Текст книги "Война"

Корнет восторженно прикрыл глаза. Вот бы попасть в передовой дозор и первым ворваться во вражескую столицу!

– Так это мы что же, на Берлин пойдем? – дрожащим от восторга голосом спросил он.

Все дружно рассмеялись. А поручик покачал головой:

– Ну это вряд ли, корнет. Я, конечно, не строевой офицер, а «жандармская сволочь», но даже мне ясно, что Берлин нам германцы не отдадут. С их железнодорожной сетью они вполне успеют перебросить на восток несколько корпусов еще до того, как мы выйдем к предместьям. А рассчитывать на то, что они глупцы и опомнятся слишком поздно, я бы тоже не стал. Но… просчитали вы ситуацию хорошо. Уважаю.

И Андрей Веснин, у которого после того, как его предположение все так дружно подняли на смех, настроение тут же рухнуло куда-то в район носков его щегольских остроносых кавалерийских сапог, внезапно почувствовал к жандарму странную благодарность. Это было необычно. Он, боевой офицер, и вдруг испытывает к жандарму нечто иное, кроме презрения? Ну ладно, презрения к поручику он, как и большинство офицеров полка, уже давно не испытывал. Но благодарность… Ой, что-то меняется в этом лучшем из миров, что-то меняется…

– Но зачем же тогда все эти меры маскировки?

– Ну, это распоряжение военного командования. Так что я могу только догадываться… – делано заскромничал жандарм.

– Да ладно вам, поручик, – прервал его ротмистр Ковринский, – все знают, что у вас, жандармов, отличные мозги, нам, армеутам, не чета. Да и пронырливы вы – куда там змеям. Так что давайте делитесь.

– Ну хорошо… Но прошу учесть, что это всего лишь мои предположения и не более. Не считайте мои слова за абсолютную истину – все может быть совсем не так, как мне представляется… Во-первых, господа, само по себе сосредоточение войск рядом с границей без каких бы то ни было мер маскировки может быть подозрительным. Но это не главное. Главное, чтобы вы заранее привыкли соблюдать меры маскировки и чтобы на той стороне вы принимали их уже вполне естественно и привычно. А уж там они вам точно пригодятся…

Приказ на наступление пришел в обед девятнадцатого числа. А в семнадцать часов их собрал командир полка для постановки боевой задачи.

– А что, господин поручик, – обратился Веснин к севшему неподалеку Сеславину, – господа германцы успеют подготовиться? Небось господа контрабандисты сейчас на ту сторону бегут – только пятки сверкают.

– Не думаю, – спокойно сказал жандарм. – Насколько я знаю, уже вчера вечером все отряды Отдельного корпуса пограничной стражи подняты в ружье и с того момента в полном составе торчат на границе с задачей исключить движение через нее кого бы то ни было. Так что даже если господам контрабандистам и есть что сообщить своим хозяевам – добраться до них они пока не могут. И не смогут еще несколько дней.

Корнет удивленно покачал головой. Вот оно как все поворачивается-то… Испокон веку было так, что армия – отдельно, а пограничники или те же жандармы – опять же отдельно. А ныне как все переплелось…

После постановки боевой задачи, которая произвела на Веснина сильное впечатление в первую очередь тем, что командир полка знал, казалось, расположение каждой роты противника в полосе наступлений полка, всех отправили спать. Подниматься предстояло в полночь, затем должен был состояться марш, потом оборудование позиций – и бой, причем, весьма вероятно, с превосходящими силами противника. План первого дня наступления был разработан весьма искусно. Германцы должны были опомниться только часам к десяти утра, после чего начать дергаться, не имея возможности получить полную достоверную информацию и располагая лишь фрагментами сведений, которые призваны были заставить их действовать определенным образом и двигать ресурсы туда, где их уже будут ждать. И все это должно было закончиться тем, что часам к четырем дня германский ландверный пехотный батальон, единственная организованная воинская часть в полосе наступления полка Веснина, окажется перед подготовленными к обороне русскими позициями.

