Текст книги "Нечеткое дробление"

19
Я старичок-часовщик

Вот краткий пересказ БББ Кальпурнии.

Кальвинии занимались садоводством, ухаживали за почвой своего измерения. В этом заключалась их единственная обязанность, а также забота, отрада и времяпрепровождение: хобби, религия и работа – все чохом.

Растения, которые они старательно «возделывали», были аккуратными, весьма любопытными, жизнеподдерживающими вселенными периода после Большого Взрыва – типа той, откуда я явился.

В моей вселенной ученые долго ломали головы над некоторыми свойствами наблюдаемой вселенной.

Откуда, например, такое единообразие на огромных протяжениях?

Каким образом такие гигантские структуры, как галактики и скопления галактик, возникли и развились из гомогенного Космического Яйца?

Чем объяснить текущее преобладание материи над антиматерией, хотя во время взрыва, который дал начало вселенной, и та и другая должны были появиться в равном количестве?

Каким образом физические параметры, измеренные в наше время и век, – например гравитационная постоянная или заряд электрона, – получили свое чисто случайное значение, которое сохраняют по сей день?

И наконец, непременно ли вселенная должна была породить жизнь в ходе своей эволюции?

Короче говоря, ученых ставили в тупик аспекты той же Онтологической Закавыки, которая недавно сломила мой дух и тело.

Лучший ответ, какой им удалось найти до сих пор, был порождением скорее философских изысканий, чем научных. Ответ назывался «антропологический принцип» и вкратце сводился к следующему: «Единственная причина, почему на этот вопрос есть ответ или почему этот вопрос может быть задан, в том, что мы задали его. А единственная причина того, почему мы здесь и задаем этот вопрос, в том, что вселенная развивалась именно так, чтобы это произошло».

В общем, не менее веско, чем «мама так сказала», но это было единственное, до чего они дошли умом.

Положив разум непременной частью развития вселенной, космологи были правы как никогда. И шли верным путем. Как я сегодня понял, они просто не сумели пройти достаточно далеко.

Наши вселенные были искусственно сконструированы и нарочно снабжены различными константами и потенциальными возможностями.

Проектировщиками и строителями были кальвинии.

Тут, внутри Яйца, они выравнивали и растягивали вероятностную пену. Используя информацию, которая просачивалась из предсуществующих вселенных, как основу моделирования и шаблоны, кальвинии точно строили и подправляли все образцы, которые в дальнейшем приводили к появлению постоянных упомянутого типа.

Кальвинии были воистину воплощением программирования непосредственно в кодах. Они жили прямо среди пенных кусочков и частиц бытия и программировали появление на свет пространства-времени.

20
Пасть раскрыта, хвост поджат

Выслушав Кальпурнию, я пришел в страшное возбуждение.

– Но это же все объясняет! Онтологическая Закавыка разрешена! Все существует благодаря кальвиниям!

– Верно! – с энтузиазмом согласилась Кальпурния. – Старые вселенные послужили моделями, но и их создали свои кальвинии. Те кальвинии в свою очередь брали за образец другие, более старые вселенные, созданные другими кальвиниями, а те использовали более старые вселенные...

– Постой-ка, постой. Но где у этой бесконечно убывающей последовательности конец? Или начало?

– Понятия не имею! Ты говорил так уверенно, что я подумала, ты знаешь!

21
Ночные огородники

Я был до того потрясен постигшим меня жестоким разочарованием, что никак не возразил, когда Кальпурния заявила: пора на работу вместе с остальными. Хотя мне еще ни разу не заявили в открытую, что я должен «зарабатывать себе на хлеб», у меня создалось впечатление, что безделье и откачка энергии на дармовщинку тут не поощряются.

– Пошли со мной, Пол, – позвала Кальпурния и быстро исчезла.

– Эй, Каль, погоди! Куда ты пропала?

Она снова вынырнула рядом со мной.

– Смотри внимательней, дурачок!

