Текст книги "Сильнее только страсть"

Роби Джеймс
Сильнее только страсть

Пролог

Аббатство Мелроуз, Шотландия

Апрель, 1304 года от Рождества Христова

– Для маленького ребенка у нее просто... как бы точнее выразиться... совершенно удивительное умение, – произнес брат Уолдеф, обращаясь к закаленному в битвах воину Уильяму Уоллесу, наблюдая за поединком девочки и подростка – двенадцатилетнего паренька.

Оба стояли на берегу реки, не в силах оторвать глаз от того, как искусно восьмилетняя девочка своими маленькими пальчиками управляется с небольшим мечем, представляющим точную копию подлинного обоюдоострого палаша шотландских горцев. Такой палаш висел сейчас у пояса воина, носящего имя Уильям Уоллес. Девочка была его дочерью.

Следя внимательно за движениями малышки, Уоллес с удовлетворением отметил правильную работу ее ног, что позволяло успешнее отражать удары соперника. Да, сэр Уильям испытывал гордость за свою дочь. Она переполняла его настолько, что вызывала недоумение, ибо он считал себя человеком, не расположенным к излишнему проявлению эмоций, и всегда старался контролировать свои ощущения, что в немалой степени помогло ему, как он сам считал, стать незаурядным воином. Его имя стало известно всей стране, после того как он особо отличился семь лет назад во время битвы у моста Стерлинг с английским войском под предводительством прославленного полководца Джона де Уоррена, посланного королем Эдуардом с повторной задачей подчинить себе их страну.

И теперь самые горделивые высокородные шотландские лорды, считавшие его намного ниже себя по рождению и открыто презиравшие за это, не могли не признавать, что, если бы не он, Шотландия вынуждена была бы сдаться на милость ненавистных англичан...

Брат Уолдеф некоторое время испытующе смотрел на своего собеседника и затем спросил:

– Уильям, вы в самом деле любите девочку или всего лишь гордитесь ее успехами в овладении оружием?

Уоллес обратил на монаха свои удивительно ясные голубые глаза и ответил:

– Не важно, брат. Она – моя маленькая загадка. Моя слабая струна. И я не знаю, что с ней дальше делать, поэтому я и попросил вас написать ее тетке.

Обладая незаурядным талантом в военном искусстве, Уоллес не постиг грамоты, так и не научившись ни писать, ни читать, поэтому вынужден был обратиться к толстому монаху-цистерцианцу[1]1
  Цистерцианцы – члены католического монашеского ордена, основанного в 1098 году. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть], брату Уолдефу. Брата Уолдефа он знал уже с десяток лет и решился доверить ему свою страшную тайну с убедительной просьбой, чтобы о ней и о содержании письма никто никогда не узнал, кроме адресата. Ни при каких обстоятельствах. Монах обещал выполнить его просьбу, но не смог удержаться от вопроса:

– А ваша дочь знает о том, кто ее мать? Уоллес слегка улыбнулся.

– Вы слишком любопытны, брат, – произнес он, однако в его голосе не слышалось осуждения. Он добавил: – Нет, я никогда не сообщал ей о матери.

Ответ не удовлетворил любопытство монаха, но он не стал настаивать на дальнейшем объяснении.

Между тем девочка уже устала сражаться и не долго думая забежала за спину соперника и нанесла ему удар плашмя под коленки, после чего тот упал, а она прикоснулась острием меча к его шее и скомандовала:

– Не двигайся, негодяй! Ее отец негромко сказал:

– Достаточно, Джиллиана.

Она тут же отошла в сторону и воткнула меч в поросшую травой землю. Мальчик вскочил на ноги и крикнул:

– Ты поступила нечестно!

В синих глазах девочки не промелькнуло никакого сознания собственной вины. Она твердо произнесла:

– Разве я не победила?

– Но каким способом? – возразил мальчик. – Так не делают.

Джиллиана кинула взгляд на отца, вздернула подбородок.

– Зато победила! – повторила она.