В том, что атаку они отразят, корнет не сомневался. Даже если обещанные их полку командованием в качестве усиления пушки и взвод блиндированных автомобилей где-то затеряются и не успеют вовремя. Ну мало ли как оно на войне бывает… Но вот какой ценой? И что будет позже? Нет, план выглядел просто превосходным. Корнет был уверен, что подобные ловушки германцам подготовлены и в других местах. И если все сработает так, как задумано, они за первые же два-три дня сумеют разгромить бо́льшую часть войск, прикрывающих немецкую границу, а затем рвануть на запад, к Берлину, надеясь если уж не захватить его, то как минимум увидеть в бинокль крыши готических соборов. Но вот будут ли среди этой массы людей, добравшихся до окрестностей Берлина, он сам и те, с кем успел за это время сдружиться? Впрочем, что тут гадать: чему быть – того не миновать. Наше дело стрелять да помирать, а зачем и почему – господин полковник знает.

Границу они перешли в три часа утра без единого выстрела. Следующие четыре часа полк крупной рысью, лишь изредка переходя на шаг, чтобы не запалить коней, все так же без единого выстрела двигался в глубь Германии. Первые две немецкие деревеньки обошли по дуге, не заходя в них, а сквозь третью проскакали напрямик. Немцы при приближении полка заметались было, суматошно крича, но, увидев, что полк, не останавливаясь, следует через деревню, слегка успокоились и застыли за своими заборами, встревоженно пялясь на русских гусар. Впрочем, какие немцы – те же поляки, что и по ту сторону границы, только чуть по-другому одетые… А около семи утра в небе послышался легкий стрекот.

– О-о, разведчики полетели, – удовлетворенно заметил Ковринский, мотнув головой в сторону устремившегося на запад самолета с русскими трехцветными кругами на крыльях. – Скоро узнаем, спит германец или уже проснулся.

Корнет проводил самолет взглядом. Хм, рано вылетели. И это хорошо. Есть надежда, что если вдруг что-то пойдет не так и германец отреагирует на начавшееся наступление не таким образом, как планировалось, у них будет шанс вовремя перестроиться. И вообще, самолеты были еще одним предметом жгучего интереса Веснина, помимо блиндированных автомобилей. Он, еще будучи гимназистом, постоянно торчал на ипподроме, ежели в их город прилетал с показательными выступлениями кто-то из летчиков. Но среди офицеров авиаотряда их корпуса у него пока приятелей не появилось. Ну да сколько их было-то? В корпусном авиаотряде насчитывалось всего десять самолетов. К тому же их боевая работа началась не сегодняшней ночью, а гораздо раньше. Иначе откуда командованию так точно известна дислокация германских частей?

К запланированному рубежу обороны прибыли к десяти часам утра и сразу начали оборудовать позиции, даже не пообедав. Да и завтрак был не то чтобы очень плотный – поели в седлах, всухомятку и на ходу. Однако всего через два часа из городка Кротошина прибыла целая вереница подвод, от которых одуряюще пахло свежим хлебом, супом, гречневой кашей и так далее. Впереди гордо выступал полковой интендант, а чуть позади него ехал жандарм Сеславин со своей вечной кривой улыбочкой.

– Стой! – пронеслось по позиции. – Обед!

Обед оказался чрезвычайно вкусным, а поляки, живущие с немецкой стороны границы, были довольно предупредительны. Впрочем, основная причина их предупредительности выяснилась к концу обеда. К пристроившемуся со своим котелком жандарму подошел пожилой поляк и требовательно произнес:

– Пан обещал заплатить.

– Конечно, непременно, – кивнул Сеславин и, приподнявшись, крикнул полковому интенданту, который за что-то распекал старшину эскадрона в десятке шагов от него: – Алексей Георгиевич, можно вас на минутку?

– Да, господин поручик?

– Наш кормилец желает получить расчет. Сколько с нас причитается?

