Текст книги "Сидней Рейли: шпион-легенда XX века"

Пока Рейли добирался до Англии, история его шпионской деятельности в России усиленно раздувалась московскими газетами. «Надежным» источником информации действительно оказался французский журналист Ренэ Маршан. Кстати, по окончании Первой мировой войны он вернулся в Париж, где примкнул к коммунистической партии.

В российской прессе Маршана называли «честнейшим представителем общества, до крайности возмущенного предательством союзников». К усилиям Рейли освободить Россию от большевистского ига тоже был приклеен достойный ярлык. Они назывались «бандитскими методами, направленными на втягивание России в политический кризис и кровавый конфликт с Германией».

Так закончились мечты Рейли спасти Россию. Глупость французской разведки, допустившей человека со стороны в свои внутренние дела, помешала изменить ход мировой истории. Еще долгое время коммунисты пугали потомков зловещим «заговором Локкарта». Он нашел отражение даже в советском искусстве. Писатель Погодин написал пьесу «Вихри враждебные», с успехом шедшую на советских сценах, а в 1957 году по ней был поставлен художественный фильм.

Глава 8

Однажды начавшийся бой за свободу…

Байрон

В ответ на арест Локкарта в Москве англичане арестовали главу советской миссии в Лондоне Литвинова и заключили его в Брикстон. Большевикам пришлось пойти на заключение соглашения об обмене. В то время, когда Рейли добирался до Лондона окольными путями, Локкарт, Хилл и Бойс отправились туда 2 октября, сев на специальный поезд, шедший до финской границы и охранявшийся латышскими стрелками. Там их пути разделились: Хилл получил указание снова вернуться в Россию на несколько недель для организации ряда диверсионных актов; Локкарт, Бойс и несколько офицеров, следовавших с ними, 18 октября уже были в Абердине.

Рейли, выдержавший незапланированное путешествие из Ревеля в Швецию, отстал от них недели на две: он приехал в Лондон только в начале ноября. Камминг начал немедленно хлопотать о представлении агента к правительственной награде, однако, исходя из соображений секретности, о его награждении орденом Военный крест в официальной прессе не сообщалось вплоть до 1920 года. Правда, в то время, пока шеф разведки занимался наградными делами агента, из МИД послышались голоса, сомневавшиеся в добросовестности Рейли и необходимости проверки на лояльность самого Роберта Брюса Локкарта.

После долгих месяцев подпольной жизни в Москве и Петрограде, где несбыточной мечтой считалось даже помыться горячей водой, Рейли с наслаждением принял ванну и направился в отель «Савойя». Там его ожидали Локкарт и Бойс, которые за сытным обедом и бокалом шампанского желали услышать историю его бегства из России, которую он днем раньше поведал Каммингу. Прошло еще несколько дней, и в Лондон возвратился Хилл. Каковы же были его удивление, радость и восторг, когда он нос с носом столкнулся с Рейли, выходившим из кабинета шефа живым и невредимым. «Звезды» британской разведки постепенно собирались под крыло Камминга, причем Бойс и майор Стивен Эли получили повышение по службе, заняв важные посты в лондонском штабе СИС.

Несмотря на то что Рейли вновь настаивал на своем немедленном возвращении в Россию, решение об этом откладывалось до середины декабря. Его и Хилла переводили из ведомства военной разведки в соответствующий секретный отдел, занимавшийся сбором информации о надежности войск генерала Деникина, дислоцировавшихся на юге России.

11 ноября 1918 года между Антантой и Германией был заключен мирный договор, и даже отвращение к коммунизму не помешало Рейли радоваться этому событию вместе со всеми. А уже 12 ноября, одетый в безупречную форму Королевского авиакорпуса Канады, Рейли объявил друзьям, что устраивает вечеринку в «Савойе». К компании присоединились Роберт Брюс Локкарт и Рекс Липер со своими женами. В то время Рекс работал в иностранном отделе СИС и специализировался на России. Кстати, именно Липер выступил инициатором обмена Литвинова на Локкарта. Женщины, пораженные обаянием Рейли, одетого в ослепительный костюм и шелковую сорочку бордового цвета, с восхищением рассматривали его черепаховые расчески, не подозревая, где и при каких обстоятельствах они ему достались.