На этот раз я посмотрел внимательней и сумел повторить движение Кальпурнии: простую комбинацию движений ана, гиперплюс и бафт.

Мы оказались на широком поле сгруппированных вероятностей, произрастающих в виде раскачивающихся архитектонных перстов и пульсирующих кораллобразных, круглых, как мозг, выростов. Кальпурния указала в сторону одного из выростов.

– Вот очень перспективный юнец. Мы можем обработать его и пригладить – глядишь, и выйдет что-то путное.

– Каким образом?

– Просто вспомни вчервниз, и все поймешь.

Я попытался последовать ее совету, и в моей памяти появилась информация. Все навыки и приемы «огородничества», отшлифованные поколениями кальвиний, оказались в моем распоряжении. Я понял, в чем суть этого процесса и как добиться лучшего результата. И с воодушевлением принялся за работу.

– Отлично! – похвалила Кальпурния. – Вот тут пригладь его своим ритмом – отлично! Теперь давай сам. А я буду недалеко.

Очень быстро я начал проникаться этой работой.

Пусть я и не был Первым Огородником и Созидателем, по крайней мере занимался чем-то более полезным, чем все, что делал раньше.

Гипнотическое, хаотическое разнообразие субквантовой пены в сочетании с моим рабочим танцем порождало бездумное, инстинктивное ритмическое психоментальное состояние, близкое к нирване.

Я был пеной, и пена была мной. Вместе мы воплощали в бытие грядущее, бросали нашу общую тень на пространственно-временной континуум, неявно имевшийся внутри Великого Яйца.

Нигде и никогда не существовало такое нечто, как Пол Жирар, не было проблем и бед, связанных с этим именем. Я был просто одним из термитов в термитнике, еще одной рабочей пчелой в улье.

Пых, пых, пых! Хлоп, хлоп, хлоп!

Вполне возможно, что я проработал таким манером дольше, чем существовала моя старая вселенная. Или, может быть, всего несколько часов. Я сформировал потенциалы, которые однажды станут деревьями, звездами или плохими книгами. Как бы там ни было, когда Кальпурния вернулась, я не сразу сумел выйти из своего транса.

– Ого, ты тут неплохо управляешься! – поздравила она меня. – Думаю, ты заслужил секс!

22
Любовные упражнения

Зачарованный нескончаемым движением пены, я чувствовал себя рабочей пчелой, призванной Королевой Пчелиной Маткой для спаривания. Мне не пришло на ум спросить, каким образом осуществляется секс среди кальвиний, в мире без рождения и эволюции в том смысле, в каком они известны людям. Возможно, кальвинии кое-чему научились, наблюдая за более холодными, выродившимися мирами. Может быть, это понятие сюда внес я, кто знает.

Но в чем может выражаться секс между этими перекрученными спиральными созданиями, я понятия не имел.

Я помялся.

– Ну, конечно, если ты хочешь...

– А как же! Мы все хотим!

– Кто это «все»?

Нас с Кальпурнией мгновенно окружило множество других неизвестных кальвиний.

– Как же, вот они мы! – воскликнули они и тут же «исчезли» внутри Кальпурнии, засосавшись нафт и вчервниз в одно из ее телесных отверстий.

Сформировав одну из своих ручек, Кальпурния призывно протянула ее ко мне.

– Ты готов, дорогой?

– Что я должен делать?

– Топологически двигайся ко мне, любимый! Примени ко мне высшую математику, детка! Выверни меня наизнанку! Сожми и стисни! Тензоры и закрученности, а также странные аттракторы так меня заводят! Может быть, начнем с небольшого расчета, а?

Я попробовал исполнить указание.

Постепенно, помогая друг другу, мы с Кальпурнией сумели завести друг друга.

Я при помощи математических концепций толкал и заводил ее резонансные частоты, а она гладила и умащивала меня. Поражало то, что я ощущал все, что делал ей, понимая, что сама она чувствовала все, что делал ей я. Происходящее напоминало мастурбацию настолько же, насколько и секс.

