Текст книги "Рома едет. Вокруг света без гроша в кармане"

Неда и Самир предлагают мне остаться у них на пару дней, пока родители отдыхают за городом. Вечером, когда температура спадает до тридцати градусов, мы по очереди выбираемся из дома.

В Тегеране проживает около десяти миллионов человек. Здесь есть все, что характерно для мегаполиса: многоуровневые дорожные развязки на двенадцать полос, долговязые небоскребы, огромные рекламные растяжки и маленькие люди, которые снуют туда-сюда. Меня поражает количество пропаганды на стенах города – повсюду портреты строителей постреволюционного мусульманского рая, изображения шахидов, павших в войне с Ираком, и флаги размером с футбольное поле. Государство не пренебрегает даже стрит-артом – столица растатуирована цитатами из Корана, высказываниями религиозных лидеров и зарисовками сцен героической гибели иранских солдат.

Мы добираемся до арт-зоны, которая находится в самом сердце столицы. В парке повсюду разбросаны современные скульптуры, в центре – музей искусств. На первом этаже здания магазин хэндмэйд-товаров. Интерьер музея очень напоминает единственную в Минске галерею современного искусства. Сейчас в Иране Рамадан – мусульманский праздник длиной в месяц, поэтому все без исключения выставки посвящены религии. Мне здесь нравится.

Время летит незаметно. Через пару дней, не дожидаясь приезда родителей Неды и Самир, я покидаю свой первый иранский приют. Я прошу девушек вывезти меня в самый бедный район Тегерана.

Не успеваю я выйти из машины и распрощаться с подругами, как ко мне подруливает незнакомый парень на мотоцикле. Он совсем не говорит по-английски и жестами приглашает меня сесть к нему на байк. Я сажусь, и мы, поддав газку, улетаем куда-то по узким и грязным улицам. Его зовут Сириус, ему двадцать четыре. На его шее вытатуирован крест, а на спине следы от ударов плетью – очень популярное в Иране наказание. Говорят, что после такой процедуры ты не можешь лежать на спине несколько месяцев.

Тем временем мы поднимаемся в горы. По обе стороны дороги, если это можно назвать дорогой, стоят убогие афганские хижины. Афганцы в Тегеране, как таджики в Москве – главная рабочая сила на стройках. Их здесь не любят, боятся и стараются обходить стороной.

Сириус останавливает свой мотоцикл у реки, мы слезаем, чтобы искупаться. Пока я отмываюсь от дорожной пыли, мой новый друг исчезает за ближайшими валунами и вскоре притаскивает оттуда громадную дыню. Ножа у нас нет, поэтому Сириус разбивает плод о камень и дает мне половину. Дыни здесь не желтые, как у нас, а зеленые. И по вкусу немного уступают отечественным.

После прогулки в горы мы спускаемся обратно к реке. Сириус везет меня к себе в гости. В его комнате два культовых объекта, вокруг которых вращается вся жизнь, – это старый плакат Бритни Спирс и прилично сохранившаяся Sony PlayStation. Вскоре я наедаюсь до отвала и постыдно проигрываю в футбол на приставке. Чтобы не затягивать визит, делаю вид, будто мне кто-то звонит и предлагает встретиться. Сириус понимает, что мне пора уходить. Он заводит свой мотоцикл и подвозит меня до ближайшей автобусной станции. Я осматриваюсь и решаю подняться в незнакомый парк, который виднеется где-то вверху на склоне горы.

В парке традиционно много людей, которые играют в пинг-понг, бадминтон и волейбол. Вообще спортивные игры в Иране – главное развлечение. Видимо, потому что, в отличие от православных стран, пиво здесь не продают в каждом киоске – оно тут вообще запрещено, как и любые другие спиртные напитки. Кроме, конечно, безалкогольного, которое расходится в диких количествах диким тиражом.

Я бросаю рюкзак и сажусь в тень под деревом. Лысый парень крепкого телосложения интересуется, не нужна ли мне помощь – так я знакомлюсь с Амином. Ему двадцать девять, он гей, занимается продажей драгоценных камней и ненавидит курильщиков. Он оставляет мне свой номер телефона:

– Если будут какие-то проблемы, сразу звони. У тебя есть где жить?

– Надеюсь, что да.

– Если не найдешь – набирай. Я живу один, постель для тебя найдется.