Интендант вытащил смятые бумаги и принялся что-то считать.

– Сто сорок два рубля сорок копеек, – сообщил он.

– Как так, пан? – вскинулся поляк. – Никак не можно сто сорок два рубля. По меньшей мере сто шестьдесят. Вот смотрите, у меня все записано. Пирогов – шесть сотен, сметаны…

Они ругались довольно долго, пока наконец не сошлись на ста пятидесяти четырех рублях. Поляк выглядел довольным, до тех пор пока поручик Сеславин не сунул руку за отворот расстегнутого мундира и не извлек тонкую книжицу, составленную из каких-то зеленых бумажек. Веснин вытянул шею. Бумажки очень напоминали акции или кредитные билеты – отпечатанные типографским способом, красивые и вроде бы даже с водяными знаками. Между тем жандарм вывел на верхней бумажке «Сто пятьдесят четыре рубля» – в двух местах, на корешке и на отрывной части, дважды расписался и передал карандаш и книжечку интенданту. Тот в свою очередь расписался, после чего повернулся и рванул куда-то в сторону, откуда слышался зычный бас командира полка.

Поляк недоуменно смотрел на все эти телодвижения.

– Что есть это, проше пан? – обратился он к поручику, проводив взглядом интенданта.

– Оккупационный чек, пан, – отозвался жандарм.

– Что есть оккупационный чек, пан?

– Деньги, пан, – отозвался поручик. – Ну не думаете же вы, что мы, уходя в рейд, тащим с собой чемоданы рублей или марок? Нам выдают вот такие «оккупационные чеки», которые вы чуть позже, когда здесь появится отделение Государственного банка, беспрепятственно обменяете на рубли.

Похоже, такой поворот дел оказался для поляка весьма неожиданным. Во всяком случае он надолго заткнулся и молчал, пока не вернулся интендант.

– Вот, – торжественно сообщил тот, – подписал у командира. Теперь все нормально. – И торжественно вручил «оккупационный чек» поляку.

Поляк помял бумажку в руках, покосился на жандарма, потом на интенданта, а затем осторожно спросил:

– А может, у панов есть деньги? Я бы меньше взял.

– Это – деньги, – повторил жандарм, – поверьте.

Тут с запада над лесом показался идущий довольно низко самолет. Он пронесся над головами, заложил крутой вираж и прошел вдоль окопов.

– Наш али германский? – раздался испуганный голос из толпы солдат, уже снова махавших лопатами.

– Ну откель тут германцу-то взяться, дурья башка? – тут же послышался в ответ голос унтера Толубеева. – Ну сам подумай! И эвон, видишь, красно-сине-белые круги на крыльях. Наш это.

Самолет развернулся и, опять снизившись, прошел прямо над ними. Поляк втянул голову в плечи и бочком-бочком двинулся в сторону своих, которые уже оттянулись от окопов и сгрудились у дороги. А самолет заложил еще вираж, и от него отделилась какая-то штука, за которой тянулась длинная красная лента.

– Вымпел сбросил, – сообщил поручик, – с донесением. Пойду разузнаю.

И в этот момент на дороге, ведущей из города, появился броневик, за которым спешной рысью двигались упряжки лошадей, тянувших за собой пушки.

– О, это дело! – обрадовался интендант так, будто ему предстояло торчать в окопе, отражая скорую атаку германца, а затем засуетился: – Да их же, наверное, тоже кормить надо будет. Эй, пан! – закричал он поляку. – Пан, подожди! Тут это…

А Веснин почувствовал, что все у них будет хорошо. И что они непременно отобьются. И что его сегодня ну совершенно точно не убьют. Ну а там уж поглядим…