Понимая, что его ожидает очередная нелегкая работа, Рейли продолжал «расслабляться» по полной программе. На следующий день вместе с Локкартом он отправился в лондонский «Колизей», где выступала эмигрировавшая в Англию труппа русского балета, а после этого снова принялся кутить в «Савойе». К ним присоединился и Хилл, предварительно «стрельнув» у Рейли один из его роскошных костюмов. Тогда-то он и получил назад свои знаменитые расчески-талисманы. Вдобавок Сидней присовокупил к ним пару точно таких же расчесок из серебра, на которых было выгравировано «ИК-8 от СТ-1», заявив, что просит принять эти сувениры в знак компенсации за «роллс-ройс» «железного Феликса». Вечеринки с «московскими» друзьями продолжались весь следующий месяц. Поскольку в этот период рядом с Рейли не оказалось постоянной спутницы, он тряхнул стариной и, как много лет назад, очаровал немало лондонских проституток.

Верный ему Роберт Брюс Локкарт стал человеком, принявшим на себя все упреки за провал операции в России и сохранившим за Рейли незапятнанную репутацию. Более того, руководствуясь соображениями секретности, Локкарт вообще нигде не упоминал его имени, хотя только за октябрь – ноябрь 1918 года вопрос о «правильности» работы Локкарта в Москве обсуждался палатой общин не менее восьми раз. Особенно усердствовали Рамсей Макдональд и либерал от графства Северный Сомерсет Джозеф Кинг.

Оба почтенных мужа требовали от правительства крайних мер, вплоть до ареста Локкарта и составления детального отчета о его деятельности у большевиков. Однако и у Локкарта нашлись свои заступники. Государственный секретарь по иностранным делам Артур Бэлфоу и его помощник лорд Роберт Сисл удачно отразили все нападки и замяли умышленно раздувавшийся скандал.

Тем не менее Джозеф Кинг оказался весьма настойчив. 14 ноября он предпринял очередную атаку, выступив с критикой государственной политики Британии в отношении России и обвинив СИС в расточительном использовании денежных фондов. Понять суть претензий сомерсетского либерала поможет небольшая выдержка из одной его речи: «Я снова обращаю внимание на возмутительный случай с мистером Локкартом, который вернулся на родину 19 октября и доложил, что важные события, которых мы так ожидали, не произошли. Вот что говорит господин Литвинов в письме Троцкому о товарище Локкарте: «У этого джентльмена популярные демократические взгляды, он заслуживает самого доброго отношения»…

Пробыв в России совсем немного времени, мистер Локкарт потребовал у секретной службы денежные средства, которые затем были переданы некоему агенту с блестящими рекомендациями. Эти денежные переводы имели место не один раз. Кроме того, он предложил огромную сумму латышскому офицеру, солдаты которого должны были арестовать господ Троцкого и Ленина. Факты, на которые я указываю, хорошо известны государственному секретарю по иностранным делам, я уже неоднократно заострял на них внимание. И каждый раз я получаю ответ от сэра Бэлфоу, что он знал об этом и раньше».

Кинг обвинял правительство в умышленном замалчивании этих фактов, поскольку их огласка могла бы отрицательно повлиять на общественное мнение в преддверии выборов. «Мы можем быть абсолютно уверены, – говорил он, – что, пока не пройдут выборы в парламент, отчет Роберта Брюса Локкарта будет держаться в тайне». Не остался в стороне и Рейли, хотя упоминался он в речи Кинга лишь косвенно: «В последние месяцы мы могли наблюдать резкое возрастание денежных средств, перечисляемых секретной службой в Россию. Судя по имеющимся документам, не будет ошибкой заявить, что побит своеобразный рекорд: одному из агентов лишь за неделю было перечислено 120 тысяч фунтов. Что это за операции, которые осмеливается скрывать от нас правительство?»