В итоге мы оба приблизились к оргазму.

– О, сунь же мне это большое уравнение, мой богатырь!

Вечность снизошла на нас одновременно.

23
Лилит Калипсо

Я снова вернулся на поля Господа, где взялся за божественную механику. Не думая ни о чем, я сглаживал и прищипывал, подвергая пластической хирургии еще не рожденные вселенные. У меня не было целей, не было плана, не было побуждений. Ни прошлого, ни будущего, а может быть, и настоящего. Я был доволен и утолен.

И тем не менее. Тем не менее. Некий крохотный демон неудовлетворенности поднимал голову (а в таком необычном месте, как это, даже крохотная неудовлетворенность может оказаться огромной).

Этот ли мир станет лучшим плодом моих недолгих стараний? Это ли мир лучший из тех, что я могу разыскать при помощи подарка Ганса? Оказался ли я там, где захочу провести вечность?

При помощи своих получивших новый опыт чувств я попытался дотянуться до йо-йо. Мне почувствовалось – или показалось, что почувствовалось, – будто я все еще держу стержень с намотанной на него струной. Или это вероятностные шаблоны, ассоциируемые с этим? Я даже ощущал словно издалека свое старое тело с пец-конфетницей в нагрудном кармане. Вот, я могу шевельнуть пальцем...

Словно привлеченная моими мыслями, появилась одна из кальвиний. Поначалу я решил, что это Кальпурния. Потом заметил другие складки на ее ката поверхности.

– Привет, Пол. Я Калипсо. Спасибо за прекрасный секс!

– Гм, не за что.

– Как твоя работа?

– Прекрасно. По-моему.

Калипсо спустилась через шесть измерений и протиснулась внутрь меня. После чего объявила:

– Теперь мы можем поговорить откровенно, и она не подслушает.

– Кто? Кальпурния?

– Да. Мисс Десять Святейших Координат. Ответь мне, только правду. Ты же не болен и не пытаешься составлять будущие вселенные по ее скучным стандартам? Приятные милые стандарты и пропорции, все понятно, и результатом станет органическая жизнь. Сделала ли тебе что-то полезное органическая жизнь?

– Ну, как сказать, дело в том...

– Ах да, верно, я и забыла. Ты и сам был когда-то органическим. Но даже прежнее холодное пиво и куриные крылышки способны понять, что возможны гораздо более интересные и эстетически возвышенные будущие вселенные, лучше тех, что все время у нее на уме.

– Например?

В голосе Калипсо появились нотки алчности к извращениям.

– О, есть много способов смешения пространства и времени! Что ты думаешь, например, о создании континуума с очень большой космологической постоянной? Пространство-время будет выгнуто так, что свет не сможет двигаться по прямой дальше чем на сто метров! Или вот еще – мы можем внедрить закон общекосмического отталкивания и получить крутую антигравитацию! Будет клево! Представь, с какой головной болью столкнется любая цивилизация, какую мы там поселим? Они ни за что не поймут, с чего им на голову свалилась такая пакость.

– Господи, да ты злючка, Калипсо...

Кальвиния сделала внутри меня что-то, отчего появилась боль.

– Ой!

– Злючка? Я тебе покажу «злючку»! Мы тут веселимся вовсю. У нас есть власть и талант демиургов, но мы используем их только для того, чтобы штамповать по образу и подобию одинаковые вонючие незабудки, вселенную за вселенной! Нет, в этом измерении очень скоро все должно измениться. И если, когда мы начнем перемены, ты будешь не с нами, то против нас!

– Подумать можно?

– Хорошо. Только не целую вечность.

Я воздержался от выяснений, как в этом дурацком месте отличить вечность от когда-нибудь.

Калипсо выскользнула из меня.

– И помни, я очень благодарная – для своих друзей и помощников. Не одна Кальпурния умеет трясти матрицей.