Глава 4

Кампания 1914 года для России оказалась очень тяжелой, но вполне успешной, несмотря на то что англичане и тут показали свое гнилое нутро. Первого августа, сразу после объявления немцами войны России, министр иностранных дел Великобритании Эдуард Грей оф Фаллодон, который, вот сволочь, сам же и заключал союзное соглашение с Российской империей, положившее начало Антанте, вызвал к себе немецкого посла Лихновского и заявил ему, что в случае войны Германии с Россией, при условии, что Франция не будет атакована и немцы займут войсками только тот край Бельгии, который примыкает к германской границе, Великобритания останется нейтральной[14]14
  Реальный факт, имевший место и в нашей истории. То есть Российская империя была предана Великобританией в первый же день Первой мировой войны. Как, впрочем, и Бельгия, официальным гарантом неприкосновенности границ которой как раз и являлась Великобритания со дня образования этого государства.


[Закрыть].

Но узнали мы об этом только месяца через три по каналам Бурова и из Германии. А потом еще почти год искали подтверждение по другим каналам… Как бы там ни было, все началось неплохо. Мобилизация у нас шла быстрее, чем надеялись немцы. Нет, от семидесяти дней на мобилизацию мы отказались уже давно, и немцам об этом было известно. Но даже сорока дней форы, на которую был рассчитан их план Шлиффена, мы им все равно не дали. На нескольких центральных магистралях западного направления рельсы уже были заменены на более тяжелые, что позволило на второй день после объявления мобилизации перебросить на перевозку войск мощные тепловозы и четырехосные товарные вагоны, использовавшиеся до сих пор только на Транссибирской магистрали. Кроме того, мобилизационный план военных перевозок предусматривал создание в районах сосредоточения войск большого числа временных платформ, строительство которых началось сразу после объявления Австро-Венгрией войны Сербии. Немцы в принципе знали и об этом, но по расчетам, сделанным немецким Генеральным штабом, платформы должны были остаться невостребованными. Для разгрузки воинских эшелонов, прибывающих в соответствии с графиком переброски войск, составленным на основе рассчитанной все тем же немецким Генеральным штабом пропускной способности железных дорог без учета перевода с Транссиба более мощных паровозов и вместительных вагонов, вполне хватало и обычных станций. Так что, вполне возможно, немецкие генштабисты даже смеялись над глупыми русскими, не умеющими пользоваться четырьмя простыми арифметическими действиями. Смеялись до тех пор, пока не стало слишком поздно…

Первый удар наши войска нанесли по Германии. Но вовсе не по тому плану, который был в общих чертах известен немецкому командованию. На самом деле, лежавший в сейфах российского Генерального штаба план был большой дезинформацией, рассчитанной в первую очередь на выявление вражеской агентуры и безалаберных офицеров среди своих. Оттого и хранился он с нарочитой небрежностью. Настоящий же план был разработан несколькими офицерами, именуемыми «группой обеспечения железнодорожных перевозок», а подавляющее большинство документов для его оформления до уровня командира дивизии было выполнено офицерами, обучающимися в Академии Генерального штаба, которые сделали это в рамках учебных заданий. Боевые приказы корпусам и дивизиям удалось вылизать до блеска, вследствие того что каждый из них был исполнен офицерами-слушателями Академии по меньшей мере четыре раза. Так что «блохи» были найдены почти все. Ну а «группа обеспечения железнодорожных перевозок» сделала то, чем и должна была заняться, судя по названию, – отлично свела всю логистику. В итоге мобилизация и первоначальное развертывание прошли у нас если и не как по маслу, то все равно куда лучше, чем я опасался.

Впрочем, все это происходило без меня. Я безвылазно сидел в Магнитогорске – переводил свое производство на военные рельсы и вызвал туда инженеров и цеховых мастеров со всех казенных стрелковых и артиллерийских заводов от Тулы и Сестрорецка до Мотовилихи.