Я не очень-то доверяю приглашениям от людей, которые предпочитают однополые отношения, потому что однажды имел неприятный опыт в Китае. Как-то ночью мой хост внезапно решил подкатить ко мне спящему, чем практически застал меня врасплох. После этого случая я стал внимательней относиться к профилям на каучсерфинге. Но Амину я почему-то доверяю и говорю, что обязательно позвоню ему, если мои друзья не смогут найти подходящее место.

Друзья не смогли. Но узнаю я об этом только в полночь. Пытаюсь дозвониться до Амина, но он не отвечает. Перелезаю через забор какого-то многоэтажного дома – здесь абсолютно нормально, если при многоэтажном доме есть собственный парк. Ставлю палатку и отрубаюсь.

Утро начинается резко. Кто-то молотит по тенту палатки:

– Don’t touch my tent![8]8
  Не трогай мою палатку! (англ.)


[Закрыть] – реву я.

В ответ слышу что-то гневное на персидском.

– Fuck off! Don’t touch my tent![9]9
  Пошел ты! Не трогай мою палатку! (англ.)


[Закрыть]

– Hotel, mister! Hotel![10]10
  Отель, мистер! Отель! (англ.)


[Закрыть]

Примерно так будет начинаться каждое утро, которое я буду встречать в палатке где-нибудь в дебрях Тегерана. Бдительный местный охранник или дворник обязательно сочтет мое поведение недостойным настоящего интуриста и будет настойчиво требовать моего скорейшего этапирования в отель.

Звонит Амин и долго извиняется, что вчера не поднял мобилу. Тот факт, что я ночевал на улице, приводит его в ужас. Он сообщает, что мы должны немедленно встретиться. Амин – гей, но ему больше нравится, когда его называют бисексуалом. Он говорит, что я не в его вкусе, так что могу расслабиться. Я успокаиваюсь. Амин предлагает мне поехать с ним в командировку в Исфахан – третий по величине город Ирана. Я соглашаюсь, и мой товарищ покидает меня, чтобы подготовиться к поездке.

Гудит телефон. Это Женя – мой напарник, вместе с которым я проехал Грузию. Вскоре мы встречаемся. Женя совсем на мели – я несу ему пакет с едой, который везу еще из Карабаха. Также я готов пустить в ход все свои семь долларов наличными, с расчетом на то, что скоро сниму еще немного кэша с карточки.

Выскочив из машины, Женя радостно размахивает руками. Если честно, я тоже невероятно рад его видеть. Мы кидаемся друг к другу, но картину портит водитель, который привез моего товарища. Он цепляется за Женин рюкзак и запиливает традиционную в этих краях водительскую мантру: “Money-money!” Женя говорит, что этот чуткий человек согласился подвезти его без лишних вопросов, но только после того, как закончит молитву.

– Я подождал, пока он помолится. Потом еще полчаса подождал, пока он поговорит с друзьями. И вдруг он подходит ко мне и кивает: “Все, садись! Я тебя повезу”.

Ситуация становится критической, когда до водителя доходит, что расплатиться нам нечем. Он начинает тащить Женю назад в машину со словами: “Я отвезу тебя обратно”. Проанализировав обстановку, я обнаруживаю уязвимое место врага: отсутствие “шашечек” на дверях и крыше авто бросают тень на легальность оказанных Жене услуг. Я произношу волшебное слово “police”. Но водитель неожиданно поддерживает мою идею и предлагает нам сесть в машину и проехаться до ближайшего участка.

Это блеф. Скорее всего, мы проследуем до ближайшей подворотни, где расплатимся собственным здоровьем. Тогда я сажусь на тротуар и своей позой даю понять, что базар окончен. Водитель выписывает мне громкую пощечину, погружается в авто и уезжает. Как же я ненавижу такие ситуации!

Так мы с Женей и сидим на тротуаре какой-то маленькой уютной улочки. У меня уже нет времени – скоро я должен вернуться к Амину, чтобы двинуться в Исфахан. Мимо нас проезжает джип с молодыми парнями на борту. Я жестом прошу их остановиться. Уже через минуту Женя уезжает на этой машине в экскурсионную поездку по городу. Отлично – мы не видели друг друга около месяца, встретились на полчаса, и я сажаю его в первую встречную машину, а сам собираюсь уехать за триста километров на юг.

