Текст книги "Око Озириса. Волшебная шкатулка (сборник)"

– По-моему, Джон Беллингэм никогда не мог иметь этого в виду, – сказал я.

– Очевидно, нет, – согласился Торндайк. – Это явствует из самого завещания. Обратите внимание, он завещает пять тысяч фунтов стерлингов Джорджу Хёрсту в том случае, если будут выполнены условия второго пункта. Но он ничего не завещает своему брату в том случае, если они не будут выполнены. Очевидно, он и не допускал такой возможности.

– Но, – возразил Джервис, – Джеллико ведь предвидел возможность недоразумений и указал на них своему клиенту.

– Вот именно, – сказал Торндайк. – Тут есть какая-то загадка. Насколько нам известно, он энергично возражал, но Джон Беллингэм был непреклонен. Можно понять, что человек упорно настаивает на самом глупом и нелепом распределении своего имущества, но чтобы он настаивал на сохранении определенного текста завещания после того, как ему было доказано, что такой текст, несомненно, уничтожит его же собственные распоряжения?.. Нет, здесь кроется какая-то загадка, к которой необходимо отнестись очень внимательно!

– Если бы Джеллико был заинтересованной стороной, – сказал Джервис, – то можно было бы заподозрить, что он принимал в этом участие. Но условия второго пункта ни в какой мере его не затрагивают.

– Нет, – сказал Торндайк, – извлечет выгоду из всей этой путаницы один только Джордж Хёрст. Но, насколько мне известно, он не был знаком с условиями завещания, и у нас нет никаких данных считать его так или иначе ответственным за эту путаницу.

– Теперь практический вопрос, – сказал я. – Что же будет дальше? И что можно сделать для Беллингэмов?

– Весьма возможно, – ответил Торндайк, – что Хёрст предпримет какие-нибудь шаги. Он является непосредственно заинтересованной стороной. Он, вероятно, обратится в суд, чтобы добиться разрешения признать смерть и привести в исполнение завещание.

– А суд что скажет?

Торндайк усмехнулся:

– Решения суда зависят от его идиосинкразии, от его темперамента, и предугадать их нельзя. Могу сказать одно: суд неохотно дает разрешение признать факт смерти. Конечно, будет произведено энергичное расследование – без сомнения, крайне неприятное: суд будет тщательно проверять все доказательства, причем будет, конечно, сильно склонен считать завещателя живым. Но, с другой стороны, известные факты говорят за то, что он умер, и будь завещание менее запутано, а заинтересованные лица – единодушны в поддержании ходатайства, – ходатайство их могло бы быть удовлетворено.

Но, конечно, в интересах Годфри следует опротестовать это ходатайство, раз он не в состоянии представить доказательства, что условия пункта второго выполнены. Может быть, он в состоянии выставить какие-нибудь соображения, говорящие за то, что Джон еще жив. Но, во всяком случае, его протест как лица, которому завещатель намеревался оставить все свое имущество, будет иметь большой вес в глазах суда.

– Неужели? – воскликнул я. – Тогда становится понятным странный поступок Хёрста. Какой я болван! Я совершенно забыл рассказать вам о нем! Хёрст пытался прийти к полюбовному соглашению с Годфри Беллингэмом.

– Да? – сказал Торндайк. – К какому же соглашению?

– Он предложил следующее: Годфри должен будет поддержать перед судом его и Джеллико ходатайство о признании факта смерти и о приведении в исполнение завещания. Если их ходатайство будет удовлетворено, Хёрст обязуется выплачивать Годфри четыреста фунтов стерлингов в год до самой его смерти, причем это соглашение должно оставаться в силе, какие бы случайности потом ни последовали.

– Что он под этим подразумевает?

– То, что если тело будет со временем найдено и условия пункта второго будут выполнены, Хёрст сохранит за собой все имущество и будет продолжать выплачивать Годфри четыреста фунтов стерлингов в год.

– Хо-хо! – воскликнул Торндайк. – Это предложение очень и очень странное!

– Чтобы не сказать «подозрительное», – добавил Джервис – Я не думаю, чтобы суд одобрил такую сделку.