Подкрепив свое обещание вероятностным взаимопроникновением и взаимоискривлением наших пространств, она удалилась.

24
Всем «пока»

После такой предвзятой отповеди Калипсо я понял, что пора отправляться дальше, бросив этот райский пенный сад.

Но я колебался – по одной причине.

Я не знал, как подействует на Моноблок активация космического йо-йо. Все-таки струна моего йо-йо, как следовало из слов Ганса, была из того же вещества, что и Моноблок. Кто знает, что случится, если я заставлю эту свернутую в петлю бесконечность трепетать по моей воле. (Вдобавок я понятия не имел, о чем буду йо-йо просить. Если я еще могу его о чем-то попросить, вот.)

Во всяком случае, мое появление это странное место пережило. Но я подозревал, что мой уход вызовет тут гораздо большее потрясение. Ведь эти дурацкие Моноблоки так неустойчивы. Они же то и дело лопаются, не так ли? Производят новые вселенные направо и налево, заменяя идеал и симметрию бедностью и нуждой. Хочу ли я взять на себя ответственность за этот переход?

С другой стороны, я не хочу оставаться тут и оказаться меж двух огней – между враждующими фракциями кальвиний. (Как могут появиться фракции среди идентичных индивидуумов внутри математической точки, я понятия не имел. Похоже, политика неудовлетворенности, бесчувственности, резания глоток предустановлена в манифестации сверхпространств изначально. Но, возможно, я просто не способен понять смысл игры, которую ведут со мной...)

«День» спустя после ультиматума Калипсо я спросил у Кальпурнии:

– Что случится с кальвиниями после того, как наконец произойдет Большой Взрыв?

– К тому времени многие уже переправятся по червоточным проходам в другие моноблоки, чтобы ухаживать за тамошними садами. Но некоторым из нас захочется посмотреть, чем станет вселенная, над набросками которой мы трудились, поэтому они задержатся здесь.

– Как же это возможно?

– Они оседлают волну.

– Волну чего?

– По большей части – первородных черных дыр.

Первородные черные дыры – мелкие объекты, появляющиеся в первые мгновения Большого Взрыва, в отличие от больших и более поздних, возникших на месте погибших солнц.

– Послушать тебя, так окажется, что в моей современной вселенной кальвиний можно найти внутри черных дыр?

– Совершенно верно!

Я на секунду задумался.

– Но разве маленькие черные дыры не распадаются со временем в ничто?

– Так и есть! Именно потому мы стараемся разрастить маленькие дыры в большие и тем самым сохранить их существование. Там мы можем спокойно сидеть и впитывать всю информацию, которая течет к нам сквозь горизонт событий. Это потрясающе!

Таким вот образом я снял с плеч заботу о том, что своим исчезновением уничтожу всех кальвиний, положив начало первородному Большому Взрыву. Это все решило. Взрыв рано или поздно все равно произойдет, верно? И к тому времени мне лучше сделать отсюда ноги!

Но прежде чем я успел что-либо предпринять, Калипсо устроила шоу.

Хотя, может быть, это шоу продолжалось уже давным-давно.

Я успел заметить только, что минуту назад спокойно говорил с Кальпурнией, а в следующее мгновение они с Калипсо уже ожесточенно сцепились, словно кошки, покатились клубком, мелькая смешением сложных узоров на поверхности. Ни дать ни взять бой двух амеб на грязевом ринге.

– Сдавайся, несносная маленькая тварь!

– Никогда, ханжа ты сволочная!

Остальные кальвинии мало-помалу, принимая одну или другую сторону, тоже пустились трепать и таскать друг друга.

Я почувствовал, как субквантовая пена начинает бурлить и вздыматься, возбужденно реагируя на эту титаническую битву ангелов. И понял, что взрыв неминуем уже в ближайшие квазисекунды.

Мысленно я сформулировал желание – четко и предельно ясно.

Перенеси меня в то место и время, где я был по-настоящему счастлив.

