Текст книги "Демон ветра"

– Нет, сеньор, – потупился Сото, испытывая неловкость. И пусть с тех времен минули века, и неизвестно, существовала ли вообще сегодня страна его предков, Мара все равно не мог говорить без стыда о поражении воинов, чья кровь текла в его жилах. – Их враг был неисчислим и жил за океаном в стране, что была больше страны моих предков во много раз. Враг отказался воевать честно и пошел на подлость. Он использовал разрушительное оружие огромной силы, которым мои предки не владели. Он уничтожил два их мирных города и пообещал уничтожить еще, если те немедленно не сдадутся. Разумеется, они были благородными воинами и не могли подставить под удар вместо себя женщин и детей, поэтому покорились.

– Какое коварство! – возмутился дон. – Трусы, что не умеют драться, всегда бьют в спину и стреляют из-за угла!.. И что же было дальше?

– Я доподлинно не знаю, сеньор, – ответил Сото. – Кажется, потом наступил всеобщий мир и враг перестал считаться врагом. Мои предки начали с ним торговать, но солдаты врага все равно топтали их землю и держали свое дьявольское оружие наготове. Скорее всего так продолжалось до Каменного Дождя.

– И все это ты прочел в своих книгах? – поинтересовался дон Диего, указав на полку тирадора, где лежали десятка два потертых книжных томов различных объемов. Некоторые из книг выглядели настолько истлевшими, что было боязно брать их в руки – того и гляди, рассыплются, как сухие осенние листья.

– Да, сеньор, – подтвердил Сото. – К сожалению, это все книги о стране и обычаях моих предков, что я смог отыскать. Но даже их я не сумел прочесть все. Треть книг написана языком, которого не знает ни один святоевропеец.

– Я уже обратил на них внимание, – подтвердил дон. – Странные письмена. Если так вычурно выглядят буквы твоих предков, как же звучал их язык?

– Однажды в юности я задал похожий вопрос одному ученому человеку, – сказал Мара, – а он в ответ попросил меня произнести вслух по-английски названия городов и имена моих предков, что встречаются в понятных книгах. После того, как я сделал это, ученый человек сказал, что я самостоятельно ответил на поставленный вопрос.

– Весьма любопытно… – Дон ди Алмейдо уткнулся в книгу и по слогам прочел: – Хоккайдо… Ямамото Цунэтомо… – проклятье, язык сломаешь! – Фудзияма… Токио… Мацуо Басе… Сатоши Накамура… А это имя похоже на твое!

– Свое имя я тоже взял из этих книг.

– Вот как? А я-то все годы, что тебя знаю, думал, будто оно русское или скандинавское! Каково же твое истинное имя?.. Впрочем, не отвечай, раз человек меняет себе имя, значит, на то есть веская причина. Мне вполне достаточно того, что тебя зовут Сото Мара… Хотя мне все-таки было бы интересно узнать значение твоего странного имени. Окажи честь, просвети старика… если, конечно, тебе самому известен ответ.

Сото замешкался. Подобные вопросы ему задавали и раньше, но он на них никогда не отвечал. Тайну происхождения своего имени тирадор предпочитал не открывать никому. Но сегодня его спрашивал не случайный знакомый, а дон Диего ди Алмейдо – человек, от которого у Сото в принципе не должно быть никаких тайн.

– Я сменил свое прежнее имя на «Сото» еще в юности, – принялся выполнять пожелание сеньора Мара. – Оно схоже со старой испанской фамилией, но я взял его по другой причине. Так звали одного великого древнего воина, большого знатока боевых искусств, написавшего о них книгу. К тому же оно понравилось мне еще и тем, что очень напоминало удар меча, с которым я тогда не расставался. Вслушайтесь, сеньор: «Со…» – словно короткий свист клинка по воздуху, а после «…то» – глухой звук, как при попадании в цель.

В доказательство своих слов Сото даже воспроизвел характерный замах и стукнул по подушке ребром ладони, что играла роль воображаемого меча.

– И впрямь есть что-то общее, – согласился дон.

