Текст книги "Хищники Аляски"

Она возмутилась. Когда же, наконец, она сможет обойтись без его великодушной помощи? Она подумала о возвращении на пароход, но отказалась от этой мысли. Она хотела заговорить, но он уже успел сбежать с лестницы и не слышал ее; ей пришлось поневоле пойти вслед за ним.

Выйдя на улицу, они медленно пошли по тротуару, разглядывая толпу. Несмотря на общее напряжение, все лица выражали веселье, надежду и подъем духа. Энтузиазм этой юношески настроенной толпы согревал сердце. Девушке захотелось разделить радость этих людей, быть неотъемлемой частью этой толпы. Вдруг из общего говора вырвалось несколько слов, звучавших диссонансом, всего несколько слов, коротких и негромких, но насыщенных грубой, не знающей пределов страстностью.

Элен посмотрела кругом и увидела, что улыбка сбежала с лиц и что все глаза направлены с еще невиданным ею дотоле интересом на нечто, происходившее на улице. В этот же миг Гленистэр сказал:

– Уйдемте отсюда.

Он, как опытный старожил, понял, что назревает побоище, и сделал попытку увести девушку, но она нетерпеливо стряхнула его руку и, поглощенная интересом, стала наблюдать сцену, разыгравшуюся перед ними. Хотя ход событий был непонятен ей, она все же смутно ощущала приближение какого-то кризиса, никоим образом, однако, не ожидая столь быстрого и рокового его разрешения.

Глаза ее остановились на фигурах двух мужчин, от которых остальные люди отделились, как масло отделяется от воды. Один из них был худ и хорошо одет, другой тучен, в поношенном непромокаемом пальто и с мрачном лицом. Говорил тот, что был поменьше ростом. Сначала Элен приняла его налитые кровью глаза и неверную походку за следствие пьянства; она вскоре поняла, что он трясется от ярости.

– Отдайте, говорю я вам. Отдайте запродажный лист, вы…

Растрепанный человек с рычанием повернулся на каблуках и двинулся туда, где стояли Гленистэр и девушка. Он догнал их в два шага, затем, заметив быстрое движение своего противника, повернулся с молниеносной ловкостью дикого зверя. В голосе слышалось зверское рычание.

– Ах, вы вот как. Так нате же…

Движения обоих были быстры и легки, но напряженному вниманию девушки они казались деланными и театральными. Минута эта навсегда запечатлелась в ее памяти, точно какой-то фотографический аппарат оставил в ее мозгу острый, ясный и яркий снимок этой сцены.

Спина высокого человека почти коснулась ее, когда он проходил мимо них, а опьяненный яростью человек в белой сорочке и котелке отхлынул вместе с толпой, точно сухая трава перед ураганом; бежавшие люди и позолоченная вывеска танцевальной залы по ту сторону улицы привлекли ее внимание, а потом ее с силой дернули назад: две сильные руки заставили ее стать на колени около стены, и она оказалась в объятиях Роя Гленистэра.

– Не двигайтесь. Мы находимся в поле выстрелов.

Он нагнулся над нею; щека его лежала на ее волосах, и тяжесть эта заставляла ее оставаться неподвижной; его тело служило ей живым щитом от пуль. Высокий человек стоял над ними, и беспрерывный треск его револьвера оглушал их. Одновременно они услыхали звон пули, ударившейся в тонкие доски, к которым они прижимались.

Над их головами вновь раздался выстрел, и они увидели, что худой человек уронил оружие и внезапно сделал полуоборот, словно ему нанесли удар кулаком руки; он вскрикнул, наклонился, намереваясь поднять револьвер, и упал, уткнувшись лицом в песок.

Изрыгая проклятия, высокий ринулся к павшему врагу, не переставая стрелять. Раненый повернулся на бок и выстрелил один раз за другим так быстро, что звуки выстрелов слились, не остановив, однако, противника. Последний продолжал безжалостно стрелять, уже стоя над бьющимся и содрогающимся телом, лежавшим на земле в окровавленной и испачканной одежде. Затем он пошел назад, мимо двух свидетелей, прижавшихся к изгороди, и они увидели, что грубое и сумрачное его лицо бледно, а из груди рвался хриплый свист.