Перед поездкой в Исфахан Амин выдает мне чистую рубашку в синюю клетку:

– Ты должен выглядеть как мой коллега, – напоминает он.

Это даже интересно. Еще пару часов назад я жил на улице, а теперь я представитель фирмы, которая продает драгоценные камни по всему Ирану. Меня доставляют в Исфахан на спецавтобусе, я разъезжаю по городу на такси, ем в дорогих ресторанах, но при этом у меня в кармане нет ни копейки.

На следующей точке, пока Амин утрясает свои проблемы с афганскими рабочими, я решаю снять деньги с карточки, которые мне должны перечислить с родины. И тут я натыкаюсь на невероятно радостную новость – это принципиально невозможно. Международные карты Visa и MasterCard не работают в этой стране. Это политика Соединенных Штатов в отношении Ирана. И это означает только одно – деньги, которые я отдал Жене, были последними, и в ближайшие несколько недель я обречен на жестокое выживание.

Вскоре мы возвращаемся назад в Тегеран. Амин обеспокоен моим положением:

– Если ты вдруг почувствуешь, что не можешь больше продолжать путешествие, скажи мне, я куплю тебе билет домой, – повторяет он.

Я киваю Амину, прекрасно понимая, что никогда не воспользуюсь его добротой. На следующий день я прощаюсь со своим другом, потому что ему нужно переезжать в другой город – похоже, в столице он уже втюхал все камни, которые только можно было втюхать.

Звоню Неде и прошу ее провести экскурсию по рынку Тегерана. Пока я жду ее в условленном месте, случайно замечаю в толпе Женю. Вот что значат ментальная связь и общая политическая платформа!

Вобрав как следует дух базарной жизни, мы втроем отправляемся на поиски какого-нибудь приличного места общественного питания. Задача оказывается нетривиальной – во время Рамадана все кафе открываются после захода солнца, так как днем есть запрещено. Пока мы шаримся по городу, у Неды рвутся босоножки. Два белорусских инженера напрягают мозги и решают скотчем намертво примотать обувь к ноге. Во время этой нехитрой операции мое правое ухо фиксирует знакомый вой Тома Йорка. Звук доносится из наушников молодого длинноволосого парня. Я останавливаю его взглядом, и через десять минут разговора Мэхди приглашает меня на репетицию своей группы Telecraze, а также в собственное арт-кафе и домой на ночлег.

Следующие два дня я прекрасно провожу время с ним и его друзьями. Мэхди много рассказывает о “зеленых” – участниках иранского оппозиционного движения. В местных акциях неповиновения есть много интересного. Например, пару лет назад были популярны протесты на крышах – “зеленые” выкрикивали лозунги с высоты нескольких этажей. Полицейским, которые находились на земле, довольно сложно было понять, откуда доносятся звуки, так как застройка в Тегеране очень плотная, и банды “крикунов” свободно перемещались с одной крыши на другую.

А однажды во время протестов работники спецслужб обстреливали толпу из пейнтбольных ружей флуоресцентной краской, а потом тихари в штатском отлавливали по всему городу активистов, распознавая их по пятнам на одежде. В городе можно до сих пор наткнуться на зеленые кляксы.

Во время протестов было убито много молодых людей, еще больше попало в тюрьмы. Иранское правительство не стесняется открывать огонь по протестующим. Нашим силовикам до них пока что далеко.

Через некоторое время Мэхди просит нас покинуть его квартиру с той же легкостью, с которой пригласил в гости.

Мы возвращаемся в арт-парк в надежде отыскать кого-нибудь, кто сможет принять нас на ночлег. Я нахожу в мусорном баке кусок картона и пишу на нем красным маркером “Looking for host”.[11]11
  Ищу ночлег. (англ.)


[Закрыть] Не успеваю я доделать табличку, как ко мне подходит парень и сообщает, что готов принять нас на ночь. Парня зовут Мустафа, он ни в зуб ногой по-английски и, кажется, просто решил прогуляться по парку под какой-то наркотой. Не могу сказать, что мы горим желанием заночевать у него, но любопытство гложет, да и не в той мы ситуации, чтобы воротить нос.

Вскоре выясняется, что Мустафа живет с мамой и сестрицей. Первое, о чем я успеваю подумать, когда вижу, во что одета его мама: наверное, она заядлая байкерша. Женя со мной соглашается, но мама – нет. Она не имеет ничего общего с байками и вообще – глубоко верующий человек. Мустафа оказывается достойным парнем. В свободное от работы время он импровизирует на стареньком синтезаторе и рисует ЛСД-шные картины. На его балконе набирается сил коллекция мескалиновых кактусов.