– …Второе имя «Мара» я взял гораздо позже, – продолжал Сото, но голос его зазвучал мрачнее. – Значение этого имени мне также известно. Мара – демон, или по-другому – «похититель жизни».

Дон невесело усмехнулся. Похоже, подобная расшифровка имени тирадора, честно отслужившего ему много лет, явилась для него неожиданностью. «Интересно, что бы сказал наш местный Божественный Судья-Экзекутор, когда вдруг проведал бы, что среди моих слуг затесался демон!» – так можно было трактовать кривую усмешку дона Диего.

– Не знай я тебя столь хорошо, как знаю, то немало удивился бы, отчего это вдруг человек называет себя именем злого духа, – заметил сеньор. – Но имена твои – как первое, так и второе – подходят тебе как нельзя кстати, да ты и сам это понимаешь… Уж извини за откровенность, но ты действительно страшный человек, Сото. Даже я порой тебя побаиваюсь…

– Ни вам, ни членам вашей семьи не следует меня бояться, сеньор! – пылко поспешил уверить его Мара, хотя скорее всего дон ди Алмейдо поведал о своем страхе в шутку. Хозяева не боятся верных псов, которые не раз доказывали, что готовы по их команде разорвать глотку любому недругу.

– И все равно, порой твои поступки меня настораживают, – поморщился дон. – И не только меня, но и многих слуг, в том числе твоих подчиненных. Скажу по секрету, когда ты устроился ко мне на службу, жаловались на тебя едва ли не каждый день. Ответь, зачем ты распорядился перестроить мой тир? Чем тебя не устраивал старый?

– Я не мог допустить, чтобы пули и стрелы летели в направлении вашего дома, сеньор!

– Так ведь тир закрыт со всех сторон! – воскликнул дон ди Алмейдо. – Там бетонные стены толщиной в два локтя!

– Не в этом дело, сеньор, – спокойно возразил Сото. – Даже если бы ваш тир находился на другом конце Сарагосы, пули и стрелы тирадоров не должны лететь в сторону сеньора. Это очень грубое неуважение.

– Никогда не слышал о такой традиции! – удивился дон. – Но, кажется, понимаю, откуда ты ее сюда привнес. Что ж, похвально. Я весьма тронут… Ну хорошо, пусть так. Тогда объясни еще вот что: почему ты на первых порах позволял себе распускать руки по отношению к подчиненным? Они жаловались мне, что ты можешь ни за что ни про что ударить любого из них.

– Я не могу спокойно слушать, сеньор, когда за вашей спиной о вас говорят различные гадости. Если человек поступает на службу к сеньору, он не должен о нем даже мыслить плохо. Это…

– …опять грубое неуважение, – закончил за него дон. Сото кивнул. – Ну здесь, дружище, ты, пожалуй, перегибаешь палку. Лично мне плевать, что говорят обо мне за моей спиной: шептаться по углам – удел недостойных. Вот если тебя оскорбляют в глаза – тогда совсем другое дело. Грубость в глаза и в присутствии посторонних – такое действительно нельзя прощать. Как считаешь?

– Даже если сеньор не сочтет подобное за оскорбление, – ответил Сото, – это будет считаться оскорблением тем, кто служит сеньору… – и, немного погодя, добавил: – Смертельным оскорблением!

– Полностью с тобой согласен. Именно на эту тему я и пришел поговорить… – дон ди Алмейдо понизил голос и посмотрел в полуоткрытую дверь, а затем в окно, будто опасался, что их подслушивают. Сото в отличие от него был полностью уверен, что за стенами флигеля никого нет. Если бы к ним подкрался злоумышленник, Мара учуял бы его легко – ведь не зря же вокруг жилища старшего тирадора был разбросан шуршащий гравий. Ходить по нему неслышно в своих ботинках на тонкой подошве мог лишь Сото и никто иной.

– Скажи, ты знаешь Марко ди Гарсиа, главного казначея архиепископа Мадридского? – поинтересовался дон ди Алмейдо.