Он направлялся к той двери, из которой они только что вышли; по дороге он повернулся, выплюнул сгусток крови, затем, шатаясь, вошел в дверь; в наступившем тоскливом молчании слышно было, как его тяжелые подкованные сапоги медленно застучали по ступенькам лестницы.

Улица вновь ожила. Со всех сторон сбежались люди, и жуткий предмет, лежавший в грязи, был скрыт взволнованной толпой золотоискателей.

Гленистэр поднял девушку; ее голова запрокинулась, и, не схвати он ее за руки, она упала бы вновь. Глаза ее остекленели от ужаса.

– Не бойтесь, – успокаивающе улыбнулся он ей.

Однако у него самого дрожали губы и пот каплями выступил на лбу. Он знал, что они были близки к смерти.

В толпе произошли волнение и давка, и Дэкстри кинулся к ним.

– Вы ранены? Чтоб их всех! Когда я увидел, что они начали стрелять, я стал орать вам как сумасшедший. Я думал, что вы пропали. Впрочем, не могу не сознаться, что убийство это было на редкость интересным зрелищем – дело сделано было чисто и аккуратно. А то обыкновенно в этих уличных побоищах гостинцы достаются ни в чем неповинным прохожим.

– Смотри, – сказал Гленистэр.

В стене, у которой они только что стояли, сидели три пули на уровне груди.

– Это его две первые пули, – заметил Дэкстри, кивая головою в сторону человека, лежавшего на середине улицы. – Должно быть, револьвер был новый и тугой, и его толкнуло вправо. Смотрите.

При всей ее неопытности девушке было ясно, что если бы ее не заставили нагнуться, то пули попали бы в нее.

– Уйдемте скорее, – задыхаясь, сказала она, и они увели ее в ближайшую лавку, где она села на стул, не переставая содрогаться.

Дэкстри принес ей стакан виски.

– Вот вам, мисс. Довольно сильное переживание для чичако. Боюсь, что эта страна всем перестала нравиться.

Он долго говорил с ней о совершенно посторонних вещах обычным своим шутливым тоном, пока она не успокоилась.

Гленистэр сговорился с лавочником, у которого они сидели, и предложил ей провести ночь с его женою, но она отказалась.

– Я не могу сейчас спать. Не оставляйте меня, прошу вас. Я боюсь. Я сойду с ума без вас, я слишком много перенесла за последнюю неделю, и если засну, то во сне опять увижу лица этих людей.

Дэкстри шептался с компаньоном, потом купил что-то и положил к ногам Элен.

– Вот вам пара резиновых сапог на подростка. Наденьте их и идите с нами. Мы заставим вас забыть все перенесенные неприятности, и когда вы вернетесь, то будете спать так, что сон праведника покажется вам, в сравнении с вашим сном, беспокойнейшим времяпровождением.

– Ну, идем.

Солнце поднималось из-за Берингова моря, когда они направились в горы; ноги их уходили до щиколоток в мягкий, свежий мох, воздух был чист и ясен, и мириады разнообразнейших испарений поднимались из земли. В низинах возились кулики и другие болотные птицы, а с туманных тундровых озер доносились крики диких гусей.

Магическая сырая свежесть оживила их после долгого и томительного сидения на пароходе и вытравила из их памяти недавнюю трагедию. Девушка пришла в себя.

– Куда мы идем? – сказала она, остановившись, чтобы передохнуть после часа ходьбы.

– На «Мидас», конечно, – ответили они, и один из них, впиваясь жадными глазами в ее прекрасные светлые глаза и грациозную фигурку, мысленно сказал себе, что он с радостью бы отдал свою долю в прииске «Мидас» за то, чтобы взять обратно содеянное им в безумную ночь на «Санта Марии».

Глава V. В КОТОРОЙ ПОЯВЛЯЕТСЯ МУЖЧИНА.

В жизни любой страны, в которой колеблется еще один человек, бывают кризисы, когда судьба ее становится в зависимость от какого-нибудь с виду незначительного факта.

Такой момент настал для далекого Северо-запада в день одиннадцатого июля, хотя для всех, кто так или иначе был причастен к строительству молодой страны, этот день был не более, как днем прибытия в Аляску нового «закона».

