Текст книги "Гнездо синицы"

Ещё одна Вита шлёт всем привет с Ки-Уэста, любезно приглашает взглянуть на мир её глазами.

«О манерах улиц и краткости жизни», – пишет поэтесса из Литинститута Даша: кожаные скинни, берцы, объёмная короткая курточка, тотал блэк, замахивается в камеру ногой на фоне повидавшей виды кирпичной стены.

«Кокетливое настроение», – Анна крутится перед старинным зеркалом в деревянной витиеватой оправе, ярко-красные губы подобраны, на плечах лисий мех и больше ничего.

Сразу замечу, у меня совершенно нет никаких предпочтений при наблюдении кого бы то ни было, помимо сугубо научного интереса, я испытываю один и тот же набор чувств, состоящий в равных долях из раздражённости, привязанности, зависти, теплоты и презрения. Я отчётливо различаю виртуальное человеческое тело; симметрию и диспропорции конструкции, выстроенной на его основе; дыры в сюжете, сквозь которые просвечивают аффекты и эротическое содержание при полном отсутствии внутренних органов[59]59
  я, может быть, и не рад наличию этой способности, но при всех уродствах и патологиях цифровых отражений я не имею возможности отказать им в элементарном праве на существование


[Закрыть]. Вынужденные всегда кому-то подражать, они видятся мне поголовно несчастными.

Ещё из побочных эффектов[60]60
  очень часто – более 1/10 (более 10 %)


[Закрыть] могу отметить: я постепенно мимикрирую под изучаемые аккаунты. Сначала это проявляется в каких-то маленьких букашках на периферии светлого ореола моего рабочего места, не букашки даже, а лишние запятые, сотворённые из того же материала, что и тени. Я стараюсь не обращать на них внимания; здесь пробежит, там промелькнёт, шевельнётся под столом в сумерках, уже не запятые, а как будто мышь из-под стола под кровать нырнула. Показалось? Нет, точно нет, включаю фонарик на телефоне, заглядываю под кровать, там, разумеется, никого. Но стоит мне вернуться за компьютер, они снова тут как тут, и, если не спугивать их светом, мышки вскоре перестают стесняться и начинают вести себя по-хозяйски. Вот одна залезла в горшок с хамедореей, шевелит её листиками, другая балуется с носками и связкой ключей, ещё одна всё время хамски дрыгается в зеркальном отражении, копошится – она раздражает сильнее других – так и просится запульнуть в неё тапкой.

На следующем этапе я начинаю ощущать постоянство страха: на стене в отражении мне мерещится глаз размером с ладонь, шершавый и пересохший, он внимательно следит за моим затылком. Но стоит мне повернуться, как веко глаза в тон обоев с едва слышимым хрустом закрывается. Я ощущаю это сухое трение собственными глазами, и меня пробирает дрожь.

Ещё через пару часов начинает казаться, будто в квартире я не один; я не уверен, что закрыл дверь, а значит, кто-то мог войти и уже после самостоятельно закрыть. Приходится патрулировать помещение, подобно пограничнику, тщательно осматривать каждый угол; я проверяю шкафы, пространство за дверями, за натянутой шторкой в ванной, под кроватью, даже в окно выглядываю и закономерно ничего не обнаруживаю. Но ведь это теоретически возможно, что в помещении находится посторонний, что он зашёл в открытую дверь и закрыл её за собой. Возможно? Возможно. Ещё этот чёртов стул с одеждой, напоминающий силуэт некоего существа. Но у меня же нет привычки кидать одежду на стул, так кто шепчет мне оттуда? Я не могу расслышать, как бы ни напрягался, я слышу только топот сердца в ушах (что-то про лишние запятые?), из-за чего всякий блик из окна теперь действует на нервы[61]61
  а я, вообще, люблю блики, вы могли заметить


[Закрыть]. Я даже спрашивал у соседей, как бы невзначай, но никто из них не замечал ничего странного…

И вновь я нахожу себя за наблюдением в глазок. Лампочка в выпуклом подъезде мигает каждый раз, когда я моргаю (я мигаю?), но её «миг» длится на мгновение дольше – никого. Успокоения ради я отрываю в туалете ещё несколько плиток[62]62
  за ними ничего нет


[Закрыть] – это помогает успокоиться, не хуже чая с листиками мяты, стул с одеждой на время исчезает вместе с голосом. Жаль, что их[63]63
  плиток не так много (ободрана), мяты в достатке (самостоятельно выращена на подоконнике (единственное, мне очень досаждают белокрылки, если кто-то знает, как с ними бороться без применения химии, прошу дать автору обратную связь)


[Закрыть] осталось не так много.

