Текст книги "Марсианские хроники. Полное издание"

Октябрь 2033
Берег

Марс был словно дальний берег океана, люди волнами растекались по нему. Каждая волна не похожа на предыдущую, одна мощнее другой. Первая принесла людей, привычных к просторам, холодам, одиночеству, худых, сухощавых старателей и пастухов, лица у них иссушены годами и непогодами, глаза как шляпки гвоздей, руки, одубевшие, как старые перчатки, готовы взяться за что угодно. Марс был им нипочем, они выросли на равнинах и в прериях, таких же безбрежных, как марсианские поля. Они обживали голое место, так что другим было уже легче решиться. Остекляли пустые рамы, зажигали в домах огни.

Они были первыми мужчинами на Марсе.

Каковы будут первые женщины – знали все.

Со второй волной надо было бы доставить людей иных стран, со своей речью, своими идеями. Но ракеты были американские, и прилетели на них американцы, а Европа и Азия, Южная Америка, Австралия и Океания только смотрели, как исчезают в выси «римские свечи». Мир был поглощен войной или мыслями о войне.

Так что вторыми тоже были американцы. Покинув мир многоярусных клетушек и вагонов подземки, они отдыхали душой и телом в обществе скупых на слова мужчин из степных штатов, знающих цену молчанию, которое помогало обрести душевный покой после долгих лет толкотни в каморках, коробках, туннелях Нью-Йорка.

И были среди вторых такие, которым, судя по их глазам, чудилось, будто они возносятся к Господу Богу…

Ноябрь 2033
Огненные шары [5]5
  Рассказ «Огненные шары» был добавлен в состав «Марсианских хроник» в 1951 году.


[Закрыть]

Пламя расплескалось над сонными лужайками. Искры озарили лица дядюшек и тетушек. Опадали шутихи в сияющих карих глазах двоюродных братьев, и отгоревшие угли сыпались где-то вдалеке на сухую траву.

Преподобный отец Джозеф Дэниель Перегрин открыл глаза. Какой сон: он, и его родные, и огневая потеха над старинным дедушкиным домом в Огайо – так давно!

Он лежал, вслушиваясь в гулкую соборную тишину. В соседних кельях покоятся его товарищи – не мнится ли и им перед стартом звездолета «Распятие», что настало Четвертое июля? Да. Точно на заре Дня независимости ты, задыхаясь, ждешь первого фейерверка и с охапками громовых чудес выбегаешь на росистую мостовую.

Так и они, епископальные священники, затаили дыхание, прежде чем ринуться к Марсу, оставляя в бархатном соборе пространства ладанный след.

– Стоило ли нам лететь? – прошептал отец Перегрин. – Не на Земле ли нам должно искупать свои грехи? Не от своих ли судеб мы бежим?

Он поднялся; тело его двигалось медленно, вспоминая о клубнике, молоке и бифштексах.

– Или это простая леность? – размышлял он. – Или меня страшит мой путь?

Он шагнул под острые иглы душа.

– Но я отволоку тебя на Марс, тело мое, – говорил он себе. – Старые грехи оставим позади. А на Марсе – найдем новые?

Мысль почти восхитительная. Грехи, дотоле невообразимые. Не он ли сам написал статью «Проблемы греха в иных мирах», пусть ее и отвергали как недостаточно серьезную братья по вере?

Всего лишь прошлым вечером, за последней сигарой, они с отцом Стоуном обсуждали ее.

– На Марсе, – говорил сияющий отец Перегрин, – грех может оказаться добродетелью. И нам должно остерегаться добрых дел, ибо каждое из них может оказаться грешным! Потрясающе! Уже много веков миссионеров не ожидало столько приключений!

– Грех, – сухо ответил отец Стоун, – я распознаю и на Марсе.

– О, мы, священники, как лакмусовая бумажка, краснеем в присутствии греха, – отпарировал отец Перегрин. – Но что, если марсианская химия не позволит нам менять цвет? Если на Марсе есть иные чувства, то должны быть и незнакомые грехи.

– Без злого умысла нет ни греха, ни кары – так говорил Господь, – ответил отец Стоун.

– На Земле – согласен. Но что, если на Марсе грех оставляет свое зло в подсознании, сохраняя мысли и разум человека в беззлобном неведении? Что тогда?