Истеричные апелляции господина Кинга правительство оставило без внимания, не дав ему даже уклончивого ответа. Действительно, дать удовлетворительное объяснение, не раскрыв имени Рейли, было невозможно. Кроме того, детальный отчет о работе агента непременно вызвал бы следующий вопрос к правительству: «Почему численность интервенционных войск до абсурдности мала?» С другой стороны, если бы план Рейли удался, Ллойд Джордж непременно приписал бы все заслуги себе.

Тем временем большевики продолжали разыгрывать в Москве последний акт пьесы под названием «заговор Локкарта». Сидней Рейли и Роберт Брюс Локкарт были заочно судимы и приговорены к смерти, если они снова появятся на территории России. В число подсудимых по этому процессу попали также глава американской секретной службы Каламатиано, А.В. Фриде, бывший полковник русского Генштаба, его сестра Мария, одна из любовниц Рейли, Жан Моран, директор московской французской школы.

Мария была не единственной подругой Рейли на скамье подсудимых. Среди обвиняемых оказались мадемуазель Старжевская, работавшая в ЦИКе машинисткой, и мадемуазель Оттен, одна из актрис, проживавшая в квартире Тамары. Несмотря на то что государственный обвинитель Кириленко подверг огласке подробности сексуальных отношений молодых женщин с английским резидентом, он отметил, что «они играли пассивную роль в шпионской сети Рейли». В отличие от Каламатиано, Фриде и остальных обвиняемых Старжевская и Оттен избежали смертного приговора.

* * *

В середине декабря, в последний раз встретившись с Каммингом, Рейли и Хилл отправились на юг России. Дорога началась с неприятности: все билеты на судно, отходившее в Гавр, проданы, ночевать было негде. Но к счастью, на борту оказался возвращающийся в Польшу великий пианист Падеревский.[3]3
  Падеревский – первый премьер-министр независимой Польши.


[Закрыть] Увидев двух растерянных мужчин и узнав в одном из них Рейли, он приветствовал их как старых, давно потерянных друзей. Вопрос о билетах отпал сам собой не желая ничего слышать, Падеревский затащил Рейли и Хилла в свою каюту. Вспоминая о покойной Анне – сестре Рейли, – Падеревский впервые упомянул, что долгое время был близким другом матери Рейли.

Точно на Рождество оба британских агента прибыли на место. Под видом английских бизнесменов с верительными грамотами министерства внешней торговли Рейли и Хилл обладали великолепной легендой: они были призваны исследовать возможности торговых отношений между Великобританией и Россией. Ведя деловые переговоры с местными коммерсантами, они без труда оценивали силы и возможности Белой армии под командованием генерала Деникина.

Общие выводы от проведенной «инспекции» формулировались так: деникинская армия вполне боеспособна, однако управленческая деятельность штаба безобразна. Через две недели Хилл вернулся в Лондон для составления отчета своему шефу, оставив Рейли в России. Мысленно пожелав другу доброго пути, Сидней с тоской думал о том, что в нынешние времена относительно недлинная дорога в Англию лежит через Стамбул, Бухарест, Будапешт и Париж.

Рейли вернулся в Лондон в феврале 1919 года. Камминг с нетерпением ожидал Сиднея, чтобы дать и ему, и Хиллу новое поручение. Цель очередной миссии заключалась в участии в работе Парижской мирной конференции. В Европе ходили слухи, что на этом почетном форуме белые и большевики собираются представлять Россию независимо друг от друга. Оба агента отправлялись во Францию с целью информировать СИС о любых действиях обеих враждебных сторон.