– Закон не одобряет сделок, целью которых является обход каких-нибудь пунктов завещания, – ответил Торндайк. – Впрочем, ничего нельзя было бы возразить против предложения Хёрста, не будь в нем оговорены «все случайности». Если завещание совершенно невыполнимо, то здравый смысл рекомендует всем наследникам прийти к какому-нибудь полюбовному соглашению во избежание излишней судебной волокиты. Если бы, скажем, Хёрст предложил выплачивать Годфри четыреста фунтов стерлингов в год до тех пор, пока тело не будет найдено, но при условии, что в случае нахождения его Годфри в свою очередь будет выплачивать ему такую же сумму, то возражать было бы нечего. Но оговорка насчет «всех случайностей» существенно меняет дело. Конечно, может быть, здесь простая жадность, но во всяком случае это наводит на некоторые весьма интересные размышления.

– Конечно, – сказал Джервис, – желал бы я знать, есть ли у него какие-нибудь основания предполагать, что тело будет найдено? Отсюда, конечно, не следует, что они у него есть. Возможно, что он просто хочет воспользоваться бедственным положением Беллингэма, чтобы прибрать в свои руки все состояние.

– Если я не ошибаюсь, Годфри отклонил его предложение? – спросил Торндайк.

– Да, отклонил, и очень решительно. Мне кажется, что они наговорили друг другу много неприятных вещей по поводу самого исчезновения Джона.

– А! – протянул Торндайк. – Это жаль. Если дело пойдет в суд, оно неизбежно вызовет много неприятных прений и еще больше неприятных газетных толков. И раз у заинтересованных лиц уже вкрались подозрения относительно друг друга, то решительно ничего нельзя сказать, чем дело может кончиться.

– Совершенно верно, черт возьми! – воскликнул Джервис.

– Мы должны попытаться удержать их от излишнего скандала, – сказал Торндайк.

– Но вернемся к вашему вопросу, Барклей. Что же делать? Хёрст, наверно, скоро предпримет какие-нибудь шаги. Не знаете ли вы, будет ли Джеллико на его стороне?

– Нет, не будет. Он отказывается предпринимать какие-либо шаги без согласия Годфри, по крайней мере, он так говорит теперь. Он сохраняет самый корректный нейтралитет.

– Это хорошо, – сказал Торндайк. – Хотя он может совершенно переменить позицию, когда дело дойдет до суда. Из того, что вы сказали, я заключаю, что Джеллико предпочел бы привести в исполнение завещание и покончить с этим делом. Это вполне естественно, поскольку он получит по завещанию две тысячи фунтов стерлингов и ценную коллекцию. Поэтому мы не сделаем большой ошибки, если примем, что хотя Джеллико и будет сохранять видимый нейтралитет, все же он скорее будет действовать в интересах Хёрста, чем в интересах Беллингэма. Отсюда вывод: что Беллингэму необходим хороший советчик, а если дело пойдет в суд, – то хороший адвокат.

– Он не имеет средств ни для первого, ни для второго, – сказал я. – Он беден, как церковная крыса, а горд, как чёрт. Безвозмездной помощи адвоката он не примет.

– Гм… – промычал Торндайк, – это очень некстати. Не можем же мы допустить, чтобы Беллингэм проиграл дело за неимением профессионального адвоката. Это одно из самых интересных дел, какие когда-либо мне попадались, и я не хочу, чтобы оно шло кое-как. Не думаю, чтобы он стал возражать против дружеского неофициального совета, а нам ничто не может помешать начать производить кое-какую предварительную разведку.

– Какого характера?

– Для начала мы должны убедиться, что условия пункта второго не были выполнены, что Джон Беллингэм не был погребен в пределах упомянутых им приходов. Очевидно, он не был там погребен, но мы все-таки ничего не должны принимать на веру. Затем мы должны удостовериться, что его уже нет в живых и что тело его не может быть найдено. В конце концов, ведь не исключена возможность, что он еще жив – и наше дело напасть на его след. Мы с Джервисом можем навести эти справки, не говоря ни слова Беллингэму. Мой ученый собрат может просмотреть записи погребений, не забывая и крематориев, в самом Лондоне, а я возьму на себя все остальное.