– Да что можно еще придумать из новых грехов?

Отец Перегрин подался вперед:

– Одинокий Адам был безгрешен. Добавьте Еву, и вы добавите искушение. Добавьте еще одного мужчину, и станет возможным прелюбодеяние. Прибавьте иной пол, новых людей, и грехи умножатся. Безрукие не способны душить. Они не способны к убийству подобным способом. Дайте им руки, и вы дадите возможность нового насилия. Амебы не грешат – они размножаются делением. Они не желают жены ближнего своего, не убивают. Дайте им пол, руки, ноги – и вот вам убийство и прелюбодеяние. Добавляя или убирая руки, ноги, людей, вы добавляете или убираете грехи из списка возможных. Что, если на Марсе пять новых органов чувств, незримых частей тела, какие мы себе и вообразить не можем, – не найдем ли мы там и пять новых грехов?

– Похоже, вам нравятся подобные рассуждения, – выдавил отец Стоун, хватая воздух ртом.

– Поддерживаю остроту ума, святой отец, только и всего.

– Все мыслями жонглируете, как факелами и тарелками?

– Да. Потому что наша Церковь порой походит на живую пирамиду в балагане, когда поднимается занавес и замирают присыпанные белым тальком и цинковой пудрой фигуры, тщась изобразить Красоту. Выглядит чудесно. Но я надеюсь, что для меня всегда останется место побегать среди этих статуй. А вы, отец Стоун?

Тот поднялся:

– Думаю, нам лучше лечь. Через несколько часов мы двинемся на поиски ваших новых грехов, отец Перегрин.

Ракета была готова к старту.

Морозным утром шли, закончив молитвы, избранные проповедники Нью-Йорка, и Чикаго, и Лос-Анджелеса – Церковь посылала лучших из сынов своих, – шли через город к заиндевевшему космодрому.

«Отец Перегрин, – вспоминал по пути святой отец слова епископа, – вы станете главой миссии, а отец Стоун – вашим помощником. Причины, побудившие меня избрать вас на столь ответственный пост, к прискорбию моему, оказались ясны не для всех. Но ваш памфлет о межзвездном грехе не остался непрочитанным. Вы гибкий человек. А Марс похож на старый чулан, на тысячи лет забытый, и грехи громоздятся там, точно рухлядь. Марс вдвое старше Земли; там вдвое больше было субботних вечеров, разгульного пьянства и подглядывания за женщинами, обнаженными, как белые выдры. И если мы откроем этот чулан, нас завалит мусором. Нам нужен человек с быстрым, гибким умом, чтобы лавина не погребла его. Тот, в ком слишком много догматизма, сломается. Я предчувствую, что вы устоите. Святой отец, этот пост – ваш».

Епископ, а за ним и все остальные преклонили колена.

Прозвучали благословения, окропили ракету брызги святой воды. И, вставая, епископ еще раз обратился к отлетающим:

– Идите же с Богом, дабы подготовить марсиан к принятию истины Господней. Желаю вам набраться мудрости в пути.

Двадцать человек прошли мимо епископа, шурша рясами, по очереди влагая свои руки в его добрые ладони, прежде чем скрыться в благословенном снаряде.

– Может быть, – пробормотал в последнюю секунду отец Перегрин, – Марс – это ад? И он только ждет нас, чтобы взорваться огнем и серой?

– Помоги нам Боже, – отозвался отец Стоун.

Ракета взлетела.

Они покидали космос, как покидают прекраснейший из соборов. И шаг на Марс походил на первый шаг по мостовой через пять минут после того, как в церкви ты воистину ощутил любовь Господню.

Священники осторожно сошли по дымящемуся трапу и преклонили колена на марсианском песке, пока отец Перегрин возносил благодарственную молитву.

– Благодарим тебя, Господи, за путь сквозь пространства твои. Достигли мы новой земли, Господи, так дай нам и глаза новые. Новые звуки будут слышны нам, так дай же новые уши. И будут нам грехи новые, потому молим тебя – укрепи и очисть сердца наши. Аминь.

Они встали.

Словно подводная лодка, ищущая следы жизни в океанских глубинах, шли они по Марсу. То была земля неизведанного греха. Как осторожно придется им взвешивать легчайшие перышки дел – потому что сами шаги их могут оказаться грешными, или дыхание, или даже пост!