Камминг предупредил шефа морской разведки адмирала Хэлла, что Рейли и Хилл прикомандировываются к британской миссии во Франции для работы на конференции в качестве «российских экспертов». Сначала они остановились в отеле «Мажестик», где традиционно проживали сотрудники морской миссии, но, опасаясь раскрыть истинную цель своего пребывания в Париже, в тот же день перебрались в «Мерседес» – отель, расположенный неподалеку от площади Этуаль.

Той же ночью в Париже появились два американских наблюдателя, которые привезли с собой заявление Чичерина, наркома иностранных дел Советской России. В нем говорилось, что большевики непременно примут участие в конференции. Кстати, один из американцев, Уильям Буллит, в дальнейшем работал в России по личному указанию президента Вильсона, а с 1933-го по 1936 год являлся полномочным послом США в СССР. Уже на следующее утро Хилл срочно сообщил о приезде американских посланников Уикхэму Стиду, главному редактору газеты «Тайме». А через сутки передовицы «Тайме» и «Дейли мэйл» вышли с карикатурами, изображавшими американцев, запускающих в небо воздушные шарики с надписями «предложения большевиков».

Случилось так, что в отеле «Мажестик» Рейли познакомили с Уинстоном Черчиллем, и с первой же встречи агент стал боготворить этого замечательного британского политика. В свою очередь, Рейли представил Черчиллю Бориса Савинкова, который к тому времени бежал из России, чтобы продолжать борьбу с большевизмом на Западе. Все последующие годы Черчилль всегда давал самую высокую оценку антибольшевистской работе Рейли и Савинкова. Во время работы конференции Рейли познакомился с еще одним интересным человеком. Им был майор У. Филд-Робинсон, также работавший на разведку Великобритании в парижском отделе СИС. С ним у Рейли завязались самые теплые отношения, сохранившиеся на долгие годы. Лишь Сиднею майор позволял называть себя фамильярно Робби.

Париж подарил Рейли еще одного верного друга, точнее, подругу, певицу Элеонору Той. Выступая практически во всех европейских столицах, она являлась важным звеном в сложной агентурной сети Камминга. Ночами напролет Той и Рейли стояли на балконе номера его парижского отеля, беседуя о жизненных ценностях и философских взглядах на смысл бытия. Той считала, что Рейли совершенно не разбирается в политических тонкостях, но ее привлекала целостность его мировоззрения и редкое великодушие.

По окончании конференции пути друзей разошлись. Хилл снова отправился на юг России для координации Белого движения на Кавказе, а Рейли уехал в Нью-Йорк, чтобы провести несколько недель с любимой Надин. Последний раз они виделись два с половиной года назад. Война изменила не только историю, но и самих людей. Надин тоже изменилась, причем не в лучшую сторону. Былая верность мужу ушла безвозвратно, и их встреча оказалась весьма прохладной.

Пока Рейли находился в Нью-Йорке, в Лондоне неожиданно возникли трудности. Проведя большую часть войны в Брюсселе, Маргарет прибыла в Англию искать примирения с мужем и первым делом отправилась в МИД выяснять, где находится ее любимый супруг. Услышав об этом, Камминг, знавший о личной жизни агента несколько больше, чем остальные, вызвал Хилла, уже «сидевшего на чемоданах», и поручил выяснить, сколько же жен у Рейли на самом деле.

Поиск какой-либо информации на этот счет оказался безуспешным, и Хилл предложил спросить об этом самого Рейли, когда он вернется из Нью-Йорка. Ответ Рейли был краток и категоричен: «У меня нет ни одной жены, следовательно, не о чем и разговаривать». Что происходило после этой фразы дальше за закрытыми дверями кабинета шефа, не знает никто. Известно только, что после той беседы Камминг вызвал Хилла и приказал прекратить расследование. Так же быстро, как и приехала, Маргарет вновь собрала чемоданы и отбыла обратно в Брюссель. Позже она призналась, что Рейли заплатил ей 10 тысяч фунтов, но главная причина столь быстрого отъезда экс-жены заключалась в другом. Он пообещал достать Маргарет хоть из-под земли, если она хоть когда-нибудь заикнется об их браке.