– Неужели вы действительно думаете, что Джон Беллингэм может быть еще жив? – сказал я.

– Раз его тело не было найдено, такая возможность не исключена. Сам я считаю это в высшей степени невероятным, но это невероятное необходимо проверить, прежде чем откинуть такую возможность.

– Эти розыски мне представляются безнадежными, – заметил я. – С чего же вы предполагаете начать?

– Я думаю начать с Британского музея. Люди, служащие там, могут дать какие-нибудь указания относительно его переездов. Я знаю, что сейчас производятся очень важные раскопки в Гелиополисе; сам директор египетского отдела находится в настоящее время там, а доктор Норбери, который временно его замещает, – старинный друг Джона Беллингэма. Я зайду к нему и постараюсь разузнать, не было ли чего-либо, что могло бы внезапно заставить Джона Беллингэма уехать за границу, – в Гелиополис, например? Может быть, он в состоянии будет мне сказать, что именно побудило пропавшего предпринять свою последнюю, весьма загадочную поездку в Париж. Он может дать нам очень важную нить. Между тем, Барклей, вы, со свойственным вам тактом, должны попытаться примирить вашего друга с тем, что он должен разрешить вам приняться за это дело. Объясните ему, что я делаю это исключительно в целях обогащения своих же собственных познаний.

– С вашей стороны чрезвычайно любезно принимать такое участие в деле моих друзей, – сказал я. – Будем надеяться, что они не станут глупо упорствовать, не желая поступаться своею гордостью.

– Вот что я вам скажу! – воскликнул Джервис – Мне пришла в голову блестящая мысль. Вы устроите у себя маленький ужин и позовете нас и Беллингэмов. За ужином мы с вами атакуем старика, а Торндайк употребит все свое красноречие, чтобы убедить дочь. Эти убежденные и неисправимые старые холостяки, вы знаете, совершенно неотразимы.

– Видите ли, мой уважаемый младший коллега обрекает меня на вечное безбрачие, – заметил Торндайк. – Но, – добавил он, – его предложение действительно очень хорошо. Дружеская беседа за ужином даст нам возможность великолепно объяснить ему все.

– Да! – сказал я. – Именно так. Мне самому эта мысль очень нравится. Только я не смогу этого устроить в ближайшие дни, так как у меня сейчас есть работа, которая занимает все мое свободное время.

Оба моих друга вопросительно посмотрели на меня, и я вынужден был рассказать им всю историю с порезанной рукой и с тель-эль-амарнскими письменами.

Идиллия в музее

Благодаря ли тому, что ежедневная практика восстановила мою прежнюю стенографическую беглость, или же просто мисс Беллингэм переоценила количество предстоящей нам работы, но на четвертый день наша работа была почти закончена, и я готов был молить судьбу, чтобы она еще хоть немного продлилась, чтобы лишний раз понадобилось идти в читальный зал. Хотя наш совместный труд продолжался очень недолго, но он успел внести большие изменения в наши отношения. Самая близкая, самая лучшая дружба создается общностью работы и, по крайней мере, между мужчиной и женщиной такая дружба – наиболее искренняя и здоровая. Каждый день, приходя в музей, я находил целую груду книг с отмеченными местами и приготовленными записными книжками в синих переплетах. Каждый день мы усердно занимались выписками, потом возвращали книги, вместе выходили, затем пили чай в молочной и, наконец, отправлялись домой, обсуждая сделанную за день работу и говоря о тех далеких временах, когда царствовал Эхнатон и писались тель-эль-амарнские таблички.

Хорошее это было время, такое чудесное, что, передавая в последний раз книги, я вздохнул при мысли, что теперь все позади. Впрочем, работа была уже закончена, и рука моей прелестной пациентки поправилась. Сегодня утром я снял лубок, и она более не нуждалась в моей помощи.

– Что же мы теперь будем делать? – спросил я, когда мы вышли в главный зал. – Идти пить чай слишком рано. Не пройтись ли нам по галерее?

– Почему бы нет? – ответила она. – Мы можем посмотреть предметы, связанные с нашей работой. Наверху, например, в третьем Египетском зале есть рельефное изображение Эхнатона. Пойдемте туда.