– Подойди сюда, дитя мое, – позвал ее брат Уолдеф. Она приблизилась к монаху и встала возле него, глядя прямо в лицо недетским взглядом, и тот вдруг явственно ощутил ее несомненную принадлежность к материнскому роду, от которого ей передались завораживающая красота, черт, изящество и тонкость движений, вступавшие в противоречие с грубоватостью отцовского поведения. «Если не вмешаются неведомые противодействующие силы, девочка обещает превратиться в истинную красавицу», – подумал монах.

Цвет лица и волос у Джиллианы отличался большей насыщенностью и яркостью, нежели у шотландцев: черные как вороново крыло волосы, смуглые щеки, синие глаза, в которых при ярком солнечном свете вспыхивали странные серебристые искорки.

Монах намеревался спросить ее совсем о другом, и сам удивился вопросу, внезапно вырвавшемуся из его уст:

– Ты когда-нибудь плачешь, дитя?

Она склонила голову набок грациозным естественным движением и с подкупающей искренностью ответила:

– С тех пор как была совсем маленькой, наверное, нет. Он опустился рядом с ней на корточки, что при его полноте далось нелегко, и, подавляя внутреннее волнение, изрек:

– Я стану молиться, чтобы в жизни тебе было не о чем плакать.

Джиллиана вежливо улыбнулась, глаза у нее оставались серьезными.

– Благодарю вас за ваши молитвы обо мне. Только боюсь, они будут напрасными: ведь жизнь сама захочет, чтобы я плакала. Но я не буду, вот и все.

И вновь Уоллес испытал прилив гордости за свою малышку. Ему захотелось обнять ее и прижать к груди, однако он не сделал ни того ни другого, а произнес бесстрастно:

– Возьми меч, Джиллиана, нам пора оставить брата Уолдефа наедине с его делами и заботами. – Обратясь к монаху, он добавил: – Поставьте меня в известность, брат, когда услышите что-либо от леди Марии.

– Разумеется, – ответил тот и, когда девочка побежала взять меч, проговорил: – Отчего вы не попросите меня написать прямо ее матери?

– Она по-прежнему не желает ее знать, брат Уолдеф. Отец лишь недавно простил ей брак, в который она вступила. Однако он ни за что и никогда не признает ее внебрачного ребенка, независимо от того, чей он. А уж если узнает, что мой, то и подавно. Чего уж тут говорить...

Тайна Уильяма Уоллеса действительно не могла прийтись по вкусу ни в Англии, ни в Шотландии: подумать только, его дочь оказалась внучкой самого ненавистного врага всех шотландцев, английского короля Эдуарда Плантагенета, покорителя Уэльса, человека, подвергнувшего осаде Шотландию и пожелавшего подчинить ее себе!

Конечно, появление на свет Джиллианы можно считать лишь прихотливой игрой случая, непредвиденным поворотом судьбы. Уоллес даже не уверен, вспоминает ли когда-нибудь Джоанна о штормовой ночи в Нортумбрии, когда они внезапно кинулись друг другу в объятия, словно их подтолкнул кто-то.

Темноволосой властной женщине с неистовым темпераментом, супруге графа Глостера, исполнилось тогда всего двадцать три года. Шесть месяцев назад она овдовела и теперь решила зачем-то предпринять рискованное путешествие к границе с Шотландией. Никто не мог уговорить ее отказаться от него. Если королевская дочь, принцесса Джоанна, задумывала что-либо, сам Господь Бог не помешал бы ей, не говоря уж об отце или ныне покойном муже, который, кстати, был на целых сорок лет старше ее. И вот, объявив, что не может долее оставаться в родовом поместье супруга, потому что ее гнетут печальные воспоминания, она с небольшим эскортом и с необузданностью, столь свойственной ее натуре, двинулась на север. Недаром ее усопшая мать королева Элеонора, разрешившаяся от бремени во время очередного крестового похода своего мужа, называла дочь «моя дикая сарацинка». Умудрившись отбиться от своих спутников во время начавшейся бури, – Джоанна нисколько не испугалась и неизменно сохраняла присутствие духа.

