Текст книги "Большая книга одесского юмора (сборник)"

Стоматологический детектив

Бойцам подпольного трудового фронта посвящается наш рассказ. Героям, которые, несмотря на суровую статью «О нетрудовых доходах» (а была такая в советском уголовном кодексе), продолжали все же в тяжелых домашних условиях производить штаны, которые, в отличие от изготовленных на государственных предприятиях, все-таки можно было натянуть на себя, не отпугивая при этом людей и животных. Хотя производство таких штанов приравнивалось тогда чуть ли не к измене Родине. Да разве только штанов!..

В 1979 году у меня заболел зуб. Родители запаниковали. Ну действительно, не отправлять же сына в государственную поликлинику. Как-никак, единственный ребенок в семье.

– Частник, и только частник! – настаивала пожилая соседка Розалия Фаликовна. – И у меня такой есть. Это не врач, а бог! Конотопский Илья Семенович. Принимает у себя на квартире каждое воскресенье после девяти часов вечера. Нужно сказать, что вы от меня. При себе иметь двадцать рублей – это гонорар, а также букет цветов и коробку конфет «Мишка на Севере».

– А это зачем? – удивился я, имея в виду цветы и конфеты.

– Он так велел. О котором я говорила! – произнесла Розалия Фаликовна, молитвенно подняв глаза к небу.

Из чего следовало, что она или действительно считала этого зубного врача богом, или была абсолютно уверена, что сам Господь Бог носит гордую фамилию Конотопский.

В назначенный час я с конфетами и цветами явился по указанному адресу.

– Ваня! Сынок! – закричал, открывая мне дверь, бритоголовый крепкий мужчина, похожий на слегка уменьшенную копию знаменитого борца Ивана Поддубного. – Я знал! Я чувствовал, что ты меня найдешь! – продолжал он шпарить цитатами из известного фильма, при этом подозрительно оглядывая меня, подъезд за моей спиной, а также улицу, ведущую к этому подъезду. – Какой прекрасный подарок к папиным именинам! Мой сын от первой жены! – кричал он. – Наконец-то ты у меня!..

– Вы ошибаетесь… – обалдел я. – Я у вас не от первой жены… Я от Розалии Фаликовны…

– Тссс… – зашипел мужчина, втаскивая меня в переднюю. – Вас что, не предупреждали? В этом доме живет сто пятьдесят человек, и каждый из них хочет меня посадить. Но это еще полбеды! Хуже всего, что в соседней квартире живет финансовый инспектор Колокольников, который мечтает посадить весь этот дом! Поэтому – конспирация и еще раз конспирация! Вы пришли ко мне на именины. А это остальные гости. Близкие и друзья, – продолжал Конотопский, заводя меня в комнату, где за столом, уставленным шоколадными конфетами и тортами, сидели, с отвращением глядя на эти сладости, несколько человек с перекошенными от зубной боли физиономиями.

– Значит, вы, юноша, – повторил доктор, – мой сын от первого брака. Этот, – врач указал на человека в военной форме с флюсом во всю щеку, – допустим… э… муж моей жены от второго брака… Она, – ткнул он пальцем в жалобно стонущую старушку с челюстью, перевязанной шерстяным платком, – ну, скажем, мамаша. Зашла, так сказать, отпраздновать. Ну и, наконец, этот, – врач показал на громилу явно бандитского вида, физиономию которого украшали сразу два флюса, – допустим, друг семьи… Коллега из Академии наук. Все запомнили? А теперь, – неожиданно закричал Конотопский, почему-то глядя в потолок, – мы начинаем веселиться! – И тут же, обращаясь к нам, перешел на шепот: – Кстати, вас ознакомили с условиями веселья… в смысле приема? Значит, никаких лекарственных препаратов и инструментов у меня в квартире, конечно, нет. Их могут найти при обыске. Поэтому никаких зубов я у себя на квартире никому не лечу. Только удаляю. При помощи обычных плоскогубцев. Раскаленных над газовой плитой. Для дезинфекции…

– С нами крестная сила! – перекрестилась старушка. – Но это хоть неопасно?