– Два года назад он сопровождал Его Святейшество, когда тот гостил у вас в асьенде на День Всех Святых, – подтвердил Сото.

– Да-да, конечно, ты его уже встречал… Невысокий, полный, и глаза как у змеи. Старый придворный интриган!..

…С момента, как Сото увидел сеньора у себя во флигеле, он догадался, по какому вопросу тот к нему пожаловал. Если бы проблема была рядовая, дон просто вызвал бы старшего тирадора к себе в дом. И только когда сеньору требовалась помощь в решении проблем подобного рода, он приходил к Мара лично. Можно было подумать, что самый влиятельный человек в Сарагосе (после епископа, конечно) испытывает неловкость, отдавая подчиненному столь деликатный приказ, при том, что делал он это уже не впервые.

От неловкости дона ди Алмейдо Сото и сам чувствовал себя не в своей тарелке. Дон беседовал с ним не как хозяин со слугой, а на равных, словно просил о дружеской услуге. Мара, конечно, принимал это обращение за большую честь, однако считал, что сеньору все же не следовало бы так поступать – Сото никогда не стремился выделяться из прочих слуг. Для него было бы куда проще, если бы сеньор отдал приказ по всей форме. Но по всей форме такие специфические приказы обычно не отдавались…

– …Позавчера на приеме у епископа этот заносчивый индюк обвинил меня в том, что я недоплачиваю налоги в казну, причем сделал это грубо, в присутствии Его Святости, а также других почтенных сеньоров и сеньор! Мало того, он пообещал лично начать в отношении меня разбирательство! Я подозреваю, что архиепископ Мадридский послал ди Гарсиа в Сарагосу именно с целью поставить меня перед этим недоказанным фактом. Тебе ли не знать, Сото, что многие в нашей епархии хотят всадить мне нож в спину. Подлецы всегда боятся открытой схватки – мы с тобой уже говорили об этом! Марко мог бы предъявить мне свои обвинения как благородный человек – с глазу на глаз, – но он предпочел сделать это публично, в форме оскорбления! В молодости я бы вызвал его на дуэль, но с тех пор, как за дуэли стали вешать, невзирая на положение…

– Клянусь, я не знал об этом случае, сеньор! – огорченно проговорил Сото. – Мои люди мне не доложили. Я немедленно разберусь, почему они этого не сделали.

– Твои люди не могли знать об этом, поскольку ждали меня во дворе епископата, – пояснил дон ди Алмейдо. – Я нарочно не поставил их в известность, так как… Хм… В общем, ты понимаешь: о моем позоре нельзя говорить во всеуслышание. Но такое обязательно случится, если начнется разбирательство.

– Клеветник Марко ди Гарсиа пожалеет о том, что унизил благородного сеньора, – сказал Сото, ничуть не изменившись в лице. – Никаких разбирательств в отношении вас он возбудить не успеет. Он ответит за свои слова так же, как и те, кто хотел оскорбить вас раньше.

– И это будет справедливо, – подтвердил дон ди Алмейдо. – Я освобождаю тебя от служебных обязанностей до тех пор, пока не разберешься с этим делом. Только не затягивай – клеветник должен быть призван к ответу как можно скорее.

– Будут какие-нибудь дополнительные пожелания, сеньор?

– Нет, все как всегда. Я намерен взглянуть ему в глаза и простить его, как простил всех тех, кто уже сполна ответил за свои злодеяния. Ты ведь согласен, что мы должны прощать своих врагов, как учит нас Святое Писание, не так ли?

– Я согласен с вами во всем, сеньор.

– Это замечательно, Сото. Ты достоин своих храбрых и благородных предков. Они могли бы гордиться тем, что далекий потомок свято чтит их древний кодекс чести.

Сото почтительно склонил голову: слышать столь высокую похвалу из уст сеньора ди Алмейдо было для него самым лучшим вознаграждением…

Луис Морильо сбежал из приюта в четырнадцать лет, поскольку дальше терпеть издевательства над собой он был уже не в силах. Подставлять под удары обидчиков вторую щеку, как учили его на примере общеизвестного мученика, он не желал, ибо категорически отвергал для себя мученическую судьбу. «Зуб за зуб, око за око» прельщало Луиса намного больше, но воплотить сей ветхозаветный постулат на практике без опасения, что враг «воздаст ему всемеро», возможности не представлялось.