Камминг размышлял, где лучше использовать Рейли. В конце концов он предложил агенту находиться в Лондоне или Париже до тех пор, пока не прояснится ситуация в России и, соответственно, не будет определена государственная политика по этому вопросу. «Шаткая» позиция Уайтхолла по отношению к большевикам во многом объяснялась огромным числом беженцев всех рангов, покинувших Россию. С одной стороны, британское правительство еще лелеяло надежду, что контрреволюционно настроенные организации смогут опрокинуть «красную» власть, с другой – оно прекрасно видело, насколько дезорганизованы русская аристократия, буржуазия и эсеры, какая между ними огромная разница. В конце концов, у них просто не хватало денег на осуществление переворота.

Число беженцев из России продолжало расти. Поскольку Рейли часто общался с русскими эмигрантами в Англии и Франции, его помощь Каммингу в оценке достоверности той или иной информации не имела цены. При любом обсуждении «российского» вопроса Рейли и шеф всегда сидели за столом локоть к локтю. Когда мастер шпионских перевоплощений Пол Дьюкс в 1919 году вернулся из России, Рейли встретил его на платформе вокзала Кинг-Кросс. Где бы затем Пол ни отчитывался о проделанной работе, Каммингу в СИС или в Уайтхолле, Рейли всегда присутствовал на докладах, словно кровожадная пантера, притаившаяся в углу комнаты. В обычном жилом доме, где на трех верхних этажах под видом специального подразделения полиции разместилась секретная служба, Рейли, Дьюкс и Камминг подолгу вели жаркие споры о перспективах революции и контрреволюции в России.

Сняв апартаменты в Олбани, Рейли окружил себя экспонатами любимой «наполеоновской» коллекции и сотнями дорогих фолиантов. Впервые он завел себе личного камердинера по имени Алекс Хамфрейс, который, по мнению окружающих, выглядел так же хищно, как и сам хозяин. Дюжинами он заказывал новые костюмы в элитном ателье «Дж. Дэниэльс и K°», не скупился на шумные вечеринки в компании старых друзей Дьюкса, Локкарта, Хилла, Бойса и Эли. Но вскоре Рейли обрел и новых. К их числу относился сэр Арчибальд Синклер, личный секретарь Черчилля по военным вопросам. Ллойд Джордж усиленно выдвигал Синклера на лидерство в Либеральной партии Великобритании, и такая дружба могла оказаться крайне полезной. Еще одним влиятельным знакомым Рейли оказался сэр Бэзил Томпсон, начальник специальной полиции Лондона, который сам решал, кто из русских беженцев может получить вид на жительство, а кого следует немедленно депортировать, как большевистского агента.

Сидней был и радушным хозяином, и остроумным собеседником. С ним было легко разговаривать не только о России и русских, но и на массу других тем – история, искусство, бизнес, религия. После женитьбы с Надин он отказался от идей буддизма и стал восторженным поклонником греко-православной церкви, однако мог с увлечением рассказывать почти о любой религии мира. И если Иисус Христос был для Рейли величайшим героем на все времена, то Наполеон и Черчилль следовали, отстав всего на полшага. И все-таки главной темой бесед в его доме оставались Россия и ненависть к большевизму.

Кроме вечеринок в Олбани, Рейли получал огромное удовольствие от посещений кафе «Ройял», где майор Эли организовал «обеденный клуб», в который входили исключительно сотрудники СИС и МИ-5. Эти собрания не привлекали к себе внимания посторонних, поскольку члены клуба приходили в кафе пешком, оставляя такси в двух-трех кварталах.