Уильям Уоллес был всего на год ее старше. Их дороги совершенно случайно пересеклись неподалеку от границы, на английской стороне, где он выполнял рискованную миссию по сбору необходимых сведений о передвижении английских солдат и о местах их скопления. Он уже намеревался вернуться в Шотландию, когда налетел тот самый ураган со стороны Северного моря и ему пришлось искать прибежище в полузаброшенном амбаре чьей-то фермы.

Оказалось, что он там был не один. В кромешной темноте Уоллес почувствовал присутствие другого человека. Когда он высек огонь и зажег факел, то увидел перед собой женщину. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, пока она не отвернулась и не принялась расседлывать коня. Уоллес вставил факел в трещину одного из столбов, поддерживающих крышу, после чего привязал ее коня рядом со своим. Ни одного слова по-прежнему не было произнесено...

И внезапно – трудно сказать, кто первым сделал движение, – их бросило друг к другу какой-то непонятной силой. Он взметнул ее юбки, молниеносно избавился от части своей одежды и в нескольких шагах от того места, где они стояли, притиснул женщину, которую едва успел разглядеть, к столбу. Ее ноги послушно обхватили его бедра, и он вошел в нее. Молчание прерывалось ее сладострастными стонами...

Поскольку супруг Джоанны на четыре десятка лет был старше ее, она впервые в жизни прикасалась к молодой коже, впервые упивалась поцелуями в молодые губы, ощущала жар молодого тела. Видимо, внезапность и греховная сущность случившегося заставили ее почти мгновенно испытать кульминацию наслаждения, и, поняв это, Уоллес осторожно опустил ее на сено, устилавшее пол, и лег рядом. К его изумлению, она не отстранилась от него, не сделала попытки подняться, но принялась умело ласкать его, молча призывая продолжать начатое. Он ответил на призыв, и дальнейшее их соитие было долгим и не менее бурным.

Он не задумывался над тем, кто она такая, почему очутилась здесь, и она не проявляла никакого поползновения узнать, кто он, ее случайный любовник.

До рассвета он еще дважды овладевал ею, и к утру, когда буря за стенами сарая и в их телах затихла, он все же спросил, как ее зовут.

Чтобы достойным образом завершить абсурдный в своей несообразности эпизод и зная, что встретившийся ей случайный человек все равно не поверит ее словам, она решила сказать чистую правду и открыла ему, что он провел ночь с дочерью английского короля Эдуарда. С улыбкой она восприняла его естественное недоверие и, в свою очередь, пожелала узнать его имя и где она сумеет его найти, если такая необходимость появится.

Он был молод, но не настолько легкомыслен, чтобы вот так расстаться с женщиной после произошедшего между ними, хотя не верил ни одному ее слову, и назвал себя. Его имя, разумеется, ничего ей не говорило. Вторично она услышала его, когда оно появилось на устах у многих: после битвы у моста Стерлинг.

На прощание она тогда сказала:

– Если у меня появится ребенок, я должна буду сообщить тебе. Сейчас уже слишком поздно приписать его моему покойному мужу...

Однако, поняв, что она беременна, Джоанна, преступив законы и вызвав безмерный гнев отца, поспешно вышла замуж за одного из вассалов своего супруга, некоего Ральфа де Монтермира, к тому же незаконнорожденного. Таким образом, у будущего ребенка появился какой-никакой, но отец.

Впрочем, тот не захотел даже видеть родившуюся девочку и предложил жене отправить ребенка к его настоящему отцу.

– Если бы родился хотя бы мальчик, – говорил он супруге в утро крещения малышки, – но я не могу оставлять наследство дочери другого человека, тем более что твой отец и так меня не жалует...

Джоанна решила назвать дочь Джиллианой, взяв первые две буквы и последние три из своего имени, а середину из имени Уильям.

После крещения ребенка сразу отправили на север с преданным слугой и с кормилицей, а тем временем распространили слух о смерти новорожденной.

Уоллес получил необычную «посылку» вскоре после битвы при Стерлинге и, к собственному удивлению, не испытал ни злости, ни досады, а, наоборот, почти сразу привязался к беспомощной крошке. Ни на мгновение он не сомневался, что это его дитя, и печать королевского дома Плантагенетов на сопроводительном письме не могла ни укрепить, ни поколебать его веры. Письмо ему прочитал брат Уолдеф, и потом они сожгли послание и развеяли пепел.