Что я хотел обнаружить за кафельной плиткой? Какой второй мир? Почему я считал этот второй мир настоящим? Ответами на эти (стоит отметить, вполне уместные) вопросы я не владел, но уместность их наличия не останавливала меня, скорее наоборот, подначивала. Разумность нужно было преодолеть, и преодолевал я её при помощи монтировки. Можно сорвать со стен обои, плитку, это принесёт лишь временное облегчение, тьма отступит вглубь штукатурки, прикроется газетами и слоем шпаклёвки.

Очередная прочитанная по диагонали крипи-байка из интернета под заголовком «Сборный человек придёт за твоими глазами» (под плоским предлогом игры её авторы пытались выманить у подростков пароли к аккаунтам).

«Сборный человек приходит к тому, кто не спит три ночи кряду, зарывая своё сознание в глубинах даркнета. Сначала начинаешь слышать его мерные шаги, они становятся всё громче и ближе и вот наконец застывают на твоей лестничной площадке, ты не можешь этого не чувствовать, идёшь на цыпочках и смотришь в глазок. Не стоит расстраиваться, если в первое мгновение ты никого там не обнаружишь, просто нужно немного подождать, чтобы глаза привыкли к выпуклости зеленоватого подъезда. Постарайся не моргать как можно дольше. Обрати внимание на чёрную оправу искажённого пространства, но не отрывайся от двери напротив, используй периферическое зрение. Там раньше не было двери? Что с того? Присмотрись, она уже приоткрыта. Сборный человек явится за твоей жизнью, какой бы никчёмной она ни была, чтобы прожить её вместо тебя, и ведь это удастся ему куда лучше, а ты будешь тонуть в чёрной оправе, в глубине стен и комодов. У тебя будет целая вечность, чтобы наблюдать оттуда за собой».

Не помню, где именно и когда я прочитал эту историю впервые[64]64
  я её написал?


[Закрыть], она с лёгкостью теряется среди тысяч ей подобных. Единственное, что осталось, – мысль, которая пришла мне, пока я разглядывал своё отражение на фоне вспоротой уличными фонарями ночи: «Э-эх, братец, да ведь ты и есть сборный человек. Как будто по частям скроен». А вы попробуйте восемь часов кряду не отрываться от сёрфинга!

От одной лишь рекламы меня тошнило. Скажу больше – всё вокруг казалось нативной рекламой: смена дня и ночи, затёкшая шея, банальные физиологические потребности – всё досаждало мне, отвлекало от полезного контента, которым я называл чьи-то личные странички[65]65
  наглая лесть, скажете. ваше право


[Закрыть].

Шесть

Кстати, матушка-то Лизина раньше блогером была, вот ведь ирония, вещала о секретах счастливой семейной жизни, лента пестрела рецептами наиболее полезных и вкусных блюд[66]66
  взял себе на заметку гамопилафо


[Закрыть], психологическими очерками[67]67
  компиляция идей далеко не самых авторитетных авторов


[Закрыть], рецензиями на сомнительные книги, фильмы, путешествия и различного рода услуги (салоны красоты, цветочные магазины, профессиональные фотографы, диетологи, коучи-тарологи). Были ещё походы в паноптикум, музей перевёрнутых фигур и дом великана, и, что печально, она совершенно не выкладывала фоток дочери[68]68
  полностью поддерживаю подобную самоцензуру со стороны родителей


[Закрыть], либо же она их подчистила.

«Беспокоюсь за пеларгонию», «Здравствуй, лето!», «Уютной осени», «С Восьмым марта меня!», «Как вернуть вкус жизни, три простых правила…», «Уровни вибраций различных эмоций» – я видел эти блаженные посты десятки тысяч раз за авторством женщин, рождённых до развала. И чем дальше дата их рождения от рокового для нашей страны события, тем больше восторженных снимков радуги, бутербродов с икрой, поздравлений с Пасхой и видеооткрыток, тем сильнее завален горизонт и размыленней снимки. Сотни тысяч раз эти дамы мне желали доброго утра, здоровья, затирали про Весы в доме Прозерпины, а чуть ниже – прощали в Прощёное воскресенье.