К началу июля мы полностью закончили накопление мобилизационных запасов для развертывания пятимиллионной армии. А недостаток некоторых видов нового вооружения в регулярных частях, составлявший от тридцати до сорока процентов, являлся всего лишь элементом нашего плана дезинформации. На самом деле это вооружение было изготовлено, но находилось на мобилизационных складах, и войска должны были получить его самое позднее через пять-шесть дней после объявления мобилизации. Так что сейчас у нас сложилась уникальная ситуация, при которой мы могли пойти на кратковременное снижение и даже полное прекращение производства вооружения и боеприпасов в целях ускоренной перенастройки производственного цикла на военный лад. Потому-то я и вызвал на свои заводы, уже полным ходом переводящие производство на военные рельсы, представителей казенных оружейных заводов, чтобы они, посмотрев весь процесс, сумели достаточно быстро повторить его у себя.

В это время Кац метался по Транссибу и югу страны, организуя массовые закупки шерсти, овчины, скота и кожи у кочевников, как российских подданных, так и жителей новообразованных государств – Восточного Туркестана, Монголии и Маньчжурии (ну да недаром туда железные дороги тянули), а также прилегающих к ним районов Китая. Все это копилось в полевых складах, ожидая окончания мобилизации и снижения загрузки железных дорог, после чего гигантские запасы шерсти, овчины и кожи, зерна с моих забитых под завязку элеваторов, мороженого мяса из моих холодильников и иного сырья должны были начать величественное, сродни горной лавине, движение в сторону Архангельска и Романова-на-Мурмане, чтобы там заполнить трюмы сотен заранее переброшенных с Балтики и Черного моря судов и отправиться к английским и французским портам. С началом войны цены на все сырье резко взлетели – я надеялся не только очень неплохо заработать на этих поставках, но еще и придать могучий импульс развития обеим северным портам и вообще кораблестроению в том регионе.

В Санкт-Петербург я вернулся 19 августа. А на следующий день наши конные корпуса перешли-таки границу Германии. Ну да к тому моменту вопли французских союзников по поводу того, что Россия бросила их на произвол судьбы и пренебрегает союзническим долгом, достигли такого уровня, что их, казалось, можно было услышать и на Луне. Но в этот раз, в отличие от той истории, что здесь знал только я, мы не стали очертя голову бросаться спасать союзников, а сначала прилично подготовились, причем не только к разовому наступлению, но и вообще к войне.

Основное наше наступление развернулось, вопреки ожиданиям немцев, не в Восточной Пруссии, где у них были сосредоточены приличные силы, а на западе. Наступление шло Вторым конным корпусом из районов Сеценя и Божева на Торн, Граудениц и далее расходящимися направлениями на Штеттин и Данциг. И Первым – из района Калиша по расходящимся направлениям на Нейсе, Позен и Бреслау. А еще через два дня началось подобное же наступление Третьим и Четвертым конными корпусами и в Восточной Пруссии.

По всем современным воззрениям это было безумие! Наступать одной кавалерий, без пехоты, только при поддержке весьма небольшого числа бронепоездов и бронеавтомобилей, не слишком крупными силами, да еще часто и по расходящимся направлениям, то есть не кулаком, не клещами, а как бы растопыренными пальцами – это противоречило всем канонам современного военного искусства, да и просто здравому смыслу. Наше наступление становилось в принципе возможным только вследствие того, что немцы бросили против Франции все свои наличные силы, всё, что смогли собрать. И потому на огромной территории восточнее Одера у них была лишь одна полноценная армия – Восьмая, сосредоточенная в Восточный Пруссии для прикрытия «города королей» – Кенигсберга, а остальную восточную границу Германской империи защищали ландверный корпус генерала Ремуса фон Войрша, дислоцированный в немецкой части Силезии, и одна эрзац-дивизия плюс несколько ландверных бригад в Померании. Все эти силы вместе взятые были в разы слабее Восьмой армии фон Притвица, сосредоточенной в Восточной Пруссии, поэтому я продавил решение основной удар нанести именно в немецкой Силезии и Померании. Впрочем, не только поэтому. Перестраховался, если честно. Первую мировую на военной истории мы изучали довольно неплохо, так что я помнил, как немцы нам наподдали в Восточно-Прусской операции. И хотя армия у нас здесь была вроде бы другой, но ее подготовка проходила в мирное время, а как оно все повернется на войне – надо было еще посмотреть. Так что начать было решено строго на западе, а в Восточной Пруссии развернуть активные демонстративные действия, призванные удерживать немецкие силы в том районе как можно дольше, но быстро отойти, если нашим войскам будет грозить окружение. Недаром кавалерийские корпуса уделяли такое внимание при обучении маршам по пересеченной и лесной местности. Но все равно наступать одной кавалерией почти без поддержки пехоты с точки зрения классической военной науки было совершеннейшим безумием. А все дело в том, что смысл этой операции был отнюдь не в захвате и контроле над территорией, что являлось целью наступления согласно строгим канонам военной науки. Нет, смысл и задачи этой операции были совсем в другом…