Девочка воспитывалась как дочь воина. Другого воспитания Уоллес ей дать не мог, да и не хотел. Его умиляло, как рано она научилась обращаться с оружием, какое проявляла при обучении рвение, сколько жара вкладывала в детские военные игры, как стремилась быть во всем первой, побеждать, обращать в бегство, класть на обе лопатки своих .противников-мальчишек. Вероятно, сказывался в ней характер матери, в страстности и азартности которого он мог убедиться в ту достопамятную ночь.

Когда девочке исполнилось семь лет, он велел своему оруженосцу юному Джайлзу Грею начать с ней более серьезные занятия военным искусством: стал одевать как мальчика, часто сажал на коня и следил, чтобы ход ее мыслей склонялся больше в сторону боевого ремесла.

Но внезапно наступил момент, когда он понял, что совершает ошибку, желая приспособить девочку к той жизни, какую ведет сам и которая ограничена весьма узким кругом людей, занятий и целиком зависит от замыслов и целей тех, кто возглавляет могущественные шотландские кланы – от лордов Брюса, Дугласа, Морэ, Мантита. Стоит им закончить воевать против англичан, и он окажется не у дел, беспомощным, словно рыба, выплеснутая на песок. И значит, у Джиллианы должна быть другая, собственная жизнь, к которой необходимо ее готовить.

Младшую сестру принцессы Джоанны – Марию многие считали лучшим ребенком в королевском роду, отдавая ей предпочтение перед старшей сестрой и даже перед братом Эдуардом, будущим королем. Еще в шестилетнем возрасте ее определили в бенедиктинский[2]2
  Бенедиктинцы – католический монашеский орден, основанный в V веке в Италии.


[Закрыть] монастырь в Эмсбери. И когда Марии исполнилось двадцать лет, будучи монахиней, она уже знала, что принадлежит к роду Плантагенетов и является дочерью короля. Она вела жизнь далеко не затворническую, обособленную от монастырской. У нее был собственный штат слуг, она часто совершала поездки по стране, посещала королевский двор. Если можно так выразиться, она заключила собственное соглашение с Всевышним и, став его невестой, поддерживала свою чистоту и непорочность. Однако ее не тяготило такое предназначение и не мешало радоваться жизни вообще, любить людей, интересоваться ими и их делами. Они же ценили ее честность, благородство и платили ответной любовью.

К ней и решил обратиться Уоллес с вопросом, не пожелает ли она принять его дочь (свою племянницу) под попечительство.

«...Я воин, моя жизнь может прерваться в любую минуту, – писал сестре Марии по его просьбе братУолдеф. – ...И я не хочу, чтобы дочь Джоанны осталась брошенной на произвол судьбы в этом мире...»

Принцесса-монахиня дважды прочитала письмо Уоллеса, и содержание не вызвало у нее никаких подозрений, ибо она была посвящена в тайну своей сестры о том, что приключилось с ней в Нортумбрии, даже присутствовала и помогала ей при родах ребенка. Позднее, когда Джоанна пустила слух о внезапной смерти девочки, Мария не поверила ему, и вот ее сомнения подтвердились. Более того, она узнала имя незнакомца и что он проживает в Шотландии. Теперь понятно, почему сестра окружила все случившееся такой тайной.

Ответ Уоллесу Мария написала собственноручно, и он был весьма лаконичен: «...Пришлите ребенка ко мне в августе».

Бестрепетный, смелый воин, Уоллес не сразу решился сообщить дочери о предстоящем расставании с ним и со своим домом и не мог произнести роковые слова до последнего дня августа. Глубокой Ночью, когда девочка уже спала, он стал укладывать ее незамысловатые пожитки, оставив только то, что она должна надеть в дорогу. Мешок был уложен почти по-солдатски: две походные рубахи, легкий плащ, другой плащ – поплотнее, две пары потертых штанов, две пары башмаков, гребень, несколько кинжалов, детский меч, а также небольшой кошель, набитый серебряными и оловянными монетами. Он уже предупредил своего оруженосца, что Джиллиана поедет с ним на одном коне, и назвал место назначения: монастырь в Эмсбери. Укладывая ее вещи, он терзался предчувствиями, к которым обычно склонны все кельты, что он больше никогда не увидится со своей дочерью.