В своё время типичный пост «для тебя Ольги Сергеевны» набирал минимум по двадцать-тридцать комментариев, десять репостов. Впрочем, неудивительно при такой активности: в среднем один пост раз в шесть часов. Приходится целую вечность скроллить в самый низ, окидывая беглым взглядом массу информации сорта чуть ниже среднего. Такое цифровое барокко с позолоченными финтифлюшками, завитушками и полистирольной лепниной[69]69
  а я недолюбливаю лепнину, вы могли заметить


[Закрыть]; изредка мелькают самые знаменитые картины Ренуара: «Купальщицы», «Бал», «Жанна Самари» – музейные оригиналы, но слова брать назад рановато, затем следуют репосты развивающих курсов: «Ментальное здоровье» (проходит в Черногории), «Как выйти из зоны комфорта» (о. Бали), «Женская энергия – ДЫХАНИЕ МАТКОЙ» (Завидово Resort), «Как полюбить себя» (онлайн)[70]70
  ни одна уважающая себя дама не пройдёт мимо


[Закрыть].

Наконец, почти на самом дне её ленты я обнаруживаю вознаграждение за труды. «Как и всегда в первое сентября, осень приходит с дождём. Моя гордость, люблю», – аккуратный букет безвременников в руках у девочки в лаконичном платье тёмно-синего цвета с настолько несчастным выражением лица, что поневоле вырывается смешок, на фоне аккуратная живая изгородь барбариса[71]71
  взгляд на календарь, минутка арифметики, и совесть моя может спокойно выдохнуть


[Закрыть]. На следующей фотографии изображена сама она с вышеупомянутым букетом. Нельзя не отметить, что Ольга Сергеевна выглядела удивительно молодо, когда отправляла Лизу в шестой класс. Листаем наверх – и спустя три года выглядит, кажется, даже лучше, что подтверждает отчёт с отпуска на арендованной яхте водоизмещением «500 тысяч тонн[72]72
  о чём скромно сообщено в посте


[Закрыть]» у берегов мыса Гата – один из последних счастливых постов.

Всё это мало соотносится с тем, что я видел в их английском доме.

Затем, в более поздних записях, начинают проскакивать тревожные звоночки: призывы к собственной стойкости; всё чаще вместо выставок и рецептов мелькают услуги психологов и юристов, действенные способы борьбы с абьюзерами, газлайтерами, висхолдерами, неглекторами и прочими тварями[73]73
  осуждаю


[Закрыть]; на селфи – усталое лицо, опухшее от слёз, но всё же ещё молодое. Вскоре выясняется причина этого: в ленте проскакивают сначала сдержанные, а затем и подробные описания травли и контроля со стороны влиятельного мужа, угрожающего ей сумасшедшим домом, если она не откажется от дочери, которой тот даже не приходится родным отцом, что не может не вызывать определённого рода страхи, прилагаются справки о снятии побоев, соответствующие фотографии. Затем на какое-то время посты прерываются, и наконец спустя полгода тишины последний пост, датированный тремя годами ранее, гласит:

«Я благодарю всех откликнувшихся за участие и им особенно приношу извинения за постыдную попытку привлечь внимание к собственной личности, все мои последние сообщения не имеют ничего общего с действительностью и являются целиком и полностью плодом моего воображения. Мне очень стыдно перед сообществом. Канал закрыт».

Написано на бумаге от руки и сфотографировано, даже автограф стоит.

Выходит, этой почти пожилой женщине в протёртом болотном пиджаке никак не больше тридцати пяти, мы почти ровесники. Стёртый каблук и неуверенная походка, наркодиспансер и бывший муж, укравший дочку[74]74
  осуждаю


[Закрыть]. Какая-то пара лет смогла изменить человека, переполненного самодовольством и уверенностью, до неузнаваемости.

Семь

– Так уж всё и было?

– Думаешь, я буду тебя обманывать? Чего ради? – ответил я Павлу Игоревичу (ему самому не было ещё сорока, но мы привыкли обращаться к нему по имени-отчеству, исполнительный Павлуша вырос в солидного господина, кандидата медицинских наук в области психиатрии, который носил роговые очки, драповое пальто три четверти и даже шляпу)[75]75
  я часто находил полезной карьеру своего товарища, советуясь с ним по поводу и без, он, конечно, не гений, иначе бы он не тут был, но за неимением лучшего…


[Закрыть].

– Ты патологический лжец и свинья, Стужин, так что, думаю, да, ты будешь меня обманывать, даже если не увидишь в этом никакой выгоды.

– Погоди, это ещё не конец!

– Свинью исправит лишь могила, – добавляет Егор, года превратили его в невыносимого топорного зануду в кожаной курточке, из-под которой торчит пузо, затянутое плотно в серую майку.