Убивать в те годы Луис еще не умел, хотя порой находился буквально в шаге от этого тягчайшего из грехов. Да если бы и умел, путь из приюта в случае убийства кого-либо из обидчиков был один – тюрьма. Но Луис был уже достаточно взрослым, чтобы догадываться: тюрьма отличается от приюта настолько, насколько ампутация конечности отличается от извлечения занозы.

Луис вырвался из опостылевших серых стен на давно манившую его свободу и только тут уяснил, что понятия не имеет, как этой свободой пользоваться. Правда, у него хватило ума не ошиваться в окрестностях приюта, на чем ранее погорали другие беглецы, а сразу же скрыться из тех мест подальше. Несложно догадаться, что Луис выбрал единственно приемлемый для подростка в четырнадцати лет путь – на восток; туда, откуда каждый день появлялось жизнерадостное солнце и где, по мнению мальчика, в принципе не могло быть тоскливо и холодно.

Все, чему так долго учили Луиса наставники, было забыто им в первый же день побега – постоянный голод не очень-то способствует соблюдению заповедей «не лги» и «не укради». Мальчику удалось без денег в кармане пересечь половину Мадридской епархии и добраться до Барселоны – крупнейшего города на восточном побережье Пиренейского полуострова. Для редко покидавшего приютские стены затворника подобное являлось невероятным достижением.

В Барселоне Луиса ожидало жестокое разочарование, ибо на Краю Земли – таким представлялось ему тогда побережье – все было как и везде: обыденно и грязно. Близость к колыбели Великого Доброго Солнца отнюдь не превращала эту часть света в сказку, а солнце, как выяснилось, рождалось вовсе не здесь, а гораздо дальше – за морем. Единственным утешением беглеца являлись потрясающие по красоте морские восходы, но несмотря на все их великолепие, прыгать от радости почему-то не хотелось.

Хотелось есть, причем постоянно…

Так пролетели два месяца. Наверное, за это время Луис повзрослел куда быстрее, чем за годы, что прожил бы он в приюте, дожидаясь выпуска. На север, на юг, а тем более на запад бежать из Барселоны Луис не желал. Он уже знал, что ничего хорошего там не увидит. Все свое время мальчик тратил лишь на поиск пропитания. Он ел только ради того, чтобы назавтра у него хватило сил снова отправиться на добычу еды…

Окончательно завязать с воровством Луис решил в тот день, когда еле сумел унести ноги от разъяренных рыночных торговцев, уличивших его в краже. Мчась во все лопатки по кривым припортовым улочкам с разбитым лицом и чудом не отобранной буханкой хлеба, паренек осознал, что если немедленно не разорвет этот порочный круг, то вскоре окажется там, где восходы можно будет созерцать лишь через прутья решетки. К чести Луиса, решив что-то твердо, он никогда не отказывался от исполнения своего решения…

За время скитаний Луис смог неплохо разобраться в социальном устройстве государства, в котором его угораздило родиться. Быть законопослушным гражданином и при этом хранить в себе дух свободы – идеал взрослой жизни беглого воспитанника приюта – являлось возможным только среди вольных искателей – людей, возвращающих из небытия тайны Древних, чья высокоразвитая цивилизация погибла под Каменным Дождем.

Искатели, класс которых был в Святой Европе третьим по численности после ремесленников и крестьян, жили общинами, соблюдая, помимо государственных, также собственные внутриклассовые законы. Территория страны делилась между искательскими общинами тем же способом, что и пахотные угодья между крупными землевладельцами. Участки искателей – довольно обширные и не предназначенные для земледелия разрушенные древние города и промышленные районы – именовались в среде вольных землекопов зонами раскопок. Найденные на раскопках предметы, имевшие научную либо другую ценность, сдавались в специальные приемные пункты при епископатах, где с искателями рассчитывались по утвержденным епископами тарифам. Разумеется, что за счет лишь этих выплат искательские общины не жили. Едва ли не главным источником их дохода была полулегальная торговля с крестьянами и ремесленниками найденными запчастями, материалами, утварью и прочими мелочами; в общем всем, кроме огнестрельного оружия и боеприпасов. Где-то такая торговля пресекалась, где-то на нее смотрели сквозь пальцы, но какого-либо официального запрета на подобную деятельность в стране не существовало.