Весь Ном собрался на берегу встречать судью Стилмэна и его свиту. Пароход «Сенатор» был тем счастливым судном, которому сочли возможным вверить драгоценную жизнь членов первого в стране суда; пароход «Сенатор» должен был водворить в дотоле дикой стране правосудие.

Интерес, возбуждаемый приездом «его чести», усугублялся тем, что на берегу его встретила очаровательная девушка, которая кинулась к нему с явной радостью на лице.

– Это его племянница, – сказал кто-то. – Она приехала на первом пароходе. Фамилия ее Честер. Не дурна, а?

Другой приезжий привлек еще больше внимания, нежели сам представитель закона. То был огромного роста изысканно одетый мужчина, с проницательными, близко посаженными глазами и с тем неуловимым изяществом движений и осанки, которые свидетельствуют об уверенности в себе, здоровье и привычке к путешествиям. В отличие от прочих он не стал терять времени на берегу и разглядывать окружающую обстановку, но, сдвинув брови, проложил себе путь сквозь толпу и направился в центр города. Его сопровождал компаньон Струве, Дэнхам, пожилой, церемонный мужчина. Они прошли прямо в контору «Дэнхам и Струве», где их встретил седовласый младший компаньон.

– Очень рад познакомиться с вами, мистер Мак Намара, – сказал Струве. – Ваше имя хорошо известно у меня на родине. Моя семья живет в Дакоте и имеет какое-то отношение к политике, так что я всегда восхищался вами и рад вашему приезду в Аляску. Это великая страна, и нам нужны великие люди.

– Были у вас какие-нибудь неприятности? – спросил Дэнхам, когда они втроем вошли в жилое помещение.

– Неприятности… – сконфуженно повторил Струве. – Как бы вам сказать? Мисс Честер доставила мне ваши инструкции в точности, и я немедленно занялся ими. Скажите мне, как это вы послали девушку с таким поручением.

– Некого было послать, – ответил Мак Намара. – Дэнхам намеревался ехать на первом пароходе, но мы задержались в Вашингтоне, и судье пришлось ждать меня в Сиэтле. Мы боялись доверить бумаги постороннему человеку; он мог прочесть их из любопытства. А тогда…

Он многозначительно махнул рукой.

Струве кивнул головой.

– Понимаю. А она знает содержание документов?

– Конечно, нет. Женщин дела не касаются. Надеюсь, вы ей ничего не говорили.

– Не имел даже возможности сказать. Она почему-то чувствует ко мне антипатию. Я не видал ее со дня ее приезда.

– Судья говорил ей, что документы каким-то образом подготовили его приезд, – сказал Дэнхам, – и что если бумаги не будут переданы вовремя, то могут выйти большие неприятности, вроде тяжб, бунтов, убийств и тому подобного. Он наговорил столько общих мест, что девушка была напугана до смерти и поверила, что от нее зависит безопасность ее дядюшки и всей страны.

– Что же, – продолжал Струве, – ничего нет легче, чем вновь занять участки, а потом выкупить эти участки у них же, в особенности, если они знают, что у них нет на таковые никаких прав. Но что вы будете делать, когда настоящие владельцы начнут стрелять в вас?

Мак Намара рассмеялся.

– А был такой случай?

– Как же. Стрелял благодушный, седовласый пират из Техаса по имени Дэкстри. Он наполовину владелец «Мидаса» и наполовину горный лев. Вид у него самый мирный и елейный, на самом же деле у него бешеный темперамент. Я послал Голлоуэя вновь занять этот участок, и он поставил свои столбы ночью, когда они спали, а в шесть часов утра он прилетел сюда, как сумасшедший, и чуть не выбил мне дверь. Я в жизни не видел более напуганного человека. «Спрячьте меня скорее!» – орал он. «Что случилось?» – спрашиваю я. «Я спугнул горного медведя, я схватил черную оспу, я позволил себе шутить со смертью и у меня все нутро переворачивается. Пустите скорее». Мне пришлось укрывать его целых три дня, так как этот учтивый старый людоед шатался по улицам с револьвером в руках, грозя огнем и мором.