Все генеральные штабы, кроме русского, разрабатывали свои планы в расчете на быструю войну. Венцом подобной стратегии, конечно, можно было считать немецкий план, суть которого, по меткому выражению кайзера Вильгельма II, состояла в том, что немцы собирались «обедать в Париже, а ужинать в Санкт-Петербурге», но и все остальные тоже планировали победить быстро. Конечно, победить, а иначе зачем вообще встревать в войну? И только Россия, в первую очередь благодаря мне, готовилась к войне долгой. Я знал, что война затянется или как минимум может затянуться на четыре года и потребует чудовищных жертв – и людских, и финансовых, и прочих. Поэтому я, во-первых, хотел, чтобы она закончилась раньше, и во-вторых, чтобы из всех военных лет Россия выжала максимум полезного – технологически, финансово, политически и так далее. Исходя из этих предпосылок и была спланирована столь безумная операция. Она была не военной в основной своей части, хотя и проводилась армией. Она была экономической. Мы с первых же дней начали ставить Германию в такие условия, при которых ее ресурсы, в той истории, что здесь знал только я, позволившие ей протянуть до 1918 года, закончились бы гораздо раньше. В идеальном случае году в 1916-м. За эти два года я рассчитывал успеть совершить все необходимое, чтобы Россия вышла из войны в наиболее выгодной для нее конфигурации всего – границ, транспортных возможностей, экономики, финансов и т. п. А что делать? Хочешь мира – готовься к войне, а начал войну – принимайся интенсивно готовиться к тому, чтобы мир после нее оказался для тебя и твоей страны лучшим, чем был до нее. Иначе ты проиграл. Даже если именно твои войска взяли столицу вражеского государства.

После захвата первых же населенных пунктов вслед за боевыми частями вперед сразу двинулись трофейные команды, войсковую охрану которых осуществляли солдаты тех самых охранных батальонов, вооруженных пистолетами-пулеметами Баганского. Эти команды должны были как саранча «обглодать» захваченные территории и вывезти оттуда все, что представляло хоть какую-то ценность, – сельхозпродукцию, машины, станки, скот, рельсы, металлоконструкции и так далее. Впрочем, у частных лиц продукты, скот и все остальное не столько забирали, сколько выкупали, но не за русскую валюту, а за так называемые «оккупационные купоны», которые можно было в течение года свободно обменять на российские рубли. Для этого требовалось, опять же не позднее года со дня выписки купона, явиться в любое отделение Российского государственного банка и получить наличные. Местным жителям было сказано, что Министерство финансов Российской империи планирует открыть отделения Государственного банка на оккупированных территориях не позднее 1 января 1915 года. Кроме того, в дело пошли и запасы марок из отделений банков занятых нашими войсками городов и из финансовых служб захваченных гарнизонов. Так что потоками шедшие к фронту составы, которые перевозили войска, вооружение и боеприпасы, должны были хоть на какое-то время наполниться обратными грузами. В принципе, в зависимости от времени реакции немцев, на этот процесс отводилось на разных территориях от недели до месяца, после чего, как мы планировали, конные корпуса под ударами опомнившихся немцев покатятся назад, к границе, на которой все это время будут интенсивно окапываться наши пехотные и разворачиваться артиллерийские части. Но покатятся они не просто так, а огрызаясь и время от времени занимая оборону, но нигде не задерживаясь настолько, чтобы возникла опасность окружения. А входящие в состав конных корпусов саперные конно-вьючные бригады должны при отходе уничтожать всю инфраструктуру и материальные ценности, до которых только смогут дотянуться – мосты, водокачки, стрелки, семафоры, склады, депо, гаражи, ремонтные мастерские и так далее. В идеале мы замахнулись на уничтожение всех мостов через Вислу и Одер, что имело целью не только сильно затруднить переброску немецких войск с запада на Восточный фронт, но и перекрыть важную транспортную артерию. Речным судам сложно будет двигаться по реке, которую перегородили рухнувшие мостовые пролеты. Но как оно повернется на самом деле – пока сложно было загадывать.