Нижняя часть туловища при ходьбе несла Егора куда-то вперёд и немного в сторону, он напоминал чем-то утку, созревшую для запекания в апельсиновом соусе.

– Ты краску взял? – спросил меня Павел Игоревич.

– Взял.

– А грунтовку?

– И грунтовку, и кисточки.

Наши жизненные пути пересекались на этой заросшей папоротником тропинке, ведущей к заброшенному кресту, один-единственный раз в году во вторую субботу октября. Егор шёл первым, торопился и то и дело подгонял нас. Он нёс с собой тяжеленный ящик с инструментом. За ним семенил походкой доцента Павел Игоревич с косой на плече, изредка оглядываясь, чтобы отвесить мне какой-нибудь комментарий. Я – следом, я отвечал за краску и, чтобы скоротать время, традиционно рассказывал, как провёл этот год. Где-то не поодаль тащился Дима, ему постоянно требовалось останавливаться и на что-нибудь глазеть, то ему виделся бельчонок, то на куст снежноягодника наткнётся, как уж пройти мимо, не полопав белых ягод?[76]76
  возможно, какие-нибудь мелкие подробности будут противоречить друг другу; не исключено, что и какие-то существенные вещи будут противоречить друг другу, прошу заранее прощения


[Закрыть]

Лес вокруг за два десятка лет заметно состарился, но всё же был легко узнаваем; до цели оставалось около трёхсот метров. Здесь прошло целиком и полностью наше детство. Со временем почти все семьи разъехались отсюда, и на то были весомые причины: о существовании этого дома никакие муниципальные службы не желали знать и уж тем более не стремились брать столь непосильную ношу на баланс. Таким образом, по бумагам нашу покосившуюся двухэтажку с шиферной крышей, а вместе с ней и её обитателей буквально нельзя было отнести ни к селу, ни к городу. Дима же оставался последним жителем дома на окраине провинциального городишки, за исключением пары совсем дряхлых одиноких стариков, неспособных расстаться со своими огородами. Мы официально выросли в доме, которого нет, и всё происходящее с нами вполне этому соответствовало.

Дом разрушался, фундамент плыл[77]77
  на наших болотистых почвах это случалось довольно скоро


[Закрыть], протекала крыша, постоянные перебои с отоплением и электричеством, но решать эти проблемы, кроме самих жильцов, было некому. О продаже собственности даже за бесценок речи не шло, люди бежали как есть: собирали вещи, брали под мышки детей и котов и мчались куда глаза глядят. В любую секунду, казалось, рухнут стены.

– Не удивлюсь, если он и вживую-то её не видел, – отмахнулся Егор.

– В смысле? Откуда тогда взяться пряди волос в альбоме?

– А вот эту жуткую штуку держи подальше от меня, – отпрянул брезгливо Павел Игоревич.

– Дай взглянуть! – подскочил Дима, по оттенку опухших глаз можно было догадаться, что он хорошо выпивал.

Дима старался сохранять позитивное отношение к жизни и даже сейчас – порядком потрёпанный ею – продолжал светить серыми зубами. Правда, улыбка его с годами приобрела несколько печальный вид, что на фоне чахнущей листвы и холодного осеннего солнца лишь усиливало удручающий эффект. Главным его пристрастием, помимо алкоголя, с недавнего времени стала какая-то гностическая лабуда; довольно обширная его библиотека нашла пристанище прямо на полу вперемешку с немытой посудой, грязным скарбом и периодически воюющими друг с другом полчищами жуков-кожеедов и мокриц. Он никогда не говорил, к чему это увлечение, но напрямую его никто и не спрашивал. Наугад взявшись за один из дряхлых томов и отряхнув от пыли изъеденный переплёт, можно было запросто наткнуться на полемические сочинения Иринея Лионского[78]78
  Ириней Лионский (ок. 130–202 гг.) – один из отцов церкви, знаменитый борьбой с ересями, в особенности с гностиками


[Закрыть], Псевдо-Дионисия Ареопагита[79]79
  Псевдо-Дионисий Ареопагит (предп. V – VI вв.) – постиронист


[Закрыть] или на безымянные алхимические трактаты периода раннего Средневековья с их бесконечными эманациями и эонами и нередко вводящими в ступор зарисовками Абраксаса и Баала. Должно быть, достать их было невероятно сложно, что подтверждала его самодовольная ухмылка. Пока ещё[80]80
  это долго не продлится, год-два – ставлю тысячу


[Закрыть] Дима работал в местной школе учителем русского и литературы у старших классов, и, как можно было догадаться, большим авторитетом среди учеников не пользовался.