– Почему? – удивился врач. – Держать у себя в квартире плоскогубцы имеет право каждый советский человек. Тем более газовую плиту. Так что тут я особой опасности для себя не вижу… Ну, удаляю я, как вы понимаете, без наркоза. И это, конечно, больно. Но кричать во время удаления категорически запрещается. Сто пятьдесят соседей… Финансовый инспектор Колокольников… Так что первый же крик моего пациента может оказаться для меня последним. Поэтому я вас сразу хочу спросить: вы петь умеете?

– Петь? – изумились мы. – А это еще зачем?

– Ну, это на случай, если кто-нибудь из пациентов все же не выдержит и закричит, – остальная очередь должна тут же запеть. Чтобы заглушить крик. В конце концов, у нас именины, и громкое пение, я думаю, не вызовет у Колокольникова серьезных подозрений. Есть какая-нибудь песня, которую вы все знаете? Что будем петь, товарищи?

– «Вставай, страна огромная!..» – предложил военный.

– Не подойдет, – забраковал Конотопский. – У нас все-таки именины, а не военный парад на Красной площади.

В конце концов сошлись на «Хороши весной в саду цветочки». И врач приступил к священнодействию.

– Нюся! – шепотом закричал он кому-то. По-видимому, жене. – Неси инструмент!

Жена вынесла из кухни и установила в центре стола огромную сковородку с лежащими на ней раскаленными плоскогубцами.

– Нуте-с, с кого начнем? – поинтересовался доктор, надевая толстенную рукавицу. – Я думаю, с бабушки. Из уважения к ее преклонному возрасту. – И он потянулся за плоскогубцами.

– А-а-а-а-а!.. – сразу же заголосила старушка.

– Хороши весной в саду цветочки! – взвыли мы исступленными голосами.

И тут в прихожей раздался звонок.

– Странно, – удивился доктор, стаскивая рукавицу. – И кто бы это мог быть? На сегодня, по-моему, больше никто не записан…

– Я не хотела тебе рассказывать, – нервно заговорила жена Конотопского, – но этой ночью мне снился ужасный сон: огромная дикая свинья ворвалась в нашу квартиру, переломала всю мебель, разодрала ковер, а потом нагадила на туалетный столик…

– И при чем здесь?.. – пожал плечами врач.

– А при том, – сказала жена, – что я знаю, кто это пришел. Это Колокольников.

– А ну посмотри, – приказал доктор.

Жена выскочила в коридор – и тут же вернулась обратно.

– Это она! – проговорила мадам Конотопская, дрожа всем телом. – То есть он!

После чего на пороге возник лично сам этот великий и страшный Колокольников. Маленький, плюгавенький человек с серым лицом, по которому текли крупные детские слезы.

– Степан Митрофанович, дорогой! – бросился к нему Конотопский. – Боже, какая радость! Но что это с вами?!

– Зуб, – проговорил вошедший, тыча себе пальцем куда-то в рот. – Адская, нестерпимая боль!..

– Да быть такого не может, – изумился врач, недоверчиво разглядывая Колокольникова. – Вот я же и говорю: боже, какая радость… То есть я хотел сказать – значит, и с фининспекторами такое случается?

– А что ж, мы уже не люди, по-вашему? – обиделся фининспектор. – У всех, значит, могут зубы болеть, а у нас не должны?

– Нет-нет, – испугался доктор. – Вы меня неправильно поняли! Должны, конечно, должны! То есть я хотел сказать – вы больше чем люди! В том смысле, что зубы у вас должны болеть даже тогда, когда у всех остальных людей уже перестанут… Вернее… М-да… Ну, в общем, не важно… Я-то чем вам могу помочь?

– А то вы не понимаете!.. – замотал головой страдалец из проверяющих органов. – Вырвите мне этот чертов зуб – и дело с концом!