Мэр Первого города приветствовал их с распростертыми объятиями:

– Чем могу помочь вам, отец Перегрин?

– Мы хотели бы разузнать о марсианах. Только зная, каковы они, мы сможем разумно построить для них церковь. Если они десяти футов роста, мы сделаем высокие двери. Если их кожа синего, или зеленого, или красного цвета, мы по-новому раскрасим витражи. Если они тяжелы, мы сделаем скамьи покрепче.

– Не думаю, святой отец, – ответил мэр, – что вам стоит беспокоиться за марсиан. Их два вида. Одна раса почти вымерла, а те, кто остался, таятся от нас. А вторая – они не совсем люди.

– Да? – Сердце отца Перегрина забилось чаще.

– Это сияющие огненные шары, святой отец. Они живут в тех холмах. Люди ли они, звери – кто скажет? Но я слыхал, что действуют они разумно. – Мэр пожал плечами. – Конечно, они не люди, так что вряд ли вам…

– Наоборот, – быстро перебил его отец Перегрин. – Вы ведь сказали «разумно»?

– Так говорят, – ответил мэр. – Один старатель сломал в этих холмах ногу. Он бы там и умер, но налетели синие огненные шары. Очнулся он на шоссе, а как попал туда – не помнит.

– Пьян был, – предположил отец Стоун.

– Так говорят, – повторил мэр. – Отец Перегрин, марсиане все вымерли, остались только эти синие шары. Я, честно говоря, думаю, что вам лучше отправиться в Первый город. Марс оживает. Теперь это целина, как прежде на Земле – Дикий Запад и Аляска. Люди рвутся сюда. В Первом городе пара тысяч ирландских механиков, горняков и поденщиков, чьи души срочно пора спасать – слишком уж много с ними падших женщин, слишком много они пьют десятивекового вина…

Отец Перегрин смотрел в сторону пологих голубых холмов.

Отец Стоун прокашлялся.

– Да, отец?

Отец Перегрин не слышал.

– Шары синего огня?

– Да, святой отец.

– Ох, – выдохнул отец Перегрин.

– Синие шарики. – Отец Стоун покачал головой. – Цирк какой-то!

В запястьях отца Перегрина забились жилы. Он видел пограничный городок с его грехами – свеженькими, только что собранными, и видел холмы, древние самым древним и все же новым для него грехом.

– Мэр, смогут ли ваши ирландцы пожариться в аду еще денек?

– Ради вас я их переверну, чтобы не подгорели, отец.

– Тогда мы отправимся туда. – Отец Перегрин кивнул в сторону холмов.

Священники зароптали.

– Слишком просто будет отправиться в город, – объяснил отец Перегрин. – Я предпочитаю думать, что, если бы Спасителю сказали: «Вот торная тропа», он ответил бы: «Покажите мне траву сорную; я проторю тропу иную».

– Но…

– Отец Стоун, подумайте, какой груз мы возьмем на душу, если пройдем мимо грешников, не протянув им руки.

– Но огненные шары!..

– Полагаю, человек тоже казался смешным всем прочим тварям, когда был сотворен. Но, несмотря на обыденный облик, он наделен душой. Предположим же, что и эти пламенные шары обладают душами, пока мы не докажем обратного.

– Хорошо, – согласился мэр, – но вы еще вернетесь в город.

– Посмотрим. Для начала позавтракаем. А потом мы с вами, отец Стоун, отправимся в холмы. Я не хочу пугать этих огненных марсиан машинами или толпами. Приступим к трапезе?

Ели святые отцы в молчании.

К закату отец Перегрин и отец Стоун далеко углубились в холмы. Они сели на камень, расслабились и ждали. Марсиане так и не появились перед ними, и оба чувствовали себя немного разочарованными.

– Интересно… – Отец Перегрин утер лицо. – Если сказать им: «Привет!» – они ответят?

– Отец Перегрин, вы когда-нибудь бываете серьезны?

– И не буду, пока Господь не станет серьезен. И не надо так возмущаться, прошу вас. Господь никак уж не серьезен. Мы ведь знаем о нем точно лишь одно – что он есть любовь. А любовь неотделима от чувства юмора, не так ли? Нельзя любить человека, которого вы не терпите, верно? А чтобы терпеть кого-то рядом, надо хоть изредка над ним посмеиваться. Вы согласны? Все мы – смешные зверюшки, вывозившиеся в миске сгущенки, и, потешаясь над нами, тем больше Господь нас любит.