– Мягкие, настоящие, – заключил он как эксперт. – Пусть рассказывает.

– Пусть. Но хоккей определённо всё портит в твоей истории, – не смог не подметить Павел Игоревич.

– Хоккей?

– Как, говоришь, её имя?

– Лиза.

– Без обиняков, я искренне желаю, чтобы ты звучал безупречно, – вынес свой вердикт скрупулёзный психотерапевт. – Лиза эта, бесспорно, прелестна, но хоккей – нет, на замену, только из-за него я лично тебе и не верю. Это раз. А два… ну, послушай себя! Ты же Стужин, чёрт тебя дери! Я-то знаю, что ты не упустишь ни одной девицы с добротной книгой, такой, чтобы свысока окидывала томным взглядом, и чтобы корешок книги украшал не чёрт-те кто, не Ремарк и не Сэлинджер, – тебе подавай Кьеркегора[81]81
  Сёрен Кьеркегор (1813–1855) – датский философ


[Закрыть], Юнгера[82]82
  Эрнст Юнгер (1895–1998) – немецкий писатель


[Закрыть] – на меньшее наш Стужин не клюнет. Не клюнет же? Нет! Мы все видели аккаунт этой дурёхи, она очень даже миловидна, но, по твоим меркам, напрочь лишена художественного потенциала.

– Это мягко сказано, – добавил от себя Егор.

– И даже «Искусство любить», – продолжил Паша, – на фотосессии топлес у камина с синтетической шкурой белого мишки никоим образом её не спасает, при всём моём уважении к Фромму[83]83
  Эрих Фромм (1900–1980) – немецкий психоаналитик, социолог


[Закрыть]. Как там подписано: «В дополнительном внимании не нуждаюсь, но подчёркиваю право человека на проявление», так? А следующее фото в балетной пачке: «чёрный леблядь»! Есть, конечно, одна заковырка – фото возле могилы Антонена Арто[84]84
  Антонен Арто (1896–1948) – французский режиссёр и теоретик театра


[Закрыть]. Неужели ты наивно полагаешь, что это всего лишь игра с её стороны – акт преодоления своей индивидуальности? Если допустить, что это действительно так, то, чёрт возьми, перед нами самый настоящий тиран! Но… Нет-нет-нет, это, конечно же, не так, мечтатель! Я никогда не поверю, что ты купился на одно-единственное фото. Она не такая на самом деле. Ты и сам прекрасно понимаешь, о чём я. Все эти нарисованные образы. Все они ненастоящие – эти отражения, не только она, – что общего у них может быть с действительностью? Стужин, признавайся, где ты её отрыл?

– Хорош занудствовать, – крикнул откуда-то сбоку Дима. – Это зовётся лёгкой неразборчивостью человека со здоровым желудком. А вообще-то, пока девушки находят смелым выкладывать свои обнажённые снимки, во всей этой виртуальности будет хоть какая-то отрада и смысл.

– Такая девка ему не по зубам, – подогрел Егор[85]85
  осуждаю


[Закрыть].

– Не слушай их, наш Стужин что угодно может.

– Но может и лучше, если постарается.

– Что вы от меня хотите? Я знаю, звучит правда неважно, может, даже паршиво, но в этот раз – чистая правда! Клянусь!

– Это очень благородно, что ты пытаешься выгородить её (да и нашу) пустоту полётом своей фантазии, но выходит рыхло и неказисто, – никак не мог успокоиться Паша. – Трудись усердней! Вот ответь, почему именно хоккей? А не дельтаплан или не «Тристан и Изольда»[86]86
  музыкальная драма Рихарда Вагнера


[Закрыть]? Если бы хотя бы смешно было… а так вообще непонятно к чему. Хоккей, и всё.

– То есть убийство у тебя вопросов не вызывает?

– Убийство – шикарное! – снова крикнул Дима. – И патологоанатом, и черепаха. Не терпится услышать, как ты сумел выкарабкаться из-под скальпеля!

– Да тут, собственно, и говорить-то не о чем…

– Я почему спрашиваю про хоккей, вдруг ты сейчас вывернешься, оправдаешь, зачем именно хоккей и почему, и тогда уже мне придётся бить себя по лбу.

– Зачем мне это делать?

– Как минимум чтобы мы тебя поняли.

– Всё ведь и так понятно… с самого начала всё понятно.

– Лично я понял, – поддержал меня Дима.

– Я рад за тебя.

– А женитьба?..