В ту ночь Джиллиана, еще не имевшая понятия о том, что ей предстоит, тоже ощущала тревогу. Внезапно проснувшись, она села на соломенном матрасе, прислушиваясь к звукам, раздававшимся сверху из большой комнаты, узнавая и не узнавая шаги отца и не понимая, что он там делает в столь неурочный час.

Когда он наконец спустился вниз, то застал дочь совсем проснувшейся и взволнованной больше, чем обычно.

– Ты должен сказать мне, что случилось, – заявила она дрожащим голосом.

Уоллес опустился к ней на постель, взял за руку.

– На рассвете ты покинешь этот дом, Джиллиана. С тобой поедет Джайлз Грей. Он привезет тебя к твоей тете, леди Марии, в монастырь бенедиктинцев, где ты будешь жить. Там ты научишься читать, писать, шить и многим другим вещам, коим я не могу обучить тебя.

Она открыла рот, чтобы ответить, но он в некотором смятении продолжал:

– Ты должна послушаться меня, Джиллиана, и выполнить свой долг. Но запомни мои слова... – Она шире открыла глаза, они казались огромными на худеньком лице. Не в силах оторваться от ее взгляда, он договорил: – Никогда не забывай того, что ты дочь воина и сама тоже воин.

Услышанное слово «никогда» дало ей понять, что он навеки прощается с ней, и у нее сжалось горло, однако она была еще слишком юной, для того чтобы молча смириться с горем или с неизвестностью, и потому спросила:

– Я увижу тебя, отец?

Он не заметил или не захотел заметить слез в ее голосе, но, наверное, первый раз в жизни пожалел, что всего-навсего простой солдат и у него в запасе нет красивых и нежных слов.

Он коротко ответил:

– Я воин, каждый день со мной может что-то случиться...

Она сказала совсем по-взрослому:

– Ты все равно будешь в моем сердце до самой моей смерти.

Порывисто протянув к нему руки, она отчаянным движением обхватила его, и он ощутил, какое у нее сильное тело, ее мышцы куда крепче, нежели у большинства мальчишек ее возраста. Он прижал дочь к себе, погрузив подбородок в иссиня-черные волосы и моля Бога охранить ее от бед в этом изменчивом и ненадежном мире.

Она не заплакала.

Принцесса Мария не позволила себе удивиться, увидев в монастырском саду стоящую перед ней маленькую девочку с серьезным, однако нисколько не испуганным лицом, одетую как солдат. Впрочем, удивиться было чему: в первую очередь необыкновенному сходству с ее сестрой Джоанной, и Мария возблагодарила своего небесного супруга зато, что находится сейчас одна в саду, хотя кто же в дальнейшем укроет появившегося ребенка от зорких и любопытных глаз, а также сумеет воспрепятствовать нежелательной молве?

Джайлз Грей неловко поклонился принцессе и остался стоять позади девочки, переминаясь с ноги на ногу и придерживая меч, чтобы тот не зазвенел ненароком в святом месте.

Мария сложила руки на коленях, ласково сказала девочке:

– Ты не хочешь поздороваться со мной? Джиллиана наклонила голову в поклоне и произнесла сдержанным детским голоском, в котором звучало северное раскатистое «эр-р»:

– Моя одежда не подходит для поклонов и приседаний, тетя, и меня никто не учил этому.

– Что ж, – так же ласково проговорила принцесса, – мы научим тебя всему.

Синие глаза в упор смотрели на нее, Мария ощущала силу взгляда.

– Мой отец тоже учил меня, – спокойно пояснила девочка. – Я не стану забывать его уроки никогда.