– Никогда не думал, что Господу присуще чувство юмора, – заметил отец Стоун.

– Сотворившему утконоса, верблюда, страуса и человека? Да бросьте! – Отец Перегрин расхохотался.

И в тот же миг из-за сумеречных склонов, будто шеренга голубых маяков, показались марсиане.

Первым заметил их отец Стоун.

– Глядите!

Отец Перегрин обернулся, и смех застыл у него на устах.

Среди далеких звезд парили, чуть подрагивая, шары синего пламени.

– Что за твари! – Отец Стоун вскочил, но отец Перегрин остановил его:

– Подождите!

– Надо было нам идти в город!

– Послушайте, прошу вас! – умолял отец Перегрин.

– Я боюсь!

– Не бойтесь. Это Божьи создания!

– Скорее дьявольские!

– Нет, нет, успокойтесь!

Отец Перегрин усадил его, и они сидели вдвоем, пока приближающиеся огненные сферы озаряли их лица нежным голубым сиянием.

И снова вечер Дня независимости, подумал, дрожа, отец Перегрин. Снова вернулось детство, и ночь Четвертого июля, когда небо рассыпается в звездную пыль и пылающий грохот, и стекла в рамах звенят от взрывов, точно лед в тысяче бокалов. Дядюшки, тетушки, двоюродные братья, вздыхающие: «Ах!» – как по команде небесного доктора. Краски летнего неба. И «огненные шары», щедро зажигаемые уверенными, ласковыми дядюшкиными руками. О, как запомнились они – мягко сияющие «огненные шары», надувающиеся теплом, как крылья бабочки; лежащие в коробках сухими осами и расправляемые наконец вечером бурного, буйного дня, красные, белые, синие, точно флаги, – Огненные Шары! Неясные тени дорогих и близких, давно умерших и спящих подо мхом, следили, как дедушка зажигает свечку, и дыхание тепла наполняет шар, округлый, мерцающий, и руки не желают отпускать это светящееся чудо, потому что стоит ему улететь, как уйдет из жизни еще один год, еще одно Четвертое июля, еще один кусочек Красоты. И тогда все выше и выше, к жарким летним звездам, устремятся огненные шары, и будут в тишине следить за ними красно-бело-синие глаза из всех окон. И поплывут огненные шары далеко-далеко, в Иллинойс, над темными реками и спящими домами, и растают навсегда…

На глаза его навернулись слезы. Над ним парили марсиане, не один огненный шар – тысячи. И вот-вот встанет рядом давно умерший дед, взирая вместе с ним на великую Красоту.

Но то был отец Стоун.

– Пойдемте, отче, прошу вас!

– Я должен поговорить с ними.

Отец Перегрин подался вперед, не зная, что сказать, потому что в прежние времена лишь одно говорил он в своих мыслях огненным шарам: «Вы прекрасны, вы так прекрасны!» – а теперь этого не хватало. Он только воздел неподъемные руки и крикнул в небеса, как мечтал с детства: «Привет!»

Но пламенные шары лишь полыхали отражениями в невидимом зеркале: застывшие, расплывчатые, чудесные, вечные.

– Мы пришли в Господе, – сказал небу отец Перегрин.

– Глупо, глупо, глупо. – Отец Стоун грыз костяшки пальцев. – Именем Божьим заклинаю, отец Перегрин, остановитесь!

Но мерцающие сферы сдуло ввысь. Мгновением позже они исчезли вдали.

Отец Перегрин воззвал снова – и эхо его последнего крика сотрясло горы. Обернувшись, он увидал, как стряхнула с себя пыль лавина, помедлила и с грохотом, точно каменная телега, ринулась на них по склону.

– Глядите, что вы натворили! – воскликнул отец Стоун.

Отец Перегрин замер – вначале потрясенный, потом испуганный. Он отвернулся, зная, что и пары шагов не успеет сделать, как камни сотрут его в прах. Он успел лишь вымолвить: «О Господи!» – и лавина накрыла его!

– Отче!

Словно плевелы от зерен, отделило их от земли. Засверкали синие шары, дрогнули ледяные звезды, грянуло, и вот они стоят на утесе, в двух сотнях футов от того места, где покоились бы под тоннами камней их тела.