Ухватившись как можно крепче за свой шанс – то есть йо-йо, – я проорал:

– Счастливо вам лопнуть, девочки!

Выпало в третий раз

25
Приятные попутчицы

Вдох.

Свет.

Звук.

Запах.

Я вернулся! Я снова внутри моего знакомого поношенного тела, накрепко приклеен к ограниченному четырьмя измерениями пространству-времени какого-то роскошного, распадающегося и неидеального мира, но главное – далеко-далеко-далеко от несносных забияк-кальвиний.

– Вот что он задумал, Каль!

– Он от нас так просто не избавится, верно, Кали?

Голоса Калипсо и Кальпурнии вдруг зазвенели в моей голове, резкие и насмешливо-злобные. Похоже, кальвинии решили отложить на потом свою распрю и идеологическую вражду.

Эти попутчицы, пусть и договорившиеся о мире и ненападении, были для меня крайне нежелательны.

– Черт, вы-то как сюда пролезли? Снова сидите у меня в голове?

– Конечно нет, глупыш. Этот примитивный орган не способен поддержать существование в этом мире разрушенной симметрии столь разумных, как мы, квантовых существ.

– Не обращай внимания на мысли этого убогого мечтателя.

– Но мы связаны с его нервной системой, и приходится выслушивать эти дурацкие мысли.

– Раз уж у нас есть сюда доступ, давай подкрутим ему гайки!

– Мы сидим в струне твоего йо-йо!

Как же я сразу не догадался! Ганс объяснял мне, что космическая струна есть остаток предшествующего Моноблока. Я и сам уже догадывался о единстве структуры струны и первородной материи в Моноблоке, где был недавно, прежде чем воспользовался йо-йо (драгоценные воспоминания о жизни в Моноблоке уже начали стремительно выветриваться и таять в моей памяти).

Но мне в голову никогда не приходило, что какая-либо из кальвиний, едва я решу оттуда отчалить, сможет ухватиться за мою струну и пробраться в мою игрушку. Хотя, судя по тому, что они умеют кататься на черных дырах по волнам Большого Взрыва, путешествие автостопом на дармовщинку – их вторая натура.

– И сколько вас тут?

– Одна.

– Две.

– Десять на десять в десятой степени!

Я махнул на это рукой. Какая разница, сколько их тут? И одной слишком много. Но поскольку я слышал всего два голоса, то решил считать, что их только парочка.

Внезапно у меня явилось ужасное подозрение.

– Вы, две, – вы проникли в мой йо-йо! Теперь вы сможете управлять им, влиять на его работу?

– Ну, не совсем.

– Но можем вносить возмущения. Точно управлять невозможно из-за принципа неопределенности. Когда мы пытаемся предвидеть, все становится очень расплывчато.

– Такая ситуация для нас в новинку, понимаешь?

– Но интересно смотреть на мир холодных, пользуясь твоими ограниченными чувствами.

– Точно! Я жду не дождусь, когда мы займемся сексом!

Упоминание о моих чувствах заставило меня вспомнить о глазах и ушах.

Впервые с того момента, как покинул Моноблок, я оглянулся по сторонам.

26
В мареве дыма травки

Разглядеть что-то удалось не сразу. Я видел цвета и геометрические фигуры. Потом понял, что пытаюсь глядеть в странных направлениях, которыми больше не владею. Шесть дополнительных измерений, доступных в Моноблоке, были сжаты здесь до обычного планковского уровня.

Наконец, протерев глаза и вернувшись к нормальному зрению, я увидел – и не поверил.

Я стоял в центре большой городской площади в окружении типичных американских домов двадцатого века, разной степени запущенности и разрушения. Посреди площади бил фонтан, стояли скамейки и по-летнему зеленели деревья. Кто-то запускал змея; играл самодеятельный духовой оркестр. Этакий американский город под названием Любой... если бы не одна вещь.

Люди.