Мария сдержала удовлетворенную улыбку: она почувствовала в характере девочки знакомые ей черты Плантагенетов – решительность, настойчивость, гордость. Перед ней стояла маленькая копия ее сестры Джоанны со всеми своими труднопереносимыми, но несомненно достойными качествами. И ей надлежало теперь заниматься столь тяжелым и благородным делом, как воспитание племянницы.

– Чему же учил тебя твой отец, дитя? – спросила она. Джиллиана слегка нахмурилась, снова взвешивая ответ.

Потом сказала:

– Чтобы всегда быть сильной и храброй. А еще хорошо скакать на коне, биться и побеждать. – Она оглянулась через спину. – Я уже могу победить Джайлза. Он сам вам скажет, я не вру.

Мальчик в замешательстве молчал. Мария вновь перевела взгляд на Джиллиану и решила, что девочка, вполне возможно, говорит чистую правду.

– Что, если я оставлю тебя здесь? – Спросила она. – Но при условии, что ты должна будешь перестать заниматься военным искусством и не быть похожей на мальчика.

Ответ не заставил себя ждать:

– Тогда я не останусь у вас, тетя, и убегу домой. Теперь Мария не стала сдерживать улыбку.

– А мы поймаем тебя, – сказала она, – и привезем обратно.

– Я снова удеру.

В тоне девочки не звучало вызова – только искренность.

Марии все больше нравился их разговор. Он начинал удивлять не привыкшую к детям монахиню.

– Дети, остающиеся без присмотра и защиты, часто умирают, – проговорила она неожиданно для себя.

Джиллиана согласно кивнула.

– Воины тоже часто умирают, – сказала она и добавила с детской непосредственностью: – Я не боюсь смерти.

Вот чему ее учил отец, подумала Мария и не смогла сразу решить, угодны ли подобные мысли Богу, но почему-то вдруг представила себе собственную сестру в одежде воина, с мечом в руке, и у нее вырвалось:

– Отстегни свой меч, юноша!

Джайлз Грей, к которому она обратилась, вздрогнул от неожиданности и выполнил приказание. Мария вновь улыбнулась девочке.

– А теперь покажи, чему тебя научил отец, – велела она ей.

Ее слова звучали как приказ командира.

Джиллиана склонилась к своему мешку и четким движением достала оттуда меч.

Глядя на то, как не по летам серьезно и умело нелепо одетая девочка выполняет сложные приемы боя, принцесса – думала о том, что же с ней делать – с ней, со своей племянницей.

Видимо, она пришла к определенному решению, потому что внезапно сказала повелительно и негромко:

– Довольно.

Джиллиана тут же опустила меч.

– Благодарю тебя, юноша, – обратилась Мария к Джайлзу, не спрашивая его имени. – Можешь положить вещи Джиллианы на ступеньки часовни Святой Девы и идти. Девочка остается у меня.

Джайлз поклонился и поспешил уйти: он чувствовал себя неуютно в обществе молодой величавой женщины.

Джиллиана осталась на месте, спокойно и выжидательно глядя на принцессу.

После некоторого молчания Мария произнесла:

– С тобою, дитя, мы заключим соглашение, как то бывает между взрослыми. Хорошо? – Девочка тяжело дышала после своего «боя» и не произнесла ни звука. – Мы условимся, – продолжала Мария, – что ты будешь прилежно учиться тому, что я велю, а я, в свою очередь, разрешу тебе заниматься... твоим любимым, но не слишком подходящим для тебя делом. Отвечай!

– Я согласна, тетя.

Мария улыбнулась, и впервые с той минуты, как девочка предстала перед ней, на ее лице, так напоминающем принцессу Джоанну, появилось подобие ответной улыбки.

– И пожалуйста, не называй меня тетей, – предупредила Мария. – Обращайся ко мне со словами «леди» или «сестра Мария», как требует мое положение перед Богом и людьми.

– Хорошо, сестра Мария, – покорно сказала Джиллиана и, опершись на свой воткнутый в землю меч, совсем другим тоном прибавила: – Я стану служить вам верой и правдой, леди, как мне велел отец, клянусь вам!

Принцесса почувствовала искренний интерес к своей племяннице – такому необычному и непростому ребенку.