Синий свет померк.

Священники стояли, вцепившись друг в друга.

– Что случилось?

– Синие огни подняли нас!

– Да нет, мы убежали!

– Нет, нас спасли шары.

– Невозможно!

– Так и было.

Небо опустело – словно смолк великий колокол, и отзвуки его еще гудели в костях и зубах.

– Пойдемте отсюда. Вы нас обоих угробите.

– Я уже много лет не боюсь смерти, отец Стоун.

– Мы ничего не доказали. Эти синие шары улетают при первом же окрике. Бесполезно.

– Нет. – Отца Перегрина переполняло упорное ощущение чуда. – Они спасли нас. Это доказывает, что у них есть души.

– Это доказывает только, что у них была такая возможность. Мы ведь могли спастись и сами, я не помню, как все случилось.

– Они не звери, отец Стоун. Звери не спасают чужаков. Они наделены милосердием и состраданием. Возможно, завтра мы узнаем больше.

– Узнаем? Что? Как? – Отец Стоун смертельно устал; чопорное лицо его отражало все пережитые им мучения духа и тела. – Следуя за ними на вертолетах и зачитывая Библию вслух? Они не люди. У них нет ни глаз, ни ушей, ни тел как у нас.

– Но я чувствую в них нечто, – ответил отец Перегрин. – Грядет откровение, я знаю это. Они спасли нас. Они мыслят. У них был выбор: дать нам жить или погибнуть. В этом их свободная воля!

Отец Стоун принялся разводить костер, мрачно озирая каждую ветку и давясь серым дымом.

– А я открою приют для гусят и монастырь для святых свиней и построю собор под микроскопом, чтобы инфузории посещали службы и перебирали четки жгутиками.

– Ох, отец Стоун…

– Простите. – Отец Стоун моргнул покрасневшими глазами. – Но вы и крокодила готовы благословить, прежде чем он вас сожрет. Вы ставите под угрозу всю нашу миссию. Наше место в Первом городе: смывать духи с рук, а вкус спиртного – из глоток.

– Неужели вы не можете признать человеческое в нечеловеческом?

– Я предпочитаю находить бесчеловечное в человеке.

– Но если я докажу, что эти существа грешат, знают грех, ведут жизнь духовную, наделены свободной волей и разумом, – что тогда?

– Меня вам придется убеждать долго.

Быстро холодало; ужиная печеньем и ягодами, священники глядели в огонь, видя в нем отражения самых странных своих желаний. Потом они улеглись спать под звездный благовест. Прежде чем в последний раз повернуться с боку на бок, отец Стоун, уже несколько минут пытавшийся найти, чем поддеть своего товарища, пробормотал, глядя в розовеющие угли:

– Не было на Марсе ни Адама, ни Евы, ни первородного греха. Может быть, марсиане и не отпадали от благодати Божьей. Тогда мы сможем вернуться в город и прийти к людям.

Отец Перегрин напомнил себе помолиться за отца Стоуна, за избавление его от гневливости, а теперь и от мстительности – помоги ему Бог!

– Но ведь марсиане убили несколько наших поселенцев, отец Стоун. А это грех. Были здесь и грех первородный, и марсианские Адам с Евой. Мы еще найдем их. Люди, к сожалению, остаются людьми, как бы ни выглядели, и одинаково склонны к греху.

Отец Стоун притворился спящим.

Отец Перегрин не сомкнул глаз.

Конечно, они не могут позволить марсианам отправиться в ад, не так ли? Как они могут, пойдя на сделку с совестью, вернуться в новые колонии, в города, полные притонов греха и яркоглазых, белотелых женщин, кувыркающихся в кроватях с холостыми рабочими? Но не там ли место духовников? Не каприз ли этот приход в холмы? О Церкви ли Господней он думал или утолял жажду ненасытного любопытства? Но эти пламенно-синие шары – каким лихорадочным огнем пылают они в его душе! Что за вызов воображению – найти человека под маской, под нечеловеческой личиной! Сможет ли он гордиться – хотя бы в душе, – что обратил в веру истинную полный огненных шаров бильярдный стол? Что за гордыня! Но в ней не стыдно покаяться – ведь гордыня часто рождается из любви, а он так любил Господа, так счастлив был той любовью, что желал этого счастья всем на свете.