– То есть как это «вырвите»? – В голосе Конотопского прозвучало неподдельное возмущение. – На дому?! Но, по-моему, уже весь наш город знает, что я этой незаконной деятельностью не занимаюсь! Вот, например, у меня именины. Собрались самые близкие родственники, друзья. У всех, как видите, проблемы с зубами. У многих адская боль. Но никому из них даже в голову не придет попросить меня что-нибудь там у них вырвать! Сидим. Кушаем шоколадные конфеты. Закусываем тортами. Присоединяйтесь! Жена накрыла нам стол.

– Да уж я вижу, как она накрыла вам стол, – махнул рукой Колокольников. – А это тогда что? – указал он на дымящиеся плоскогубцы.

– А это… горячее, – сориентировалась жена Конотопского.

– Но что же мне делать?! Что делать?! – Колокольников заметался по комнате, подпрыгивая на каждом шагу от зубной боли. – Поликлиника откроется только завтра. В «Скорой помощи» мне положили мышьяк, но он меня не берет!

– Ничего удивительного, – прошептала за моей спиной жена Конотопского. – Если б уже мышьяк брал фининспекторов… Так мы бы в Одессе горя не знали…

– Господи! – взмолился измученный Колокольников. – У меня уже просто сил нет терпеть эту боль! Хоть бы мне кто-нибудь этот проклятый зуб… я уж и не знаю… хотя бы выбил!..

– А вот это любопытная мысль! – заинтересовался врач. – Я вам больше скажу, уважаемый: если бы речь шла о том, чтобы выбить вам глаз или, допустим, оторвать ухо, то здесь вы могли бы рассчитывать даже на меня. В конце концов, вы это заслужили! Но выбить вам зуб на дому – при моей специальности это может быть квалифицировано как незаконная трудовая деятельность. То есть десять лет с конфискацией имущества. Вот, может, товарищ военнослужащий согласится. Ну как, – обратился он к офицеру, – выбьете зуб этому товарищу? Вы же у нас, кажется, артиллерист, так что вы в домашних условиях не имеете права только стрелять по нему из пушки.

– Вообще-то да, – согласился военный. – Хотя выбивание зуба… Драка… Тоже может быть расценено как ведение боевых действий в нерабочее время…

– Хватит, Илья! – выступила вперед жена Конотопского. – Перестань издеваться над больным человеком. Ты же видишь, ему таки хорошо плохо! Придется вырывать.

– Ты понимаешь, что говоришь? – занервничал Конотопский. – Как только ему станет лучше, он на нас сразу же донесет!

– Не донесу! – угасающим голосом заговорил фининспектор. – Вы думаете, я не вижу, что происходит? Профессор Бердников – наш сосед слева – по вечерам ремонтирует зажигалки. Балерина Шляпникова держит на балконе козу и продает этому профессору молоко чуть ли не целыми стаканами. Но я закрываю глаза на эти вопиющие беззакония! Надо же людям на что-то жить! Для меня соседи по нашему первому этажу – как близкие родственники. Разве я на них донесу? Я вообще благороднейший человек! И потом, что, в нашем доме второго этажа, что ли, нет? Или, допустим, третьего… Ой, мне совсем нехорошо… – И он закатил глаза.

– Вырывай! – скомандовала жена Конотопского. – Ну и пускай донесет. Мне уже надоела такая жизнь. Как говорится, лучше ужасный конец, чем этот бесконечный ужас.

И Конотопский вырвал Колокольникову зуб.

…Конечно, такую историю хотелось бы закончить каким-нибудь эффектным финалом. Типа: Конотопского арестовали уже на следующее утро. И в тот же день в газете появилась заметка о героическом подвиге инспектора Колокольникова, который пожертвовал единственным здоровым зубом, чтобы вывести на чистую воду подпольного рвача-миллионера…

Но жизнь оказалась мудрее наших умственных построений. На самом деле Колокольников не донес на Конотопского. Просто через четыре дня их арестовали обоих. Одного за нетрудовые доходы, а второго – за недоносительство. Была и такая статья в нашем уголовном кодексе.