Все, кого я видел, от малышей с редкими волосиками на макушке до седовласых бабулек, были одеты в традиционную хипповскую одежку.

Тут было больше клешей, чем в музее Сонни и Шер, больше кожи, чем в стаде бизонов, больше бахромы, чем на конкурсе исполнительниц танца живота, больше бандан, чем в военной зоне, больше сандалий, чем на Тайной Вечере. Начищенные пряжки отражали солнечные лучи, да так, что резало глаза. Грязные галуны и отделка на куртках и рубашках были украшены пуговками и дешевыми фенечками. Много пипла обоих полов ходило с голой грудью, в жилетках из кожаных лоскутов нараспашку, и тут было достаточно кручено-окрашенной ткани, чтобы Христо мог покрыть ею весь Рейхстаг.

Я не видел ни одной прически короче, чем по плечи, а у большинства населения волосы в среднем доходили до середины спины. От этих развевающихся локонов распространялись волны пачули и мускуса.

Но даже сильнее, чем одежда, меня поразило поведение горожан. Ни на одном лице нельзя было заметить типично делового, рабочего или покупательского «мне-нужно-срочно-успеть» выражения спешки и решительной стремительности. Люди прохаживались и глазели по сторонам, стояли и лежали, тут никому не было нужно торопиться на встречу или им просто некуда было спешить. Здесь определенно царило время «Моста 59-й улицы». В этой общей атмосфере расслабленности и покоя я вдруг осознал, до чего напряжен и забеган бывает средний гражданин моей родной Америки, который торопится даже в минуты, отведенные для отдыха.

И понял главную причину здешнего расслабленного спокойствия.

Трава. Косяки. Шмаль.

Целые тонны травы.

Практически у каждого, кого я видел, имелся здоровенный дымящийся косяк размером с сигару. Волны кумара висели в воздухе, словно автомобильный выхлоп, состязаясь с запахом тела, спрыснутого духами. (А, кстати говоря, куда подевалось огромное стадо машин, свойственное современной цивилизации?)

Потом меня озарило.

Благодаря йо-йо я вернулся в 1972 год.

Тот год был счастливейшим годом моей жизни. Мне исполнилось восемнадцать, я был уверен в себе, легок на подъем и свободен. Секс был доступен, с деньгами никаких проблем, музыка отпадная. У меня не было обязанностей, я не чувствовал, что мое время убегает. Общество вокруг меня, пусть и потерявшее в 1967-м немного своей аркадской невинности, было свободнее, чем когда-либо прежде или потом; богема, первые счастливчики из «детей цветов», уже проникли во все колледжи Среднего Запада и на все вечеринки с барбекю у бассейнов в Плезант-Вэлли. Несмотря на правительство тиранов, несмотря на войну, казалось, что любые перемены категорически и обязательно возможны.

В эти несколько месяцев уместилась моя личная Утопия, воспоминания о которой, быстро вырвавшиеся из рук и унесшиеся в прошлое, скрашивали последующие двадцать лет.

И вот теперь я вернулся в эти годы благодаря йо-йо, подаренному Гансом Моравекцем.

Я уже собрался выкинуть свой йо-йо. Для чего он мне теперь нужен? Но привычная осторожность заставила меня просто снять петлю с трансмодифицированного пальца и спрятать йо-йо в карман.

Пытаясь не выглядеть подозрительно и, несмотря на мою кондовую одежку, не выделяться в толпе, я двинулся к киоску с газетами, уже войдя в контакт и вдохнув кайфа этой густой, как на Венере, атмосферы, вбирая глазами жизнь этого замечательного места, такого же клевого, как пространство-время 1972-го.

Окинув взглядом выставленные на продажу газеты и журналы, я мгновенно выхватил дату, выведенную психоделическими письменами на обложке «Национального оракула»: «1 мая 2002».

После чего продавщица газет, клевая молодая цыпка, подняла на меня глаза от своего комикса «Зап» и пронзительно заверещала!