Пока Рейли предавался роскоши в Вест-Энде, некая восемнадцатилетняя студентка из Художественной школы Святого Джонса помогала своей матери организовать бесплатный пансион для бедных. Сосредоточенная на внутреннем мире, она словно ребенок была беспредельно предана католической вере. Она была убеждена, что через крайне повышенное экстрасенсорное восприятие способна к «видениям», и даже предсказала расстрел царской семьи в 1918 году. В ее дневниковой записи значилось следующее: «В тот день я пошла купить картофель. Внезапно меня что-то остановило прямо на дороге, словно волшебный магнит притянул мои ноги к земле. Прямо передо мной открылась не серая улица и небо такого же грязного цвета, а гигантская православная икона, ожившая и заполнявшая собой весь мир. Тогда я была уверена, что передо мной икона Христа Спасителя».

Прошло немного времени, и она узнала из газет о казни Романовых. Увидев фотографию царя, девушка испытала шок, поскольку именно это лицо виделось ей на иконе. Подобные явления у студентки возникали еще не один раз, и она решила писать картины увиденного. Девушку звали Кэрил Хауслендер, и одна из студенток Художественной школы, русская эмигрантка, хорошо знавшая Рейли, поведала ему о неординарных способностях своей подруги, жившей в крайней нищете и преклонявшейся перед Россией. Сердце Рейли прониклось состраданием, и он пожелал познакомиться с работами студентки, однако это оказалось не простым делом – она была весьма скромна. Тем не менее он настойчиво стал добиваться личной встречи с молодой художницей.

Рейли покорил Кэрил с первого взгляда. Через некоторое время он стал для нее, по словам самой девушки, «чуть меньше, чем Господь Бог, спустившийся с небес на землю». Несомненно, Рейли делал для Кэрил неизмеримо больше, чем могла дать ему девушка, но эта любовь была, возможно, самой возвышенной за всю его жизнь. Он впервые общался с женщиной, не вступая с ней в сексуальные отношения. Сидней оказывал ей финансовую помощь, чтобы она могла продолжать учебу. Деньги он давал с согласия матери Кэрил, а самой девушке объяснял, что просто покупает у нее картины для себя. Получая громадное удовольствие от обсуждения различных религиозных идей, Рейли рассказывал ей о главных догматах буддизма, иудаизма и Русской православной церкви, несмотря на то что Кэрил была привержена католическому вероисповеданию.

Так или иначе, но их взаимоотношения не могли оставаться на уровне платонической любви бесконечно. Длинные огненно-рыжие волосы, совсем такие, как у Маргарет, в сочетании с коротко подстриженной челкой придавали Кэрил неуловимое сходство с классическими изображениями средневековых святых. Как позже писала Кэрил, «все мои предрассудки исчезли прочь, словно сухая трава, охваченная пламенем».

Несмотря ни на что, Рейли никогда не брал Кэрил с собой в путешествия; она оставалась лишь прекрасной частичкой его жизни в Лондоне.

* * *

Идея возрождения и активизации контрреволюционного движения в России полностью поглотила Рейли. Первая неудача 1918 года ничуть не смутила агента, и он не оставлял надежду на успех при второй попытке, в большой мере полагаясь на Савинкова. Веря в возможность переворота, британское правительство, однако, считало, что советская система террора и деспотии, какую еще не знала история, проявит себя не один раз. В сведениях, которые поступали в МИД, говорилось, что методы чекистов «сравнимы по своей жестокости разве что только с методами французских революционеров и испанских инквизиторов». Прилагаемые фотоматериалы были настолько ужасающими, что ни одна из газет не осмеливалась их публиковать. Сотни и тысячи ни в чем не повинных людей были казнены с невероятной жестокостью. Коммунисты стали первыми, кто придумал связывать свои жертвы их собственной одеждой. Затем несчастным переламывали ноги и руки, выкалывали глаза, отрезали пальцы, наносили штыком удары и лишь только после этого разбивали топором голову. Мужчин перед смертью кастрировали, большинство женщин, а иногда и десятилетних школьниц, подвергали групповому изнасилованию, некоторым отрезали языки. Сообщалось, что несколько сотен бывших белогвардейцев были связаны колючей проволокой и голыми опущены в погреба-ледники. Сколько же было всего сожженных и похороненных заживо, погруженных на баржи и утопленных, сброшенных в шахты, не мог точно сказать никто. Расстрелянные и обезглавленные считались счастливцами. Распиленных на куски скармливали уличным собакам, лежачих больных в госпиталях рубили топорами прямо на койках. Петроградские каналы, заполненные разлагавшимися трупами, лишь подтверждали правдивость сообщений. Только за один месяц население Петрограда уменьшилось на 100 тысяч человек. Немногим лучше оставалась ситуация и по всей стране. Даже крестьяне безжалостно уничтожались, если пытались протестовать против угона скота. Рабочие, недовольные рабскими условиями труда, приравнивались к саботажникам и расстреливались на месте.