– Что «женитьба»? Подробности не помешали бы, тем более, прибегнув к «несложным арифметическим действиям», мы выяснили, что девочка совершеннолетняя, о чём любезно сообщено в сносках. Видимо, самим нам сложно. Впрочем, можно и опустить пикантные нюансы относительно «возраста согласия» вначале[87]87
  изначально данный опус с «возрастом согласия» имел место 18 марта, но по совету Павла Игоревича был убран


[Закрыть], они скорее отваживают, чем привлекают. Скандально, но слишком уж искусственно и топорно. Ну, и про отчима в конце, конечно, обычный дешёвый трюк – точно, нет.

– Тут вынужден буду согласиться с Павлом Игоревичем. Пусть лучше отцом он будет родным, а мамаша действительно окажется аферисткой, пытающейся посредством шантажа выудить у муженька деньги.

– А ещё лучше кусок этот вообще убрать с концами. А черепаха мне понравилась…

– Какая на хрен черепаха? – свободной рукой схватился за голову Егор. – Что ему за чай заваривали в офисе?

– Черепаха. Деревянная, которую они с директором якобы сожгли, – поправил очки Павел Игоревич. – Я ведь правильно понял? Вы же её сожгли, после чего загорелось всё здание?

– Это был директор, он словно свихнулся, принял меня за чёрта! Я лишь подыграл ему.

– Подыграл. И я, по-твоему, должен об этом сам догадаться?

– Да это же совершенно неважно!

– Опускаю руки. В таком случае мне понравилось муаровое платье, и на этом всё. Я прям увидел перед собой созревший на ветке чернослив, тронешь пальцем – и на нём останется глянцевый тёмный след с отпечатком…

– А никого не смущает, что башня этой фирмы стоит себе целёхонькая? – влез Егор.

– Егор, – отозвался Дима. – Это мелочи.

– И убийства никакого не было. Зуб даю. Да и директора тоже.

– Ну, погоди, Егор, к чему такая радикальность? Если убийства ещё не было, то ничто не помешает случиться ему в будущем. Не будешь же ты отрицать онтологическое право этого акта на существование?

– Слушай-ка, Стужин, я вот что подумал: может, тебе лекарств выписать настоящих, рецептурных? Чтобы не писать «каких-то таблеток»? – на ясном глазу предложил врач.

– Лучше мне выпиши, – сказал Егор.

– Пусть будет как есть, он же не фармацевт, чтобы запоминать названия, – вступился Дима. – Ты и так его уже со своими нейро-когни-гипер-тиме-стическими чего-то там запутал.

– А в целом как?

– Такого бреда я в жизни не слышал, – снова влез Егор. – Зачем мы тратим на это время? Пусть найдёт работу нормальную или занятие по душе. Не вечно же жить на одну пенсию.

– Мне кажется, – произнёс Паша после того, как трижды показательно кашлянул в кулак, – Егор хочет сказать, что брат наш легко может допустить, что недостаточно подкован для какой-нибудь чересчур ушлой истории, но полным идиотом себя выставлять безо всякой на то причины не даст. Да, Егор?

– Смысла может не быть в самой жизни и только – это её привилегия, – крикнул Дима.

– Надо запомнить: «смысл должен быть».

– Нет, – возмутился Егор. – Я хочу сказать, что этот словесный понос вымени коровьего не стоит, а вы оба уши развесили, будто пред вами какое-то откровение. Хотя все и так всё прекрасно понимают[88]88
  с каких пор Егор начал обращаться ко мне в третьем лице, не знаю, но так было не всегда


[Закрыть].

– Егор как слушатель законно желает, чтобы у твоего повествования была какая-нибудь задумка, необязательно указывать на неё прямо, главное – пусть она там будет. Да, Егор? – Паша, снова покашляв, любезно взялся переводить мысль Егора, для пущего эффекта он ткнул его черенком косы между лопаток.

– Хватит меня затыкать. Нет, ну правда, мы разве многого просим, когда хотим понимать его? Мы видимся, возможно, в последний раз в жизни, почему нельзя просто попить хорошего немецкого пивка в пабе да с раками по-казацки с чесноком, перетереть о дамах (настоящих), в конце-то концов, как все приличные люди?[89]89
  Егор, должно быть, забыл, с какой целью мы продолжаем из года в год собираться (будет сообщено дополнительно)


[Закрыть]

– Егор…

– Послушайте только: девка выскочила за него сразу после того, как он убил то ли её отца, то ли отчима? Да будь этот мужик хоть кем, хоть папой, хоть папиком, он думает, с этого начинают люди отношения выстраивать? С убийства? А что его директор нёс на камеру – это, по-вашему, не постановка?