Самым желанным событием для искательской общины было получение статуса «особая». Особые общины щедро финансировались самим Ватиканом и направлялись на раскопки военных баз и находящихся на них вооружения и боевой техники, к которым «неособые» искатели не подпускались под страхом смертной казни. У особых общин уже не было сильной нужды приторговывать налево, поскольку их грозные находки принимались епископатами по заоблачным тарифам. Ко всему прочему, «особняки» состояли на полном государственном обеспечении. Вот поэтому их яро ненавидели простые искатели, хотя каждый из «неособых» готов был отдать многое, чтобы его общине тоже был присвоен привилегированный статус.

В кои-то веки удача улыбнулась беглому воспитаннику церковного приюта Луису Морильо. После двух месяцев бродяжничества и воровства, а также еще пары недель бесплодных скитаний по искательским общинам, он достиг-таки вожделенной цели и влился в ряды искателей, да не простых, а «особняков». Само собой, что закономерности в этой удаче не было, а имело место быть донельзя счастливое стечение обстоятельств.

Луис уже отчаялся, пытаясь наняться в искательские артели хотя бы простым землекопом. В один из таких тягостных дней он сидел в трактире и, пребывая в унынии, проедал гроши, что умудрился сегодня заработать за переноску какому-то рыбаку корзин с уловом. В перспективе у скитальца маячила еще одна ночевка на сеновале местного фермера, где велика была вероятность попасться на глаза сторожу и получить от него в задницу арбалетную стрелу.

Заработанных денег хватило лишь на пару вяленых рыбин да кружку пива, и потому Луис старался подольше растянуть удовольствие, смакуя каждый глоток и тщательно обгладывая рыбьи косточки. Ему следовало просидеть в трактире еще как минимум час. То есть аккурат до сумерек, которые при вероятном столкновении со сторожем обязаны были сильно повлиять на меткость его стрельбы.

В трактире было шумно и людно, поэтому сначала никто не обратил внимание на вошедшего с улицы крепко сбитого бородатого мужичка в затертой искательской куртке. Мужичок подошел к стойке, купил кружку пива, в три глотка осушил ее и собрался было удалиться восвояси, как его окликнули.

– Эй, «особняк», не желаешь угостить тех, кто не танцует на задних лапках перед Ватиканом?

К мужичку обращался уже изрядно пьяный искатель, отиравшийся в трактире с тремя приятелями. Все четверо были с ног до головы замызганы глиной, по всей видимости, они пришли в трактир с ближайших раскопок.

– Извините, ребята, но я спешу. Давайте в другой раз, – как ни в чем не бывало ответил мужичок, не обратив внимания на вызывающе грубый тон собратьев по роду занятий. После чего направился к двери.

– Нет, ты глянь, какой гордый «особняк»! – наперебой заголосила компания. – Совсем нас за людей не считает! Э-э-э, куда пошел! Стоять! Стоять, тебе сказали!

Загрохотали отодвигаемые стулья, на столе пьяных искателей задребезжали пивные кружки. Подскочивший к мужичку искатель обхватил его сзади, а второй что было силы сначала ударил бородача в лицо, а затем стал молотить кулаками ему в живот. Остальные двое пьянчуг маячили рядом них и требовали уступить им очередь…

При виде этой картины на Луиса внезапно накатил приступ безумной ярости, за которую его еще в приюте наградили кличкой «бешеный». Пареньку вспомнилось, как его так же – нещадно и скопом – лупили «за некрасивые глаза» и что он при этом чувствовал. Мужичок не сделал здесь никому ничего плохого, а его избивали почем зря под свист и улюлюканье завсегдатаев этого смрадного заведения.