Прошло время, и август уже сменился новым августом, когда до монастыря в Эмсбери дошла весть, что шотландский воин Уильям Уоллес захвачен в плен англичанами и доставлен в лондонский Вестминстер для суда над ним.

Мария находилась на верхнем этаже в своих покоях, в то время как ее дворецкий Томас Благг вручил ей послание от королевы Маргариты, новой супруги ее отца, короля Эдуарда. Не так давно после смерти своей любимой Элеоноры он женился на молодой женщине, ставшей не столько мачехой, сколько любимой подругой Марии. В письме королевы выражалась, помимо прочего, радость по поводу поражения, которое потерпел один из упорных противников короля и всех англичан, «кто к тому времени, когда ты получишь мое послание, будет наверняка уже гореть в аду за все свои прегрешения...».

Мария понимала, что ей тоже надлежит радоваться, но мысли о Джиллиане мешали такому проявлению чувств. Как сказать девочке о судьбе ее отца?..

Она решила оставить хозяйство монастыря на верного Благга и отправиться с небольшой свитой прямиком в Виндзор. Джиллиана смотрела из окна, как ее наставница садится на коня.

Девочка уже целый год находилась под опекой Марии и ее домоправительницы Хойс Чоут и была причислена к штату служанок принцессы. Миссис Чоут не слишком одобряла мальчишеские повадки Джиллианы, но, следуя наставлениям хозяйки, не очень давила на девочку, разрешая ей вести спартанский образ жизни, который, впрочем, вполне соответствовал монастырским правилам. Джиллиана спала на соломенном тюфяке, положенном прямо на полу около кровати принцессы, носила скромные платья тусклых расцветок. Ей не стригли волосы, когда те достигали плеч, как делал ее отец, а давали им свободно расти. Словом, поддерживали в ней женское начало. Однако далеко не сразу удалось девочку уговорить надевать женскую одежду и заниматься домашними делами. Приходилось действовать и кнутом, и пряником, но больше всего уговорами, и принцесса Мария с удовлетворением замечала, что с Джиллианой можно вести диалог: она из тех, кто поддается убеждениям словами, особенно если говорить с ней честно и прямодушно.

За прошедший год Мария уже дважды ездила ко двору своего отца – в Вудсток и в Вестминстер – и оба раза брала собой Джиллиану, но старалась делать так, чтобы та не попадалась на глаза членам королевской семьи. Девочке нравились поездки, новые люди, новые места. Но сейчас Мария оставила ее дома под присмотром домоправительницы, полагая, что Джиллиана уже научилась вести себя так, чтобы не вызывать ни гнева, ни ужаса добропорядочной женщины.

Путешествие до Виндзора заняло три дня, и весь путь Мария ехала на коне во главе небольшого кортежа, состоящего из четырех хорошо вооруженных воинов и крытой повозки с ее вещами и подарками для молодой мачехи. Загодя в виндзорский замок она послала герольда, а потому там уже ожидали Марию, и королева Маргарита вышла во внутренний двор, чтобы встретить падчерицу, которая была на четыре года старше ее самой.

– Вместе они присутствовали на мессе, куда пожаловал король, после чего состоялась беседа за столом – о здоровье, дворцовых делах и, разумеется, о недавней победе над шотландским войском под руководством некоего Уоллеса, который в свое время причинил немало хлопот англичанам.

Король Эдуард с удовлетворением рассказал дочери, что голова строптивого шотландца с недавних пор украшает Лондонский мост, а его тело подвергли четвертованию и останки послали в Шотландию, чтобы там видели, какая участь ждет всех повстанцев и особенно их вождей.

– Я не присутствовал во время казни, – сказал король, – но весьма доволен, что она произошла. – Он сделал большой глоток из кубка и удовлетворенно засмеялся. – Всегда знал, что настанет день и мы рассчитаемся с ним.

– Конечно, – согласилась с отцом Мария. Однако ей хотелось узнать подробнее о том, как Уоллес попал в плен, потому что до нее доходили слухи о предательстве храброго военачальника некоторыми людьми из самых высших слоев шотландского общества. Такое предательство ей напомнило, как некогда Иуда поступил с самим Господом, поэтому она спросила: – Как же все-таки удалось схватить Уоллеса? Ответ отца она знала заранее. Он никогда не одобрял предательства, и выражение лица короля, с каким тот подтвердил этот факт, говорило само за себя.