– А кроме него никто не поднимал скандала?

– Нет, остальные – шведы: они не умеют драться. А эти совсем другого сорта; их двое – один постарше, другой помоложе. Мне бы очень не хотелось связываться с ними, и, если бы их участок не был лучшим в округе, я охотно оставил бы их в покое.

– Я справлюсь с ними, – сказал Мак Намара.

– Да, господа, я порядочно поработал за это время, да притом еще втемную, – продолжал Струве. – Я напустил туману и подмочил права собственников на самые богатые здешние участки, но признаюсь, не совсем понимаю, на что нам все это. Если бы мы вздумали судиться, то обязательно проиграли бы во всех инстанциях. В чем дело? Не шантаж ли это?

– Гм, – произнес Мак Намара. – За кого вы меня принимаете?

– Оно как будто бы и мелковато для Алека Мак Намары, но хоть убейте, я не подберу этому другого имени.

– Не пройдет и недели, как все самые богатые участки в Номе будут в моих руках.

Голос Мак Намары был спокоен, но решителен, взгляд остер и уверен, и весь он дышал силой и уверенностью в себе; и собеседники поверили в его слова, как ни мало убедительны они были.

У Уилтона Струве, нотариуса, забулдыги и интеллигентного авантюриста, невольно екнуло сердце, когда он проник в смелый план Мак Намары. План этот показался ему совершенно невыполнимым, но тем не менее, увидя решительное лицо Мак Намары, Струве поверил ему.

– Это здорово, очень здорово, слишком здорово, – прошептал он. – Ведь это значит, что вы будете зашибать по пятидесяти тысяч долларов в день.

Дэнхам молча переступил с ноги на ногу и провел языком по сухим губам.

– Конечно, это очень много, но крепче мистера Мак Намары еще не было человека в Аляске, – сказал он. – И я составил самый крепкий план, какой когда-либо приводился в исполнение на Севере, и меня поддерживают самые крепкие люди в Вашингтоне, – продолжал политический деятель. – Смотрите.

И он показал отпечатанную на машинке бумагу, на которой виднелись колонки чисел и имен.

Струве чуть не задохнулся от изумления.

– Это имена моих акционеров, а вот тут суммы вложенных ими в дело капиталов. Да, мы образовали компанию по законам Штата Аризоны, тайную, конечно. Я вам это показываю только для того, чтобы вы убедились, какая у меня поддержка.

– Черт побери! Я удовлетворен, – с нервным смехом сказал Струве. – Дэнхам был с вами в Вашингтоне и Нью-Йорке, видел ваших друзей. Если он скажет, что все в порядке, то так тому и быть. А что, если компания лопнет и обнаружатся имена акционеров?

– Этого не будет. Книги у меня в таком месте, где их сожгут по первому знаку. Мы провели бы наши собственные земельные законы, если бы не Стортевэнт из Невады, черт его подери! Он провалил нас в сенате. Ну, довольно об этом. Вот мой план.

Он в общих чертах набросал свой план. По мере того, как он говорил, лицо Струве озарялось все большим восторгом.

– Клянусь Богом, вы кудесник, – воскликнул он, когда план был изложен. – Я ваш телом и душою. Дело опасное, поэтому оно мне по душе.

– Опасное. – Мак Намара пожал плечами. – В чем вы видите опасность? Закон за нас, или, вернее, мы сами – закон. Ну, а теперь за работу.

Как видно, диктатор Северной Дакоты умел работать. Он скинул пиджак и жилет и принялся за документы, представленные ему Струве, просматривая их с невероятной быстротой. Понемногу он заразил своей энергией двух других, и вскоре за плотно запертыми дверями конторы «Дэнхам и Струве» установилась атмосфера лихорадочной спешки, заговоров и интриг.

Элен Честер вела судью к только что выстроенной трехэтажной гостинице, весело болтая с ним. Она находилась под обаянием юной страны и, кроме того, впервые чувствовала себя в безопасности. Гленистэр увидал их издали и пошел к ним навстречу.

– Моя племянница рассказала мне, как вы спасли ее, сэр, – начал старик. – Я рад познакомиться с вами.