Пока они спорили о судьбе очередного моего рассказа, я мысленно представлял, что в принципе без проблем справился бы с Егором. Те времена, когда он был, бесспорно, самым сильным среди нас, прошли, и теперь я с лёгкостью мог бы вынести его один на один даже в честном поединке. А если учесть, что сейчас он шёл впереди, мне хватило бы одного короткого удара в шею, чтобы сделать его инвалидом на всю оставшуюся жизнь. Паша с косой мог бы стать препятствием, но не слишком серьёзным. Паша – интеллигент с дряблым телом, в случае сопротивления мне не составило бы труда обезоружить его. И тогда остался бы один Дима, букет астенических расстройств, вызванных абстинентным синдромом, едва ли сглаженных приятной прогулкой по лесу, но у него нет никаких шансов убежать и спрятаться, ведь я знаю эти места как свои пять пальцев. Это нисколько не интересно.

– Ты что, сегодня не с той ноги встал? – крикнул Дима Егору, теперь уже откуда-то справа, из-за густых порослей бузины.

– А что вы от меня хотите? Чтобы я подыграл? Ладно, я подыграю вам. Каким образом, пусть ответит, он скрылся от правосудия? Как смог сбежать за границу? И, главное, зачем вернулся? Повсюду камеры, мобильники отследить можно, ДНК, отпечатки пальцев всякие… Пусть скажет ещё, что залез в панталоны к Екатерине Великой. Нужно же трезво оценивать свои возможности, – парировал Егор.

– В смысле? Ты всерьёз сомневаешься? – не выдерживаю. – У нас полно общих фоток, правда, в основном на плёнке…

– Естественно!

– На телефоне тоже есть, но в основном непристойные, извините…

– Я не буду смотреть, – запротестовал Егор, тем не менее попытавшись заглянуть в экран. – Нафотошопить можно что угодно.

– Я клянусь, она ждёт меня в машине. Я звал её пойти с нами, но она отказалась.

– У него даже тачки нет.

– Да без проблем. На обратном пути убедишься.

– Убийства, серость, какие-то психические отклонения, асоциальность, непонятный никому юмор, цинизм и собственная исключительность – типичный дед инсайд, самый настоящий, мёртвый внутри. Поработал бы месяцок на заводе или на земле, принёс бы пользу миру, тогда посмотрел бы на него…

– Мы все не первой свежести, но чтобы прям дед… – потёр заметные проплешины Павел Игоревич. – Ну как бы… с кем не бывает кризисных ситуаций?

– Самое ужасное в этой кризисной ситуации то, что вы двое на самом деле знаете, что это никакая не «ложь» и не «откровение». Наш близкий товарищ поехал напрочь, а вы требуете от меня врать ему в лицо и ещё больше усугублять его положение?

– Егор, Егор… – Павел Игоревич остановился так резко, что я чуть не напоролся на остриё косы.

– Он же, без шуток, нездоровый человек и не отдаёт себе отчёта в действиях и словах! И в этом есть и наша общая вина. Не делайте вид, что забыли…

– Почему… почему ты просто не можешь сказать, что всё ок? – прервал его Павел как-то слишком нервно, лицо его при этом выражало почти что злость вперемешку со страхом (я автоматически считал это с затылка). – Мы же условились: раз не хочешь помочь, тогда просто молчи. Сейчас же начнётся…

– Слушай! Стужин, – завопил вдруг Дима как резанный, замахал руками у меня перед носом, – смотри-смотри, что придумал: не говори, что я, мол, спился, живу один-единственный в разрушенном доме, как-то это всё безысходно! Лучше так: «Оболтус Дима переехал жить во Вроцлав к одной носатой, но тем не менее приятной крашеной певичке. Нос у неё был очень даже красив до определённого места, но вопреки эстетическим ожиданиям он никак не желал заканчиваться на этом красивом месте, а всё продолжался и продолжался. Дима жил у неё на попечительстве, ни в чём себе не отказывая, только и делал, что писал дерьмовые стихи. Тем не менее он никогда не пропускал наши ежегодные сборища». А лучше ещё, чтобы на рассказ твой с лёгкостью накладывалась музыка. И ненавязчиво можно было это дело прослушать, сидя в автобусе у окна, а за ним проносятся бесцветные будни, фонари, и провода лениво тянутся меж…