– Но ведь люди, которые предали, – сказала Мария, – поступили как настоящие патриоты Англии, разве нет?

Старый король ласково положил ладонь на ее маленькую руку.

– Любое предательство все равно непростительно, – твердо произнес он. – Я пользуюсь услугами подобных людей, но не могу их одобрить.

– Было ли захвачено вместе с ним какое-либо имущество? – задала Мария вопрос, удививший короля, и тот бросил на нее неодобрительный взгляд, но все же ответил:

– Почти ничего, дочь моя. Во всяком случае, бедным раздать нечего. Самое ценное из всего, пожалуй, его меч. Он сейчас находится в Тауэре. Но почему тебя так интересует Уоллес?

Мария сумела изобразить беспечную улыбку и сказала:

– Вы же знаете, отец, в нашем монастыре находится целая коллекция реликвий, связанных с войнами, которые вела Англия. Оружие норвежское, датское, времен Харальда, Саладина... Меч Уоллеса мог бы занять почетное место среди них.

Король согласно кивнул. Его недоумение рассеялось.

Проведя сутки в Виндзоре, Мария отправилась вдоль реки Темзы к Лондону, где желала нанести визит своей сестре Джоанне в ее городском доме.

Джоанна была уже матерью двух детей от Ральфа де Монтермира, девочки и мальчика. Но рождение внуков не остудило гнева ее отца-короля, который не мог ей простить брака с человеком недостаточно высокого происхождения.

Удивленная внезапным появлением Марии, Джоанна очень обрадовалась ей: между сестрами всегда оставались ровные, доверительные отношения.

– Я не посылала герольда, – объяснила Мария, – потому что не собираюсь задерживаться у тебя. Однако хочу поговорить с глазу на глаз.

Последние слова она произнесла, потому что к ним уже подходили высокий мужчина привлекательной внешности, а следом за ним двое детей. Он обменялся приветствиями с Марией, и затем Джоанна попросила его оставить ее наедине с сестрой. Тот беспрекословно подчинился супруге, сохранившей в свои тридцать три года изящество и красоту молодости, и Мария понимала, почему сестра избрала в мужья именно его: помимо внешних данных, видимо, за способность спокойно подчиняться своей половине, а быть может, вообще находиться под каблуком и чувствовать себя при этом вполне комфортно.

Рука об руку сестры прошли в одну из аллей сада, и после некоторых общих фраз Мария сказала:

– Ты знаешь, конечно, что Уильям Уоллес мертв? Джоанна содрогнулась, дрожь передалась держащей ее под руку Марии. Обе остановились посреди аллеи.

– Почему ты посчитала нужным сообщить мне о таком известии? – спросила старшая сестра.

Мария поняла: Джоанна не хотела вспоминать прошлое, она предпочитала его забыть.

Спокойно и негромко Мария объяснила сложившуюся ситуацию:

– Твоя дочь находится у меня в Эмсбери уже более года. Я не упоминала о ней раньше, так как понимала твое положение и не хотела понапрасну бередить прошлое. Что было, то было. Но теперь... Я приехала спросить, не желаешь ли ты после смерти ее отца забрать девочку к себе?

Еще молодое лицо Джоанны потускнело, с него словно отхлынула кровь, отчетливее проявились морщинки, в темных волосах сестры Мария заметила вдруг несколько седых. Потом легкий румянец вновь вернулся, и Джоанна сказала:

– Какая она... моя девочка?

– Она своеобразный ребенок. Смышленый, крепкий, красивый. Ей нужна мать.

– Как она попала к тебе?

– Ее отправил Уоллес. Около года назад. Написал мне, что, должно быть, долго не проживет... так оно и оказалось... Хотел, чтобы девочка узнала в конце концов, кто она такая, просил приютить ее. Я согласилась. – Мария внимательно вгляделась в лицо сестры. – Надеюсь, ты не против? Не порицаешь меня?