков, грубоватый кронштадтский матрос, оказали сопротивление, завязалась стычка, в ходе которой Ленин был смертельно ранен случайной пулей, а Железнякова взяли в плен, изъяв у него несколько бомб. Всего было арестовано и посажено в казармы Преображенского полка порядка 60 моряков и рабочих.

Временное правительство не обратило внимания на петицию балтийских моряков, требовавших освободить Железнякова, и приговорило его к четырнадцати годам каторжных работ. Хотя несколько недель спустя он совершил побег из своей «республиканской тюрьмы». В январе следующего года он уже обрел широкую известность как глава вооруженного отряда, посланного большевиками для разгона Учредительного собрания.

Демонстрации, вызванные историей с дачей Дурново, отражали растущее разочарование петроградского рабочего класса Временным правительством. За три месяца пребывания у власти новый режим по сравнению со своими предшественниками почти ничего не сделал для прекращения войны или для восполнения нехватки продовольствия и жилья. Настроения в рабочей среде становились все радикальнее. Троцкий отмечал, что реакция масс на анархистов и их лозунги служат для большевиков как бы «манометром для измерения давления пара революции».

К последней неделе июня рабочие, солдаты и моряки столицы и ее окрестностей были на грани перехода к открытому насилию. В рапорте министру юстиции отмечалось, что ораниенбаумский гарнизон, важнейшая воинская часть, расположенная на материке прямо к югу от Кронштадта, «уже чистит пулеметы», готовясь выступить против правительства.

Во второй половине июня Керенский приказал начать наступление на фронте в Галиции – последнее усилие, которое должно было обернуть ход войны в пользу России и в то же время предотвратить народный мятеж. После первых успехов немцы подтянули подкрепление и, остановив наступление, обратили русские войска в беспорядочное бегство. Незадолго до того, как Юго-Западный фронт окончательно рухнул, уничтожив последние остатки российской морали, в Петрограде разразился неудавшийся мятеж, известный как июльские дни (3 – 5 июля).

3 июля на Якорной площади, которая стала форумом революционного Кронштадта, к толпе рабочих, моряков и солдат, собравшейся здесь в ожидании решительных действий против правительства, обратились двое известных анархистов. Первый оратор Х.З. Ярчук (Ефим) был ветераном движения, одним из основателей группы «Черное знамя» в Белостоке перед революцией 1905 года. В 1913 году, после пяти лет сибирской ссылки, он эмигрировал в Соединенные Штаты, где присоединился к Союзу русских рабочих и вошел в состав его печатного органа «Голос труда». Вернувшись в Россию весной 1917 года, Ярчук прибыл в Кронштадт и был избран в местный совет, став лидером влиятельной анархистской фракции. Самостоятельный Кронштадтский совет решительно стоял за немедленное выступление против Временного правительства, несмотря на противодействие Петроградского Совета. Петроградский комитет партии большевиков тоже считал, что любое восстание сейчас будет преждевременным. Большинство его членов опасались, что стихийный мятеж анархистов и рядовых большевиков будет легко подавлен силами из центра и справа, что нанесет серьезный урон их партии.

Товарищем Ярчука был достаточно заметный член Петроградской федерации анархистов И.С. Блейхман. Жестянщик по профессии, Блейхман провел много лет как политэмигрант за границей, а также в Сибири. Освободившись с каторги после Февральской революции, он прибыл в Петроград и сразу же стал ведущим членом Федерации анархо-коммунистов, выступая с речами перед заводскими рабочими и поставляя многочисленные статьи в «Коммуну» и «Буревестник», публикуя их под псевдонимом Н. Солнцев. В июле его избирают делегатом Петроградского Совета. Ираклий Церетели, ведущий меньшевик в Совете, вспоминал Блейхмана как «комическую фигуру» – маленького роста, с худым, чисто выбритым лицом и седеющими волосами, он на ломаном русском языке излагал поверхностные знания, почерпнутые им в анархистских брошюрах.

На Якорной площади Блейхман в распахнутой у горла рубашке и с растрепанными курчавыми волосами призывал делегацию 1-го пулеметного полка свергнуть прогнившее Временное правительство – так же, как в феврале свергли царский режим. Он уверял солдат, что им не нужна никакая помощь политических организаций, дабы исполнить свой революционный долг, потому что «Февральская революция тоже состоялась без руководства партии». Он убеждал слушателей не принимать во внимание директивы Петроградского Совета, большинство членов которого, по его словам, были на стороне «буржуазии», а также реквизировать все припасы, захватывать заводы и шахты, разрушать правительство и капиталистическую систему – немедля. Блейхман осуждал Временное правительство за преследование анархистов, обосновавшихся на даче Дурново. «Товарищи! – говорил он пулеметчикам. – Может, сейчас уже льется кровь ваших братьев! Неужели вы откажетесь поддержать ваших товарищей? Откажетесь выступить на защиту революции?»

Во второй половине того же дня 1-й пулеметный полк поднял в столице знамя восстания. Толпы солдат, кронштадтских моряков и рабочих с вооруженными демонстрантами высыпали на улицы, требуя, чтобы вся власть перешла к Петроградскому Совету, хотя анархистов в их рядах куда больше интересовало уничтожение правительства, а не чтобы бразды правления перешли в руки Советов. На следующий день, 4 июля, разгневанная толпа потребовала отомстить Переверзеву, отдавшему приказ о налете на дачу. Группа моряков из Кронштадта даже попыталась похитить Виктора Чернова, лидера эсеров и министра сельского хозяйства, но на помощь ему пришел Троцкий, которому и удалось освободить несчастного министра в целости и сохранности.