Никто из дебоширов и не подозревал, что от сидящего в сторонке невысокого паренька следует ожидать каких-то сюрпризов. Тем не менее паренек подорвался со стула, отшвырнул стол, что весил чуть ли не больше его самого, и с безумным криком обрушил пивную кружку на голову искателя, который охаживал мужичка кулаками. Удар тяжелой кружкой уронил того на колени, а сама кружка брызнула осколками, оставив в руке Луиса лишь кривую ручку. В стане пьянчуг образовалось секундное замешательство. Пока же оно длилось, Луис времени не терял и успел вонзить стеклянную ручку в глаз того ублюдка, что ухватил мужичка сзади…

В трактире раздался такой жуткий вопль, что половина завсегдатаев тут же бросилась в испуге к выходу. В дверях образовалась толчея. Следом за убегавшими с грозными криками ринулся трактирщик, поскольку большая часть из них еще не расплатилась за выпитое. Ошарашенный кружкой искатель тряс головой, но сознания не терял. Второй пострадавший тщетно пытался дрожащими руками ухватить торчащий в его глазнице стеклянный обломок. Этот негодяй уже не вопил, а лишь жалобно повизгивал. Кровь стекала у него по лицу и капала на спину получившего неожиданную свободу бородача.

Дальнейшее Луис наблюдал лежа на полу. Глаза его застилала мутная пелена, а слышать он вообще перестал, так как в ушах его стоял сплошной звон – один из друзей пострадавших искателей вышел из замешательства и от души заехал Луису по лицу. Естественно, что для полного успокоения разбушевавшегося четырнадцатилетнего паренька одного удара взрослого мужчины хватило с лихвой.

Освободившийся мужичок оказался, однако, не из робкого десятка, и хоть лицо его было перекошено болью, он незамедлительно взялся отыгрываться на своих обидчиках. Лежащий на полу Луис еще никогда не видел таких стремительных и отточенных ударов. Было в них нечто кошачье: мягкость и резкость одновременно; никакой грубой силы, а лишь четко отлаженная система.

Первым делом бородач разделался с тем пьянчугой, который еще не принимал участия в драке, но очень того жаждал. Жажда его оказалась утолена, вот только навряд ли он испытал облегчение. Мужичок заехал ему ребром ладони по кадыку, затем пнул по коленной чашечке, а после ухватил за волосы и стукнул переносицей о стойку трактира, очень кстати оказавшуюся рядом. Пьянчуга так и замер на ней, уронив голову на грязные доски.

Тот из нападавших, кто уложил Луиса, уже отвел ногу, дабы пнуть ему по ребрам, но, заметив драку возле стойки, сразу забыл про паренька и с яростным воплем бросился на мужичка. Бородач юлой крутнулся на месте, заставил атакующего проскочить мимо, а когда тот показался рядом, поставил ему подножку. Обидчику Луиса воздалось по справедливости (а Луис-глупец считал, что нет справедливости на свете!): он споткнулся и полетел вперед, попутно увлекая за собой лишившегося глаза искателя.

Так они и упали в объятьях друг друга: одноглазый первым, а споткнувшийся поверх него – словно прелюбодеи, решившие вкусить запретный грех однополой любви. Мужичок подскочил к ним и, очевидно, не слишком полагаясь на собственную подножку, на всякий случай нанес удар каблуком в затылок мерзавца, находившего сверху. Противник мгновенно обмяк, тем самым превратившись в неподъемную обузу для придавленного им товарища.