– Поздно…

Восемь

– Филантропа, мецената и просто мечтателя Михаила С. постигла таинственная гибель в порту северной промзоны от рук неизвестного. В этот же день в пожаре был уничтожен фонд, в котором он значился директором, а также владел контрольным пакетом. Вот так совпадение, да? Здание сгорело дотла вместе с каркасом и перекрытиями. В огне были утрачены некие секретные сведения государственной важности. Также в сеть утекли три видео, вызвавшие крупный резонанс в прессе, они подогрели и без того панические настроения среди инвесторов, поползли слухи об огромных долгах фирмы…

– Ещё бы. На пике за финальной трансляцией следило не меньше двухсот сорока тысяч, – перебил грузного полковника какой-то молодой паренёк в очках и с брекетами, в руках у него наготове был телефон со скриншотом в качестве подтверждения. – А запись набрала полтора миллиона просмотров за первую неделю и породила ещё столько же трактовок.

– Да. Верно, спасибо, Семён, – сквозь зубы процедил полковник, смерив наглого лейтенанта суровым взглядом. – И при этом у полиции нет ни единой зацепки, кроме безголовой черепахи. И как же это было допущено? Как выпутываться будем, господа, мать вашу? Идеи имеются?

– Провокация из-за рубежа? – предположил кто-то с галёрки.

– Качественная подделка?

– Дешёвая подделка?

– Это само собой разумеется, я конкретно про дело, и только про него.

– Одна зацепка есть: в порту заброшенной промзоны была обнаружена визитка фиолетового цвета.

– Фиолетового, значит?

– Так точно. Она таинственным образом уцелела в пожаре.

– И что же написано на этой ви-зи-тке? – По полковнику было заметно невооружённым взглядом, что он вот-вот взорвётся.

– На визитке изображена восьмиконечная звезда…

– Так. Ну и чего ты примолк? Что означает эта восьмиконечная звезда?

– Мы проконсультировались с десятью специалистами по геральдике, но эта информация не способна помочь делу…

– Почему же? Что точно вам сообщили специалисты по геральдике?

– Слишком много чего…

– Вот и запихни это «много чего» себе в… Чтоб больше о визитке ни слова! Чем точно занималась его контора?

– Фонд инвестировал крупные суммы в проекты, связанные с поиском и разведкой месторождений нефти, газа и других горючих ископаемых, а также с недвижимостью. Большинство проектов были убыточны. По ряду признаков можно заключить, что вся полнота власти находилась в руках вышеупомянутого Михаила С., в то время как все члены правления занимали свои должности лишь номинально. На данный момент никто из них не находится на территории Российской Федерации. Кто ж теперь разберётся, что там делалось на самом деле?

За мной гнались, нет, за мной гонятся и по сей день, рыщут в этот самый момент, вынюхивают мои следы, просчитывают взаимосвязи, они не успокоятся, всё перевернут вверх дном, пока не найдут меня и не насадят мою голову на пику. Несмотря на то что все доказательства моей причастности к убийству директора уничтожены в огне, я допускаю, что письменные и устные свидетельства сотрудников обрисуют меня далеко не самым лучшим образом. И обиды я на них не держу, благо за исключением подозрительности у них на меня ничего нет.

Представляю, как все мои бывшие коллеги нелепо жались в тот момент, когда речь на допросе заходила обо мне, они бы и не прочь оговорить меня, наплести с три короба, да вот незадача, перечисляя десятую кряду мою выходку, они вдруг осознавали, насколько паршиво это звучит, ведь:

1) они не знают моего имени, а база данных сотрудников уничтожена в пожаре;

2) у них нет ни фотографий, ни понимания моей деятельности;

3) из рабочего чата я заранее удалился вместе со всеми сообщениями (пара стикеров с котиками);

4) мой телефон, как позже выяснится, был зарегистрирован на имя директора.

Это окончательно спутает карты. Естественной зацепкой могло бы стать содержимое крошечного кондоминиума в форме обезглавленной черепахи, о котором твердили все сотрудники, да вот незадача: сделан-то он был из дерева (слива или вишня) и оставил после себя лишь горсть пепла. Логично предположить, что в ходе допроса свидетелей заподозрят сговор среди сотрудников.

«Но с какой целью?», «Бред какой-то!», «Зачем им всем выдумывать несуществующего чудака?», «И при чём здесь вообще черепаха?», «Это та, на которой земля держится?» – посыплются один за другим вопросы. Батареи в тесной слабо освещённой комнатушке с чрезвычайно низким потолком будут жарить как не в себя, а различной масти капитаны и майоры будут искренне недоумевать, почёсывая вспотевшие залысины, до тех пор, пока не раздастся вдруг решительный голос.