Уже засыпая, он вновь увидел синие шары – они парили над ним, как огненные ангелы, беззвучно баюкая его беспокойный сон.

Когда отец Перегрин проснулся ранним утром, его синие мечты все еще парили в небе.

Отец Стоун спал, свернувшись калачиком. А отец Перегрин наблюдал, как парят и наблюдают за ним марсиане. Они тоже люди – он чувствовал это сердцем. Но он должен доказать это, или он предстанет пред епископом, чтобы тот без злобы и сожаления отстранил его от миссии.

Но как доказать это, если они таятся под сводами небес? Как призвать их и дать ответы на тысячи вопросов?

«Они спасли нас от лавины».

Отец Перегрин поднялся и, пробираясь между скал, начал карабкаться по склону ближайшего холма, пока не оказался над двухсотфутовым обрывом. От восхождения и мороза у него перехватило горло; он постоял немного, переводя дыхание.

«Если я упаду отсюда, то непременно разобьюсь».

Он столкнул в пропасть камешек. Через несколько секунд донесся стук.

«Господь никогда не простит меня».

Он скинул еще камешек.

«Но ведь если я делаю это из любви к нему, это ведь не будет самоубийством, так?..»

Он поднял глаза на синие шары.

«Но сперва – еще одна попытка». И он позвал их:

– Эй! Здравствуйте!..

Отзвуки обрушились лавиной, но синие шары не шелохнулись, не мигнули.

Пять минут кряду он говорил с ними. Замолчав, отец Перегрин глянул вниз – отец Стоун все еще упрямо дремал у костра.

«Я должен доказать. – Отец Перегрин шагнул к краю обрыва. – Я старик. И нет во мне страха. Он ведь поймет, что я делаю это ради него?»

Он глубоко вздохнул. Вся жизнь промелькнула перед его глазами, и подумалось ему: «Я сейчас умру? Я боялся, что слишком люблю жизнь. Но есть тот, кого я люблю больше».

И с этой мыслью он шагнул с утеса.

И упал.

– Глупец! – вскричал он, кружась в воздухе. – Ты ошибся! – Камни метнулись к нему, и он увидел на них себя – разбившимся, мертвым. – Зачем я сделал это?

Но он уже знал ответ. Мгновением позже спокойствие снизошло на него. Ветер ревел в ушах, и скалы мчались навстречу.

А потом дрогнули звезды, вспыхнуло голубое пламя, и отца Перегрина окружило синее безмолвие. Секундой позже его бережно опустили на камни. Он сидел там почти минуту, ощупывая себя и взирая на отлетевшие ввысь синие огни.

– Вы спасли меня! – прошептал он. – Вы не дали мне умереть. Вы знали, что это грех.

Он кинулся к безмятежно спящему отцу Стоуну.

– Проснитесь, проснитесь, отец! – тряс он его, пока не разбудил. – Отец, они спасли меня!

– Кто спас? – Отец Стоун, моргая, сел.

Отец Перегрин пересказал, что с ним случилось.

– Сон. Кошмар. Ложитесь лучше спать, – раздраженно ответил отец Стоун. – Вместе со своими цирковыми шариками.

– Но я не спал!

– Ну полно, отец, успокойтесь, хватит.

– Вы мне не верите? У вас есть пистолет? Да вот он, дайте сюда.

– Что вы делаете? – Отец Стоун подал ему пистолетик, захваченный для защиты от змей и прочих злобных гадов.

Отец Перегрин вцепился в рукоять:

– Я докажу вам!

Он прицелился себе в ладонь и выстрелил.

– Стойте!

Блеснул свет, и на их глазах пуля замерла в полете, остановившись в дюйме от раскрытой ладони. Мгновение она висела в голубом ореоле, потом с шипением упала в пыль.

Трижды стрелял отец Перегрин – в руку, в ногу, в туловище. Три пули замерли, поблескивая, и мертвыми осами упали к его ногам.

– Видите? – проговорил отец Перегрин, опуская руку, и выронил пистолет. – Они знают. Они не животные. Они мыслят, судят, им ведома мораль. Какой зверь стал бы спасать меня от меня самого? На это способен лишь человек, отец Стоун. Ну теперь-то вы мне верите?