Пока мужичок колошматил врагов, ошарашенный кружкой Луиса искатель успел подняться на ноги, вооружиться разбитой в острую «розочку» бутылкой и даже обозвать мужичка «особняковой мразью», однако в атаку не кидался. Бородач взял со стойки полотенце, неторопливо приблизился к последнему противнику и, не подлезая под разящую «розочку», словно плеткой щелкнул ему полотенцем по глазам. Искатель рефлекторно заслонил лицо руками. Именно в этот момент мужичок бросился на него, перехватил руку с «розочкой» и двинул противнику коленом в пах, да с такой силой, что дебошир аж подпрыгнул. Повторного удара не потребовалось: враг забыл про оружие, скрючился в три погибели и с воем упал ниц, крепко держась за пострадавший орган…

– Как ты? – участливо поинтересовался у Луиса мужичок, которого поверженные противники называли обидным словом «особняк» (паренек еще не знал, что в самом слове «особняк» ничего обидного как раз нет, обидным оно бывает лишь исходя из ситуации).

– Нормально, – буркнул Луис, пытаясь подняться, но тщетно. Его качало не хуже пьяницы, и виной тому было, конечно же, не выпитое пиво.

– Идем отсюда, приятель. – Мужичок подхватил невесомого паренька под руку и поволок к выходу, где трактирщик как раз заканчивал отделять «зерна от плевел», сиречь плативших от неплативших.

– Он еще не рассчитался! – Уперев руки в бока, трактирщик преградил путь мужичку и Луису.

Бородач извлек из кармана пригоршню мелочи и швырнул ее на ближайший стол.

– Этого хватит сполна, – огрызнулся он и добавил: – Уж не взыщи: компенсацию за ущерб платить не буду. Не я эту кашу заварил.

Трактирщик покосился на корчившихся дебоширов, в задумчивости почесал плешь, но дорогу уступил.

Бородач оттащил паренька к ближайшей водопроводной колонке, где и привел его в чувство окончательно. Там же они и познакомились. «Особняка» звали Лоренцо Гонелли.

– Ты храбрый парень, – похвалил Лоренцо Луиса. – Нет, конечно, накостылять бы я им все равно накостылял – не на того напали! Но если бы не ты, я бы не вышел оттуда таким уцелевшим. Кто твои родители?

Луис без прикрас поведал Лоренцо свою печальную биографию, уложившуюся всего-то в несколько предложений.

– Да, ничего не скажешь: трагедия, – сочувственно вздохнул искатель. – Беспризорник, значит?.. А ведь когда-то и я подобно тебе бегал по свету… Действительно, никому такой доли не пожелаешь… – и, немного подумав, предложил: – Вот что, парень, идем-ка со мной. Покажу тебя старшине общины: авось присмотрит для тебя работенку. Ты случаем ничем заразным не болен? Какое-то лицо у тебя странное…

– Оно у меня такое от рождения, – признался Луис, решив не обижаться. Следовало привыкать к подобным вопросам, которые, похоже, теперь будут сыпаться на него всю оставшуюся жизнь. Поэтому каждый раз обижаться на них – только время терять да нервы портить…

Старшина общины, что именовалась Барселонской Особой, придирчиво осмотрел Луиса, поморщился и задал аналогичный вопрос. Ответ паренька его не удовлетворил, и он хотел было воспротивиться просьбе Лоренцо, но тот рьяно взялся заступаться за нового друга. Гонелли упирал на то, что парнишка смышленый и крепкий, а поскольку их общину переводят на новую зону раскопок, которая, по слухам, потребует много выносливой рабочей силы, было бы негоже отказывать в покровительстве тому, из кого со временем может получиться хороший искатель.

– Черт с тобой, ставь на довольствие! – сдался-таки старшина и, уперев палец в грудь довольного Лоренцо, сурово добавил: – Но под твою личную ответственность! Начнет воровать или еще чего набедокурит, будешь отвечать вместе с ним! По всей строгости!

Так что уже на следующее утро Луис Морильо пребывал на раскопках и орудовал искательской киркой. Пьяный от счастья, он даже не обращая внимание на то, что непривыкшие к суровой работе руки покрываются кровавыми мозолями, а каменные осколки бьют его по щекам, норовя угодить в глаза. И не понимал осуществивший свое сокровенное желание паренек, почему некоторые считают искательский труд каторжным. Церковный приют – вот сущая каторга, а махать киркой на свежем воздухе после сытного завтрака и знать, что впереди тебя ожидает не менее сытный обед, а за ним и ужин, – это не каторга, а одно удовольствие.