И сделал это не кто иной, как та самая старушка с челюстью, перевязанной шерстяным платком, которую мы так вежливо пропустили без очереди. Потому что оказалась она не кем иным, как работником районной прокуратуры, выполнявшим в тот день специальное задание по установлению в нашем городе законности и полного правопорядка…

В общем, как говорил один мой знакомый, бывший владелец подпольной собачьей парикмахерской: вот так-то, дорогие дети! В суровые времена жили ваши родители, каждый день героически зарабатывая незаконные деньги, чтобы иметь возможность потом каждую ночь их героически перепрятывать. Так что откуда вы у нас появились, дорогие дети, – я, честно говоря, просто ума не приложу…

Грация
Монолог одного пострадавшего

Живу я хорошо. Недалеко от города. Один в девятиэтажном доме. Ну не во всем, конечно, а только в одной квартире. Однокомнатной. На седьмом этаже. А так все удобства: там, плита газовая, туалет, совмещенный с умывальником… Хорошо…

Вот только белье сушить негде.

Короче, на балконах мы его сушим, это белье, будь оно трижды неладно!.. Из-за него все и случилось.

А дело-то как было? Выхожу я, значит, на свой балкон – и вижу: лежит там какая-то вещь. Ну явно, что не моя. То есть какие-то трусики женские сиреневого цвета, а сверху к ним еще и бюстгальтер пришит. Уже потом, в больнице, когда ко мне туда милиционер приходил протокол составлять, он мне сказал, что вещь эта грацией называется. А вначале я вообще ничего не понял. Откуда взялось? С неба, что ли, упало? Потом наверх посмотрел – точно… Прямо надо мной балкон восьмого этажа, а там на веревке какие-то женские вещички болтаются. Ну ясно, думаю. Значит, ветром снесло. Так, интересно, соображаю, и что же теперь мне с этой вещью делать? Как поступить? С одной стороны, вещь, конечно, красивая. С кружевами. И, видно, цены немалой. Но с другой – мне-то она к чему? Куда мне ее, к примеру, надеть? Если на работу к себе в котельную, так она слишком маркая. А на выход… Так я, кроме как в котельную, из своей квартиры никуда и не выхожу.

И тут вдруг меня как громом ударило! А что, думаю, если ее вернуть? Законным владельцам. Вот так… безвозмездно. Просто пойти и отдать!

И так у меня хорошо на душе от этой мысли сделалось! Нет, точно, думаю, вот пойду сейчас и отдам! И пусть люди знают, что вокруг не только бандиты и алкоголики ошиваются!.. А есть еще и такие граждане, у которых, как это там говорили по телевизору, «души прекрасные позывы». И всякое такое…

Вот с этими благородными мыслями поднимаюсь я на восьмой этаж, звоню в дверь – не открывают. Тогда я стучать начал. Сначала рукой. Потом ногой. Потом уже сильно. То есть двумя.

Слышу, зашевелились. Наконец появляется. Видимо, муж. Здоровый такой хмырь. В одной руке тарелка борща, в другой – ложка. Значит, дверь, видимо, тоже ногой открывал.

– Ну, – говорит, – чего тарабанишь? Шляются тут бомжи всякие. Пожрать не дают!.. Чего тебе надо?!

И такая меня злость почему-то на него взяла!.. Я к ним, можно сказать, со всей душой, а они…

– Да мне, – говорю, – как раз от вас, гражданин, вообще ничего не надо! А вот вы бы супружнице своей сказали, чтоб она за своими трусами да лифчиками следила получше!.. А то я вот, как честный человек, принес. А другой какой-нибудь у себя дома найдет, так вы с него и через суд не получите!

И протягиваю ему свою находку.

Смотрю, этот с борщом аж осел на задние лапы. А тут жена его из кухни подгребает. И тоже с борщом.

– Что тут за шум, – говорит, – Мусик? Кто к нам пришел?

– Это ты, – он ей говорит, – у меня спрашиваешь, кто к нам пришел?! Это я у тебя хочу спросить. Откуда это у него твое исподнее?!