Отец Стоун глядел на синие огни в небе. Потом опустился на колени, молча подобрал еще теплые пули и крепко сжал в кулаке.

За их спинами разгорался рассвет.

– Мне думается, пора вернуться к остальным, рассказать им все и привести их сюда, – сказал отец Перегрин.

Когда солнце встало, они преодолели почти полпути до ракеты.

Отец Перегрин начертил на аспидной доске круг.

– Се Христос, сын Отца небесного.

Он притворился, что не слышит изумленных вздохов слушателей.

– Се Христос, во славе его, – продолжил он.

– Больше похоже на задачу по геометрии, – заметил отец Стоун.

– Удачное сравнение. Мы здесь имеем дело с символами. Будучи изображен кругом или квадратом, Христос не перестает быть Христом. Столетиями крест изображал его любовь и страдание. Этот круг станет Христом марсианским. Таким принесем мы его в этот мир.

Святые отцы беспокойно зашевелились, переглядываясь.

– Вы, отец Маттиас, изобразите в стекле подобие этого круга, сферу, наполненную огнем. Пусть стоит она на алтаре.

– Дешевый фокус, – пробормотал отец Стоун.

– Наоборот, – терпеливо ответил отец Перегрин. – Мы дадим им понятный образ Господа. Если бы Христос явился на Землю в облике осьминога, так ли легко приняли бы мы его? – Он развел руками. – Разве дешевым фокусом со стороны Создателя было привести к нам Христа в теле Иисуса? После того как мы благословим церковь, построенную нами, освятим алтарь и этот символ, разве откажется Христос обрести тот облик, что мы видим перед собой? Вы сердцем своим чувствуете – не откажется.

– Но в теле бездушного зверя! – воскликнул брат Маттиас.

– Мы уже говорили об этом много раз, брат Маттиас, с тех пор как вернулись. Эти существа спасли нас от обвала. Они знали, что самоуничтожение суть грех, и раз за разом предотвращали его. А потому мы должны построить церковь в холмах, жить с марсианами, найти их грехи и пути, которыми идут они, и помочь им найти Господа.

Святых отцов такая перспектива не радовала.

– Потому ли, что их вид странен? – спросил отец Перегрин. – Но что нам плоть? Лишь сосуд, куда Господь вмещает наш дух. Если завтра я обнаружу, что морские львы внезапно приобрели свободную волю и интеллект, познали, что есть грех, что есть жизнь, научились смягчать справедливость милосердием и жизнь – любовью, то я построю собор под водой. И если чудом Господним воробьи будут наделены бессмертными душами, то я наполню гелием церковь и взлечу за ними вслед, ибо все души, в любом облике, если наделены они свободной волей и знанием греха, станут гореть в аду, если не будут причащены истинной верой. И марсианскому шару я не позволю гореть в аду, потому что лишь в моих глазах это просто шар. Я закрою глаза – и передо мною стоят разум, любовь, душа, и я не могу отвергнуть их.

– Но вы хотите поставить этот шарик на алтарь! – запротестовал отец Стоун.

– Вспомните китайцев, – невозмутимо ответил отец Перегрин. – Какого Христа почитают китайские христиане? Восточного, само собой. Все вы видели изображенное китайцами житие Христа. Во что он одет? В восточные одежды. Где ходит он? По китайским пейзажам, среди бамбука, туманных гор и корявых сосен. Его глаза узки, а скулы – высоки. Каждая страна, каждый народ добавляют по капле к облику нашего Спасителя. Я вспоминаю Святую Деву Гваделупскую, которой поклоняется с любовью вся Мексика. Обращали ли вы внимание, что на всех портретах ее кожа смугла, как и у ее почитателей? И разве это богохульство? Ничуть. Неразумно ждать, что человек примет Бога, пусть истинного, с кожей иного цвета. Меня часто поражает, почему наши миссионеры так успешно трудятся в Африке, неся снежно-белого Христа. Наверное, потому, что альбиносы и белый цвет вообще для многих африканских племен священны. Но со временем не потемнеет ли там кожа Христова? Форма не имеет значения – только содержание. Не стоит ждать, что марсиане примут чуждый им облик Господа. Мы должны дать им Христа в их собственном обличье.