Я охотно согласился и отдал себя в распоряжение своей умелой руководительницы; мы направились через Римскую галерею, минуя длинный ряд римских императоров с малооригинальными лицами, похожими на современные.

– Я не знаю, – сказала она, останавливаясь перед бюстом Траяна, – как и благодарить вас за все, что вы для меня сделали, не говоря уже о том, что я никогда не смогу отплатить вам.

– Это совсем не нужно, – возразил я. – Работать с вами доставило мне огромное удовольствие – в этом моя награда. Но все же, – добавил я, – если вы захотите, то в вашей власти сделать мне большое одолжение.

– Какое же?

– Оно имеет связь с моим другом, Торндайком. Я ведь говорил вам, что он энтузиаст. По некоторым причинам он крайне заинтересован тем, что касается вашего дяди, а если начнется судебная процедура, он очень хотел бы быть в курсе этого дела и давать дружеские советы.

– Чего же вы от меня хотите?

– Вот чего. Если Торндайку представится какая-нибудь возможность быть полезным вашему отцу, вы должны употребить все свое влияние, чтобы мистер Беллингэм принял, а не отклонил его помощь, конечно, если вы сами ничего не имеете против.

Несколько мгновений мисс Беллингэм задумчиво смотрела на меня, а затем тихо рассмеялась.

– Большая любезность, которую я должна вам оказать, сводится к тому, чтобы позволить вам сделать нам еще большую любезность через посредство вашего друга.

– Нет, – запротестовал я. – Вы ошибаетесь. Доктором Торндайком руководит совсем не доброжелательство, а профессиональный интерес.

Она скептически улыбнулась.

– Вы не верите? – продолжал я. – Возьмем другой случай. Почему хирург встает ночью с постели, чтобы сделать экстренную операцию в госпитале? Ему не платят за это. Неужели вы думаете, что это альтруизм?

– Конечно да. А разве нет?

– Конечно нет. Он поступает так потому, что это – его дело, потому что его обязанность – бороться с болезнями и побеждать их.

– Не вижу большой разницы, – сказала она. – Работа эта делается из любви к ней, а не из-за оплаты. Тем не менее я сделаю так, как вы хотите, если это понадобится. Но не буду считать, что отплачиваю вам этим за вашу любезность.

– Мне все равно, лишь бы вы это сделали, – сказал я, и некоторое время мы молча продолжали свой путь.

– Не правда ли, как странно, – сказала она, – наш разговор всегда возвращается к моему дяде. Ах, кстати! Это напомнило мне, что те экспонаты, которые он пожертвовал музею, находятся в той же комнате, где и изображение Эхнатона. Не хотите ли их посмотреть?

– С большим удовольствием.

– Тогда пойдемте сначала осмотрим их. – Она остановилась, а потом робко добавила, краснея:

– Мне хотелось бы представить вам одного своего милого старого друга, – конечно, если вы мне это позволите. – Последние слова она добавила очень поспешно, видя, что я не слишком обрадован ее предложением. В душе я посылал этого друга к черту, особенно если он был мужского пола.

Ее робкий взгляд и румянец, вспыхнувший на ее лице, когда она заговорила, были для меня зловещими предвестниками, которые заставили меня мрачно задуматься, в то время как мы подымались по лестнице и миновали широкую арку. Я боязливо взглянул на свою спутницу и встретил ее спокойную непроницаемую улыбку. В этот момент она остановилась против стенной ниши и повернулась ко мне.

– Вот мой друг! – сказала она. – Позвольте представить вам Артемидора из Фаюма. Не смейтесь! – заметила она. – Я говорю совершенно серьезно. Разве вы никогда не слыхали о благочестивых католиках, которые поклоняются какому-нибудь давно умершему святому? К Артемидору у меня именно такое чувство, и если бы вы только знали, сколько утешения он мне доставил в моем одиночестве. Вам это кажется смешным, – закончила она с оттенком разочарования, так как я продолжал молчать.

– Вовсе нет, – ответил я серьезно. – Я вполне вас понимаю, но только не знаю, как выразить это.