– Мистер Гленистэр не только отважный рыцарь и покровитель слабых женщин, но еще и местная знаменитость, – весело заметила Элен. – Он владелец «Мидаса».

– Вот как, – сказал старик.

Его быстрые глаза остановились на молодом человеке с явным вниманием.

– Говорят, это замечательный участок. Вы уже начали работу?

– Нет. Начинаем послезавтра. Нынче весна была поздняя, снег в ущельях был глубокий, и земля очень медленно оттаивает. Мы строим дома и прочее, но наши рабочие уже ждут на руднике.

– Меня все это очень интересует. Не пройдете ли вы с нами в гостиницу? Расскажите мне еще про эти чудесные россыпи.

– Да, надо сознаться, россыпи исключительные, – сказал золотоискатель, идя с ними дальше. – Еще неизвестно, сколько в них найдется, так как пока затронуты только верхние слои. Золото лежит так близко к поверхности и так доступно, что, если бы сама природа не позаботилась о нас, мы никогда не решились бы покинуть наш участок и вечно боялись бы хищников.

– А сколько дадут прииски на Энвил Крике за лето? – спросил судья.

– Трудно сказать, сэр. Мы думаем добывать на одном «Мидасе» в среднем до пяти тысяч в день, а ведь есть еще другие прииски не хуже его.

– Ваши права на участок бесспорны, не так ли?

– Абсолютно бесспорны. Совался к нам один тип, пытавшийся сделать новую заявку, но мы не обратили на него никакого внимания. Некто Голлоуэй. Но у него не было никаких доказательств своей правоты, и он бесследно исчез. Если бы нам удалось найти его, то наши права стали бы еще более бесспорными.

Последняя фраза была произнесена с особым выражением.

– Полагаю, вы не решились бы пустить в ход насилие.

– А почему бы и нет? До сих пор право сильного функционировало у нас прекрасно.

– Однако, дорогой мой, эти дни отошли в область преданий. Теперь тут есть закон, и мы все должны повиноваться ему.

– Возможно. Но в здешних краях участок считается такой же неотъемлемой собственностью человека, как его семья. В былые времена мы не знали, что такое замок на дверях, и тем не менее жили тихо и спокойно, если не считать голода и тяжелых условий труда. Теперь, конечно, времена изменились: в течение одной весны было сделано заявок на большее количество участков, чем за всю историю Юкона.

Они дошли до гостиницы. Гленистэр пропустил судью вперед, остановился и повернулся к девушке. Когда же она двинулась вслед за судьей, он задержал ее.

– Я нарочно спустился с гор, чтобы повидать вас. Прошла неделя, такая длинная…

– Не говорите так, – холодно прервала она его… – Мне неприятен ваш тон.

– Послушайте. Почему вы отталкиваете меня и бронируетесь высокомерием? Я от души сожалею о том, что я наделал в тот вечер. Я много раз уже говорил вам это. Я окончательно извел себя раскаянием.

– Не в этом дело, – медленно заговорила она. – Я много думала об этом последний месяц, и теперь, когда я немного лучше разбираюсь в жизни, я вижу, что поступок ваш был, пожалуй, естествен. Это ужасно, но это так. Я не могу сказать, чтобы он был простителен, – быстро продолжала она. – О, нет, и я ненавижу вас, когда я думаю о нем, и все же я считаю, что я сама создала условия, вызвавшие подобную выходку. Я достаточно терпима и не буду осуждать вас чрезмерно; я даже думаю, что могла бы относиться к вам хорошо, несмотря на все, из благодарности за то, что вы для меня сделали. Но это не все. Есть нечто, что глубже всех этих рассуждений. Вы спасли меня, я вам благодарна, но постоянно боюсь вас. В вашей силе есть что-то жестокое, что-то скрытое, сластолюбивое, свирепое, какая-то тайная дикость.

Он криво усмехнулся.

– Это, должно быть, местный колорит, приобретенный мной от здешней обстановки. Я постараюсь измениться, если вы этого захотите. Я отдам себя в руки цивилизации, и пусть меня остригут, обкорнают и заставят забыть месть, честолюбие и все прочее, если я вам в таком виде буду больше нравиться. Я даже обещаю не производить никаких насилий над особой человека, который хотел отнять у нас наш участок, если я его поймаю. Это ли не доказательство, что у Самсона острижены волосы?