Уголовники всех мастей выпускались из тюрем на свободу, а их места занимали ни в чем не повинные, голодные и испуганные мужчины, женщины и подростки, которые содержались все вместе в душных каменных мешках, кишевших паразитами. В камеры заходили лишь для того, чтобы забрать очередную партию приговоренных к смерти. Несколько сотен офицеров Черноморского флота обварили кипятком, а затем, полуживых, утопили в море. Некоторых старших офицеров привязывали к доскам и медленно, дюйм за дюймом заталкивали в корабельные топки.

Пока ошеломленный мир следил за ужасами, которые система под названием «коммунизм» несла огромной стране, Рейли тщательно продумывал варианты освобождения целого народа от ярма большевистских монстров. Однако в коридорах Уайтхолла все чаще раздавались голоса, не разделявшие его взглядов. Так, представитель Итона, никогда не бывавший в России, видел в Рейли выскочку, которому не должно быть никакого дела до международной политики. Кое-кто из МИ-5 обвинял его в левых настроениях. Слыша этот бред, те, кто хотя бы немного представлял себе разницу между большевиками, меньшевиками и эсерами и знал о приверженности Рейли идеям Савинкова, лишь удивленно приподнимали брови. Кроме того, поползли слухи, что большую часть денег, которые Рейли собрал для финансирования московского контрреволюционного движения, он попросту положил себе в карман.

Но хуже всего было то, что некоторые официальные лица явно выражали свое недовольство работой сотрудников СИС, хотя практически знали об этой работе крайне мало. Казалось, что они просто завидовали той доли политической власти, которой обладала британская разведка. Быть может, Рейли просто набивает себе цену? А кто может поручиться, что этот опаснейший зверь в джунглях шпионажа не двойной агент?

Им удалось посеять семена сомнений даже в душе Камминга, который лучше, чем кто-либо другой, знал о пользе, принесенной Рейли Великобритании. Безусловно, СИ были высочайшего мнения о работе агента, но, как и все остальные, знавшие Рейли, пришли в некоторое смущение, озадаченные таким поворотом событий. В обстановке глубочайшей секретности Камминг заново пересмотрел все прошлые заслуги Рейли, выясняя, что мог скрыть агент в процессе своей бурной деятельности. Грандиозные идеи, вынашивавшиеся человеком, который, похоже, страдал манией величия, были отвергнуты. Но, продолжая изучать характер агента, Камминг столкнулся с непредвиденными трудностями. Анализ его досье показывал, что этот человек соткан из сплошных противоречий: порой он мог быть безжалостным, иногда чувствительным и эмоциональным; в работе и в отношениях с друзьями Рейли казался ровным и дружелюбным; подозрения на недобросовестность в бизнесе исключались. С другой стороны, агент снискал себе славу игрока и бабника, утопающего в непозволительной роскоши, что не совпадало с общими представлениями о частной жизни профессиональных разведчиков, предпочитавших загородные семейные идиллии. В конце концов, Рейли был двоеженцем, возможно совершившим убийство ради достижения собственных целей. Но изумительная смелость агента не вызывала сомнений.