– В ваших рассуждениях есть пробел, отец, – проговорил отец Стоун. – Не заподозрят ли марсиане нас в лицемерии? Они поймут, что мы поклоняемся не шарообразному Христу, но человеку с руками и ногами. Как мы объясним им разницу?

– Показав, что ее нет. Христос заполнит любой сосуд, который мы предложим. Тела или шары – он везде, и каждый почитает его под разным обличьем. Больше того, мы должны верить в тот шар, что даем марсианам. Мы должны верить в шар, бессмысленный для нас видом. Эта сфера станет для нас Христом. Нам нельзя забыть: для марсиан и мы, и облик земного Христа будут смешны и бессмысленны, как расточительство плоти.

Отец Перегрин отложил мел.

– Теперь отправимся же в холмы и построим наш храм.

Святые отцы принялись собираться.

Церковь была не зданием, но расчищенной от камней, выровненной площадкой на вершине холма. Там возвели алтарь, и брат Маттиас установил на нем созданный им пламенеющий шар.

После шести дней трудов «церковь» была готова.

– А что мы будем делать с этим? – Отец Стоун постучал по привезенному с земли железному колоколу. – Что им колокола?

– Я полагаю, что принес его ради собственного успокоения, – признался отец Перегрин. – Нам нужно что-то знакомое. Эта церковь не слишком похожа на храм. Мы здесь чувствуем себя немного нелепо – даже я. Непривычно обращать в истинную веру создания иного мира. Порой я кажусь себе клоуном. И тогда я молю Господа дать мне сил.

– Многие отцы невеселы. Кое-кто смеется над всей затеей, отец Перегрин.

– Я знаю. Вот для них и установим колокол в башенке.

– А орган?

– Сыграем на нем на первой службе, завтра.

– Но марсиане…

– Знаю. Но вновь – для нашего душевного спокойствия – пусть и музыка будет нашей. Их гимны мы откроем потом.

Воскресным утром они встали очень рано; бледными призраками двигались они в ледяном холоде, звеня колокольчиками осевшего на одеждах инея, стряхивая струйки серебряной воды.

– Интересно, а воскресенье ли сегодня на Марсе? – задумчиво пробормотал отец Перегрин, но, заметив гримасу отца Стоуна, заторопился: – Может быть, вторник или четверг – кто знает? Не важно. Глупости. Для нас сегодня воскресенье. Пойдем.

Дрожа, посиневшие отцы вышли на просторную площадку «церкви» и преклонили колена.

Отец Перегрин произнес короткую молитву и возложил холодные пальцы на клавиши органа. Музыка взлетела, как стая прекрасных птиц. Он касался клавиш, словно трав заросшего сада, и красота взмывала над холмами.

Музыка усмирила ветры. В воздухе разлился сладкий запах утра. Музыка уплывала в горы, и каменная пыль опадала дождем.

Священники ждали.

– Ну, отец Перегрин, – отец Стоун глянул в пустое небо, туда, где вставало доменно-алое солнце, – я не вижу наших друзей.

– Я попробую еще раз. – Отец Перегрин исходил потом.

Камень за камнем он строил храм Баха, собор столь огромный, что притворы его громоздились в Ниневии, купола – под дланью Святого Петра. Музыка звучала, и, когда орган замолк, собор не рухнул – он взмыл к снежным облакам, и они унесли его в дальнюю даль.

Небо оставалось пустым.

– Они придут! – Но в груди отца Перегрина зародилось крохотное, растущее зерно паники. – Помолимся. Упросим их прийти. Они читают мысли, они поймут.

С шелестом риз, с ропотом преклонили колени святые отцы. И завели молитву.

И с востока, с ледяных гор, явились пламенеющие шары. На Марсе было семь часов утра в воскресенье, или в четверг, или в понедельник.

Они парили и кувыркались, заполняя воздух вокруг дрожащих священников.

– Спасибо, Господи, спасибо тебе!

Отец Перегрин зажмурился и заиграл вновь. А когда музыка умолкла – обернулся и посмотрел на свою удивительную паству.

И голос послышался ему и сказал:

– Мы пришли ненадолго.

– Вы можете остаться, – ответил отец Перегрин.

– Лишь на краткий миг, – тихо ответил голос. – Мы пришли, лишь чтобы сообщить вам то, что должны были сказать с самого начала. Но мы надеялись, что без наших понуканий вы пойдете своей дорогой.