– Я думаю, в таком виде вы могли бы мне понравиться, – сказала она. – Но вы не можете быть таким. Вы дикарь.

На Севере нет ни рынков, ни клубов, служащих местом свидания деловых людей, ничего, кроме питейных домов, превосходящих в некотором отношении клубы. В них люди собираются для пьянства, картежной игры и коммерческих дел.

Поздно вечером Гленистэр завернул в «Северную» и лениво прошел между рядами карточных столов; по дороге он остановился у стола для игры в кости и попытал счастье, а потом проиграл пригоршню фишек в рулетку.

За «фаро» ему немного повезло, и он немедленно заказал угощение для окружающих; то была формальность, необходимая для вступления в дружеские отношения с прочими игроками.

Стоя у стола со стаканом в руке, он случайно обратил внимание на человека, который с увлечением разговаривал неподалеку от него. Его трудно было не заметить, так как он был гораздо выше всех окружающих и, несмотря на это, держался как-то особенно изящно.

В кучке людей, внимательно слушавших его, Гленистэр узнал Мексико-Мэллинза, бывшего картежника, беседовавшего с Дэкстри в Упаласке.

Гленистэр стал всматриваться в эту группу; в это время какой-то пьяница неверными шагами ступил через порог, увидав высокого незнакомца, заморгал глазами и, подойдя, громко воскликнул:

– Да ведь это Алек Мак Намара. Как поживаешь, старый разбойник?

Мак Намара кивнул головой и спокойно отвернулся.

– Не вороти носа. Мне надо поговорить с тобой.

Но Мак Намара продолжал спокойно разговаривать, пока пьяница не хлопнул его по плечу; тогда он повернулся, чтоб приостановить словоизвержение, грозившее обрушиться на него.

– Отстаньте от меня. Я занят.

– Ты не хочешь разговаривать со мною? Ну, тогда я поговорю с тобой. Пожалуй, ты стал бы слушать меня, если бы я рассказал здешним ребятам все, что я знаю о тебе. А ну-ка, повернись ко мне.

В голосе его звучала угроза; он привлек к себе общее внимание. Заметив это, Мак Намара повернулся к нему и заговорил. Слова его звучали ясно, отчетливо и холодно.

– Оставьте меня в покое, вы, пьяница. Вы надоели мне. Убирайтесь, пока целы.

Он вновь отвернулся, но пьяница ухватился за него и дернул к себе, не переставая ругаться.

Терпение противника, по-видимому, придало ему храбрости.

– Извините меня на минуту, господа.

Мак Намара положил большую, белую, холеную руку на фланелевый рукав золотоискателя и осторожно вывел его из комнаты на тротуар.

Толпа улыбалась.

Перейдя порог, он молча сжал кулак, занес его и нанес пьянице страшный удар прямо в челюсть. Жертва его упала без единого звука, гулко ударившись затылком о доски.

Даже не взглянув на него. Мак Намара вернулся в питейный дом и продолжал прерванный разговор. Голос его был ровен и уравновешен по-прежнему, так же, как и движения. В нем не было заметно ни гнева, ни возбуждения, ни хвастовства. Он закурил папироску, вытащил записную книжку и занес в нее несколько сведений, сообщенных ему Мексико-Мэллинзом.

Тело избитого продолжало лежать поперек порога без всяких признаков жизни. Шум рулетки возобновился, и крупье вновь принялся за свои монотонные возгласы.

Все смотрели на равнодушного человека, стоявшего у стойки; о существе, лежавшем без сознания на пороге, никто не думал, ибо кодекс поведения этих людей запрещал даже самому гуманному из них соваться в чужие драки.

Покончив с записной книжкой. Мак Намара важно пожал окружающим руки, вышел в дверь, шагнув через распростертое тело пьяницы, и исчез, даже не взглянув на него. Дюжина рук протянулась к пьянице; его положили на рулеточный стол, и содержатель бара вылил на него несколько кувшинов воды.

– Ничего серьезного, – сказал кто-то из толпы и прибавил восхищенным тоном:

– Вот это я понимаю! Мужчина!