На следующий день в том же парке я знакомлюсь с Мухаммедом. Ему двадцать три, он верит в Бога, водит Peugeot 206 и лабает на народном музыкальном инструменте “баглама”, с которым уже объездил весь Иран. Мухаммед соглашается показать мне улицу, где местный молодняк гоняет на тачках и знакомится друг с другом. Технология стандартная – две машины равняются на дороге, пассажиры ведут короткую беседу, обмениваются номерами телефонов, чтобы вскоре встретиться в одном из отелей города.

Свесившись из окна Peugeot 206, я делаю серию снимков с моментами нелегальных знакомств горячих иранских подростков. Внезапно нашу машину догоняет мотоциклист и грубым голосом приказывает прижаться к обочине. Мухаммед выглядит испуганным. Он говорит мне, что это “басидж” – местная секретная полиция, что-то типа нашего КГБ.

Мы не успеваем даже рыпнуться, как у меня отбирают камеру и паспорт. Нашу машину берет в кольцо отряд из десяти человек, и только один из них говорит по-английски. Сперва кажется, что все не так уж серьезно – нас просят подождать пару минут, мол, это обычная проверка. Но через пару минут сотрудники спецслужбы забирают у водителя все документы и куда-то сваливают. Взамен подъезжает пара тонированных джипов с людьми в штатском. На меня время от времени бросают косые взгляды, будто я иностранный шпион.

Наконец нам сообщают, что мы сможем забрать документы через пару дней. Я неодобрительно качаю головой и сообщаю, что никуда не пойду, пока мне не вернут документы и камеру прямо здесь. Меня никто не слушает. Я предупреждаю, что сейчас позвоню своему консулу и расскажу о произошедшем. В этот момент в мозгах присутствующих наконец что-то замыкается, и они соглашаются вернуть мне паспорт и камеру. Забирают только флешку с фотика, предварительно отщелкав на нее все мои и Мухаммедовы документы. Мне приказывают ждать звонка от Мухаммеда, с которым приблизительно через пару дней свяжется один из “басиджей” и назначит встречу. Мне страшно. Мандраж держит вплоть до следующего утра.

Резко вскакиваю среди ночи, от стука по тенту палатки. После вчерашнего происшествия Мухаммед высадил меня в старом добром парке, поэтому я ночую в палатке. Смотрю на часы: пять утра. Решительно прошу отойти от палатки, но мой шекспировский английский остается неуслышанным – человек снаружи теряет терпение и начинает расстегивать палатку. Снова полицейский.

Жестом дубинки человек в форме приказывает мне вылезти. Затем немного сконфуженно просит вернуться в палатку и надеть что-нибудь поверх трусов. Мое состояние можно назвать весьма потрепанным. Начинаю неохотно собирать свою крепость, но нетерпеливый полицейский все чаще просит меня ускориться. Я специально собираюсь еще медленнее. Офицер начинает злиться и трясти наручниками перед моим лицом. Я улыбаюсь и протягиваю ему запястья. Оказывается, у него все-таки есть извилины – если он закует меня в кандалы, кто же будет собирать мои вещи?

Мы следуем в отделение полиции. Там офицер проверяет мои документы, просит прощения за беспокойство и позволяет вернуться обратно в парк досыпать. В такие моменты я скучаю по Грузии.

Так пройдет еще неделя моей жизни в Тегеране. Несмотря на проблемы с полицией, жильем и деньгами, меня невероятно торкает этот город. У нас очень много общего с иранской молодежью. Им так же больно за свою родину. Им непонятно, почему их считают террористами, как нам непонятно, почему нас не считают людьми. Они так же страдают из-за своих паспортов. Каждый из них может рассказать историю о том, как огреб по спине дубинкой. Они тоже прячутся по университетам от армии, и им всем так же неизвестно, что будет дальше.

Мы с Недой и Самир едем на Каспийское море. Иран здесь чем-то напоминает Грузию, только невероятно грязную и брутальную. Обочины и лес завалены горами мусора.

Вечером мы идем на пляж. Я забегаю в воду по пояс. Девушки начинают кричать с берега и просят меня вернуться назад, потому что это “very dangerous”.[12]12
  Очень опасно. (англ.)