– Не важно, что вы не находите слов, лишь бы вы это почувствовали. Я так и думала, что вы меня поймете. – И она улыбнулась мне так, что радостная дрожь пробежала по всему моему телу.

– Нам не следует, однако, задерживаться, если вы хотите посмотреть еще дар моего дяди, так как тот зал закрывается сегодня в четыре часа.

Она перешла в другой зал, где остановилась перед большим, вделанным в пол ящиком, в котором находились мумия и большое количество других предметов. На черной дощечке большими буквами было перечислено все содержимое этого ящика, а также стояло нижеследующее краткое пояснение.

«Мумия Себек-Хотепа, писца эпохи 22-й династии, и различные предметы, найденные в его могиле. В числе их находятся четыре канопских сосуда, в которых хранились вынутые при бальзамировании внутренности, фигурки Ушебти, провизия для покойника и различные предметы, ему принадлежавшие: его любимый стул, подушка, его дощечка с письменными принадлежностями, на которой написано его собственное имя и имя фараона Осоркона I, в царствование которого он жил; и различные другие предметы. Дар Джона Беллингэма, эсквайра».

– Они соединили все предметы в одном месте, – пояснила мисс Беллингэм, – чтобы показать содержимое могилы человека, принадлежавшего к высшему классу. Вы видите, как человек заботился о своем посмертном комфорте: он запасался провизией, соответствующей обстановкой, дощечкой с письменными принадлежностями, которыми он привык писать на папирусе, и рядом слуг.

– Где же слуги? – спросил я.

– А вот эти маленькие фигуры – Ушебти, – отвечала она. – Это прислужники покойника в загробном мире. Странная идея, не правда ли? А впрочем, все это последовательно и разумно, если уже принимать веру в продолжение личного существования независимо от тела.

– А маска на покрышке – всегда портрет, не правда ли?

– Да, в сущности, даже больше, чем портрет. До известной степени это – само лицо покойника. Эта мумия заключена в пелену, сделанную по фигуре. Пелена состоит из целого ряда слоев, льняных или папирусных, соединенных клеем или цементом, а когда пелена была пригнана по мумии, ее примуравливали к телу, поэтому часто она рисовала общие контуры как лица, так и тела. Когда цемент просыхал, пелена покрывалась тонким слоем штукатурки, а лицо делалось еще рельефнее. Затем рисовались украшения и делались надписи. Таким образом, в этой пелене тело было спрятано, словно орех в скорлупе, в отличие от более древних обычаев, когда мумию просто обматывали тканями и клали в деревянный гроб.

В эту минуту мы услышали вежливый голос, певучим шепотом возвещавший, что наступило время закрытия музея. Нам захотелось чаю, и мы вспомнили о гостеприимной молочной.

Мы вышли из музея раньше обыкновенного; к тому же это был наш последний день. Поэтому мы пили чай, не торопясь, и долго засиделись в молочной. На обратном пути наше внимание было привлечено ярко освещенным плакатом на одном из газетных киосков. На нем была следующая сенсационная надпись:

Еще кое-что об убитом человеке.

Мисс Беллингэм вздрогнула, взглянув на плакат.

– Какой ужас, не правда ли? – сказала она. – Читали вы об этом?

– Я не видел газет за последние дни, – ответил я.

– Ну да, конечно нет. Вы были прикованы к своим злосчастным записям. Мы редко читаем газеты, мы не покупаем их, но мисс Оман последнее время снабжала нас ими. Она – прямо вампир. Она наслаждается какими угодно ужасами, и чем ужаснее, тем лучше.

– Но что же там было найдено? – спросил я.

– Там были найдены останки какого-то человека, который был убит и разрезан на куски. Это ужасно. Меня дрожь охватывала при чтении. Я невольно подумала о бедном дяде Джоне. Что же касается отца, то он совсем расстроился.

– Вы говорите о костях, найденных в кресс-салатных грядах в Сидкепе?

– Да, но были найдены и другие кости. Полиция энергично принялась за розыски. По-видимому, она действует систематически, и в результате были обнаружены еще некоторые части тела, разбросанные в различных местах: в Сидкепе, в Ли, и у Святой Мэри Крей, а вчера в газетах появилось сообщение, что в одном из прудов, в так называемом Кукушкином колодце, недалеко от нашего старого дома, была найдена рука.