Наступление началось ночью выдвижением дивизий по маршрутам, над которыми весь предыдущий день висели наши разведывательные самолеты. По количеству авиации мы немцев пока несколько превосходили, да и основная часть немецкой авиации находилась в Бельгии и во Франции, так что мы владели куда лучшей информацией о сосредоточении вражеских войск в пограничной зоне, чем немцы. Поэтому первый удар был достаточно эффективным. Тем более что немцы попали в ловушку. Захватив несколько приграничных городков, наши кавалерийские дивизии частично вывели из строя связь, оставив оную только некоторым из городков и местечек. И это заставило весьма немногочисленные на этом направлении немецкие части, представленные в основном ландвером[15]15
  Ландвер – второочередные воинские формирования Германии и Австрии, составленные в основном из резервистов.


[Закрыть], отреагировать и двинуться к местам, откуда раздавались панические призывы о помощи. Что не только вывело их на оборудованные за это время русскими частями позиции, но и подставило под удар выдвинувшихся по железной дороге бронепоездов и корпусных автобронеотрядов. После чего наши корпуса уверенно двинулись вперед. Достаточно сказать, что уже на третий день операции бронепоезда поддержки Первого конного корпуса с приданным им в качестве усиления одним стрелковым полком броском захватили Нейсе и Глогау, довольно сильные немецкие крепости, в которых тут же вовсю развернулись «трофейщики» и саперы. Первые занялись реквизицией и вывозом всего, до чего могли дотянуться, а вторые – минированием всего, что вывезти было нельзя.

Позен был взят днем раньше, и части Первого конного корпуса двинулись в направлении Франкфурта-на-Одере. Немцы, получив несколько чувствительных ударов в первые же дни русского наступления, в крайнем беспорядке отступали к Одеру, теряя артиллерию и обозы. Но парадным маршем это все-таки назвать было нельзя. Первое ошеломление у немцев прошло достаточно быстро, и выяснилось, что на самом деле войск к востоку от Одера у них куда больше, чем мы предполагали. Это были последствия проведенной немцами мобилизации. Несмотря на то что она была в основном уже закончена, бо́льшую часть мобилизованных солдат и офицеров запаса еще не свели в полки и дивизии, не оснастили артиллерией и пулеметами, а пока еще проводили начальную подготовку и боевое слаживание поблизости от призывных пунктов в составе учебных рот и батальонов. Сейчас это пока были даже не подразделения, а просто наспех собранные команды кое-как вооруженных людей. Но их было много – десятки тысяч. И немцам удалось довольно быстро пополнить личным составом разгромленные в двухдневном маневренном сражении у границы кадровые части и ландверные соединения. Да и все эти отдельные учебные роты и батальоны, вооруженные одними винтовками, все равно храбро, хоть и безрассудно вступали в схватки с нашими войсками, вследствие чего продвижение наших войск весьма замедлилось, а потери возросли. Полагаю, что если бы нам не удалось в первые же три дня захватить немецкие крепости Нейсе, Глогау и Позен (а это вопреки тщательному планированию и использованию таких новых для европейского театра военных действий технических средств вооруженной борьбы, как бронепоезда и бронедрезины, а также применение специальных «охочих команд», сформированных из морпехов, которые нейтрализовали караулы и взяли под контроль крепостные дворы и иные ключевые точки, произошло исключительно вследствие удачи и благословения Господня), немцы и вовсе остановили бы наше продвижение. А так в этих крепостях располагались богатые военные запасы – обмундирование, продовольствие, вооружение, включая пулеметы и артиллерию, и боеприпасы. И все они попали в наши руки. Заменить потерянные в приграничном сражении артиллерию и пулеметы фон Войрш и другие немецкие командиры пока не сумели. Поэтому мы могли продолжать наступление.