[Закрыть] Мне смешно до слез, я ныряю в воду, но подруги обеспокоены не на шутку. К ним подключается какая-то группка иранцев. Боюсь, как бы меня не начали спасать всерьез, и выхожу на берег.

В мусульманской культуре девушкам запрещено светиться в купальнике в публичных местах. Для них существуют специальные бассейны. Мужикам без девушек, видимо, тоже в воду лезть неинтересно, поэтому иранцы в большинстве своем абсолютно не умеют держаться на воде, довольствуясь “заплывами” по колено. Подоспевшие ребята интересуются, не пьян ли я. В их глазах я действительно очень сильно рисковал.

Утром между сестрами случается ссора. Я принимаю сторону Неды, и мы оба, как Адам и Ева, с позором покидаем машину. Я предлагаю Неде домчать до Тегерана автостопом. То ли нам дико везет, то ли в Иране лучший автостоп на планете, но мы невероятно быстро добираемся до столицы и, немного подавленные конфликтом, прощаемся друг с другом.

Я снова в парке. Мы с ним породнились. Меня узнают охранники, дворники и работники киосков. Я знаю уже полсотни человек в этом городе, не считая секретной полиции, но мне некому позвонить. Очередной раз делаю табличку “Looking for host”. Парк пуст – время готовится перевалить за полночь. Единственное развлечение – мой англо-русский словарь. Открываю на первой странице и начинаю читать все подряд:

Abandon – оставлять, покидать.

Abrupt – резкий, внезапный.

Absent-minded – рассеянный.

Наконец какие-то добрые люди приглашают меня к себе в гости. В два часа ночи я вхожу в их квартиру, усталый и разбитый. Улыбаюсь через силу, интересуюсь, где душ. Состояние ванной комнаты очень тонко попадает в мое настроение – плесень на потолке, грязный щербатый кафель на стенах, мелкие насекомые разбегаются из-под ног. Вскоре мне показывают мое спальное место – это до ужаса пыльный и дырявый от сигаретных ожогов ковер. Наверное, я делаю что-то не так?

И вот, когда я – вареный картофель, размазанный ложкой по тарелке, – впервые за время дороги с ностальгией вспоминаю о доме, у меня наконец случается невероятная встреча. Удивительным образом я знакомлюсь с человеком, который напоминает мне собственное отражение в зеркале. Его зовут Абтин, ему двадцать, мы находим друг друга все в том же парке. Он приглашает меня домой, заблаговременно предупредив родителей.

В его квартире все такое же, как и у меня дома, но с иранским акцентом. Я ем ту же еду – курицу с рисом, но с иранскими специями. Мы сидим на полу. В его комнате собрано то же хламье, что и в моей: печатная машинка, пионерский горн, коллекция фотоаппаратов, таблички с запрещающими знаками и надписями, а также другие очень важные и нужные в быту вещи. Но машинка – с персидской клавиатурой, а горн немного короче нашего, отечественного. Он учится в университете искусств. Мы рассматриваем его работы, и я теряю дар речи. Я нахожу среди них портреты моих отца и брата – да что там, я нахожу среди этих скетчей себя. Я могу рассказать про каждую мелкую деталь на его рисунках. Несмотря на то что Абтин очень плохо говорит по-английски, мы болтаем до полуночи обо всех самых важных для нас вещах.

Эта встреча в корне меняет мое представление о стране. До последнего момента я жил среди инопланетян, которые не понимали меня, и не очень-то спешил понять их. Но теперь я встретил родную душу, и это самое важное, что я могу рассказать об Иране.

“Басиджи” так и не позвонили мне – они просто прикарманили мою флешку с бесценными фотографиями. Я прожил в Иране месяц, истратив при этом несколько долларов. Я так и не съездил в Шираз, о котором плакал Есенин, я не видел верблюдов. Я открыл для себя иной Иран, полный подпольной музыки, вечеринок, наркоманов и городских фриков. Тегеран большой и быстрый, как Москва, – в нем можно найти все и все потерять. Тегеран такой же молчаливый и замкнутый в себе, как Минск, – в нем почти невозможно встретить туристов. Я опускаю глаза в землю, когда вижу очередной патруль в штатском. Но внутри я смеюсь, потому что знаю: сила в правде, а еще в вере, решимости и молодости.