Называть июльские дни «делом рук анархистов», как сказал один из ораторов на конференции Петроградской федерации анархистов в 1918 году, было бы большим преувеличением. Инцидент с дачей Дурново также был сочтен всего лишь звеном в цепи событий, приведших и к июньским демонстрациям в столице и к неудавшемуся июльскому мятежу.

Тем не менее не стоит преуменьшать роль анархистов. Вместе с рядовыми большевиками и радикалами анархисты действовали как оводы, жаля солдат, моряков и рабочих и тем самым побуждая их к неорганизованному мятежу. Но Петроградский Совет отказался поднимать преждевременное восстание, и правительству без большого труда удалось подавить бунтовщиков. Лидеры большевистской партии оказались арестованными или были вынуждены скрываться. Оставшихся анархистов выставили из дома Дурново, а кое-кто из них даже оказался за решеткой. Подъем радикальных настроений моментально сошел на нет, предоставив Временному правительству очень краткую передышку.

Возвращение анархо-синдикалистов в Россию в течение лета 1917 года резко отрицательно сказалось на практике вооруженного захвата домов и типографий, чем занимались их анархо-коммунистические кузены. Анархо-синдикалисты осуждали атавистическое возрождение терроризма и «эксов» 1905 года. Хотя они подчеркнуто соглашались, что войну следует продолжать, а революция должна развиваться вплоть до полного исчезновения государства, синдикалисты осуждали беспорядочные экспроприации как шаг назад. Главной и немедленной целью, доказывали они, должна стать организация сил труда.

В 1917 году большая часть анархо-синдикалистов присоединилась к группе Кропоткина «Хлеб и воля», которая раскололась из-за «оборонческой» позиции лидеров по вопросу отношения к войне. Хотя Кропоткин отлично знал о крайней усталости русского народа из-за войны, он считал поражение германского милитаризма необходимым предварительным условием прогресса Европы. В преддверии убытия на родину он еще раз выразил свою поддержку Антанте. Несмотря на этот непопулярный жест, когда в июне 1917 года, после сорока лет эмиграции Кропоткин прибыл на Финляндский вокзал, его тепло встретила толпа в 60 000 человек, а военный оркестр играл «Марсельезу», гимн революционеров, где бы они ни находились, он же – торжественный хорал Великой французской революции, столь близкой сердцу Кропоткина.

Керенский предложил почтенному либертарианцу пост министра образования в своем кабинете и государственную пенсию, но Кропоткин отказался и от того и от другого. Тем не менее в августе он принял приглашение Керенского выступить на Московской государственной конференции (другим оратором был Плеханов, оракул российской социал-демократии, который тоже поддерживал военные усилия), собрании бывших членов Думы и представителей земств, муниципальных органов управления, деловых ассоциаций, профсоюзов, советов и кооперативов. Всех их созвал новый премьер-министр в надежде, что они окажут поддержку его непрочному режиму. Участники конференции стоя приветствовали Кропоткина бурной овацией. В своем кратком обращении он призвал к новому военному наступлению, чтобы вся нация встала на защиту России.

«Патриотизм» Кропоткина продолжал отчуждать от него бывших сторонников; он видел, что изолирован от возрождающегося анархистского движения в России. Его преданная ученица Мария Корн, поддерживавшая его даже по вопросу войны, осталась на Западе рядом с больной матерью. Варлаам Черкезов, который также соглашался с «оборончеством» Кропоткина, вернулся в свою родную Грузию и почти не поддерживал контактов со своими бывшими лондонскими друзьями. Оргеиани, как и Черкезов, вернувшийся на кавказскую родину, поссорился со своим старым наставником и из-за того, что Кропоткин поддерживал Антанту, перешел в лагерь анархо-синдикалистов.

Первым из известных анархо-синдикалистов, вернувшихся из зарубежной эмиграции, был Максим Раевский. Он прибыл на том же судне, что и Лев Троцкий. Родом из обеспеченной еврейской семьи города Нежина, который считался одним из первых центров анархистского движения в Юго-Западной России, Раевский (настоящая фамилия Фишелев) посещал гимназию в своем родном городе, а затем отправился в Германию, чтобы получить университетский диплом. Перебравшись в Париж, он стал редактором влиятельного кропоткинского периодического издания «Буревестник», в котором вел горячую полемику с антисиндикалистами и «безмотивными» террористами из групп «Черное знамя» и «Безначалие». К началу Первой мировой войны Раевский в Нью-Йорке – редактор просиндикалистского журнала «Голос труда», еженедельного органа Союза русских рабочих в Соединенных Штатах и Канаде, в который входило примерно 10 000 членов.

Самыми способными сотрудниками Раевского в редакции «Голоса труда» были Владимир (Билл) Шатов и Всеволод Михайлович Эйхенбаум, которого в рядах движения знали как Волина. Шатов, полный и вежливый человек, работал в Америке на самых разных работах – машинист, докер, печатник; в дополнение к своим обязанностям в редакции «Голоса труда» он принимал активное участие в деятельности Союза русских рабочих и в организации ИРМ («Индустриальные рабочие мира»). Волин был родом из семьи врача в Воронеже, городе Черноземной полосы России. Его младший брат Борис Эйхенбаум стал одним из самых известных в России литературных критиков.

В 1905 году студент юридического факультета Санкт-Петербургского университета Волин присоединился к партии социалистов-революционеров и за свою радикальную деятельность оказался в Сибири. Совершив побег, он добрался до Запада. В 1911 году его привлек анархизм. Волин стал членом парижского кружка анархо-коммунистов во главе с А.А. Карелиным. Когда в Европе начались военные действия, Волин вошел в Комитет международных действий против войны. Арестованный французской полицией, он снова смог совершить побег и в 1916 году оказался в Соединенных Штатах. Там он вступил в Союз русских рабочих и скоро обрел место в редакции «Голоса труда».