В Восточной Пруссии все было еще сложнее. Третий и Четвертый конные корпуса, действовавшие там, были сформированы только весной 1914 года и потому не успели получить достаточной подготовки. Да и силы, противостоящие им, были в разы больше. Восьмая армия генерала Макса фон Притвица насчитывала четыре армейских корпуса и несколько отдельных частей. Потому основной задачей Третьего и Четвертого конных корпусов был не захват территорий, а скорее удержание Восьмой армии в месте ее дислокации. То есть они должны были не дать фон Притвицу перебросить на помощь фон Войршу ни одной полнокровной дивизии. В принципе это удалось, но стало заслугой не одних только Третьего и Четвертого конных корпусов. Просто части Второго конного корпуса уже на пятый день операции вышли к Данцигу и хотя захватить его так и не смогли, зато обезопасили фланг подрывом мостов через Вислу напротив Данцига и у Диршау, после чего «трофейщикам» с помощью почти двадцати тысяч мобилизованных местных жителей, кроме всего прочего, удалось за неделю снять рельсы с почти шестисот верст железнодорожного пути. Ближайшая к Кенигсбергу станция, от которой вел еще хоть какой-то путь, была в Эльбинге. Да и путем это можно было назвать очень условно – рельсы-то от Кенигсберга до Эльбинга были, вот только железнодорожных мостов ни в самом Эльбинге, ни в радиусе сорока верст вокруг него не осталось. Саперные команды, посаженные на бронедрезины, успели провернуть эту операцию за один день. В итоге попытка немцев перебросить к Одеру Семнадцатый армейский корпус генерала Августа фон Маккензена провалилась, так толком и не начавшись. Корпус добрался до Браунсберга, а там вынужден был выгрузиться из вагонов и двинуться пешим порядком. Передовые дозоры добрались до Эльбинга уже к исходу дня, но приступить к переправе передовые части корпуса смогли только через три дня бесплодных атак, когда они наконец-то подтянули корпусную артиллерию и сбили русских, оседлавших левый берег Эльбингского канала. Затем они снова двинулись вперед, но очень небыстро – передовым частям приходилось постоянно разворачиваться, чтобы сбить русские заслоны численностью от роты до полка, насыщенные артиллерией и пулеметами. Попытки обходов еще больше замедляли движение и не приносили результатов, поскольку в воздухе постоянно висели проклятые русские samolets, а местность была нашпигована конными разъездами. Русские, совершив, так сказать, прощальный артналет по засеченным самолетами скоплениям немецкого личного состава и артиллерии, просто оставляли позиции, вследствие чего самой выгодной с точки зрения скорости передвижения оказалась атака в лоб. Но это приводило просто к чудовищным потерям. У русских было довольно много пулеметов. Более того, спустя неделю после начала наступления мы стали широко использовать и трофейные немецкие пулеметы, захваченные на мобилизационных складах, а отходя, бросали их на позициях, предварительно приводя в негодность. Так что когда спустя десять дней фон Притвиц и вовсе повернул корпус назад, ибо 25 августа русские начали дерзкую операцию по захвату Мемеля одновременным наступлением на фронте и десантом в порту, Август фон Маккензен только облегченно вздохнул.