Удовольствие, которое, впрочем, никогда не длится вечно…

Ветер Сото Мара не любил. Не любил потому, что тот всегда приводил за собой тучи, а они затягивали небосклон и надолго прятали от взора Сото cолнце. И хоть в летнюю жару ветер частенько дарил долгожданную прохладу, этим благородным поступком он все равно не мог заслужить любовь Мара.

Ветер напоминал ему о сквозняках, гулявших в стенах церковного приюта, о том холодном презрении, в атмосфере которого Сото провел свои детские годы. А когда ветер сочетался с дождем, Мара и вовсе впадал в глухую тоску, стараясь поменьше выходить из флигеля и побольше спать. Сон был единственным средством, снимающим с Сото депрессию при плохой погоде.

Средством этим, к сожалению, удавалось пользоваться далеко не всегда…

Однако не испытывая ни малейшей любви к ветру, Сото тем не менее относился к сей безудержной стихии с уважением. Уважал его при этом ветер или нет, тирадора не интересовало. Уважение Сото к ветру было сродни уважению наездника к норовистому жеребцу. С таким требовалось вести себя предельно корректно, а иначе прыткое животное при первом же удобном случае сбросит ездока наземь. Наезднику не дано знать, что думает о нем жеребец, главное для наездника – наладить с животным взаимопонимание, а без уважения подобного не добиться. И если наездник проявляет к строптивому жеребцу терпение и не обижается на его мелкие шалости, со временем тот станет ему вернейшим помощником. Проверено столетиями.

Сото Мара следовал данному принципу неукоснительно, за что ветер уже не единожды приходил ему на выручку. Подельники в кровавом ремесле – Сото и ветер – расходились после каждой совместной работы, чтобы через какое-то время снова встретиться и продолжить сотрудничество…

Дом Марко ди Гарсиа стоял на восточной окраине Мадрида. Как и все дома высокопоставленных граждан Мадридской епархии, его окружала высокая каменная стена, а охранялся дом подразделением наемных тирадоров – традиция, укоренившаяся со времен тотальных междоусобиц Века Хаоса.

Сото был вынужден наблюдать за домом обидчика своего сеньора не два дня, как планировалось, а четыре – подельник-ветер нарушил все прогнозы и явился с опозданием. Он вообще редко приходил минута в минуту, но без его поддержки Мара еще ни разу в своей практике к делу не приступал. Когда же после обеда четвертого дня ожидания по небу заходили тучи, и листья на деревьях оживленно зашелестели, у тирадора не осталось сомнений, что задуманное им произойдет именно сегодня. Ветер следовало брать «под уздцы» без колебаний, поскольку его переменчивый характер был Сото уже прекрасно изучен: подельник может передумать и выйти из дела в любой момент…

Ученые люди говорили, что во времена Древних у Земли было два солнца, чему Сото верил с большим трудом. Бывало, рассказчики и вовсе несли сущую ересь: дескать, второе солнце светило не днем, а ночью. Не так ярко, как дневное, но достаточно, чтобы темнота уже не казалась кромешной. Также говорили, что после Каменного Дождя, насланного на Древних за тяжкие грехи, Господь лишил своих рабов – тех, кто выжил, – ночного светила, как лишил некогда Адама и Еву права на жизнь в Раю. Сото прикинул в уме: свети сейчас на небе ночное Солнце, и для осуществления его планов требовалось бы уже нечто более всемогущее, чем обычный ветер и непогода…

Хорошая манера – насаждать дворы деревьями, соглашался Сото с хозяевами асьенд, в которые ему доводилось проникать. Но соглашался не потому, что был любителем флористики, – у него имелись на это свои взгляды. При шелесте листьев можно шагать по гравию без опасения, что тебя расслышат. За деревьями удобно прятаться от света фонарей и факелов. Взобравшись на дерево, можно узнать, что творится на втором и третьем этажах нужного дома. Мара всегда глядел на декоративные насаждения с практической точки зрения.