– Как? В Эссексе? – воскликнул я.

– Да, в Эппингском лесу, совсем рядом с Удфордом. Подумайте, какой ужас! Ведь эти куски, наверное, зарыли, пока мы еще жили там. Это и привело в ужас моего отца. Когда он прочел это последнее сообщение, то расстроился до такой степени, что собрал все газеты в охапку и вышвырнул их в окно. Они перелетели через ограду, и бедной мисс Оман пришлось бегать за ними и собирать их по двору.

– Как вы думаете, он подозревает, что эти останки могут быть останками его брата?

– Думаю, что да, хотя он и не говорит ничего, а я, конечно, сама об этом не заговаривала. Мы все время поддерживаем друг друга в уверенности, что дядя Джон еще жив.

– А сами вы в это верите?

– Боюсь, что нет. Я убеждена, что и отец мой не верит, но не хочет в этом признаться.

– Не помните ли вы случайно, какие именно кости были найдены?

– Нет, не помню. Знаю только, что в Кукушкином колодце была найдена рука, а в пруду около Святой Мэри Крей, если не ошибаюсь, была найдена берцовая кость. Если это вас интересует, мисс Оман может дать вам исчерпывающие сведения. Она рада будет найти в вас родственную душу, – добавила с улыбкой мисс Беллингэм.

– Не знаю, приятно ли мне было иметь родственную душу с вампиром, – сказал я, – и притом с таким сварливым вампиром.

– О, не браните ее, доктор Барклей, – сказала мисс Беллингэм. – У нее сварливый характер, но она необыкновенно добра и отзывчива и в сущности отличается ангельской кротостью.

– Я вовсе не хотел ее бранить. Напротив, мне она всегда очень нравилась.

– Вот и прекрасно. А теперь не зайдете ли к нам на минутку поболтать с моим отцом?

Я охотно согласился, тем более что мне хотелось переговорить с мисс Оман насчет провизии для ужина, но я не желал обсуждать этот вопрос в присутствии моих друзей. Поэтому и зашел к ним, болтая с мистером Беллингэмом, главным образом о нашей работе в музее, пока не настало время идти в амбулаторию.

Простившись с Беллингэмами, я с намеренной медлительностью начал спускаться по лестнице, стараясь как можно больше скрипеть сапогами. Я не обманулся в расчетах. Как только я подошел к комнате мисс Оман, дверь приоткрылась и оттуда высунулась ее голова.

– Будь я на вашем месте, я переменила бы сапожника, – сказала она.

Я подумал об ее «ангельской кротости» и чуть было не прыснул ей в лицо.

– Не сомневаюсь в этом, мисс Оман. – Но тут я вспомнил о своем намерении и сразу сделался серьезным.

– Мисс Оман, мне хочется посоветоваться с вами по одному важному делу, – важному для меня, по крайней мере. (На это она клюнет, подумал я. Так и оказалось.)

– В чем дело? – живо спросила она. – Только не стойте здесь, где всякий может услышать нас. Зайдите ко мне и присядьте.

Мне совсем не хотелось беседовать здесь, да и времени у меня не было. Поэтому я принял таинственный вид и сказал:

– Не могу, мисс Оман. Я должен идти в амбулаторию. Но если вы случайно будете проходить мимо и у вас будет несколько свободных минут, я буду вам очень признателен, если вы туда заглянете. Я совершенно не знаю, как мне поступить!

– Я думаю. Вообще мужчины это редко знают. Но вы лучше большинства мужчин. Вы понимаете, что находитесь в затруднительном положении, и у вас хватает ума посоветоваться с женщиной. Но в чем же дело? Может быть, я могу пока все обдумать?

– Видите ли, – начал я уклончиво. – Тут все очень просто, но я не могу как следует… Ах, черт возьми! – добавил я, взглянув на часы. – Мне надо бежать, иначе меня будет дожидаться целая толпа. – С этими словами я быстро скрылся, предоставив ей терзаться любопытством.