Она присмотрелась…

– О-о, – говорит, – Мусик, так это же наш сосед! Под нами живет. А вещичка эта… Ну слава тебе, господи! Теперь все понятно. А то я уже обыскалась совсем. На веревке, смотрю, нету. На себе – тоже нету. А она, значит, у вас находилась!.. Спасибо, что занесли. Так, может, в гости зайдете? Мы сейчас с мужем покушаем быстренько и потом уже можем вместе чаю попить!..

Тут ее муж, гляжу, совсем ошалел.

– Ах ты, – говорит, – Леля, такая-разэдакая! Даже не знаю, – говорит, – как тебя и назвать при чужом человеке, чтобы тебе мало не показалось!.. И я еще после всего должен с ним чаи распивать?! Ну теперь все понятно! Пока я, значит, дома сижу, так ты меня – Мусик-Пусик! А как за порог – так ты сразу к соседу бежишь! Еще и панталоны свои у него на квартире оставляешь, как будто бы у тебя, кроме них, еще какие-нибудь имеются!..

Тут уже и она завелась.

– Ты меня извини, – говорит, – Пусик, но только ты у меня совсем придурок какой-то! Не оставляла я у него на квартире никаких панталон! Объясняю ж тебе! Я на балкон вышла, чтобы их снять, а они…

– Ну правильно! – он кричит. – В квартире у него тебе раздеваться уже недостаточно. Тебе у него на балконе обязательно нужно с себя все сымать! Чтоб уже, значит, весь город видел, какая ты…

– Да не снимала я с себя ничего!! – орет она. – Их просто ветром сдуло!

– Конечно! – орет он. – Как супружеский долг исполнять, так тебя часами нужно упрашивать, чтобы ты хоть что-то с себя сняла! А сосед какой-нибудь только подмигнет, так с тебя все аж ветром сдувает!..

Тогда уже и я не выдержал.

– Слушай, – говорю, – ты действительно ненормальный какой-то! Тебе в дурдом обратиться нужно. Там тебе уже, наверное, года два как прогулы записывают! Русским же языком тебе объясняют: не сымала она у меня ничего! Ни в квартире, ни на балконе. Зачем же ты женщину-то оскорбляешь? Ну, допустим, моя физиономия тебе подозрительна. Так ты ж на ее лицо посмотри! А?! Да на кой ляд она мне нужна, такая красивая! Она эту вещь у себя дома постирала и на свой балкон повесила! Усекаешь?! А потом ее ветром сдуло! И она на мой балкон перелетела. Понял наконец?!

– Ах вот оно что! – он говорит. – Так вы меня и вправду за дурака принимаете!.. Значит, перелетела… Ясно. Ну тогда мы сейчас будем проводить летные испытания. То есть сначала я эту штуку буду с балкона сбрасывать, а если она куда-нибудь не туда полетит – тогда уже вас!

Жена его – в слезы:

– Умоляю, – кричит, – Степочка, только не это! У нас же восьмой этаж! Я и так эту вещь целый день искала, аж извелася вся, а ты опять хочешь ее отправить куда-то там в неизвестность… Давай я тебе лучше поплоше что-нибудь дам для твоих научных экспериментов!

И начинает таскать ему из шифоньера какие-то майки заштопанные, носки. А он все это с балкона сбрасывает. А тут – то ли ветер не в ту сторону подул, то ли что, но только все это барахло, как назло, мимо моего балкона летит – и прямо на землю шлепается. Там уже и народ собираться стал. Разбирает все это, примеривает. Потом крики всякие в нашу сторону раздаваться начали. Типа «Давай еще скидавай!», «А поновее у вас ничего нет?», «А из мебели?! Из мебели что-нибудь скиньте!»

В общем, смотрю я на это дело и думаю: все, Петро! Вот до чего тебя довело твое свинячее благородство! Сейчас у них в шифоньере старые шмутки закончатся, а вместе с ними и твоя молодая жизнь…

И тут вдруг жена этого придурочного как заверещит из своего шифоньера:

– Ой, Степочка, ой! Ты посмотри, что я нашла!

И достает оттуда точно такую же вещь, как я им уже принес, но только совсем другую!

– Так вот она, оказывается, где была, лапушка моя ненаглядная! – кричит эта самая жена. – Оказывается, она просто за полочку завалилась!