Для Камминга не существовало вопроса, продолжать ли ему «зависеть» от Рейли, его занимало другое – доверял ли агент самому шефу? Шеф опасался, что удар по самолюбию, вызванный провалом в Москве, произвел в характере агента необратимые перемены, которые не позволят ему эффективно работать в дальнейшем. Его ненависть к большевизму граничила с безумием. Обычно после подобных стрессов агент «ломался». После тщательного обдумывания всех факторов Камминг пришел к выводу, что бурная лондонская жизнь Рейли является своеобразной формой реабилитации, но тем не менее целесообразность его дальнейшего использования оставил под сомнением.

В то же время Рейли формально зачислили в постоянный штат руководства отдела военной разведки МИ-1С. Это было более чем странное назначение, учитывая специфику взаимоотношений между свободолюбивым Рейли и СИС. Агент никогда не скрывал, что предпочитает работать в том месте и в то время, которое выберет сам, зачастую не требуя никакого вознаграждения. После «московской катастрофы» Рейли быстро пришел в себя и не нуждался в восстановлении подорванного доверия в собственные силы. После того как Камминг усомнился в дальнейшей полезности агента и перевел его на «тихую» работу, Рейли начал хандрить. С максимально возможной тактичностью шеф намекнул, что теперь он слишком известный человек, враг большевизма номер 1, как его окрестили в России, и фотографии Рейли в анфас и профиль были известны самому ленивому большевистскому агенту. Следовательно… Следовательно, его карьере пришел конец.

Не стоит и говорить, что решение о своем переводе Рейли воспринял крайне болезненно. Неприятная беседа с шефом разбила его сердце, и, как позже говорил сам Камминг, этот разговор, очевидно, и для него самого был самым тяжелым за всю его карьеру. Стремившийся в Россию Рейли почти физически ощущал чувство ревности к Полу Дьюксу, который по заданию Камминга работал именно в этой стране. В самом деле, когда Пол впервые пришел «на ковер» к шефу, Рейли, присутствовавший при разговоре, одобрил выбор Камминга по назначению Дьюкса в Россию. После этого их дружба стала еще горячее.

Единственным возможным решением могло стать обращение к Роберту Брюсу Локкарту с просьбой о помощи, и Рейли написал ему письмо. «…Я убеждал СИ, что имеются серьезные обстоятельства, вынуждающие меня работать и дальше в случае, если речь идет о России и большевизме. Абсолютно уверен в том, что не имею морального права вернуться к бизнесу, пока эти обстоятельства существуют. Рискну также утверждать, что мои знания и опыт также примутся во внимание, и это позволит мне продолжить свою деятельность. Именно в деятельности подобного рода я нахожу отдых в своей непростой жизни. Обо всем этом СИ обещали доложить в МИД.

Думаю, будет излишним объяснять Вам мои собственные мотивации. Я уверен, что Вы поняли их без объяснений. Если Вы сможете что-нибудь сделать для меня в сложившихся обстоятельствах, моя благодарность не будет иметь границ. Нет ничего лучше, чем служить на пользу России под Вашим началом. Я не верю, что русские смогут успешно бороться с большевизмом без нашей максимально активной помощи. Спасение России заключается в громадном потенциале, заключенном в несчетном количестве людей, верящих в нашу поддержку».

Итак, можно ли было считать решение Камминга правильным? Если даже сам Камминг сомневался в собственной правоте, то надо ли говорить, какое действие произвело это решение на самого Рейли. Теперь его ненависть к большевикам воспылала десятикратно. После беседы с СИ у Рейли появилась единственная жизненная цель, которая навсегда стала его путеводной звездой. По собственным словам агента, она формулировалась так: «Отдать свою жизнь России в борьбе за освобождение от рабства».