Мы с ее охломоном аж остолбенели оба. А потом он мне тихо так говорит:

– Ах ты…

Ну, в общем, вы понимаете, что он мне говорит. Типа: что же это вы… ну, типа, товарищ, чуть не разрушили сейчас нашу здоровую семью? И на кой же это вы, ну, типа, хрен принесли в наш мирный дом эту совершенно не принадлежащую нам, ну, типа, хреновину? Мы тут с женой жили, можно сказать, душа в душу!.. Слова громкого никогда!..

И тянется уже, гад, за табуреткой…

Но только вдруг эта самая жена ему и говорит:

– Нет, подожди, Степан. Что-то я не пойму… Эта вещь, которую я сейчас в шифоньере нашла, она, конечно, моя… Но только и та, вторая, которую сосед принес… Я же ее тоже вчера, когда из магазина пришла, на диване увидела. Ну и постирала, конечно, сушить повесила. Так вот она-то у нас откуда вчера в квартире взялась, а? – и смотрит на своего супруга как-то без большого доверия.

Гляжу, этот Степан стушевался. И даже вроде бы с лица начал спадать.

– Ну, – говорит, – Лелечка, мало ли… Откуда я знаю…

Э, думаю, плохи его дела. Надо выручать мужика.

– Я, – говорю, – знаю! Тут, видимо, вот какая история получилась. Над вами же еще один балкон имеется? Девятого этажа. Вот оттуда, наверное, она к вам и прилетела. Вы ее за свою приняли. Постирали, повесили, а потом она уже полетела ко мне!..

– Точно! – говорит этот самый Степан. – Ну правильно. Просто она балкон перепутала! Видишь, Леля? А у тебя сразу какие-то подозрения!..

– Хорошо! – говорит эта самая Леля. – Тогда давай поднимемся сейчас на девятый этаж и выясним. И вы, сосед, с нами пойдемте. Вы у нас свидетелем будете. А может, и понятым…

Вот тут бы мне и упереться рогом. Мол, не пойду – и все! Тогда, может быть, эта история и закончилась бы для меня как-нибудь безболезненно. А я что-то слабину дал…

В общем, поднимаемся мы на девятый этаж, звоним. Открывает нам дверь старичок какой-то сморщенный, как сухой перец. В руке – костыль. Степан ему эту штуковину показывает:

– Не твоя, – говорит, – дед? Хотя откуда она у тебя такая может быть?..

А дед ему вдруг:

– Ошибаетесь, – говорит, – товарищ! У меня как раз таких много. Нам, ветеранам гражданской войны, их сейчас вместо пенсии выдают. У государства нашего денег временно не хватает, а товар этот у них на каком-то там складе еще с прошлых времен затоварился. Так что я их уже, считай, года два получаю. У меня их сейчас ровно двадцать четыре штуки накопилось. А вчера было даже двадцать пять. Только тут племянница моя прибежала. «Дедуль, – говорит, – дай мне эту твою фиговину поносить. А то я здесь с мужиком одним познакомилась. В вашем доме на восьмом этаже живет. Он меня в гости к себе пригласил, пока его жена в магазин отлучилась. Так чтобы выглядеть как-то пообразованней…»

Только он это проговорил, как тут, значит, Леля своего благоверного коленом под дых – шарах! Чтобы верность ей сохранял. Тот, в свою очередь, деда кулаком, чтобы много не разговаривал. А тот уже меня костылем – за компанию. Хотя я-то при чем?.. Но сильно они там разбирались в гражданскую…

Потом, конечно, соседи всякие повыскакивали. Как же не поучаствовать?!

Короче, лежим мы сейчас все в травматологии, и я вот думаю: поставят меня наши медики на ноги, выйду я отсюда на инвалидность – и больше уж из своей квартиры ни на шаг! Ну разве за пенсией там. Или за бутылкой. Ну, в общем, только то, что необходимо для жизни. Потому что с благородными какими-нибудь целями в наше время из своего помещения выходить – чистая смерть.